- А зачем вы сюда приехали? - спросила она.
      И Кашин ответил с возмущением, забыв, что он только что жаловался:
      - Инженер Кашин от трудной жизни не бегает, за чужую спину не прячется. Куда послали - там работает, что приказано строить - строит. Такая судьба наша строительная: мы под дождем ставим дома, чтобы люди сидели в тепле, вычерпываем болотную жижу, чтобы люди с удобством ехали в автобусе. Кому-нибудь надо ехать, кому-нибудь тропки протаптывать. Партия послала Кашина тропки протаптывать, инженер Кашин от партийных заданий не отнекивается.
      Он сердито посмотрел на Тасю и повернулся к Грибову:
      - Я, собственно, по делу.
      Они перешли в лабораторию, и Кашин сказал:
      - Яковлев просил меня заехать к вам. Он говорит, вы придумали что-то необыкновенное.
      Слушая объяснения Грибова, инженер хмурился, под конец сказал:
      - Обстановка затруднительная. Какие же у вас планы?
      - Пока ничего определенного, - сказал Грибов в ответ. - Видите сами, если мы прочистим вулкан, пар пойдет у нас наверх, лава будет вытекать сбоку. Допустим, пар можно направить на паровую турбину, поставить там электростанцию. А что с лавой делать, - я не знаю.
      - Действительно, куда ее девать. Ведь это целые горы застывшего камня.
      - Да, и в канале она будет застывать. Придется то и дело прочищать его.
      - Главное, строить придется при высокой температуре. Ведь там внутри, вероятно, около тысячи градусов. Как люди будут работать? О рабочих не подумали, Александр Григорьевич.
      - Турбины тоже меня смущают. Бывает, что пепла больше, чем пара. Пепел будет все засорять. И пар не чистый, тут и хлористый водород, и сернистый газ, они будут разъедать турбину.
      - Самое главное - температура. Как работать при такой температуре? Тысяча градусов! Это же доменная печь.
      - Мы согласны с вами, - сказал Грибов. - Давайте напишем совместное мнение товарищу Яковлеву. Напишем, что вы, как инженер-практик, и я, как геолог, оба считаем, что практическое использование вулкана невозможно.
      На лице Кашина выразилось недоумение. Он в задумчивости нахмурил брови и сказал после долгой паузы:
      - Я вижу, что взял неверный прицел, товарищ Грибов. Я понял так: посылает меня Яковлев к ученому теоретику, никогда не видавшему стройки, чтобы я объяснил ему, вам то есть, что на практике получается и что не получается. Оказывается, дело выглядит иначе: оба мы одной веревочкой связаны. Вам - геологу и мне - инженеру дано партийное поручение - покорить вулкан. Нет, я совместного мнения писать не буду. Инженер Кашин от работы не отказывается. Прикажут строить на океанском дне - буду строить на океанском дне. Прикажут строить на вулкане - буду строить на вулкане. Давайте понатужимся, разберемся как следует. Подойдем к делу с другой стороны. До сих пор мы рассуждали, какие есть препятствия, давайте обсудим, как эти препятствия преодолеть. На фронте, бывало, люди из окружения выходили. Поищем, нет ли здесь выхода. Что нас смущало? Лава. Много этой лавы?
      - Порядочно. В сутки - около миллиона кубических метров, четверть кубического километра за весь период извержения. И на каждый килограмм - триста калорий.
      - Калории мы найдем куда использовать. На худой конец устроим оранжереи. На Везувии растут лимонные рощи, могут и у нас расти. Почва подходящая. И пар можно получать; а где пар, там и электричество. Очевидно, придется строить резервуары, где лава будет отдавать тепло.
      - Но резервуары эти на один раз. Лава застынет, придется строить заново.
      - Верно, неудобство... А нельзя ли эту лаву использовать на что-нибудь? Нет ли в ней полезных элементов? Что такое лава, какой у нее химический состав?
      - Обыкновенный камень, только расплавленный. Когда остынет, получается базальт. Если много газов, может быть пористый камень, пемза, например.
      - Пемза... базальт! Так чего же лучше? Мы плавим базальт на заводах, тратим топливо. А здесь даровое литье, природное. Тогда поставим завод базальтовых изделий, будем отливать химическую посуду, строительные детали, наконец, - стены, плиты, потолки. Разве плохо? Ну-ка дайте мне листок, попробуем изобразить это на бумаге.
      13.
      БЕРЕЖЛИВАЯ Тася подобрала и сохранила для нас этот листок. На нем рукой Кашина небрежно начерчена волнистая линия, обозначающая профиль Горелой сопки; неровный кружок - сердце вулкана, подземная пещера; и от нее два пунктира - вверх и вбок. Так выглядела первоначальная схема реконструкции сопки Горелой.
      Вот и все, что было там нарисовано. Но с этого листка начинается новая ступень вулканической науки, этап, который можно назвать "проект освоения".
      Далек путь от схемы к проекту. Так же далек, как путь от решения стать инженером к тому, чтобы стать инженером. За первым вечером последовало еще много вечеров, за первым листком - много пухлых папок. Незаметно роли переменились. Казалось, Грибов опровергает идею, а Кашин отстаивает ее. Но это зависело от их профессий. Грибов был ученым, он знал, что надо сделать, практик Кашин указывал, как надо сделать. Грибов натыкался на трудности, Кашин преодолевал их. Порывшись в памяти, он находил выход, вспоминая:
      - В 49-м году в Днепропетровске на домне мы применяли...
      - Можно подумать, что вы уже строили вулканическую электростанцию, сказал как-то Грибов.
      - Я выстроил ее в уме, - ответил инженер очень серьезно. - Я могу рассказать вам, где будет стоять бетонный завод, как я расставлю бригады, с чего начну. Так полагается строителю, сначала возвести дом в уме, потом на площадке...
      И добавил со вздохом:
      - Очень хотелось бы мне выстроить эту станцию на местности... не только в мечтах.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      1.
      ЗАМЫСЕЛ покорения вулкана был очень прост: пробурить гору до внутренней пещеры, лаву выпускать вниз и там использовать, газы - вверх и там использовать. Чертежницы Гипровулкана много раз изображали этот замысел на ватманской бумаге, проводя изящные пунктиры от подножья и от вершины вулкана к его Центру. У чертежниц это получалось быстро и легко острым рейсфедером они за две минуты пробивали вулкан насквозь.
      Но вот пришла пора воплощения В газетах, на заводах, в Госплане и в Госбанке зазвучало новое слово - Вулканстрой. Плановики отпускали средства, заводы отгружали, пароходы везли на Вулканстрой бетономешалки, запасные части, рельсы, провода, контейнеры, ящики, тюки, бочки. Потянулись на Камчатку умелые люди - машинисты, электрики, бетонщики, каменщики, плотники, арматурщики, монтажники, шоферы. И повара, чтобы кормить эту армию, парикмахеры, чтобы стричь ее, портные, чтобы чинить одежду, и киномеханики, и учителя, и милиционеры. Возможно, если бы чертежницы знали, сколько хлопот будет из-за каждой черточки, они не проводили бы пунктир гак беззаботно. Возможно, и сам Грибов не настаивал бы так решительно на прочистке вулкана, если бы представлял себе все трудности стройки. Пожалуй, только один человек видел все заранее - инженер Кашин, некогда соорудивший вулканическую станцию в уме, затем на бумаге, а теперь строивший ее на местности в натуральную величину.
      2.
      ВИДЕФОНЫ - телефоны, передающие изображение, в то время были новинкой, как радио в 1920-х годах. Это были довольно громоздкие аппараты, где рядом помещались иконоскоп (передатчик изображения) и кинескоп (приемник изображения). В городах видефоны еще не могли вытеснить телефонную сеть. Для них не хватало волн в эфире, нужно было прокладывать особый кабель. Да, в сущности, при телефонных разговорах обычно нет необходимости видеть собеседника. Но на крупных заводах и, в особенности, на больших разбросанных стройках видефоны пришлись к месту. И Кашин с охотой поставил аппарат в своем кабинете. Видефон показывал ему самые отдаленные строительные площадки. Кашин мог видеть, что происходит за 50 - 100 километров от конторы, не тратя времени на разъезды.
      Четыре часа дня. Первая смена кончает работу, вторая заступает. Кашин сидит в своем кабинете за письменным столом. Вот он протянул руку, вставил вилку в штепсель - и перед ним пенистые гребни волн, простор океана, портовые краны, похожие на журавлей, вместительные, тяжело осевшие в воду, грузовые суда с углем, с цементом, с крупой, мясом, с автомашинами...
      Поворот ручки - и на экране вереница машин, идущих по шоссе. Еще поворот - появляется железнодорожная станция, забитая составами, толкутся маневровые паровозы, переговариваясь крикливым тенорком. Еще поворот - подмостки длинных пакгаузов, мешки, прикрытые брезентом, деревянные строения, запорошенные белой известковой или серой цементной пылью - центральный склад стройки. Новый поворот - и перед глазами широкая улица жилого поселка, ряды двух- и восьмиквартирных сборных домиков с крутыми крышами, Г-образные краны, странные силачи-великаны, которые поднимают на вытянутой руке многотонные грузы. Там, где возвышается один из кранов, строится клуб, другой кран обозначает больницу, третий - будущий Горсовет будущего города.
      После жилого городка Кашин осматривает мастерские - механические, авторемонтные, арматурные, столярные. Визжат дисковые пилы, распиливая дрожащие доски. Грохочут бетономешалки, мотая угловатыми головами, сплевывают в кузовы самосвалов серый студень бетона. Затем на очереди базальтолитейный комбинат. Сейчас это голое изрытое поле с кучами мокрой рыжей и черной глины. Но Кашин хорошо знает, как это будет выглядеть. Вот отсюда придет лава, здесь будут формы для базальтового литья, от них пар пойдет на турбины, а горячая вода - в оранжереи, туда, на южный склон горы, где уже торчат железные ребра будущих строений.
      Еще поворот - и Кашин взлетает на вершину горы. Внизу сейчас лето, а наверху - нетающие льды. Взрывая снежную пыль, ползут по косогору тракторы, волочат тяжелые гулкие трубы. Здесь много работы: надо пробурить 12 скважин, чтобы выпустить пар наружу; поставить 12 турбин, которые будут превращать энергию пара в электрическую. Нужны и конденсаторы для сгущения отработанного пара, и очистители, где будет отделяться соляная и серная кислота, и, наконец, гидростанции на склоне горы. Ведь пар идет на высоту четырех километров, там он превратится в воду, вода все равно побежит вниз по склону. Ее энергия не должна пропадать даром.
      В ясный день буровые вышки можно разглядеть в бинокль - они кажутся тоненькими занозами в каменной коже горы Но сейчас пасмурно, вершина в облаках, наверху идет густой снег, вместо вышек виднеются смутные тени.
      - Подойдите кто-нибудь, - требует Кашин. На экране возникает лицо бурового мастера. Из-под меховой шапки, усыпанной снегом, торчит задорный чуб, блестят щеки, мокрые от снега, блестят глаза, блестят ровные зубы. Так и хочется сказать: "Экий бравый парень! Что за молодец!"
      - Как дела, Мочан? - спрашивает Кашин, невольно улыбаясь.
      - Лучше всех, товарищ начальник.
      - Небось, страшновато, поджилки трясутся?
      - Нас не запугаешь Мы, Мочаны, - лихой народ, запорожских казаков прямые потомки. Дед мой, я его помню, самых горячих коней объезжал . Бывало, вскочит на коня, возьмет в шенкеля и шпорой еще дразнит. Другие подойти боятся, а деду чем злее конь, тем приятнее. Но и деду не снилось, что внук его Григорий Мочан, сядет на вулкан верхом и шпорой будет его горячить.
      - Ну, ну, распетушился. А вот я посмотрю, где сейчас ваша шпора.
      У видефона широкие возможности. Мгновенно он переносит Кашина в палатку геологоразведчиков. Черноволосая девушка с удлиненными глазами показывает аппарат, стоящий на столике. Все здесь знакомо нам: и девушка - Тася, бывшая лаборантка, ныне техник подземной службы, разведчик-наблюдатель, и аппарат - обыкновенный трехлучевой. На экране его, как обычно, серые полосы различных оттенков - пласты горных пород. И среди них - косой след, словно ход дождевого червя. Кашин с удовлетворением смотрит, как удлиняется след, как ползет по экрану, приближаясь к нижней кромке, темное пятнышко - электрический бур.
      Теперь остается посмотреть лавопровод, последний пунктир, ведущий к сердцу вулкана. На экране длинная галерея, облицованная вогнутыми плитами. Галерея слепая, она упирается в стенку. Но это не забой, в стене видна стальная дверца. Вот она открывается, изнутри выходит человек в комбинезоне с гаечным ключом в руках. У него суровое лицо, изборожденное шрамами, недовольно сжатые губы, усталые глаза. Это тоже наш старый знакомый - летчик Ковалев, сейчас, увы, бывший летчик.
      3.
      КОВАЛЕВ приземлился навсегда. Не помогли жалобы, письма, освидетельствования, переосвидетельствования, поездка в Москву. "Негоден", - говорили врачи. И профессор в Москве сказал, разводя руками:
      - Ничего не поделаешь, дорогой. Последствия контузии. Левый глаз видит на 20 процентов. Нельзя вам летать.
      - Да нет, я вижу хорошо, я волновался на комиссии, - пробовал спорить Ковалев.
      - В том и беда, что вы видите хуже, когда волнуетесь. Да вы не горюйте, вы свое дело сделали. Выходите на пенсию и отдыхайте с чистой совестью.
      - Рано мне отдыхать. Я моложе вас лет на двадцать.
      - Ну, подыщите место в летной школе или на аэродроме.
      - На аэродроме? Никогда!
      Ковалев представил себе зеленое поле, готовые к взлету машины, ревущие моторы, стремительной разбег . Вот металлическая птица устремляется в голубой простор, острые крылья режут плотный воздух, встречный ветер хлещет ее... а на опустевшем поле стоит унылый человек, провожая взглядом серебряную точку. Нет уж, чем жить так, томясь, тоскуя и завидуя, лучше порвать сразу, не дразнить себя. Нет, нет, на аэродром он не пойдет.
      Врач проводил Ковалева до дверей, пожал руку, похлопал по плечу, пригласил зайти через несколько месяцев, а Ковалеву казалось, что его вышвырнули на улицу пинком. Дневной свет показался ему тусклым и серым. Прохожие раздражали его. "Спешат! Конечно, они имеют право спешить - у каждого есть место и дело. Только ему некуда торопиться. Говорят заслужил покой. Сдали в утиль, выбросили на помойку - вот, что значит покой".
      В то время строительство на сопке Горелой только разворачивалось. При Вулканстрое был создан учебный комбинат. Ковалев пошел на курсы бурильщиков, он нарочно выбрал земную профессию, далекую от авиации, чтобы отрезать прошлое, не вспоминать о нем, не тянуться к небу. Он взялся за учение рьяно, работал серьезно, но не было песни в его душе и все казалось ему не так.
      Сидя за столом в классе, он вспоминал летную школу. И там была черная доска, мел, тетради. Но тогда в тетрадях он рисовал силуэты самолетов, топографические знаки, писал про тягу и сопротивление воздуха, циклоны, антициклоны. А теперь что?
      "Бурение производится для изучения грунтов и горных пород, для добычи полезных ископаемых, при взрывных работах, при прокладке трубопроводов и кабелей"...
      Слов нет - взрывы нужны, полезные ископаемые полезны. А все-таки полеты заманчивее.
      Но пусть предмет не нравится. В каждом учебнике есть скучные главы, все равно к экзамену их перечитываешь. Если пришел на курсы, надо учиться. Но Ковалева раздражали соученики помоложе, которые по вечерам, вместо того, чтобы переписывать конспекты, тратили время на волейбол, кино или танцы.
      - У нас насчет дисциплины крепче было, - укорял их Ковалев. - После обеда на занятия строем ходили и с песней. Называлось - часы самоподготовки. Бывало, приведет старшина в класс. "Садись!" За посторонние разговоры - два наряда вне очереди. Порядок!
      Но пусть товарищи проявляют легкомыслие. Станут старще, остепенятся. Солидный человек может заниматься и в одиночку, лишь бы педагоги были хороши. Против лекторов Ковалев ничего не имеет - люди ученые, со званиями. Но практику ведет буровой мастер Мочан - долговязый, длиннорукий, длинноносый весельчак, балагур, прибауточник. Он размахивает руками, сутулится, улыбается. Старшина в летной школе сказал бы: "Внешний вид у него отсутствует". Может быть, мастер он и знающий, а дисциплины никакой. Полурока тратит на посторонние разговоры, случаи из жизни. Вчера объяснял буровой станок и вдруг говорит:
      - Что мы проходим, хлопцы? Полагаете - перед вами машина: шкивы, болты, штанги, одним словом - металлический лом. А если вдуматься - это богатырский меч. Вот в сказках говорилось: садится богатырь на коня и наскакивает на девятиглавого змия. Конечно, с мечом на змия страшновато. А если в танке, да с огнеметом, пшик будет от того змия. За что я люблю машину - в руки она силу дает. Вот выхожу я, Мочан, против вулкана один на один, и вместо меча у меня - буровой станок. Страшно? Ничуть. Опасно и весело. Это чувствовать надо, особое чутье надо иметь - подземное.
      Можно ли слушать спокойно такие слова? Если чутье - это любовь к делу, мастерство, вдохновение, было у Ковалева чутье - летное. Небо он любил, для буровых скважин нет у него ни любви, ни вдохновения. Он еще не стар, он может работать честно, и вдруг с самого начала ему говорят, что честности мало, нужно еще чутье. "Болтовня это все", - думает Ковалев, и говорит вслух:
      - Разрешите вопрос. А из каких частей состоит станок? (Дескать, учите меня, и не отвлекайтесь.)
      Но пусть учитель не по душе. Заниматься можно и по учебникам. Прочел, повторил - и свободен. Можно отдохнуть, погулять. Но Ковалева не тянет на улицу. Ему кажется, что воздух теперь не тот. Куда ни кинешь взгляд, - первобытный хаос, развороченная земля, пни, строительный мусор. Местность вокруг вулкана похожа на новую квартиру, куда внесли вещи, но еще не расставили их по местам, или на вырубленный и выкорчеванный лес, еще не превращенный в сад. Ковалев любит и лесную тишину с запахом смолы, и цветущие сады, утонувшие в белых лепестках. Но сейчас переходный период строительных неурядиц. Леса уже нет, сада еще нет. Ковалев не умеет видеть яблонь в комьях глины. Глядя на перевернутую землю, он морщится, глядя на утраченное небо - тоскливо вздыхает.
      Трудно человеку без песни.
      4.
      ПО окончании курсов все ученики Мочана вместе со своим учителем должны были переселится на вершину вулкана и оттуда бурить 12 скважин к сердцу вулкана. Как староста группы, Ковалев уже получил на всех горные ботинки с шипами, вещевые мешки и сухой паек на семь суток. Но за три дня до выхода пришел на курсы приказ за подписью Кашина: Мочану с лучшими учениками в воскресенье к 10 утра явиться на площадку базальтолитейного комбината.
      Комбината в то время еще не было. Существовал пустырь у подножья вулкана, огороженный забором. Площадка вплотную примыкала к склону вулкана. Небольшая речка, протекавшая здесь, размыла древние базальты и обнажила отвесные шестигранные столбы. Они были похожи на подпорную стенку, поставленную человеческими руками. Даже не верилось, что природа вытесала эти плоские грани, выровняла ряды.
      Мочан не отличался особой точностью. Когда он привел своих учеников на площадку, инженеры во главе с Кашиным уже собрались возле базальтовых столбов. Мочан хотел шумно рапортовать, но Кашин остановил его, приложив палец к губам, и повернулся лицом к горе. Все его спутники внимательно и даже настороженно глядели на откос.
      - Что они там высматривают? - удивился Ковалев. Но расспрашивать постеснялся, решил про себя: потерплю - увижу.
      Инженеры молчали, казалось, они прислушиваются к чему-то. Ковалев тоже прислушался. Он различил непонятный, все усиливающийся лязг и скрежет. Внезапно столбы дрогнули, мелкие камешки посыпались вниз, последовали удары, все более отчетливые, и вдруг гора раскрылась, как в арабской сказке, и оттуда выглянула зубатая морда какой-то неведомой машины. Запахло озоном и мелкой пылью. Машина нажала, столбы рухнули, и, лязгая гусеницами, из горы выползло стальное чудовище. Оно остановилось тут же, среди упавших камней, как будто уморилось от тяжелой работы под землей и не могло сделать ни шагу. И тогда сзади открылась дверца и из странной машины вышел обыкновенный человек небольшого роста, круглолицый, курносый, с лысиной и редкими усами, желтыми от табака.
      - Поздравляю с победой! - Кашин обнял водителя. Потом обернулся к бурильщикам:
      - Познакомьтесь, товарищи. Это инженер Котов, конструктор нового электроискрового проходческого комбайна. А это наши бурильщики, старший мастер Мочан .
      Мочан засыпал вопросами конструктора: - Вы говорите - долбит камень искрой? Да, знаю, я видел, как искрой режут сталь. Сколько же вы проходите в час? А породу как крепить? А если горное давление растет?
      Глаза у Мочана горели. Ему так хотелось испробовать силу незнакомой машины, взвесить и этот меч в своей руке, ринуться с ним в бой на огнедышащего "дракона".
      - Нравится? - спросил Кашин, подходя...
      - Попытать надо, - сдержанно ответил Мочан.
      - Испытать кому-нибудь придется, - сказал Кашин. - Для того вас и вызвали. Комбайн этот будет строить штольню для выпуска лавы - очень важный объект Машина новая, машинистов для нее нет. На первых порах изобретатель сам поведет комбайн и будет обучать помощников, кого-нибудь из вас. Кому пришлось по вкусу?
      - Разрешите мне, - заторопился Мочан - У меня к новым машинам призвание.
      - А из молодых кто-нибудь? Кто у тебя отличник?
      - Отличники есть, опытных машинистов нет.
      - А Ковалев? Ведь он человек солидный - Кашин не забывал встреченных людей, хотя бы не видел их 20 лет.
      - Про Ковалева я скажу, - начал Мочан - Ты не обижайся, Степан, я скажу про тебя всю правду, как есть. Работник он хороший, усидчивый, ровный, исполнительный, пожалуй, лучший из выпуска. Но нет у него чутья, нет настоящей охоты к делу. Сто процентов давать будет, а сто двадцать от него не ждите. При хорошем машинисте дельный помощник будет. Если разрешите, я возьму его с собой в комбайн.
      - А что вы сами думаете, товарищ Ковалев?
      - Я человек дисциплинированный, работаю, где поставят.
      Кашину понравился этот ответ. Он всю жизнь работал там, куда пошлют, и очень гордился этим.
      - Тогда мы сделаем так, - решил он - Наверху - широкий фронт, 12 скважин, там нужен руководитель. Туда мы пошлем товарища Мочана, а Ковалев, поскольку он хороший помощник, пойдет помощником к товарищу Котову. Вы не теряйте времени, Ковалев, оформляйтесь и начинайте знакомиться с делом. А в среду мы отправим вас в путешествие - к центру вулкана.
      5.
      В СВОЕЙ жизни Ковалев много путешествовал. Он налетал около миллиона километров и тысяч двести проехал по железным дорогам и на пароходе. Теперь ему предстоял еще один, совсем небольшой переход - каких-нибудь девять километров от площадки лаволитейного завода к огненному сердцу вулкана. Всего девять километров! Но таких путешествий еще никто не совершал. Впервые люди посмели проникнуть в недра вулкана.
      Проводы были торжественные - с речами и музыкой. Когда оркестр сыграл гимн, инженер Котов и Ковалев вошли в кабину и плотно захлопнули герметическую дверь. Котов сел за рычаги, включил мотор. Тяжело переваливаясь, комбайн проехал несколько метров, порвал цветную ленточку старта и тупым рылом уткнулся в базальтовую скалу... Котов потянул малый рычаг от себя. Из рыла выдвинулись крупные зубья. Нажал кнопки - с сухим треском посыпались, невидимые при дневном свете, искры. Поднялся легкий дымок, это была измельченная в мелкую пыль порода. Зубья входили в базальт с трудом, как нож в замерзшее сало. Наконец они вонзились до отказа. Котов повернул рукоятку. Теперь искры посыпались из концов зубьев вверх, вниз и в стороны. Они откусывали надрезанные камни. Один за другим срывались квадратные куски базальта и с грохотом выкатывались по желобу из-под машины. Но вот куски обломаны. Снова включен мотор, и машина продвинулась вперед на 20 сантиметров на длину зубьев.
      Так началось это медлительное путешествие сквозь камни - два метра в час, в лучшем случае, как предел, - 16 метров за смену. На пути комбайна была застывшая базальтовая лава, туфы из слежавшегося пепла вперемешку с вулканическими бомбами, прослойки льда, изредка кристаллические жилы. Жилы были гораздо тверже окружающих пород и резко снижали скорость комбайна. Зато геологи поджидали их с нетерпением, потому что в жилах попадались пустоты с правильными призмами, пирамидами и целыми гнездами прозрачных, цветных и лаково-черных кристаллов.
      Геологи внимательно осматривали осколки, плывущие по транспортеру, потому что путешествие вглубь вулкана было одновременно и путешествием в прошлое. Ведь вся Горелая сопка образовалась из лавы и пепла, выброшенных извержениями. На самой поверхности лежал пепел последнего извержения, сгубившего Виктора Шатрова, еще глубже пепел и лава извержений 1953, 1945, 1938, 1932 годов, извержений XIX и XVIII веков, времен Крашенинникова и Атласова, и еще более ранних столетий, когда русские еще не открыли Камчатку.
      - Сегодня вы в IX веке, - говорили геологи Котову. - Камни, которые вы режете, ровесники Рюрика и Киевской Руси. Через несколько дней вы попадете в V век, в те времена, когда гунны громили древний Рим Итак, Ковалев странствовал по геологическому музею. Кроме того, он двигался по шкале термометра вверх, и это было тяжелее всего.
      На поверхности стояло прохладное камчатское лето с температурой 10 - 15 градусов. В центре вулкана находилась расплавленная лава, нагретая до 1100 - 1300 градусов. В среднем жара возрастала на один градус на каждые семь метров... в пять раз быстрее, чем обычно под землей.
      Правда, вулкан не придерживался средних цифр. Первые дни температура вообще не поднималась, а падала. На 37-м метре машина вступила в толщу льда, и в разгаре лета Котов и Ковалев работали при десятиградусном морозе. В эти дни в кабине было очень холодно.
      На пятый день комбайн пробил насквозь погребенный ледник. Вскоре температура поднялась выше нуля, растаял мохнатый иней на металлических деталях, снова началась весна. Она продолжалась около недели, пока комбайн полз от нуля до 15 градусов, и еще неделю подземные путешественники прожили при самой благоприятной температуре, в промежутке от 15 до 26 градусов, который климатологи называют "зоной комфорта". Вслед за тем началась зона знойного лета. Температура грунта неуклонно росла - сегодня 30 градусов, завтра 32, послезавтра - 35. Стены дышали жаром, как протопленная печь. Вступили в строй мощные вентиляторы. Они гнали в забой прохладный наружный воздух. Прохлада спорила с жарой, техника с подземным зноем. И чем глубже, тем сильнее становился враждебный зной.
      Вскоре температура стен дошла до 100 градусов. В обеденный перерыв можно было сварить суп или вскипятить чай, прислонив котелок к стенке. А позади, в каких-нибудь десяти минутах ходьбы осталась зона комфорта и даже ледник. Некоторые рабочие ходили туда обедать, за час они успевали остыть и даже продрогнуть.
      Теперь в забое нельзя было работать без асбестовых несгораемых костюмов, похожих на водолазные. Они были неуклюжи и неудобны, но, по крайней мере, строители лавопровода перестали обжигать о горячие камни локти, плечи и колени. В костюме был термос с холодной водой - можно было пить, не снимая шлема, даже обрызгать себя при желании. От этой воды в сапоги натекала лужица, к концу смены приходилось ходить по щиколотки в воде. Но при всех ухищрениях температура в костюме была не ниже 50 градусов.
      Изо дня в день в накаленной, пышущей жаром кабине сидел Ковалев в трусах и несгораемом скафандре. Пот заливал ему глаза, с кончика носа капал на грудь. Ковалев моргал, встряхивал головой, резиновым отростком протирал очки. Обязанности были несложны: рычаг от себя, кнопка, рукоятка, большой рычаг... Так каждые шесть минут. За шесть минут - 20 сантиметров.
      - И как только вы выдерживаете? - удивлялись соседи по общежитию. Ковалев скупо улыбался. Он - летчик. Выдержка - это его специальность. Он выдерживал двойную петлю и пикирование с восьмикратной перегрузкой, когда человек весит полтонны. Он выдерживал встречную лобовую атаку, когда гибнет тот, у кого нервы сдают раньше. Его подвело зрение, а не выдержка. Подумаешь, жара! Не велик подвиг - переносить жару.
      6.
      КОВАЛЕВ быстро освоился с комбайном. Уже на третий день конструктор доверил ему рычаги. Правда, сам Котов не оставлял машиниста без наблюдения, никогда не уставал повторять: "Полегче. Немножко терпения. Силой здесь не возьмешь. Плавно. Теперь - рукоятку..."
      Котову было за 50, но с годами он стал еще подвижнее. Это был худенький, порывистый, нетерпеливый человек. Разговаривал он быстро и громко, как будто убеждал собеседника, и сердился на непонятливость, частенько он обрывал разговор на полуслове, выбегал из комбайна, возвращался, присаживался, вскакивал, заглядывал в смотровое окошечко. Из-за своей непоседливости он и передал так охотно рычаги управления Ковалеву. Сам Котов не мог высидеть на месте восемь часов подряд.
      Летая, Ковалев привык к постоянному напряжению, настороженности, к ежесекундной готовности встретить смертельную опасность. На подземном комбайне быстрота была ни к чему, требовалось только внимание и терпение. Ковалев скучал за рычагами, руки у него не уставали, голова была свободна, и он с охотой слушал рассказы разговорчивого изобретателя.
      При первом знакомстве Котов казался разносторонним человеком. Он со знанием дела говорил об уличном движении, об орошении пустынь, о статистике и строении гор. Но вскоре Ковалев узнал, что все эти разговоры ведут к одной цели, все мысли Котова связаны в один узел, и это! узел - электроискровой комбайн.
      - Сохнет Каспийское море, - говорил Котов, начиная разговор без всяких предисловий, как будто слушатель давно уже знал, о чем пойдет речь. Сохнет и сохнет - уровень падает, гибнут рыбные угодья. Предлагаются разные планы: спасать Каспий водой из Печоры, из Онеги, из Оби. Неверно это. Пресная вода -драгоценность, она нужна для орошения. Решать надо простейшим способом - поставить десяток комбайнов и гнать тоннель от Дербента к Батуми, забирать воду из Черного моря. Идти по кратчайшему пути, не стесняясь, прямо под хребтом. Чем глубже, тем богаче недра. По пути мы обязательно наткнемся на руды. Тоннель себя оправдает, я уверен.
      - Вот в газетах пишут, - говорил он на другой день, шурша листами. Новая задача строительства: побольше построить домов отдыха, чтобы москвичи почаще отдыхали на чистом воздухе. А почему воздух в городе не чистый? Я скажу: главный отравитель - уличный транспорт с бензином и пылью. Так нужно смотреть в корень - убрать транспорт под землю, наверху оставить только дома и сады. Метро - это самое начало. В больших городах все проезжие дороги должны быть под землей. И движение быстрее, и полная безопасность, никаких столкновений. Под землей свободно, можно устроить отдельные тоннели для грузовых машин и для легковых, и все пересечения в разных уровнях. Сейчас подземное строительство - не проблема. Есть искровые комбайны. Одна машина в месяц может дать километр тоннеля и больше.