"Прекрасный парень был - смелый, честный, требовательный к себе, но, очевидно, не в меру, безрассудный, забыл главное качество геолога осторожность. У геолога одна единственная цель - довести экспедицию до конца. Он обязан беречь себя, чтобы не сорвать экспдиции".
      И черноволосый худощавый паренек, совсем не похожий на Виктора, возражает горячо:
      - Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо.
      - Нет правил на все случаи жизни, - соглашается Сошин.
      За тысячи километров от Сошина, в полукруглом доме у Калужской заставы, расхаживает по комнате профессор Дмитриевский. Целый день профессор думает о Викторе. Ему тяжело, грустно, его томят сомнения - не он ли виноват, генерал геологической науки, пославший молодого солдата навстречу опасности. Может быть, он сам должен был бросить работу на год, изучить аппаратуру и поехать на Камчатку. Теперь поздно думать об этом, дело сделано, Виктора не воскресишь. Надо бы, конечно, написать в Ташкент, чтобы оттуда послали работника на смену Виктору. Но, нет второй раз профессор не возьмет на себя такую ответственность. Самому поехать? Но его не отпустят в середине учебного года. И все равно прежде чем он освоит новое дело, прежде чем доберется до Камчатки, извержение может окончиться. Как же быть?
      И он ходит из угла в угол, заложив руки за спину, думая все о том же. Наступает вечер, в комнате постепенно темнеет, но Дмитриевский забывает зажечь свет.
      - Что же делать теперь? - спрашивает он себя. Но вот решение принято. Повернувшись на каблуках, профессор подходит к телефону, набирает номер...
      - Это телеграф? Запишите телеграмму. Срочную. Камчатская область. Село Гореловское, Вулканологическая станция. Прошу тщательно собрать все материалы, связанные с работой Виктора Шатрова, и переслать в Московский университет на имя декана Дмитриевского. Прошу так же, не откладывая, сообщить биографические сведения для большой статьи в "Университетском Вестнике" о Шатрове и значении его работы для советской вулканологии.
      2.
      Т'АСЯ получила эту телеграмму вечером после работы - и не поленилась проделать еще раз 6 километров от села до станции. Но Грибова не было дома. Он измерял толщину пепла на ближайших холмах. Спицына увидела надпись "Срочная" и решила вскрыть телеграмму.
      - Конечно, нужно сохранить все бумаги, даже черновики и расчеты, сказал Петр Иванович. - Об этом мы Тасеньку попросим. А восковую модель мы запакуем и отвезем в Москву. Она должна стоять в Политехническом музее. Это хорошо, что там интересуются. Значит, работа не останется без внимания, каждую букву проверят.
      - По настоящему, надо не проверять, а продолжать, - сказал Ковалев. Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз, помогал, сам выравнивал. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и как снимать - не знаю. Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка совсем темное дело.
      - Он смотрел на пятнышки и прямо диктовал, - вставила Тася, - этому надо учиться в институте.
      - Но, возможно, при аппаратах есть инструкция, - предположил Спицын Мы могли бы разобраться все вместе.
      А жена его тотчас же возразила: - Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений.
      - А мы не позволим ему ставить палки в колеса. Он все время мешал Шатрову, теперь радуется, небось, - сказал летчик.
      Как раз при этих словах дверь отворилась и в столовую вошел Грибов.
      - О чем речь? - спросил он отрывисто. - Телеграмма? Покажите.
      Грибову совсем не нужно было измерять пепел. Он ушел, чтобы подумать наедине. Эти дни были для него катастрофическими. Погибший Виктор победил его. Грибов лежал на обеих лопатках и понимал это.
      Он был немногословен и сдержан. Его считали холодным человеком, с рыбьей кровью. На самом деле, Грибов был решителен, смел, дерзок, даже азартен. По характеру он был страстным бойцом, но вел сражения мысленно, в голове. Он был неустрашим в мыслях - это нужное качество для ученого. Грибова оценили еще в институте; его дипломный проект опубликовали, как научную работу. Способности математика сочетались в нем со способностями юриста. Он легко видел слабости противника, побеждал в спорах всегда, хотя не всегда был прав. Полеты мысли увлекали его. Он разил и упивался своей силой...
      И вдруг - осечка... И не мелкая случайная ошибка, а глубокое поражение. Талант и умница Грибов не сумел предсказать ничего, извержение предсказал вчерашний студент Виктор. Виктор был опытнее? Нет. Способнее? Нет. Старательнее? Нет. Методичнее? Нет. Не Шатров победил Грибова, а метод Шатрова победил. Искусный ямщик безнадежно отстал от самолета. Все его мастерство спасовало перед новой техникой. Грибов не первый. В сущности, каждое усовершенствование отменяет чье-то мастерство. На заре капитализма это было трагедией. Новая машина отнимала у ремесленников работу. Люди бунтовали против машин, ломали их во имя устаревшего, но привычного труда. В нашей стране изобретения не обездоливают никого, но они заставляют переучиваться. В это положение попал Грибов. Перед ним стал вопрос: что он должен делать - не как мастер своего дела, не как автор и защитник собственной теории, а как начальник, отвечающий за порученную ему станцию. Ломать все планы, идти за Виктором? Грибов честно старался найти правильный путь, а голова его еще работала в прежнем направлении, еще таилась в нем обида за свои незавершенные и ставшие ненужными замыслы, за свое, с таким трудом добытое, умение.
      Часа два бродил он по сугробам черным от пепла, но под конец замерз и решил идти домой, потому что о научных методах трудно рассуждать, когда у тебя коченеют ноги. Грибов вернулся на станцию и в сенях услышал нелестный разговор о себе.
      - Неприятный тип - этот Ковалев, - подумал Грибов. - Давно надо было поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же хулит.
      Но эти мысли тотчас же подавило привычное педагогическое: как должен держать себя начальник - обрезать, или не замечать? Пожалуй, лучше не замечать.
      - О чем речь? - спросил он. - Телеграмма? Покажите.
      Он трижды медленно перечел телеграмму, обдумывая, как распределить работу. Выполнить просьбу Дмитриевского можно. Бумаги упакует Тася, девушка она аккуратная, не потеряет ни одного листочка. Биографию можно поручить Петру Ивановичу. Старик любит воспоминания, он напишет с чувством. Только надо проследить, чтобы не слишком копался. Труднее продолжить съемки. Спицына права: время горячее, работы по горло. Кого же оторвать? Тася не годится - она не знает ни геологии, ни техники. Ковалев в аппарате разберется, но он не геолог. Возле него должен стоять знающий человек и указывать, что и где снимать. Катерина Васильевна занята больше всех. Петр Иванович сравнительно свободен но он человек медлительный и пожилой. С его сердцем лазить по горам опасно. Значит остается...
      - Материалы мы отошлем, - сказал Грибов вслух. - Тася упакует, Ковалев отвезет в Петропавловск. Но статью о Шатрове я предлагаю написать здесь. Я знаю профессора Дмитриевского. Дмитрий Васильевич добросовестный и деловой человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать у него в столе полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я беру на себя. Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому-нибудь изучить аппараты и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех других определенные обязанности.
      - А, может лучше я возьмусь за это. Я технику знаю и видел, как Виктор работал, - возразил Ковалев.
      - На аппаратах самостоятельно могут работать только знающие геологию, сказал Грибов с раздражением.
      - Ну тогда установим сроки, когда мы обсудим статью, - не унимался Ковалев.
      В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие.
      - Допустим, на аппараты 10 дней, на статью - еще 10 - сказал Грибов, не повышая голоса, и вышел в лабораторию.
      - Десять дней - не велик срок. Посмотрим, как он возьмется за дело, сказал летчик за его спиной.
      В тот же вечер, разбирая вместе с Тасей папки Виктора, Грибов неожиданно спросил девушку:
      - Скажите, Тася, довольны ли мной товарищи?
      Тася была смущена Кажется, это был первый вопрос Грибова, не относящийся к работе Как ей быть, отвечать честно или щадить?
      - С вами трудно, - сказала она - Вы отделяете себя. Про вас говорят: "Его прислали сюда служить, а он держится так, как будто эту станцию подарили ему".
      - Кто говорит?' Ковалев? - Тася почувствовала, что перед ней приоткрылась дверка в сердце Грибова. Можно было сказать: "Да", можно было осудить Ковалева, вступить в союз с Грибовым польстив его самолюбию. Но нет, Тася не хочет дружбы основанной на слабостях. Она не унизит Грибова, потакая ему.
      - Все так думают, - говорит она громко - И я тоже.
      Она держит голову высоко, но не видит Грибова. Слезы туманят ей глаза.
      - Хорошо, - говорит Грибов сухо - Можете идти. Мы закончим завтра.
      3.
      ГРИБОВ лежал на спине и широко раскрытыми глазами глядел на синий прямоугольник окна. Начинался рассвет. Из тьмы проступали пазы бревенчатых стен, тумбочка, кровати. На одной ворочался и скрежетал зубами во сне Ковалев, другая была пуста Хозяин покинул ее. О нем, ушедшем раздумывал Грибов.
      Виктор разбил его дважды - как специалист и как человек. Виктора все любили и уважали, его, оказывается, считают зазнайкой. Как сказала Тася: "Прислали сюда на службу, а он ведет себя, будто эту станцию подарили ему". Несправедливые, слепые люди. Его считают эгоистом, а для него работа - выше всего. Почему они не заметили? Потому что он не хвастал, не говорил красивых слов? Но он еще докажет. А как? Слова никого не убедят. Надо выполнить обещание - через двадцать дней написать статью, через десять - выйти в поле с аппаратом. За десять дней изучить подземную съемку - задача не из легких. Так зачем он теряет время? Скоро утро. Все равно он не спит.
      По ночам движок не работал, электричества на станции не было. Грибов зажег жужжащий фонарь, при его свете поставил на обеденный стол два аппарата - самый большой, с экраном, и один из маленьких, - вынул из-под крышки инструкции, разложил найденные вечером конспекты Виктора.
      - Романтика кончилась. Слово имеет технология, - сказал он вслух, беря в руки отвертку. Он не понимал еще, что дорогая ему творческая догадка нужна одинаково при истолковании любых фактов, и увиденных глазами, и доставленных приборами.
      Вздохнув, Грибов начал отвинчивать первый винт. С непривычки отвертка соскакивала, шайбы выскальзывали из пальцев. Затем он снял заднюю крышку, заглянул внутрь... и ужаснулся. Перед ним открылся хаос перепутанных проводов - желтых, красных, белых, коричневых, множество радиоламп - прозрачных, посеребренных, матовых, черных, какие-то пластинки, металлические кубы. Грибову стало страшновато. Как разобраться? Справится ли он? Он уже не верил в себя так, как неделю тому назад.
      Однако разбираться было нужно. "Попробуем по инструкции", - сказал он себе и начал читать с первой страницы.
      "Общие сведенияоб аппарате ПР-57
      Аппарат ПР-57 предназначен для просвечивания земных недр на глубину до 7 километров, подземной и подводной геологической съемки, для поисков полезных ископаемых - твердых, жидких и газообразных, для определения состава, структуры и физического состояния горных порол, находящихся в глубинах.
      Аппарат ПР-57 состоит из следующих основных частей: а) блока питания, б) генераторов лучей, в) излучателя с магнитной линзой, г) приемника с усилителем, д) канала фотозаписи, е) канала изображения" ... и т. д.
      Где же здесь эти каналы и блоки? - спросил Грибов, с недоумением глядя на путаницу ламп и проводов. Он развернул приложенную к инструкции схему и, с трудом припоминая давнишние занятия в кружке радиолюбителей, начал сличать на чертеже и в натуре лампы, сопротивления, емкости и выключатели.
      Постепенно дело наладилось. Устройство аппарата уже не казалось таким таинственным. Грибов отыскивал лампы все быстрее, с удовольствием постукивал по ним отверткой и говорил про себя: "Я тебя узнал, ты лампа 6ХС. Ты входишь в канал изображения. Теперь я включаю тебя, теперь выключаю. Здесь перевожу частоты, здесь изменяю направление. Возьмем угол, для примера, 12 градусов. Настроили ... включаем..."
      И вдруг, голубая искра озарила аппарат. Что-то зашипело, задымилось. Запахло горелой резиной. Красноватые огоньки ламп медленно померкли.
      Грибов покраснел и закусил губу. Как неудачно получилось! Только попробовал и уже испортил аппарат. Дорого обходится учение. Пожалуй, Ковалев скажет: "нарочно". Кто знает, что там перегорело в этом темном лecy емкостей и сопротивлений. Сумеет ли он разобраться? Здесь, в отдалении от книг и цифр, Грибов совсем не чувствовал уверенности.
      Он пощелкал выключателем - лампы не загорались. Вывинтил предохранители, глянул на свет... но нет, проволочки были в них целы. Дело обстояло сложнее...
      Как же приступиться?
      Может быть, все разобрать и снова собрать? Но что это даст? Грибов в растерянности глядел на мертвый аппарат.
      - Омметр возьми.
      Грибов вздрогнул от неожиданности и обернулся. В дверях стоял Ковалев.
      Как неприятно, что этот подозрительный летчик пришел как раз в ту минуту, когда Грибов испортил аппарат и растерялся.
      - Почему ты не спишь? - сказал Грибов с неудовольствием.
      - Я говорю: сопротивление надо измерить, - повторил Ковалев. Подойдя к столу, он вынул из чемоданчика для инструментов похожий на пенал прибор с подвижной стрелкой. - Вот смотри, это проверяется так...
      Он оттеснил Грибова и начал проволочками прикасаться к различным зажимам. Чувствительная стрелка колыхалась, отмечая неповрежденные места. Но вот она застыла неподвижно. Тока нет. Здесь порвана цепь.
      - Ну вот и все. Пустяки. Сгорело сопротивление. - Ковалев показал маленький цилиндрик, выкрашенный зеленой краской. - Вопрос в том почему оно сгорело? Ага, вижу. Здесь ты закоротил голый провод на корпус. Отогнуть, и все в порядке. Теперь можно менять сопротивление. После завтрака пойдем в ангар, у меня там паяльная лампа. За 10 минут мы все наладим.
      - Я не знал, что ты так разбираешься, - сказал Грибов.
      - У меня на вертолете электрика посложнее. Приходится разбираться.
      - Дай, теперь я сам проверю.
      Грибов ожидал попреков - вот мол, взялся не за свое дело, портишь, ломаешь, тебе же говорили... Но летчик не воспользовался его промахом.
      - Конечно, проверяй сам, - сказал он. - Технику изучают руками. Тут одной головой не обойдешься. Мало запомнить, нужно еще покрутить, пощупать. Только не трогай ничего под током. С высоким напряжением шутки плохи. Ударит - не обрадуешься.
      4
      НА восьмой день, несколько раньше назначенного срока Грибов решил вылететь на вулкан с аппаратами.
      Вокруг Горелой сопки на десятки километров все почернело от пепла. Снега не было видно, как будто наступила оттепель. Кое-где, под теплым пеплом снег на самом деле таял и по склонам бежали ручейки. Ели в лесу стояли серые, словно после пожара. Под тяжecтыo пепла деревья горбились, ветки ломались. В результате последнего взрыва, во время которого погиб Виктор, три боковых кратера слились в один, образовалась как бы рваная рана на боку горы. Из этой раны непрерывно шла густая и вязкая лава. Сползая по склонам, она постепенно затвердевала, из густого теста превращалась в поток горячих грохочущих камней. Издалека можно было подумать, что это шум оживленной городской улицы. По ночам, когда над вулканом плавало бледное зарево, это сходство усиливалось.
      Ковалев снизился в том же самом овраге, и вынес аппарат на тот же склон, где его устанавливал последний раз Виктор. Летчик ревниво следил за Грибовым, то и дело поправлял его: "Виктор точнее подгонял уровень, Виктор глубже забивал костыли..."
      Грибов усмехался про себя: "Вот до чего дошел. Подражаю Шатрову. Ничего не поделаешь, записался в ученики, приходится слушать наставления".
      Он решил начать с самой простой съемки - съемки пустот. Проникающие лучи сильно поглощались газами, поэтому пустоты выглядели на снимках, или на экране отчетливыми черными пятнами. Грибов подождал, пока экран начал светиться, затем направил луч на вершину горы. И к его удовольствию, на экране появился закругленный конус, повторяющий знакомые очертания". Только здесь небо получалось черным, а гора серебристо-зеленой. Прерывистая черная линия вела от вершины внутрь горы. Это было жерло, оставшееся от прежних извержений.
      - Мы проследим его вглубь до центральной камеры, - сказал Грибов, опуская лучи все ниже и ниже.
      Однако проследить канал не удалось. Вскоре он исчез. Напрасно Грибов опускал и поднимал лучи; поворачивал их направо и налево. Не было никакой центральной пещеры, о которой так много и подробно говорил Виктор.
      Неужели Виктор ошибался? Нет, скорее, ошибается Грибов, ведь он такой неопытный съемщик. Однако над вершиной небо такое же черное и так же отчетливо видна черная ниточка жерла. Почему же оно исчезло все-таки?
      Вероятнее всего, маскирует лава, - подумал Грибов. - Очевидно, она заполнила всю камеру, проплавила пробку и поднялась по каналу. Но до вершины она все же не дошла, потому что основная масса ее вытекает через боковой кратер. Объяснение правдоподобное, но как его проверить?
      - Ты не помнишь, каким способом Шатров отличал жидкую лаву от застывшей? - спросил он Ковалева. Но летчик не знал тонкостей съемки и ничего не мог подсказать. Грибов погрузился в вычисления. Ковалев вынужден был молча следить за тем, как ползает стеклышко по делениям логарифмической линейки.
      - Понятно, - сказал Грибов, наконец. - Трудная штука: и там базальт, и здесь базальт. Но у горячей лавы изображение будет нечеткое, дрожащее. Любопытно. Давай-ка направим аппарат на действующий кратер.
      Поворачивая различные ручки, он навел лучи на поток движущейся лавы. На экране появилось черное небо, под ним светящаяся струя. Она дрожала, как воздух в летний день над нагретой дорогой. Конечно, совпадение было случайным, потому что все изображения на экране были условными. Они зависели от отражения и поглощения проникающих лучей.
      Теперь Грибов мог снова направить лучи на жерло, он проследил канал сверху вниз, и дрожащая светлая струйка известила его, что лава действительно находится там, внутри.
      - Интересно получается, - заметил Грибов. - Этот столб лавы может служить нам барометром. Чем он выше, тем больше давление в вулкане. А когда он начнет уменьшаться, извержение пойдет на убыль и совсем прекратится, как только уровень лавы упадет до той точки в пещере, где начинается боковой канал.
      - Значит, интересно получается? - переспросил Ковалев выразительно.
      Грибов понял - Ковалев подразумевал: значит, ты признаешь, что работа Шатрова, которую ты отрицал, представляет интерес.
      - Будем снимать регулярно, - ответил Грибов. - Через день, не реже.
      Они сели рядом и закурили. Больше ничего не было сказано. Оба они были людьми сдержанными и немногословными. Но Грибов почувствовал, рождаются новые отношения. Он заново знакомится с этим исполнительным и придирчивым пилотом. И вовсе его не нужно ставить на место. Грибов сам себя поставил на место, научившись работать с аппаратом Виктора.
      Они сидели рядом, неторопливо покуривая, а за спиной у них на расстоянии в пятьсот метров грохотал кратер, выбрасывая столбы пара и снопы огненных бомб.
      5.
      ГРИБОВ должен был выполнить еще одно обещание - написать статью о значении работы Виктора. Сначала казалось, что это совсем не трудно. Материал под рукой, стоит просмотреть протоколы ежедневных съемок и последовательно изложить их. И в первый же вечер Грибов набросал на листочке план: "Тяжелая утрата. Коротко - биография. Трехлучевые аппараты. Съемка. Восковая модель. Предсказание извержения" В эти немногочисленные фразы укладывалась вся деятельность Виктора.
      Грибов начал писать, дописал до половины и усомнился. Правильно ли он пишет? Как будто, не совсем. Работа Виктора изложена, а значения не видно. Не написано, что было раньше, к чему дело идет. Биографы часто допускают такую ошибку. Пишут о замечательных достижениях, не вспоминая об учителях и учениках. Получается странная история: у обыкновенных родителей появился сын - гений и сразу всех просветил и поразил. Чтобы, как следует, рассказать о значении Виктора, нужно найти ему место в ряду ученых-вулканологов.
      Но этак придется пересказывать всю историю сопки Горелой - повести подробный рассказ от бородатого казака Атласова, камчатского Колумба, искателя неведомых землиц, богатых пушниной. Атласов не был ученым, не был вулканологом, но именно он открыл вулканы на Камчатке. История изучения сопки Горелой начинается с него.
      Потом пришел академический студент Крашенинников, современник и сподвижник Ломоносова, разносторонний ученый - натуралист. Он описал вулканы. В истории науки это был описательный период. В те времена ученые знакомились с земным шаром, составляли списки растений, животных, рек и гор. За открытием следовало описание - во всяком исследовании - естественная ступень.
      Потомки Крашенинникова продолжали описание, нанесли на карту сопку Горелую, измерили ее высоту, выяснили, какими породами она сложена, установили их возраст. Новые исследователи добавляли новые сведения, как будто все они решились написать одну книгу и вписывали, кто строчку, кто - две, или редактировали прежние строчки, кое-что зачеркивая, кое-что уточняя, исправляя.
      Когда описание было закончено, в основном, появилась возможность перейти к следующей задаче: объяснить действие вулканов. Как и во всех других науках, после того, как списки и перечни были составлены, пришло время подвести итоги и сделать выводы. Был поставлен вопрос: Что же такое вулкан? Почему он извергает пепел и лаву? Как объяснить, как понять?
      На Камчатке эту задачу начал решать профессор Заварицкий. Ради решения ее ученые наблюдали из года в год действующие вулканы. И ради нее же сюда приехал Виктор Шатров.
      Что он успел сделать? Разрезы и восковую модель. Таким образом, он продолжал работу по описанию, заполнив чистые страницы, предназначенные для сведений о внутренности действующего вулкана. Но помимо того, на основе этих новых сведений, Виктор выдвинул и новое объяснение, причем объяснение правильное, потому что, исходя из него, он сумел предсказать извержение.
      Отныне катастрофические извержения уже не столь страшны. Катастрофа, известная заранее, - это не катастрофа. Виктор погиб, но спас десятки людей, тех, которые живут и будут жить на опасных склонах вулканов. Пусть живут, не страшась. Их предупредят заранее о приближении подземного врага. Десятки сторожевых станций, предсказывающих извержения, - вот что вытекает из работы Виктора.
      Итак, Виктор завершил длинную цепь: открытие - описание - объяснение предсказание. Путь пройден. Нужно поставить точку или же тире? Что такое Виктор - вершина или ступень? И если его работа - очередная ступень, что же последует за ней?
      Грибов задумчиво листает дневник. Это интересно и жутковато. Виктор погиб, но он в полный голос спорит с живым. Оживают старые споры, но сейчас слова Виктора кажутся значительнее. Почему? Потому ли, что Виктор отдал жизнь, как бы подчеркнув кровью каждое слово, потому ли, что Грибов сам поработал с аппаратами и убедился в их силе? Во всяком случае, Грибов с большим вниманием перечитывает и незнакомые и знакомые ему доводы.
      "...Это верно, что вулкан - машина, причем машина, больше всего похожая на паровой котел... топка находится, где-то в глубине... Пещеру можно сравнить с цилиндром... Лава... действует, как поршень. Пещера закрыта сверху каменной пробкой, допустим - это клапан. Когда газы сжаты до отказа, они вышибают клапан...
      "...Да, вулкан - машина, но машина неисправная. Ее никто не чистит, не смазывает, не регулирует. Вулкан работает нерасчетливо,- он сам себе засоряет выход. Все ужасы происходят из-за неисправности клапана..." Правильно сказано, - думает Грибов. - Именно так: паровой котел с засорившимся клапаном, нелепый котел, который лопается при каждом извержении. Конечно, опасно жить и работать возле засорившегося котла.
      А НЕЛЬЗЯ ЛИ ЕГО ПРОЧИСТИТЬ?
      МЫСЛЬ рождается неожиданно и вызывает усмешку. Прочистить вулкан легко сказать! Этот страшный котел выбрасывает дым и пепел в стратосферу. Он способен поднять сотни миллионов тонн на высоту в 15 километров. Расплавленные шлаки целый год выливаются из этой природной печи. Какой же кочергой шуровать в ее топке, каким совком выгребать оттуда золу? Куда там прочищать кратер, к нему и подступиться опасно. Виктор попробовал подойти близко - и вот чем кончилось...
      И Грибов отогнал бы эту мысль, если бы перед тем он не спрашивал себя настойчиво: что должно последовать за работами Виктора?
      Ученые описывали не только вулканы. Во всех других науках за описанием следовало объяснение, за объяснением - исправление и переделка. Так было и в науке о растениях, и в науке о человеческом обществе.
      Прежде чем предсказывать извержения, ученые умели предсказывать наводнения, бури, заморозки. Предсказывали не для того, чтобы бежать от стихии, а для того, чтобы бороться с ней, как борются со всяким врагом. Честь и хвала караульному, во время заметившему неприятеля. Но мало заметить, нужно еще собрать силы и отбить. Может быть, со временем, люди, живущие у вулкана, скажут ученым: "Вы предупредили нас об извержении - за это спасибо, но мы не хотим бегать от каждого извержения, как зайцы, бросая дома и сады на милость лавы и пепла. Научились предупреждать, попробуйте отбить врага; описали, объяснили, теперь исправляйте".
      Вот как стоит вопрос. Не "возможно ли?", а "необходимо настоятельно".
      А если необходимо, следует подумать всерьез. И когда вдумаешься, препятствия не кажутся непреодолимыми. Совсем не нужно прочищать вулкан во время извержения. Сейчас клапаны, выпускающие лаву, открыты. Каналы закроются, когда извержение кончится и остатки лавы застынут в них. Вот тогда, в период затишья, можно, не торопясь, прочистить трубопроводы вулкана, подготовить их для следующего извержения, позаботиться, чтобы оно прошло без взрывов, без катастроф, чтобы газы вышли через открытый кратер и лава вылилась по заранее подготовленной трубе...
      Неделю раздумывал Грибов на эту тему, прежде чем, наконец, он решился сесть за стол и написать:
      "Работа Шатрова не только завершает долгий путь, но также открывает новую страницу в вулканической науке. После предсказания должно последовать обезвреживание. После предупреждения опасности - борьба с ней. Мысль движется вперед, нет и не может быть предела для нее".
      6.
      НET, человек не камень, упавший в воду. Садовник уходит - цветут посаженные им сады. Каменщик уходит - в школах, которые он сложил, учатся дети, будущие каменщики. Уходит ученый - остаются его мысли, другие ученые обсуждают их, проверяют, продолжают, делают новые выводы, иногда неожиданные для ушедшего. Интересно, что сказал бы Виктор, если бы его спросили:
      - Можно ли прочистить вулкан?
      Прочистить вулкан! Профессор Дмитриевский трижды перечитывает статью Грибова и шепчет, качая головой:
      "Ох, уж эта молодежь!" В его словах немножко возмущения и немножко восхищения. Затем он добавляет, вздохнув: "Что ж, такова правда жизни. Я мечтал предсказывать извержения, они хотят устранить их совсем. Пусть идут вперед!" И Дмитрий Васильевич размашистым почерком пишет на первой странице:
      "Уважаемый товарищ редактор!
      Прошу Вас поместить в ближайшем номере..."
      И вдруг, подводный камень. То есть на вид это не камень, а человек. Редактор отдела геологических наук Тартаков благообразен, отменно вежлив, хорошо одет. "Прочистить вулкан," - читает он в свою очередь. Тартаков не возмущается и не восхищается, но он встревожен. Напечатай такое, - заклюют, скажут антинаучно. Дмитриевский рекомендовал, но отвечает он - Тартаков. А попробуй задержать, - тот же Дмитриевский встанет на дыбы. Он декан, с ним следует считаться. Может быть, предложение ценное, еще ославят ретроградом. Пожалуй, разумнее всего послать на отзыв еще кому-нибудь, профессору Климову, например. Климов и Дмитриевский - в науке противники, обычно мнения у них противоположные. Один - за, один - против. Тартаков имеет право сомневаться, проверять, запрашивать дополнительные материалы, тянуть. А там пройдет время, полгода, год и он с чистой совестью напишет: "Наш журнал не может помещать некрологи с опозданием на год".
      Неужто все кончено, идея потерпела крушение, память о Викторе утонет в тихой заводи канцелярской переписки? Тартаков не думает об этом, он скрипит пером и сдержанно улыбается. Он очень доволен своим умом и дипломатическими талантами.
      7.
      КО всему можно привыкнуть, даже к землетрясениям. Со временем извержение Горелой сопки вошло в свою колею. Из бокового кратера, как из незаживающей раны, текла и текла лава, текла неделю, вторую, третью... Наблюдатели свыклись с существованием этой расплавленной реки, сначала посещали ее каждый день, потом через день, потом два раза в неделю. Лава текла и текла, ничего нового не наблюдалось. И однажды вечером Грибов вспомнил о занятиях с Тасей.
      - Если можно, в другой раз, - сказала она. - Я давно уже не готовилась.
      - Если можно, отложим, - сказала она на следующий день. - Вы мне дали большую работу.
      Грибов был не слишком наблюдателен в житейских делах, но упорное отнекивание Таси удивило его. Он стал присматриваться. Ему показалось, что девушка избегает его, старается не оставаться с ним наедине.
      И с решительностью начальника, привыкшего распоряжаться, Грибов сказал Тасе:
      - Проводите меня сегодня на почту, Тася. Если есть телеграмма из Москвы, я тут же напишу ответ.
      Они вышли, когда уже темнело. Начинался синий зимний вечер. Над пухлыми сугробами по безоблачному небу плыл латунный месяц. Его ослепительная желтизна только подчеркивала синюю тьму. В лесу потрескивали сучья, скрипел снег под лыжами. Тишина, безлюдье - самая подходящая обстановка, чтобы выяснять отношения.
      Но девушка, видимо, избегала объяснений. Она завладела лыжней и задала темп, Грибов с трудом поспевал за ней. Поравняться с ней и обойти по нетронутому снегу он не мог, приходилось идти сзади. Гонка продолжалась километров пять, почти до самой реки, но здесь они перекинулись несколькими словами, и разговор сам собой набрел на больную тему.