Я научил ее говорить по-русски: "Возьми и прочти после". И с этими словами она передаст эту рукопись тому счастливцу, который придет и уйдет отсюда.
      Кто это будет? Когда это будет? И будет ли? И не предаст ли она меня после смерти?
      Нет, они соблюдают клятвы, если уж дали их. Но до чего трудно было добиться ее обещания!
      Кто эти люди, населяющие остров? Их язык напоминает мне тот школьный латинский язык, за который я неизменно получал в гимназии колы и двойки. В их нравах и обычаях есть многое, заставляющее вспоминать не то римлян или греков, не то египтян... И в то время как за полтысячи верст отсюда люди летают на аэропланах, ездят на автомобилях, здесь каждое утро собираются в священную рощу потомки какого-то тысячелетнего народа славить солнце... Оно, или божество, являющееся его олицетворением, называется Апуллом, может быть, это искаженное Аполлон? Не знаю. Ему оказываются величайшие почести, и именно ему в жертву приносят ежегодно одного из обитателей острова на жертвеннике, помещающемся в таком же каменном лабиринте, которых с полдюжины мы встретили на несчастном пути сюда и в которых там живут лопари, а здесь...
      А черт с ними - умереть лучше, чем чувствовать себя здесь рабом живых покойников.
      В этой прекрасной роще, посвященной Апуллу, стоит тот самый шарообразный храм, который мы увидели с берега еще... И не я ли первый тогда настаивал на том, чтобы пойти посмотреть на эту штуку, когда некоторые из нас уже струсили и хотели удрать назад!
      Этот храм украшен множеством приношений. Теперь там лежат и наш германский теодолит, и все инструменты. Я видел там кремневое ружье, два допотопных револьвера и старинный бульдог: очевидно, не мы первые добрались сюда и, боюсь, не мы последние не вернемся отсюда.
      Тут вcе жители старшего возраста - жрецы божества. А большинство обитателей острова - кифаристы. Это нечто вроде наших гуслей или цитры. Они могут петь и играть целыми днями во славу своего божества... Да и нечего им больше делать.
      Они выращивают на своих полях что-то похожее на пшеницу в таком количестве, что пресного хлеба им хватает на всех. Едят они к тому же не по-нашему. Кусочек сыра из овечьего молока и две лепешки, испеченные на раскаленных камнях, да кружка молока - вот все, чем они живы. По-моему, они вымирают просто от тоски и скуки. Еще летом ничего: и работа и роща - все развлечение... Но эти зимы, когда они уходят в каменные щели, живут в камне, спят на камнях... Это ужасно. Женщины ткут свои плащи и рубахи из тончайшей шерсти овец, которых я пасу... А мужчины положительно как медведи в берлоге: редко кто долбит на камне какую-нибудь надпись или трудится над шкурой, чтобы выделать вот такую тончайшую кожицу, на которой я могу писать.
      Чудные люди!
      Сколько раз мы умоляли главного их жреца и царя- Бореада, чтобы позволено было уйти нам. Разве они отпустят таких выгодных рабов, как мы! Бежать отсюда невозможно. До берега не доплыть никому. Озеро, как наша Екатерининская гавань на Коле, никогда не замерзает... Соорудить же хоть плотишко какой-нибудь нельзя, когда за тобой следят каждую минуту. Я пишу это только потому, что связал клятвой мою подругу... Но сколько мук принимает она, охраняя меня от чужих глаз и предупреждая о всякой опасности.
      Спасибо и на том. Женщины! Нет, всегда и всюду они одинаковы.
      Моя подруга, мне кажется, готова считать меня даже за самого Аварида, проживающего инкогнито среди них.
      Она надеется, что жребий не упадет на меня... Недаром же до сих пор я счастливо избегал этой участи.
      Дело в том, что по существующему среди гипербореев преданию какой-то гиперборей Аварид тысячи полторы лет тому назад отправился куда-то путешествовать и пообещал вернуться... До сих пор о нем нет ни слуху ни духу. Бореад, царствовавший в то время, отправил с ним десять свитков папируса, в которых изложена история этого странного народа. Предки его были выходцы из Египта, и, застряв здесь, потомки еще не теряют надежды этими папирусами списаться со своими родственниками. Только найдется ли где-нибудь человек, который разберется в их иероглифах?
      Это трудновато, хотя понять их язык легче. Ведь у них, как это ни странно, есть чисто русские слова: "береза", например, и значит - береза, а напишут такими каракульками, что не понять. Много слов, какие слышал я у лопарей. Может быть, и наши лопари им родственники, только те одичали и все забыли, а эти дрожат над своею культурой и так цепляются за свое, что и еще тысяча лет пройдет- ничего здесь не переменится.
      Аварид - тот умер и исчез, конечно, но папирусы гденибудь хранятся. Один из.моих товарищей помогал старшему жрецу работать над выделкой пергамента и узнал от него, что Аварид направился через Кавказ. Мы долго думали об этом путешественнике и решили, что он направился в Индию... Где-нибудь в Лхасе во дворце далайламы лежат эти папирусы, которые могли бы нас выручить из беды, если бы пришло кому-нибудь на ум разобрать их.
      Но говорят, туда европейцев не пускают даже.
      Аварид же пропадает тысячу лет, и только косоглазые гипербореи могут верить в его возвращение... Во всяком случае, до сих пор он не вернулся еще, но они ждут его постоянно. Это он не велел им переступать границы острова, и они свято блюдут этот закон, в ловушку которого попали и мы. Я думаю, что они дождутся какогонибудь умного человека, который явится вместо этого Аварида и уничтожит закон...
      Впрочем, едва ли кому-нибудь от этого большая радость. Если им показать автомобиль или аэроплан, они подохнут от страха... И что делать этим живым покойникам за чертой своей страны?
      Меня же уже не спасти никакому Авариду.
      День жребия приближается, и уверенность моей подруги едва ли поможет мне. Перехитрить жрецов невозможно. Пять лет наблюдаю я их и не могу разгадать фокуса, при помощи которого они заставляют вынимать жребий того, кто заранее для этого назначен.
      Впрочем, повторяю, лучше подохнуть, чем жить в этой могиле, да еще на правах раба. Я буду рад уже и тому, что моя подруга сдержит свою клятву, и тем или иным путем эта рукопись дойдет до сведения живых, настоящих людей, которые рано или поздно превратят этот остров в музей и будут мне благодарными за то, что..."
      ИНДИЙСКАЯ МУДРОСТЬ
      Шум шагов, звон оружия, ропот глухих голосов заставили Колгуя торопливо спрятать недочитанную рукопись.
      На фоне багрового неба силуэты доктора и окружавшей его толпы вычертились необычайно отчетливо. Они спускались к берегу неторопливо и важно, сопровождая почетного гостя.
      Колгуй встал, разглядывая странных людей, о которых повествовал на пергаменте несчастный топограф.
      Старый охотник, ошеломленный прочитанным, чувствовал себя, как во сне. Только спокойный вид доктора удержал его от немедленного бегства, но и это не помешало ему осторожно вытянуть со дна лодки старую, верную двустволку, опершись на которую поджидал он конца своего жуткого сна.
      Доктор, облаченный все в тот же отливавший на солнце всеми цветами радуги шелковый халат, сошел первым на берег. Седобородые жрецы окружали его.
      Длинные плащи, свисавшие с их плеч, придавали им величественность. За ними стояли мужчины более молодые. Среди них находилось несколько воинов. Сзади толпились женщины. Детей не было видно вовсе, хотя не было никакого сомнения, что на проводы доктора стеклось почти все население острова.
      Прощальные речи гостя и провожавших были не длинны. Они были прослушаны в благоговейном молчании окружавших.
      Когда доктор направился к лодке, жрецы затянули унылую песню. Может быть, это был гимн солнцу. Его немедленно подхватили все мужчины и женщины.
      Доктор ступил на нос лодки и поднял руки для приветствия. Колгуй облегченно вздохнул: конец сна приближался, и сверху всякого вероятия он не мог не быть благополучным. Старый охотник оперся веслом о берег, готовый по малейшему знаку доктора оттолкнуться и погнать лодку прочь.
      И вдруг в ту же минуту, прерывая стройное пение отчаянным стоном, женщина в синем плаще вырвалась из толпы и, нарушая благочиние, бросилась на колени перед седобородым жрецом. Она в безумном волнении рассказывала что-то, махая руками, о чем-то просила, чегото требовала.
      Колгуй замер. Он узнал ее.
      Доктор с недоумением слушал крики женщины, потом обернулся к Колгую.
      - Разве вы выходили на берег?
      - Нет! - буркнул он.
      - Что требует от вас эта женщина?
      - Не знаю.
      Жрецы приблизились. Доктор перемолвился с ними и тотчас же снова оглянулся на своего проводника.
      :- Что вам дала эта женщина?
      - Бумажку какую-то...
      - Отдайте ее назад, если не хотите остаться здесь навсегда...
      Колгуй вынул скомканный пергамент и передал его доктору. Тот, не взглянув на него, вручил его жрецам.
      Старший из них принял его спокойно, не глядя на Колгуя, который бормотал себе под нос нелестную для него ругань.
      Женщина, нарушившая порядок, вернулась в толпу подруг. Они только изумленно отстранились от нее, но продолжали петь, не смея ни одним несоответствующим жестом или словом оскорбить солнечное божество, поднимавшееся над их головами. Колгуй счел минуту подходящей и, предупредив доктора, оттолкнулся от берега с огромной силою, с которой мог сравниться разве только гнев, душивший его.
      Он взялся за весла. Лодка понеслась по зеркальной поверхности озера с невероятной быстротою, и скоро уже стройный гимн доносился с берега, как далекое эхо.
      Дымящийся туман, как розовая вата, легко надвигаясь на остров, скрыл и самих певцов.
      Доктор опустился на скамью.
      Колгуй насторожился, полагая, что тот немедленно потребует от проводника объяснений всему происшедшему. Но странный путешественник не нарушил ни словом привычного молчания. Он снял свой костюм, уложил его в кожаный мешок спокойно и аккуратно. Под халатом на ремнях оказался фотографический аппарат. Доктор снял и его, уложив в тот же мешок. Затем, отдаваясь во власть теплого утра, он блаженно закрыл глаза и поднял лицо свое так, чтобы косые лучи солнца без помехи могли жечь его.
      Колгуй не выдержал этого спокойствия.
      - Я думаю, доктор, вы не пойдете со мной на спор против того, что будущей весной божество потребует в жертву к себе именно эту женщину? воскликнул он, готовый насладиться изумлением своего спутника.
      Но тот не открыл даже глаз, хотя счел нужным спокойно подтвердить: Вероятно, жребий падет на нее.
      Колгуй со злостью налег на весла, вымещая гнев на воде, омывавшей проклятый остров, так как не имел ничего другого под руками для той же цели.
      - Что же, вы так-таки и оставите все это?
      - А что бы вы хотели предпринять?
      Он открыл глаза и посмотрел на своего проводника не без любопытства. Это подействовало на того, как поощрение.
      - Как что? - закричал он, хлеща воду веслами со страстью и злобой.Как что? Надо рассказать об этом, людей созвать... В газетах напечатать...
      - Зачем? - холодно спросил тот.
      - Как зачем? Чтобы все знали...
      Серые глаза доктора впились в Колгуя с насмешливой ласковостью, но тут же погасли и затянулись, стали непроницаемо покойны и холодны.
      - Не все ли равно,- серьезно и строго, не спрашивая и не отвечая, промолвил доктор,- не все ли равно, будут ли люди знать немножко больше или немножко меньше...
      Колгуй сжал губы и замолчал. Каменное спокойствие его спутника было непреоборимо. От него веяло холодом тысячелетних лабиринтов, и в первый раз сорвалось с губ охотника резкое слово.
      - Да кто вы такой, черт возьми? - крикнул он.
      - Путешественник,- просто ответил тот.
      - Откуда вы приехали?
      - Из Индии.
      - Зачем?
      - Чтобы проверить, существует ли еще древний род гипербореев.
      Простота и точность ответов обезоружили Колгуя. Он притих.
      - Откуда вы знали, что они существуют?
      - Из наших книг.
      - И вы никому не объявите о том, что видели?
      - Только тем, кто меня послал сюда.
      - А я?
      - Вы можете поступать так, как вам угодно.
      Колгуй замолчал, налег на весла и больше уже не возвращался к прервавшемуся разговору.
      Он не обманул своего спутника - обратный путь до реки и по реке до тропинки, по которой можно было подняться до чума лопаря, взявшего на себя заботу о лошадях, они совершили скорее, чем путь прямой - отсюда до острова.
      Целодневный отдых на острове сделал свое дело. Сменив лодку на лошадей, Колгуй охотно согласился со своим спутником немедленно продолжать путь.
      Этот обратный путь совершался с не меньшим благополучием, но в большем молчании. Доктор положительно не открывал рта, тем более что и проводник его на этот раз не очень тяготился молчанием.
      Старый охотник чувствовал себя необычна Он был погружен в трудное и непривычное занятие: аи думал.
      С тяжестью и неуклюжестью мельничных жерновов перемалывал он в молчаливой задумчивости все происшедшее. И только когда эта мучительная работа подходила к концу, он прервал молчание и тихо спросил доктора: - Так вы, может быть, из Лхасы, от самого далайламы притащились сюда, доктор?
      - Нет,- спокойно ответил тот,- я из Тадж-Магала, близ Агры, из Индии...
      - Это там нашли вы папирусы?
      - Да,- коротко подтвердил он.
      - И позвольте уже узнать,- продолжал допытываться Колгуй, вспоминая рукопись, читанную им в лодке,- какой черт помог вам разобраться в том, что там было накорежено?
      - Сравнительное языковедение,- просто, точно говоря о ночлеге, ответил доктор.- Я не знал,- с улыбкой добавил он,- что вы не дремали в лодке, а успели основательно познакомиться с пергаментом, который вручила вам женщина.
      - Да уж поверьте, что я знаю теперь ненамного меньше, чем вы, доктор! Есть-таки у меня много нового, о чем можно будет поболтать за кружкой пива.
      - Но вы не знаете самого главного!
      - Чего же это?
      - Того, что ничто не ново под луной!
      И снова погрузились спутники в молчание, и снова зашевелил жерновами своего мозга Колгуй, впрочем, ненадолготак как путь их уже приближался к концу.
      Маленький отряд вернулся в Колу поздней ночью, и надо сказать, что только это обстоятельство спасло путешественников от шумной встречи и выражений крайнего изумления по поводу их благополучного возвращения.
      Только расставаясь со своим проводником, доктор точно пришел в себя и с большою учтивостью засвидетельствовал Колгую свою признательность крепким и теплым рукопожатием. Это растрогало старого охотника настолько, что он решился было снова возобновить разговор о гипербореях.
      Однако доктор и на этот раз остался последователем индийской мудрости.
      Он не изменил ей и впоследствии. Именно потому-тo повесть о Стране гипербореев и становится известней читателю из третьих рук.