Но я сильно сомневаюсь, что Киру (Кирой звали ту хорошую и хорошенькую) прельстило знание зоологии, хронологии и указателя железных дорог. Возможно, она разглядела в герое другие достоинства, не чудаческие. В общем, он же был приличный человек, не вредный, добрый даже. А может быть, дело житейское, выбор был не так уж велик тогда. Ведь несколько миллионов потенциальных женихов, гораздо лучших, чем чудак, война повенчала с сырой землей.
      Пожалуй, и семейная жизнь не имеет отношения к нашей теме.
      Думаю, что мой чудак был приличным мужем и отцом. Правда, немного лишнего тратил на никому не нужные справочники да зачем-то изучал их по вечерам, вместо того чтобы подрабатывать.
      Не было у него доходов, кроме заработной платы, не слишком большой. Работал он в конторе Мособлсельхозснабсбытстройпроект - что-то в таком роде, составлял рабочие чертежи на силосные башни и картофелехранилища. Ну и сами понимаете (правда характера!), не очень там продвинулся. Не требовались для силосных башен его склонности к вселенским обзорам, неторопливой кропотливости в сочетании с грандиозностью, к рывкам за пределы зоологии и хронологии. Служил! Ездил на работу на метро, табель снимал в половине десятого, восемь часов в день крутил арифмометр, добросовестно составлял графики и спецификации, был на хорошем счету, премии получал ежегодно.
      Глядь, и жизнь прошла, разменял седьмой десяток. И организм поизносился: сердце пошаливает, гипертония, язва. Не каждый день боли, но иной раз схватит, неотложку вызываешь. Видимо, пора на пенсию. Сослуживцы проводили с честью. Речи произносили с преувеличенными восхвалениями. Юбиляр слушал с символическим стаканом минеральной приятные слова о незаменимости (от заменившего его заместителя). А в заключение, расцеловавшись с провожавшими, погрузил в такси громоздкую радиолу, преподнесенную месткомом, и отправился домой... на отдых до конца жизни.
      ...Ну и что же будет делать на заслуженном отдыхе этот седой чудак, уже выполнивший свой долг перед обществом?
      Совесть чиста - дети взрослые, дочь замужем, сын кончил институт, помогать им не нужно. И самому помощь не нужна: каждого четвертого числа пенсия.
      Здоровье - более или менее. Гипертония, язва, но не каждый день боли. Когда схватит, вызовешь неотложку, отлежишься.
      Конечно, у Киры поручения: "Ты бы сходил, ты бы купил, ты бы достал, ты бы убрал..." Но сходишь, купишь, достанешь, а потом свободен.
      Другие - нормальные - газеты читают от доски до доски, козла забивают на фанерках, воткнутых в бульварные скамейки, или на участке копаются, гладиолусы поливают, а еще чаще болеют и лечатся, лечатся и не вылечиваются. Но то нормальные пенсионеры. Не чудаки.
      Не проснутся ли в моем герое склонности детских лет?
      Походит он, походит по комнате, начнет наводить порядок, вытащит старые бумаги, разложит, книги переставит, карты, атласы, всемирные истории, полистает энциклопедию, старую, черно-оливковую с золотом, и последнюю красную, ощутит зуд в руках и, разграфив лучшую, самую плотную бумагу тоненьким чертежным перышком, тушью начнет вырисовывать:
      "А" - первая буква алфавитов на русской и латинской основе..." Тоненькими штришками, маленькими стежками, маленькими шажками вокруг света. А в итоге роскошное рукописное издание свода знаний. Подарок человечеству на память о чудаке.
      Конец сливается с началом. Хорошее, твердое литературное построение.
      Но вот беда: человечеству не нужен такой подарок.
      И если я поручу герою эту бессмысленную работу, я только подчеркну ненужность чудаковатости.
      Именно это сделал Флобер. В его неоконченном романе "Бувар и Пекюше" герои, бывшие канцеляристы, разбогатевшие неожиданно, развлекаются всем на свете, все изучают, все бросают, ничего не достигнув, и в конце концов принимаются за привычную, успокоительную, никому не нужную переписку старых бумаг.
      Получилось не "берегите чудаков", а "плюньте на чудаков, не принимайте их всерьез".
      Все-таки я подозреваю, что чудак мой взялся за переписку энциклопедии, или Толкиена, или чего-то еще многостраничного. После служебной колготы, телефонных звонков и телеграмм, распекания у начальства, распекания подчиненных, планов, авралов, выполнения-невыполнения, сроков и срочности так успокаивало неторопливое рукоделие, вышивание букв на бумаге, безлюдие, безмолвие. Правда, за стеной оглушительно горланит стереомагнитофон, там сын соседа готовится к экзаменам, но оглушительный рев все равно что тишина: оглушен и ничего не слышишь, ничто не отвлекает. Рев, но покой, сосредоточенность, неторопливая беседа с мудрым, всезнающим и везде побывавшим собеседником, который ведет тебя по белу свету, с реки Аа, что в Латвии, на Ааре в Швейцарии, из Абхазии в Австралию, из Австралии в Австрию.
      Тихая неделя, другая, возможно.
      Потом вышивание букв начнет приедаться; однообразное все-таки занятие. Чудак будет выдерживать характер, твердить: "Ты же не ребенок, чтобы через полчаса бросать затею для новой игрушки!" Но герой мой все-таки не ребенок, у которого вся жизнь впереди и будущее кажется бесконечным: все успеешь, за что ни возьмись; он - герой - прикинет объем работы. Я сам прикидывал. И вот что получилось.
      Опытная машинистка, старательно стуча по восемь часов в рабочий день, закончила бы перепечатку лет за пять-шесть.
      Медлительный переписчик, вырисовывающий буквы, будет кропать лет двадцать. Его же никто не гонит, да и сил не хватит на полный рабочий день.
      Двадцать лет! Проживет ли он столько?
      Да и стоит ли весь остаток жизни посвящать переписке?
      Вчитываться будешь, свод знаний вместишь? Нет, все равно не вместишь, забудется. И к тому же свод знаний тот устареет за двадцать лет. Наука уйдет вперед, ты отставать будешь.
      Опускаются руки.
      Нет, не бессмысленная переписка, чем-то другим должен заняться герой. Я - автор - обязан подсказать ему осмысленное, если он сам не может придумать.
      А что может придумать сам придуманный?
      И тут вспоминается - может, вы и не обратили внимания - одна черточка в забавах маленького чудака. Он не останавливался на итогах. Обозрев и запомнив сущее в своих возможностях, рвался в несуществующее. После Брема - трехногих поганок рисовал, после плана Москвы сочинял планы мифических городов, после календаря - биографию Александра Апролджэ.
      Может быть, и седой чудак пойдет по тому же направлению: к своду сегодняшних знаний добавит свод завтрашних - Свод Незнания. Это тема!!!
      Неведомое в живом и неживом, в космосе и в атоме, в мышлении и в истории.
      Тайны происхождения, догадки о продолжении, тайны строения, переплетения внешних связей.
      Неведомые тела, неведомые силы, невыясненные причины, неучтенные последствия.
      Загадки природы и правила разгадки. Методика построения гипотез, методика их разбора. Мнения, возражения, доказательства и опровержения, с одной стороны, с другой стороны...
      Спорное, небесспорное, сомнительное, намеки, тупики.
      И все сведенное воедино. Когда воедино сводится, видны закономерности непонятного. Понятное в непонятном!
      Каталог проблем, стоящих перед наукой... перед науками!
      Пожалуй, это интересно. Свод надежд, мечтаний, целей и нужд, сомнений, недоумений, тупиков науки. Я бы почитал с удовольствием.
      Пожалуй, это поучительно, это полезно даже. Этакий справочник: "Куда направить усилия?" "К чему приложить руки? Над чем голову ломать?"
      Свод Незнания!
      И это в характере чудака. Все знают, что знание - сила. Нормальные люди распространяют знания, надежные, проверенные; издательства издают книги по всем отраслям знания, правильно делают.
      А чудак составляет Свод Незнания. Для чудаков, что ли?
      И замирает каллиграфическая переписка, застревает в начале первого тома. Путешественник по страницам не доходит до Австралии, может быть, и до Абхазии. В дальний ящик убираются папки с аккуратно переписанными листами. На столе карточки, карточки, карточки, выписки, цитаты, цифры материалы для энциклопедии неоткрытого.
      "Ну вот, - скажет читатель, - из огня да в полымя". Можно представить себе - не понять, но представить человека, находящего удовольствие в переписке хорошей книги. Пишет и пишет, водит пером по бумаге, писать может каждый. Но составить продолжение энциклопедии? Это же на каждую статью пять специалистов надо. Науку охватить целиком и то одному человеку не под силу. А сколько наук в энциклопедии?
      Именно это я и сказал своему герою. Специально поехал к нему на улицу Чехова, бывшую Малую Дмитровку, в дом серо-цементного цвета, бывший Кузнецова, с шестикомнатными апартаментами, навеки обреченными быть коммунальными квартирами. И сели мы в эркере, у тройного окна, откуда так удобно было наблюдать лошадей, сели у подоконника, на котором рисовались скакуны, начиная с заднего копыта.
      - Ты же с ума сошел! - сказал я герою. - Затеял такое, что одному не под силу. Нормальный человек не берется охватить все.
      - Не берется? - Чудак усмехнулся. - А мне Бокль приходит на память. Богатый и независимый юноша в восемнадцать лет решает написать историю всего человечества. Два десятилетия собирает материалы. Соглашается ограничиться историей цивилизации в Англия. Успевает написать два тома, но ведь и эти два тома составили эпоху в истории науки.
      А Гумбольдт! Тоже настроился на всеохватывающий "Космос".
      Выпустил четыре тома за семнадцать лет, только пятый не закончил. А Бальзак со своей "Человеческой комедией"! Энциклопедия характеров. А Френсис Бэкон со своим "Новым Органоном"! Начал научный труд в шести томах, описание природы в первом, метод - во втором... в шестом объяснение всего на свете. Ну, не написал, умер, простудился, ставя опыт с замороженной курицей, - причины гниения хотел выяснить. Но от книги его идет вся методика современной опытной науки.
      Кстати об "Органоне". Ведь и Аристотель в своем "Органоне", "Физике" и "Метафизике" единолично написал энциклопедию. Не все там верно, но ведь двадцать веков мир воспринимал ее как непреложный свод знаний.
      - Ну, это когда было! - сказал я. - Древним было легко. Объем знаний невелик, один человек мог охватить все в течение жизни. С тех пор наука так выросла, так расширилась, так разветвилась... Нужны тысячи специалистов, тысячи...
      Чудак сказал: - Дело не в объеме, а в эпохе. Есть время делить, есть время собирать. Аристотель действительно жил до нашей эры, но Бэкон - в XVII веке, а Бокль в середине XIX. Я недаром сослался на него. Это была славная эпоха в истории культуры, время великих обобщений. Тогда выпустили главные свои труды Дарвин, и Менделеев, и Карл Маркс. И Лев Толстой писал "Войну и мир" в ту пору.
      То была эпоха великих обобщений, глобальных. И думаю, что грядет, валится на нашу голову эпоха глобальных проблем сейчас, к концу XX века. Угроза атомного взрыва, взрыв демографический, взрыв информационный, кризис экологический, кризис энергетический, сырьевой, пищевой, проблема глобального круговорота воды, глобального круговорота тепла. Маленькая у нас планетка, спутник облетает за полтора часа, вот и надо обозреть ее всю целиком, в планетарном масштабе. Нужны, остро необходимы нам новые Аристотели, Бэконы и Бокли.
      - Но то были гении, - пожал я плечами. - А ты кто? Обыкновенный чудак.
      - Чудаки не бывают обыкновенными, - возразил чудак. - Притом я подозреваю, что Бокля тоже считали чудаком. Молодой, богатый, живи в свое удовольствие, деньги швыряй. Но ему наука была интереснее. Мне тоже.
      - Но ты не управишься, ни за что не дойдешь до конца. И Бокль не дошел. Умер, стеная: "Книга, моя книга! Я никогда не кончу ее".
      - Да, не кончил, да, только начал. Но ведь и это начало, я уже говорил, составило эпоху в науке. Пускай я не кончу, я начало положу. И в этом есть смысл.
      "Начало, самое печальное начало лучше самого радостного конца". Это не я сказал, это из Шолома-Алейхема. Хорошими словами, хотя бы и чужими, приятно завершить книгу.
      А дальше? Что дальше?
      Самые настойчивые из читателей обязательно хотят знать, чем кончилась история чудака.
      Товарищи, ну к чему же ставить точки над "i"? Сами знаете, какой конец бывает у чудаков и нечудаков. Вам хочется, чтобы я описывал его со всеми натуралистическими подробностями?
      - Но все-таки. Все-таки надо же сказать, добьется ли он успеха со своей "Энциклопедией будущих открытий".
      А я не знаю. И сам он не знает, потому что успех зависит не только от его усердия. Есть еще и привходящие факторы: гипертония и прочие. И никто не скажет чудаку с математической точностью: "Тебе отпущено двадцать лет... или год... или одна неделя".
      Если двадцать лет, вероятно, он напишет книгу. Хорошую или никчемную, своевременную или запоздалую, но напишет. Я в него верю.
      Если год отпущен - будет общий план, тезисы в лучшем случае.
      А если неделя - общая идея, здесь описанная... И горькие вздохи, как у Бокля: "Книга, моя книга! Я никогда не кончу ее".
      Или какое-нибудь наставление: "Люди, думайте!" Или: "Своей головой думайте!" Или: "Думайте о будущем!" Но это по моей части - по литературной. Я пошлифую еще. Впрочем, мне вообще не хочется расписывать последний час, кончать историю чудака картиной безжалостной казни человека природой.
      И вот что мне приходит в голову - о книге, не о казни.
      Лет двадцать назад получил я - автор, а не герой - письмо от четырнадцатилетнего читателя из Тайги - есть такая станция в Сибири. Парень обожал фантастику, читал, перечитывал, мечтал сам стать писателем, даже сочинил повесть об Атлантиде, этакую мозаику из вычитанного. Сочинил и прислал мне с надписью: "Дарю вам на память мой дебют. Храните его".
      "Ну и нахал!" - подумал я. И вернул парню рукопись с суровой отповедью: дескать, сначала надо стать личностью, а потом уже посвящения раздаривать.
      Двадцать лет спустя на семинаре молодых писателей подходит ко мне долговязый малый со шкиперской бородкой и, склонившись надо мной, вопрошает, с высоты глядя:
      - Помните мальчика из Тайги? Это я.
      Честное слово, я страшно обрадовался своей непрозорливости. Ну да, недооценил, проглядел. Но ведь это так прекрасно, что существуют на свете люди, которые добиваются своего и могут добиться!
      Не использовать ли этот мотив для финиша?
      Чудаки - отклонение, чудак - явление редкостное, но не единственное. Ведь не только на Малой Дмитровке - и в соседнем переулке был парень, изучавший "Указатель железных дорог". Не собрался к нему, так и не узнал, что из него вышло.
      И вот сидит мой старый чудак, шелестит страницами, горькие таблетки сосет, положив под язык, морщится: голова тяжелеет, давление кверху ползет.
      Вдруг звонок. За дверью незнакомый, длинный, аж сгибается, шкиперская борода, брюки парусами от колен, подошвы как скаты у самосвала.
      - Наверное, вы меня не помните. Я тот мальчик из соседнего переулка, который путеводитель знал наизусть. Мама все вздыхала: "Что из тебя выйдет?"
      - Ну и что же вышло? Все расписание зубрите?
      - Что вы, это детское увлечение! Учитель я. В средней школе. Физика, математика, фундамент и каркас естествознания. И очень стараемся мы, чтобы каркас был прочный, этакий неподвижный: догмы, каноны, законы: Ньютона закон, Кулона закон, закон Ампера и Бойля - Мариотта. На память все нажимаем: твердо помни, помни! И вот замечаю, товарищи замечают тоже, что у школьников складывается этакое представление, что в науке все сделано до них, их дело - заучить. Не рассуждают, только цифры подставляют, норовят множить и делить. Итак начал я рассказывать им о неоткрытом: там у нас в физике споры, а там все неясно, совершенно в тупик зашли. Картотеку неясного завел, какие-то, знаете ли, правила нащупываются, графики составить можно. И вот слышу: у вас тоже таблицы, какой-то Свод Незнания. Вы не разрешите познакомиться?
      - А ну-ка покажите свои графики. Похоже. Почти совпадают. А тут разночтение. Вы проверяли? Может, посчитаем вместе?
      - Вы согласны поработать со мной?
      - Поработаем. Потом продолжать будете.
      Вот и сказано главное. Жизнь как поезд: на каждом полустанке кто-то входит, кого-то вносят на руках, завернув в пеленки, кого-то выносят вперед ногами, так что полки не пустуют, ни нижние, ни верхние. Грустно, конечно, но расписание есть расписание. "Граждане провожающие, просьба освободить вагоны. Пассажиры, занимайте свои места. А вы, товарищи чудаки, тяжелые вещи сдавайте в багаж, с собой берите только ценные мысли, мысли пригодятся в дороге".
      И поезд следует дальше.
      Дальше!