6

— А зачем вам беседы с дельфинами? — спросил Борис Борисович прежде всего.

Я даже возмутился в душе: “Какой нелепый вопрос?” В самом деле, спросите портниху, зачем нужно следить за модой? Да в этом весь смысл её деятельности. Как уследить? Как угнаться? Вот к чему направлены все её помыслы. Сомневаться в моде — это же оскорбление всему портновскому цеху.

Как понять дельфинов? Вот что меня волновало.

Гелий нашёлся раньше меня.

— А зачем вы с людьми разговариваете? — возразил он запальчиво. — От каждого узнаете что-то о жизни. Больше чем из книг узнаете А тут даже не другой народ, не другая раса, тут порода другая, полнейшее инакомыслие. Полезно всякое знание, а тут иная точка зрения на мир.

— Всякое знание полезно? — переспросил Борис Борисович. — А вот Бхактиведанта пишет, что лишнее знание как лишний сундук с утварью. Бедняк вскинул котомку на плечо и пошёл, а богатый возится с сундуками, ворочает их, не сходя с места.

— Двоечникам не скажите, вот обрадуются, — проворчал Гелий.

Но тут и я собрался с мыслями.

— Между людьми и животными непроходимая пропасть, — сказал я, — и некоторым нравится подчёркивать непроходимость. Науки тут половина, а половина от эмоций, и не лучших эмоций. И самоутверждение тут, и самооправдание. Хоть ты и подлец, а неизмеримо выше животного, хоть ты и скотина, а выше скотины, имеешь право с собакой обращаться, как с собакой. Я думаю, беседа с дельфинами немножко заполнит эту пропасть, и люди научатся с уважением относиться к младшим братьям… к ровесникам заодно.

— Научатся? — переспросил Борис Борисович. — Допустим. Скорее придумают другое оправдание.

Но все же вынул руки из-под головы и повернулся на бок.

— Значит, вас интересует составление словарика, — продолжал он. — Вернее, система знаков для словарика. Могу сообщить вам, что человечество столкнулось с подобной проблемой тысяч шесть лет назад, когда переходило от рисунка к письму. Предмет можно нарисовать, но как нарисовать действие или общее понятие? Вот в китайской грамоте, например, соединяют несколько знаков Иероглиф “человек” плюс иероглиф “дерево” означает “отдыхать”. Для обобщений есть ключевые знаки. “Женщина” плюс “работа” — “работница”, “женщина” плюс “ребёнок” — “девочка, дочка”, а “женщина” плюс “лошадь” — “мать”. Очевидно, древние китайцы не очень заботились об охране материнства, мать считали вьючной женщиной. А вот “мужчина” плюс “работа” — “время…” и свободное время почему-то. Возможно, ваше затруднение можно разрешить ключевыми словами. Ключ — “рыба”, второй знак — “порода”, третий — “величина”. Давайте посидим, подумаем. Я и без вас подумал бы, но я плохо знаю дельфиний быт.

— Я буду очень благодарен вам, — сказал я.

Гелий не принимал участия в этом разговоре. Сначала он прислушивался, потом глаза его потускнели, тонкие пальцы поползли к бледным вискам.

— Кажется, у нашего друга идея, — заметил Борис Борисович. Он тоже знал жесты Гелия. — Гелий Николаевич, вам хочется начать с другого конца?

Гелий очнулся.

— Нет-нет, у меня только один маленький вопросик. Скажите, Юра, почему у ваших дельфинов глаза сбоку?

Я понял, к чему идёт речь. Дельфины — хищники, а у хищников глаза обычно спереди, им нужно точное пространственное зрение, чтобы метко хватать добычу. У травоядных же — у лошадей, коров, оленей, зайцев — глаза по бокам. Травка не убежит, траву можно и губами нащупать, но очень важен круговой обзор. С какой стороны угроза, куда удирать? Почему у хищного дельфина травоядные глаза? Вот о чём спросил Гелий.

Я объяснил, что зрение у дельфинов — второстепенное чувство. Вода мутновата, даже в океане, кругозор ограничен: десяток — два десятка метров от силы. Среди речных дельфинов есть слепые, как кроты. Полагаются же они на локацию, звуковую, посылают ультразвуки и слушают эхо. Выпуклый лоб дельфинов, придающий им такой вдумчивый вид, — это и есть сонар, звуковой локатор. А череп у них на самом деле вдавленный, череп у них, как прожектор

И я ещё рассказал ему, как дельфины слушают эхо. Сигналы у них коротенькие — в тысячные доли секунды — и обычно редкие. Дельфин посвистывает один-два раза в секунду, это ему даёт обзор примерно на километр. А когда он бросается на добычу, даётся по 200-250 сигналов в секунду, тут уж точность сантиметровая, удаление и сближение ощущается по высоте тона: удирающая добыча басит, догоняемая тоненько пищит. А направление определяется по разнице звука в правом и левом ухе. Мы же тоже умеем определять направление, откуда приходит звук.

Гелий понимающе кивал головой:

— Именно так я и представлял себе. И мой вам совет, Юра, — добавил он самым невинным голосом. — Выкиньте к чертям ваш словарь. У дельфинов совсем нет слов.

Я вытаращил глаза.

— С чего вы взяли, Гелий? Вы из принципа хотите взяться с другого конца?

— Ну что вы, Юра, я не склонен вас обижать. Просто я рассуждал, как конструктор. Я конструктор, или, если хотите, я — господь бог. Я конструирую разговаривающее водное существо. И мысленно я отталкиваюсь от говорящего воздушного — от человека. Воздух прозрачен, воздушное существо видит мир глазами, но глаза смотрят только вперёд, значит, привлекать его внимание нужно иначе: круговыми всепроникающими звуками. И складывается звуковой язык, и зрительные образы приходится переводить в звуки, вот откуда являются слова. Теперь переходим в воду. Среда мутная, видеть толком нельзя. Дельфин и не видит толком, он живёт в мире эха от собственного голоса. И что ему надо сообщить другому дельфину? Это самое эхо. Для чего же его переводить в слова? Ему нужно эхо повторить. Он его и повторит своим же голосом. Не поняли? Представьте себе, что у вас во лбу телевизор. Что увидели, то и показали. И вам не нужны слова. Незачем долго объяснять, что вы видите пожилого грузного человека с бледным лицом, который лежит на выгоревшей кушетке под стёганым одеялом и морщит лоб, глядя на вас укоризненно. Вы просто запомните и покажете мне все это на телевизоре. Без единого слова. Вашим дельфинам не нужны слова, потому что во лбу у них телевизор, точнее сказать, звуковизор в этом самом сонаре. Вы знаете, что такое звуковизор? Да-да, прибор, превращающий звуки в видимый образ. В металлургии его применяют. Прозвучивают деталь, а на экране получается трещина, как она есть. Я, пожалуй, смонтирую вам звуковизор, тогда посмотрите, о чём болтают дельфины.

Конечно, я и Гелия поблагодарил, но, признаюсь, не отнёсся к его предложению серьёзно. Язык состоит из слов, языка без слов не бывает. Гелий оригинальничает, как обычно. Ну и пусть привозит свой звуковизор, будут там какие-нибудь кляксы на экране, посмотрим на кляксы. Делу не поможет и не помешает. И я продолжал уточнять словарик с Борисом Борисовичем.

7

Протоколы опытов.

Изучение ключевых слов.

Десять ключей для начала: дельфин, человек, рыба, прочие морские животные, водоросли, вода, твёрдое (камни, песок, дно, суша), воздух, части тела, игрушки.

Опыт № 220. Ключевое слово “дельфин” (№ 1 по словарику).

Дельфин Финия: 1-11.

Дельфин Д ель: 1-12.

Ультразвуки по каталогу.

Показываю рыбу. Даю звук 1-12. Дельфину Дель.

Делик хватает. Вроде бы понял.

Следующая рыба. Даю звуки 1-11. Дельфину Финии.

Делик хватает.

Не понял или нахальничает? Неясно.

Опыт № 221. Ключевое слово “рыба” (№ 3 по словарику).

Показываю камбалу, кефаль, скумбрию.

Ультразвуковой перевод. Звуки № 3-31, 3-32, 3-33.

Повторяю трижды. Надеюсь, разобрались.

Показываю молча, без ультразвука. Откладываю. Какую же вы хотите? Просвистите. Просвистите хотя бы ключевое слово, я приму это за “всё равно” — всё равно какая рыба.

Трещат что-то несообразное.

Ну как же мне втолковать вам? Экие нерадивые!

А дни идут, третья декада июня уже, скоро бассейн сдавать.

И я откровенно обрадовался, когда явился Гелий со своим звуковизором. За любую соломинку готов был ухватиться. Проваливалась моя диссертация.

Симпатично выглядел прибор, смонтированный юными техниками по чертежам Гелия. Впрочем, детали были заводские, конечно: трубка, транзисторы, реостаты, переключатели, кассеты и ящик полированный. Выглядело как небольшой телевизор. Только ручек побольше и надписи под ними от руки: “приём”, “запись”, “демонстрация”, “передача”.

Гелий погрузил прибор в воду (и мои приборы тоже погружались в воду, ведь я в воду передавал словарные сигналы), только экран оставил наверху. Специальная у меня ванночка была, отгороженная решёткой от бассейна. Потом поколдовал с рукоятками, экран засветился, и заплясали на нём какие-то чёрные чёрточки, покороче и подлиннее.

Я смотрел на них без особого энтузиазма. Невнятные звуки, невнятные чёрточки, какая разница? Расшифровать-то не удаётся.

Высунув морды из воды, дельфины следили за нами с интересом. На их мордах была написана ирония.

— Киньте им что-нибудь характерное, — предложил Гелий.

Я кинул кольцо. Они любили играть с ним.

И тут на экране появился чёрный бублик. Возник и запрыгал, замелькал, вырастая, уменьшаясь, бублик, половинка бублика, круг, эллипс.

— Ай да Гелий. Ну, молодец! Ну, выручил!

— Я так и думал, что они сканируют, — сказал Гелий.

На всякий случай читателям, совершенно не ведающим техники, объясняю, что сканирование — это развёртка, а развёртка даётся в вашем телевизоре каждую секунду 25 раз. Развёртка похожа на штриховку. В студии лучом водят по лицу диктора строка за строкой, сотни строк по 25 раз в секунду. Луч скользит по светлому лбу, поглощается тёмными бровями, и все это повторяется в вашем телевизоре 25 раз в секунду. Очевидно, дельфины мои этак водили ультразвуком по кольцу и не 25, а 250 раз в секунду, в мозгу у них возникал звуковой силуэт кольца. Копируя звуки, Делик сообщал Финии: “Вижу кольцо”, а звуковизор Гелия превращал этот звуковой силуэт в видимый — в чёрный круг на экране.

— Ну, выручил меня, Гелий, ну, удружил!

Протоколы в сторону, потом запишу. В упоении мы кидали дельфинам что попало: рыбок, мидии, кольца, мячи, камешки и с восторгом отмечали, что на экране появлялись чёрные круги, колечки, продолговатые силуэты ракушек и рыбок. Особенно чётки были изображения, когда в бассейн попадало что-нибудь незнакомое. Складной стул свой я сунул в воду, не пожалел, и дельфины долго присматривались к нему: что это за штуковина? И долго-долго на экране чернели три ножки, соединённые сиденьем.

И тут от восторга, увлёкшись, я совершил стратегическую ошибку. Поспешил, забежал вперёд… и все испортил. Надо было мне подождать. Единственное оправдание: висел надо мной срок, приближалось 1 июля.

Итак, раскрыли мы принцип дельфиньего языка. Следующая стадия — беседа. В беседе две стороны: они и мы. Я решил объявить дельфинам, что могу изъясняться понятными им образами.

Прибор Гелия позволял это сделать очень быстро. Нажатием кнопки звуковизор превращался в видеозвукор, приёмник в передатчик. Мы могли подавать силуэты на экран, считывать их лучом, превращать в ультразвук и посылать в воду. Нечто подобное в звуковом кино. Звук записан волнистой чёрной дорожкой, считывается с ленты фотоэлементом, в микрофоне дрожание луча превращается в дрожание воздуха.

У нас были записаны на ленту все высказывания Делика о кольце. Мы их проиграли.

Они уловили. Они поняли. Кинулись к несуществующему кольцу. Я показал кольцо, поднял над головой. Вот видите, я говорю по-вашему.

Повторил то же трижды, потом трижды передал им силуэт скумбрии. Поднял в руках то и другое. Подразумевал вопрос: что вам хочется — играть или кушать? И включил приём, ждал ответа.

Никаких силуэтов: кляксы, точки, чёрточки, невнятное бормотание. И тишина — пустой экран. Редкие всплески ориентировочного сигнала.

Испугал я их, что ли? Может, и испугал. Какие-то появились в бассейне фантомы, звуковые галлюцинации: эхо кольца, а кольца нет, эхо кефали, а кефали нет, она у человека в руке.

Гелий уехал, оставил мне звуковизор, но прибор больше ничего не сообщил, ничего вразумительного. Финия забилась в дальний угол, прикрыла малыша телом, и разговоров не было ни днём, ни ночью. Может быть, у них ещё другой язык был, осязательный, а может быть, не было оснований для болтовни.

8

— А не думаете ли вы, — сказал Борис Борисович со свойственной ему ласковой неторопливостью, — не думаете ли вы, что дельфины просто не хотят общаться с людьми?

— Почему, собственно говоря? — Я был удивлён.

— Полагают, что это бесполезно и опасно.

— Почему же опасно? Наоборот, они могли бы обеспечить безопасность своей породе. Сказали бы, что они разумные существа, их давно перестали бы убивать, делать мыло из дельфиньего жира.

Борис Борисович горько усмехнулся:

— А разве люди не убивают друг друга? Знают же, что разумные.

Гелий в волнении бегал по комнате. В голове у него роились планы.

— Если они напуганы, отойдут. Времени жалко. А если упрямятся, можно и заставить. Разлучить их, это у Мерля описано. Можно даже пугнуть: положить Деля на стол и нож показать, вот, мол, сейчас прирежем. Уж Финия-то заговорит ради сыночка.

— Гелий Николаевич, стыдитесь. Что вы предлагаете? Это контакт с разумными существами, по-вашему?

— Разумные или неразумные, ещё выяснить надо, — пробормотал Гелий, смутившись.

В самом деле, путаница с этими дельфинами. Разумны или не разумны? Общаются друг с другом, образы передают, а слов в языке нет. Может быть, язык без слов? Может быть, разум без словесного языка?

— Право, мне и самому захотелось потолковать с дельфинами. Я посмотрел бы на них, — сказал Борис Борисович лениво.

— ББ, я закажу такси и отвезу вас завтра же, — загорелся Гелий. — Будем совещаться на месте.

— Ну что вы, в такую жару. После когда-нибудь, к осени ближе. — Наш сибарит сразу пошёл на попятный.

Кажется, ничего мы не решили в тот вечер. Посоветовали мне проявлять терпение, не торопить события и ленты не жалеть. Бросать что попало в бассейн и записывать все подряд. После, на досуге что-нибудь расшифруется. Главное, не пугать призраками несуществующих вещей.

9

Решили мы не торопить события, а они развернулись стремительно, словно камень покатился с горы. Впрочем, для науки это привычное дело. Как было с космосом? Пятьдесят лет от Циолковского до Гагарина. А полет — полтора часа.

Конечно, читать интереснее о полёте.

Я вернулся на станцию поздно вечером. Тихий такой вечер был, парной, море рокотало что-то успокоительное, луна расстилала медные коврики на чёрном стекле. Сторож встретил меня с торжественным видом, настроился сообщить радостный сюрприз. Активисты Гелия поймали ещё одного дельфина, притащили его, он, сторож, распорядился снести в бассейн. И ждал благодарности за распорядительность.

Я обругал его самыми нехорошими словами. Чужак мог подраться с Финией, искусать малыша. Бегом помчался я к бассейну. И даже не сразу, подбегая, обратил внимание на странный каркающий голос у воды.

— Юр-ра — ноги, — хрипел он. — Ног-ги — Юр-ра.

Слова перемежались обычным дельфиньим щёлканьем и свистом.

— Юр-ра-гри. Дел-гри.

И опять торопливое возмущённое щёлканье. Я всплеснул руками. Аж затанцевал на месте. Вот это событие. Значит, Делик мой говорит и осмысленно, и даже человеческими еловами. Не попугайничает, а рассуждает, мол, Юра может говорить и я могу говорить, ничем я не хуже. И у Юры ноги… к чему ноги? Остальное я не слышал. А Финия делает ему внушение: молчи, разговаривай по-дельфиньи, как полагается воспитанному дельфину. Почему возражает? Произношение поправляет или угадал ББ: не хотят они общаться с людьми?

Возликовал я и от радости опять совершил оплошность Мне бы звукозапись включить, запастись документацией, а я кинулся к бассейну, закричал во все горло:

— Привет, друзья! Я все слышал, давайте поговорим о жизни! Юра-гри, Дел-гри, Финия-гри.

Испуганный свист, шлёпанье, бульканье. Молча глядят на меня из воды две хитроносые морды.

Добрый час убеждал я их вымолвить хотя бы одно слово. Свистят, щёлкают. Ни одного членораздельного звука. И гладил, и кормил сверх нормы, и упрашивал, и ругал. Упрямятся. Наконец уже за полночь махнул рукой и пошёл спать. И от усталости допустил вторую оплошность, не осмотрел нового дельфина. Видел, что он спит возле стенки. Спит и спит, стало быть, не дерётся, поладили с Финией Ну и хорошо, утром разберусь с ним.

А наутро выяснилось, что тот дельфин тяжело болен. Видимо, потому и поймали его пионеры Гелия, легко в руки дался. Теперь он уже и хвостом не шевелил, не всплывал сам для вдоха. Финия и Делик подпирали его снизу, чтобы он мог дышать, не захлебнулся бы. Утонувший дельфин, какой парадокс! Я быстро нырнул в бассейн и убедился, что Финия зря старается. Чужак был уже мёртв, дельфины подпирали бездыханное тело. С трудом выволок я тушу и стащил на помойку. Финия свистела мне что-то вслед, может, и жалобное. Я ещё не разобрался в её эмоциях. А у меня самого эмоций не было никаких: привезли полумёртвого чужака, навалили лишней работы. Надо было ещё воду сменить в бассейне, продезинфицировать. Полдня я возился… потом ещё полдня уговаривал Финию вымолвить хоть бы слово. Голосом уговаривал, не пустил в ход звуковизор Гелия, так испугавший их.

Зря потерял день.

На том беды не кончились. Наутро заболел Делик, видимо, заразился от чужака. Теперь Финия подныривала под него, поддерживала спиной и плавниками над водой. И меня встретила целой руладой свистов. Что-то хотела объяснить, взывала о помощи. Может быть, звуковизор что-то перевёл бы на образный язык, но я не стал тратить время на приборы. Осмотрел Деля. Он был жив ещё, но вокруг дыхала высыпал чёрный налёт, похожий на золу, — признак зловещей дельфиньей пневмонии. Вот когда я забегал. Это уж не чужак умирал, погибал мой малыш, мой собственный, моя любовь, моя надежда, первый в мире дельфинчик, назвавший меня по имени: “Юр-ра-гри”. К кому бежать за помощью? Врача звать? Ветеринара? Кажется, есть звериная лечебница в Симферополе. Но там лечат собак, кошек, коров, не дельфинов же. И как лечат от чёрной пневмонии? От неё умирали ещё питомцы Лилли. Тогда не было средства и сейчас нет. Сам думай, товарищ Кудеяров.

Вспомнилось мне, что читал я где-то, кажется, в “Ошен Ревью”, что чёрная болезнь эта вроде нашего дифтерита. От неё опухает дыхало, и воздух не проходит в лёгкие. Как лечат дифтерит? В наше время — прививками. Сыворотка есть противодифтеритная. Но чтобы сыворотку создать, годы нужны, а у меня день-два в распоряжении. А как лечили раньше, когда не было ещё сыворотки? Помнится, у Чехова доктор Дымов, муж “Попрыгуньи”, заразился, высасывая плёнку трубочкой. Ещё в критических случаях разрезали горло, вставляли серебряную трубку. Серебряную трубку дельфину? Сколько нужно серебра, где отлить? Впрочем, в наше время есть нержавеющая сталь. Гибкая трубка от переносной лампы, пластмассовый чехол. Сумею вставить? Хоть бы практика была раз в жизни. Ведь я же зоолог, в конце концов, я не хирург, не ветеринар даже.

Обратно приволок я с помойки вчерашнего дельфина. Вскрыл его. Убедился, что в самом деле опухоль перехватила дыхало. Нашёл гибкий шланг, подобрал чехол, смазал вазелином погуще, попрактиковался. На мёртвом получалось, он не сопротивлялся. Ввёл — вывел, ввёл — вывел… Ну, была не была!

Сейчас вспоминаю — и то не хочется рассказывать про всю эту эпопею. Ужас сплошной, ужас от неумения, от кустарщины, самодеятельности хирургической. Все не так, все не приспособлено, неловко, не получается… а от моей удачи зависит, будет ли жить Делик. И все время страх: жив ли? Вдыхают дельфины через двадцать секунд, значит, каждый раз двадцать секунд я не ведаю, не последний ли вдох был. Отсчитал двадцать секунд, нет вдоха. Берусь за насос, велосипедный, не было другого. Втолкнул воздух, не повредил ли что, не знаю. Теперь трубку вталкиваю. И все зависит от меня, и ошибка непоправима, потому что вижу: необыкновенный у меня пациент. Не только любимчик, но и особенный дельфин: и золотоголовый, масти особенной, и выросты какие-то под плавниками, розовые, мягкие, а по форме похожи на человеческие ступни без пальцев, как бы в тапочках. Не эти ли наросты хотел показать мне Делик, когда твердил: “Ног-ги-Юр-ра”?

Сколько секунд прошло? Опять не дышит? Не пора ли браться за насос? А лёгкие не порву? Боязно! Ужас, сплошной ужас! Лучше я сразу скажу: выжил он у меня. На третьи сутки плавал, трещал весело, приглашал поиграть. Но тогда уж мне не до игры было.

Трое суток я не ложился. Лёг, не могу уснуть. Анатомия эта перед глазами, и тошнит, и голова мутная, мускулы болят в одной руке, в правой. Поставил термометр, больно под мышкой. Железки опухли. С чего бы? Прислушался, палец дёргает. Нарывает, что ли? Этого ещё не хватало. Кажется, не порезался, не чувствовал. Но в пасть Делику лез, мог и поцарапаться. 88 зубов у моего питомца, и он их не чистит, конечно. Царапины не видно, но бывает, что инфекция проходит и через заусеницы. Домерил. Тридцать восемь и четыре.

Я позвонил в город, вызвал “неотложку”. Снова улёгся. Дёргает! Тут уж сомнения не осталось: палец всему виной. Что-то жгучее и тонкое, как проволочка, сверлило его изнутри. Сверлило и дёргало, ловко зацепив за нерв. Уф-ф! Глаза вылезали из орбит. Сверлило, жгло, дёргало, резало, кололо, пилило, давило, и палец все рос, раздувался, чтобы вместить весь этот ассортимент болей. Палец стал больше руки, больше ноги, больше меня, заполонил комнату. И Борис Борисович разлёгся на нём, а Гелий бегал туда-сюда, другого места не нашёл. И дельфины грызли его все трое; мёртвый тоже вцепился мёртвой хваткой. А когда пришёл врач из “неотложной”, он тоже ухватился за палец, но несчастный палец, громадный, изгрызенный, безобразный, застрял в двери, словно громоздкий шкаф. “Эй, ухнем!” — кричали санитары, налегая. Кое-как протащили, обдирая кожу наличником. Потом они привязали меня за палец к машине и поволокли по горной дороге. Я вопил, я бился головой об асфальт, умоляя меня отцепить от пальца. Врач сказал: “Придётся расстаться с пальчиком”. — “Только поскорее, — ответил я. — Нам с ним не ужиться, нам тесно на одной планете”. — “Ну тогда считайте”, — сказал врач”. Один, два, три, четыре пальца…”

10

Проснулся я в больнице, бессильный, бескостный, какая-то выжатая тряпка. Даже нельзя сказать “проснулся”, очень уж бодрое это слово. Я всплыл из полумрака на свет и долго щурил глаза. Белизна меня слепила: белое масло стен, белое пикейное одеяло и очень-очень много белого бинта на правой руке, этакая боксёрская перчатка из ваты и марли.

Я спросил, что у меня с рукой.

— Ничего не поделаешь, коллега, — сказал доктор. — С гангреной шутки плохи. Хирургия — вещь небезопасная, сами знаете. У вас был сепсис — заражение трупным ядом по-старинному. Спасибо, кисть удалось спасти, вам повезло. Но две фаланги пришлось удалить. Да вы и сами понимали необходимость, вчера криком кричали: “Доктор, избавьте меня от пальца, нам с ним не ужиться”. И вот видите, все хорошо, температура спала. Даже и держать вас не будем долго, выпишем через день-два.

И он продолжал обход, этакий ходячий пульверизатор бодрости, направил струю оптимизма на следующую койку.

К моему удивлению, рука не очень болела. Противно ныла, как бы скулила, робко оплакивая невозвратимую потерю. И сам я уныло и вяло думал о том, что вся наша жизнь состоит из потерь. Мы теряем молочные зубы, а потом и взрослые, теряем навсегда, один за другим. Вырвали зуб, ходи всю жизнь щербатый или сталью сверкай, хочешь не хочешь. Теряем безвозвратно счастливое детство и теряем весёлую юность, молодость теряем, год за годом. Никогда мне не будет двадцать один, и никогда не будет двадцать два… Теперь вот без пальца остался, тоже на всю жизнь. И такой нужный палец был, самый нужный, указательный, на правой руке. Теперь и показывать нельзя, и писать надо переучиваться, вилку-ложку держать иначе, на гитаре уже не сыграешь, со спортивным плаванием кончено, гребки неравномерные, правая загребает хуже. Руку как следует не пожмёшь. И всем знакомым объяснять придётся, куда девался палец. Вздыхать будут сочувственно, жалость выражать. А я не люблю, когда меня жалеют, предпочитаю, чтобы завидовали. Эх, не повезло! Ну что бы стоило…

Изнурительные сетования: ну что бы стоило отойти на шаг в сторону! Что бы стоило ребятам не ловить больного дельфина, не проявлять усердия, не тащить его на станцию, что бы стоило сторожу не пустить его в бассейн, а мне бы прийти пораньше, не засиживаться у ББ, всё равно бесполезный был разговор, а, придя на станцию, сразу же выкинуть третьего лишнего. Может, и Делик не заразился бы, и я не заразился бы…

Что бы стоило, что бы стоило…

Днём ещё ничего: обход, процедуры, завтрак, обед, ужин, разговоры отвлекают. А ночью тишь, тиканье часов, стоны, освещение жёлтое, тоскливое такое. И таким обездоленным себя чувствуешь, таким несчастненьким. Жить неохота.

Но потом пришло жизнерадостное утро, и ко мне явились посетители, сразу двое: конечно, Гелий и… Борис Борисович. Я даже тронут был. Понимал, какой подвиг совершён ради меня. Пришлось с кушетки слезть, костюм надеть, на автостанцию идти, ехать, в автобусе трястись. Гелий, подобно палатному врачу, держался бодряком; впрочем, с его энергией унывать невозможно. Он способен либо ликовать, либо злиться. А Борис Борисович очень попал в тон, глядел на меня жалостливо, вздыхал сочувственно. И вызвал чувство противоречия. Я сам стал утешать его, объяснять, что не так уж много потерял. Даже повезло мне, руку удалось спасти.

— Ну что ж тянуть, — сказал Гелий. — Есть возможность поднять настроение Юре. Выкладывайте сюрпризы, Борис Борисович.

— Действительно, мы привезли вам сюрприз.

— Два, — поправил Гелий. — Один лучше другого.

— Со вторым я повременил бы. Я не очень уверен в нём. Может, в другой раз.

— Давайте, Борис Борисович, я люблю сюрпризы.

ББ покашлял, отёр лоб платком, поёрзал в кресле, словно испытывая моё терпение, и, набрав воздуха, вымолвил наконец:

— Дельфины заговорили.

11

— Не может быть! — воскликнул я невольно. Только астронома удивят пришельцы, только цетолога — говорящие дельфины. Сам же пытался втянуть их в беседу. — Как же вам удалось?

— Рассказывайте, Борис Борисович, — подтолкнул Гелий. — Это ваша победа.

— Победа? — ББ пожал плечами. — Допустим, победа. Как удалось? — спрашиваете вы. Разжалобил я вашу Финию, воззвал к её женскому сердобольному сердцу. Всегда я полагал, что дельфины — существа мягкосердечные. Вот лежу я против бассейна, Финия все выглядывает, вас высматривает. Ну я и догадался: надо объяснить ей, что произошло. Гелий мне помог, вырезали мы из чёрной бумаги силуэти-ки: вашу фигуру, Делика с открытой пастью, вашу руку у него в зубах, распухшую руку, хирурга с ножом, вас без руки… Преувеличил я малость несчастье ваше. И запустили мы все это в звуковизор: вот, мол, дельфины, что произошло по вашей вине. А вы даже говорить не хотите: “не гри, не гри”. Ну и Финия заговорила. Сама-то она не способна произносить слова, это только Делику даётся. Но она высвистывала своё, а на экране все это появлялось. Возможно, мы не все правильно истолковали. Сами представляете: Финия объясняется силуэтами, а у Делика в запасе сотня слов, как у двухгодовалого младенца. И у Финии самой разум, как у десятилетней девочки, даже меньше во многих отношениях. Девочка рассказывает, двухлетний малыш переводит. Неполноценное сообщение. Но звучит заманчиво. Целый эпос: дельфинья “Калевала”.

Но рассказ Бориса Борисовича я не буду приводить дословно. Его беседа с Финией продолжалась полных два дня, пересказывал он часа три с лишним. Даже если исключить паузы, эканье и хмыканье, наберётся страниц на шестьдесят. И всё равно, я же не стенографировал, так и этак передаю по памяти.

Изложу самую суть вкратце.

Финия утверждала, что их дельфиньи предки некогда жили на суше. Мало того, они были людьми, сутуловатыми, крутолобыми, с курчавыми бородами…

И это были нехорошие люди, жадные, драчливые и жестокие. И под тяжестью их грехов страна начала тонуть. Море наступало, заливая поля и города.

— Не Атлантида ли? — спросил я.

Борису Борисовичу тоже пришла в голову Атлантида. Но Финия упорно указывала на юг, а не на запад. К удивлению, у неё оказалось достаточно ясное понятие о географии. Она знала, что, если плыть на юг — на дневное солнце — целые сутки, наткнёшься на тот берег (турецкий), и, если плыть от него на запад, будет пролив, а за проливом ещё море (Мраморное), и ещё один пролив, и ещё море (Эгейское), а на нём много-много берегов. Вот за тем морем и была тонущая страна предков, где-то возле острова Крит. Впрочем, по одному из вариантов, именно там и была Атлантида. Финия уверяла, что и поныне там много-много храмов на дне.

“Откуда ты знаешь? Ты была там?” — спросил ББ.

“По слухам, — отвечала Финия. — Одна дельфинка говорила”.

Для неё такое объяснение не звучало иронически, как для нас. Слух для неё выше зрения, “по слухам” — высшая степень достоверности, всё равно что для нас “своими глазами видела”. Письменности у них нет, искусства нет. Единственный источник знания — устные рассказы. “Одна дельфинка говорила” — это то же, что для нас: “Я прочёл в трудах академика такого-то…” Финия очень гордилась своим умением запоминать и точно высвистывать услышанное. Всякое искажение смысла, всякую ложь она считала неумением правильно говорить.

Так вот, по рассказам одной дельфинки, страна их предков тонула под тяжестью грехов. Жители боролись как могли. По всем берегам строили плотины вроде голландских. И надстраивали их беспрерывно, днём и ночью таская землю на носилках. Носили, высыпали, трамбовали, мостили. Все жители были заняты плотинами, все учёные рассчитывали и проектировали плотины. Чертили и считали, чертили и считали. “Любить было некогда”, — объясняла Финия с ужасом. Но страна продолжала погружаться. При каждом шторме, при каждом землетрясении море где-нибудь прорывало плотины, захватывало долины, оттесняло людей на бесплодные склоны гор. Даже принят был людоедский закон: убивать первенцев, чтобы сократить население. Подобное бывало на островах Тихого океана. Но откуда дельфины узнали о вывертах человеческой истории?