8

Но вот наступили переменчивые дни — пришла настоящая весна. Неожиданно через островерхий гребень Витоши прорывались полчища черных туч и на город обрушивался проливной дождь. Затем все гак же внезапно и тоже с юга, с просторов Фракии, врывался южный ветер; мчась, словно необъезженный конь, он с грохотом гнал смятые им полчища туч за синюю цепь Стара-Планины. На городских окраинах воздух благоухал сочной зеленью только что распустившихся почек.

Теперь Аввакум реже уходил в лес. С утра он принимался за свои заброшенные в последнее время рукописи, проявлял пленки. Потом шел в мастерскую, надевал халат и, насвистывая какой-нибудь старинный вальс, склеивал осколки разбитых амфор и гидрий или восстанавливал стертые временем рисунки. Работа спорилась, и в этом мертвом царстве мраморных обломков и глиняных черепков время бежало незаметно. Как будто вернулись прежние беззаботные дни: сводчатое окно у него над головой снова казалось ему улыбающимся голубым глазом.

Как-то раз в музей пришла группа школьников старших классов. Посетители проявляли немалое любопытство, а сопровождающего с ними не было. Аввакум охотно взялся быть их гидом. Когда они подходили к последнему экспонату, уже близился вечер.

Одна из девочек вздохнула. Видимо, у нее была склонность к математическому мышлению, потому что она вдруг заявила.

— А вам не кажется, товарищи, что время здесь пролетело, как на космическом корабле? Так стремительно, будто мы двигались по этим залам со скоростью фотонной ракеты!

— Да-а-а, — глубокомысленно ответил один паренек. — Дня как не бывало. Мы даже не заметили его! А если бы пришлось все это время заниматься алгеброй или тригонометрией? Этот день превратился бы в вечность!

Аввакум рассмеялся. В последнее время его чаще можно было видеть смеющимся, таким, как когда-то, до его первого приезда в Момчилово. И хотя он сейчас смеялся и у него было прекрасное настроение, он внезапно почувствовал, что в его душу закрадывается какой-то смутный страх. Так у него всегда получалось — появится что-то хорошее в жизни и тут же исчезает, как золотой след метеора. Прилетает медленно, словно неторопливая птица, а улетает вмиг, с непостижимой скоростью.

А ведь в жизни обычно происходит как раз обратное: хорошее входит быстро, почти незаметно и укореняется так прочно, что никакая сила не в состоянии поколебать его. В городе появляются новые бульвары, новые жилые районы и заводы, новые театры. Все это возникло с поразительной быстротой. Люди пользуются ими, радуются им, ездят в новых автобусах, покупают новые автомобили. Они ходят в театр, смотрят «Деревянного принца», награждают аплодисментами легкомысленную принцессу. У них есть и свои легкомысленные принцессы, есть новые жилые кварталы, свои автобусы, они совершают прогулки на Копыто; все это вошло в их жизнь прочно и даже отдаленно не напоминает тот золотой след метеора, который так часто вспыхивает в жизни Аввакума. То, что у него все хорошее превращалось в золотой, быстро исчезающий след, объяснялось причинами, коренившимися в нем самом, в его характере; однако оказывали на него свое воздействие и иные силы, от которых другие люди, многие другие люди были свободны — те, кому принадлежали новые великолепные заводы, новые жилые кварталы и легкомысленные принцессы…

Так или иначе, но однажды в короткий ноябрьский день золотому следу суждено было исчезнуть.

Для полковника Манова день двадцать восьмого ноября оказался очень тяжелым. Неприятности начались с самого утра. Прежде всего ему пришлось вести очень резкий диалог с собственной супругой, которой непременно хотелось побывать вечером на премьере новой оперы. Убедившись, что ему не отговорить ее, он дал обещание позаботиться о билетах, хотя был уверен, что и на этот раз ни на какую премьеру пойти не сможет. Полковник Манов сам не знал, что причиняло ему большее чувство горечи — то. что он так безбожно обманывал жену, или то, что совершенно не заботился о самом себе. Время между шестью и восемью вечера было вечно занято какими-нибудь срочными совещаниями и докладами.

Несколько позже, в момент, когда он собрался было проглотить ложечку соды — застарелая язва двенадцатиперстной кишки снова начала его сверлить, — именно в этот момент поступила тревожная радиограмма, содержащая еще более тревожные вести о событиях, происшедших накануне вечером в пограничном секторе L — Z. Черти бы его взяли, этого Хасана Рафиева! Чего они хотели добиться? Убили своего человека, а затем труп подбросили на нашу сторону — его обнаружили в трех метрах от границы. Что они этим хотели сказать? Все тут предельно просто! Это двойное нападение — обычный диверсантский трюк, хотя на сей раз он был задуман и осуществлен в более широком масштабе. Разве не ясно? Раз на поле боя обнаружен убитый диверсант, нападение, естественно, носит характер диверсии… По крайней мере у тех расчет был именно такой. Но на самом деле тут имела место не диверсия. И вот почему. Во-первых, никто из совершавших огневой налет не вторгся на нашу территорию ни на один сантиметр. Хасан Рафиев был убит выстрелом в упор по ту сторону границы, а труп его затем волокли по земле к границе и перебросили к нам. Во-вторых, диверсанты никогда не станут нарушать границу с таким шумом и не будут валить толпой, словно подгулявшие на свадьбе мужики. Настоящие диверсанты всегда действуют скрытно и гихо. Они способны сутки просидеть где-нибудь в овраге, выжидая удобный момент для осуществления своей цели. В-третьих, настоящие диверсанты, переходя границу, не станут тащить на себе тяжелых пулеметов. Тяжелые пулеметы целесообразны при вторжении, а вчера ни малейшей попытки перехода границы не было. Тем не менее тяжелые пулеметы стреляли: по ту сторону границы в ложбине торчат обломки деревцев, срезанных словно пилой. Это определенно работа тяжелых пулеметов, стрелявших с небольшого расстояния.

Так что никакой диверсионной операции не было, да и не замышлялась она никем. История с Хасаном Рафиевым — это просто-напросто блеф, примитивнейшая демонстрация. К границе было подтянуто небольшое подразделение регулярных пограничных войск, усиленное огневыми средствами. Им было приказано произвести как можно больший шум, чтобы создалось впечатление настоящего вторжения. Потом, когда цель была достигнута (в смысле шума!), они убили «своего» человека и забросили его труп на нашу сторону в доказательство того, что действовали диверсанты, а не регулярные пограничные войска.

Придя к этому заключению, полковник Манов с удовлетворением потирал руки. Он проглотил ложечку соды и через минуту, почувствовав себя лучше, пришел в хорошее настроение. На премьере ему, конечно, не бывать, но почему бы не предложить жене одной сходить в оперу? С ее стороны, разумеется, последует ответ, что она, мол, слава богу, еще не вдова и что было бы куда приятнее, если бы он делал ей подобные предложения много лет назад. Он заранее знал, что она ему скажет, — такие разговоры уже происходили не раз, поэтому решил сегодня вообще ей больше не звонить.

Но какова, в сущности, была цель этой демонстрации? Такие фокусы, разумеется, всегда преследуют какую-то определенную цель. Если кто-то кого-то пытается ввести в заблуждение, то, конечно, не без определенного расчета. Пустить в ход тяжелые пулеметы, инсценировать нападение, ни на шаг не сдвинувшись с места — да, это, несомненно, какой-то маневр, какая-то уловка, но отнюдь не просто шалость скучающего офицера с пограничной заставы противной стороны.

Впрочем, то, что установлен истинный характер нападения, — уже в известном смысле успех. Ничего, что жена позлится немного, не попав на премьеру, суть не в этом, а в том, что логическое мышление поможет ему и дальше распутать образовавшийся клубок.

Теперь надлежало сделать следующий шаг. Итак, неприятель прибегает к уловкам. Но какого лешего ему нужно?

Терпение. Но в чем же смысл поднятой им стрельбы? Зачем сосредоточивать мощные огневые средства и производить под их прикрытием одновременное нападение в двух пунктах? Да затем, чтоб привлечь внимание противной стороны к тем двум пунктам и ослабить его в других местах. Безусловно, это была диверсия и ничто иное…

Да, не случайно Аввакум Захов был его учеником…

Теперь полковник Манов мог закурить. Ученик, правда, ушел далеко вперед, очень далеко, — но чья это школа, кто дал ему первые уроки?

Когда куришь редко, табачный дым затуманивает мозг. Сода действует неплохо, но это всего лишь паллиатив — она помогает только на короткое время. Скоро опять начнется изжога, он чувствует, а тут еще не дает покоя эта проклятая премьера. Верно, лет десять, назад он ни за что не предложил бы жене пойти в оперу без него. Ничего похожего не могло тогда возникнуть в его голове. А теперь это выглядит смешно и глупо…

Не успел полковник Манов докурить сигарету, как в кабинет к нему стремительно вкатился начальник радиопеленгаторной службы полковник Ленков. Коренастый, весь какой-то округлый, он, казалось, не ходил, а именно катился, подталкиваемый сзади напористым, действующим на него одного вихрем. Он размахивал исписанным листком бумаги, и глаза его задорно горели.

— Ну, держись, братец, — гаркнул он неожиданно зычным для его рыхловатой фигуры басом. — Там такая каша заварилась — мечта! Только тебе и расхлебывать!

— Где? — спокойно спросил полковник. И добавил: — Мне не привыкать.

— Как где? Ты что, с неба свалился? В секторе L—Z, разве не знаешь? В знаменитом и во всех отношениях замечательном секторе L — Z!

Начальник радиопеленгаторной службы обладал отменным здоровьем и веселым нравом. Полковник Манов позавидовал его хорошему настроению. Сразу видно, что человека не донимают всякими там билетами на премьеры да на концерты.

— Что ж, займемся! — сказал полковник Манов. — Я слушаю. Не в силах усидеть на одном месте, начальник радиопеленгаторной службы говорил и все время сновал взад и вперед по комнате.

Он начал свой доклад с «Гермеса». «Гермес» — это условное обозначение тайной радиостанции, которая уже продолжительное время вела передачи на ультракоротких волнах и находилась примерно в пятидесяти километрах от границы. «Гермес» обычно только передавал, а на прием переходил крайне редко, он «не любил» вести разговор, а лишь давал инструкции. При этом он использовал множество всевозможных шифров, применял самые неожиданные коды. Дешифровщики каким-то образом справлялись с системами шифров, хотя терпели подчас и неудачи.

Расшифровать радиограмму «Гермеса» без большой потери времени было равноценно такой, например, удаче, как обнаружить тайную радиостанцию или раскрыть хорошо законспирированною резидент вражеской разведки. Но если даже ценой драгоце.нного времени, исчисляющегося часами, а то и днями, некоторые радиограммы были с горем пополам прочитаны, то разгадывание кодов превращалось в сплошные огорчения. В начале сентября «Гермес» обратился к своему молчаливому агенту с очень короткой шифрограммой, составленной на латинском языке. Целых двое суток бились над тем, чтоб прочесть ее, но подлинный смысл ее так и оставался загадкой из-за путаницы в падежах и из-за того, что многие слова имели явно переносный смысл. Буквальный перевод мог иметь две редакции. Первая: «Профессору принять меры, чтобы работа на Витоше была закончена». Вторая: «Витоше принять меры, чтобы работа профессора была закончена». Полная бессмыслица. И в первом и во втором случае сплошной туман. Кто этот профессор? Что у него общего с Витошей? О какой работе идет речь? На эти вопросы мог ответить лишь тот, кому было заранее известно кодовое значение слов и в каком падеже должны стоять имена существительные. С этим справилась бы и контрразведка, будь в ее картотеке персонифицированный перевод хотя бы одной из упомянутых этимологических величин. Если бы, к примеру, контрразведка знала, кто скрывается за словом «профессор», то есть, если бы уже приходилось иметь дело с этим лицом или если бы до этою хоть удалось засечь его по какому-нибудь другому поводу в системе шифра, уже использованной иностранной разведкой, тогда запутанную нить таинственной шифрограммы, несомненно, удалось бы распутать.

Но в досье нашей контрразведки пока еще ни разу не фигурировала личность, называемая «профессором». В картотеке можно было найти пастухов, лесорубов, инженеров, геологов, докторов, а вот профессора начисто отсутствовали.

Не случайно каждое упоминание о «Гермесе» заставляло полковника Манова невольно вздрагивать. Он тут же тянулся за сигаретой, хотя курить ему было строжайше запрещено; в голову лезли всякие там билеты, пропущенные премьеры, он хмурился и мрачнел. Манов вообще не любил иметь дело с кодами, а если для их составления использовалась латынь, он настраивался вовсе скептически и обычно бурчал: «Гиблое дело!»

И вот этот проклятый «Гермес», молчавший какое-то время, снова появился на горизонте.

Появился вчера вечером на таблицах координат радиопеленгаторов. И не по своей инициативе, а потому, что его вызвали; вызвал его при помощи ультракоротковолновой радиостанции некий «Искыр».

— «Гермес», «Гермес», я «Искыр», я «Искыр», ты меня слышишь? Эти позывные в течение пяти минут повторялись несколько раз, и пеленгаторы зоны «Смолян—Девин» сумели услышать их и засечь передатчик.

— Слышу, — кратко ответил «Гермес». «Гермес» держался высокомерно, как настоящий бог.

А раболепный «Искыр» болтал без удержу:

— Заказ выполнен. (Отсутствовало слово «хозяин», но оно подразумевалось.) Жду указаний, кому передать. (Его заказ.)

На что «Гермес» ответил все так же высокомерно:

— Слушай завтра в условленное время. И немедленно прими меры предосторожности.

— Конец, — объявил «Искыр».

Разговор между «Гермесом» и «Искыром» длился не более десяти минут — этого было вполне достаточно, чтобы более или менее точно определить местонахождение «Искыра». В момент окончания разговора он находился немного севернее зоны L—Z, примерно в трех километрах западнее Смоляна. Он двигался в сторону Смоляна со скоростью шестьдесят километров в час. Как только это было установлено, все дороги, ведущие в город, и те, что выходили из нею, были тотчас же перекрыты. Во всех направлениях, где только можно было двигаться, рассыпались маленькие вездеходы с радиоустановками.

Было около семи часов вечера. На дорогах, в долинах и оврагах лежал густой туман. Смешавшись с вечерним сумраком, он не пропускал сквозь свою косматую неподвижную массу ни единого лучика света. Двигаться при такой видимости со скоростью шестьдесят километров в час был способен лишь искушенный местный житель, знавший, как говорится, дорогу назубок.

Так или иначе, но «Искыр» успел проскочить сквозь заграждение.

— Я полагаю, — сказал полковник Ленков, — что этот ловкач даже не помышлял выскользнуть из города. У него было достаточно времени, чтобы вернуться в Смолян, прежде чем ему навстречу помчались наши машины. Он здесь живет постоянно. Быстренько загнав машину во двор и спрятав передатчик, он отправился в ресторан «Балкантурист», уселся у дальнего столика и подозвал официанта: «Ты что же, парень, не видишь, что я уже битый час дремлю здесь в ожидании, пока ты соблаговолишь наконец подойти ко мне?» Таким образом он позаботился и о своем алиби.

— Умно! — вздохнув, заметил полковник Манов. — Но, как мне сдается, история с «Гермесом» больше тебя касается.

Он потянулся за сигаретами, которые до этого спрятал от самого себя в ящике стола, и жадно закурил.

— Ой ли? — Полковник Ленков остановился и развел руками. — Послушай, дорогой. Мое дело перехватить радиограмму, расшифровать ее — в данном случае мой старший дешифровщик, слава богу, справился с задачей! — и установить местонахождение передатчика. А дальше уж слово за тобой!

— Ладно, не горячись, — успокоил его полковник Манов. — Я пошутил. Это дело касается нас обоих и, может быть, в одинаковой степени.

Он прочитал текст расшифрованной радиограммы и задумался. Навязчивая мысль о билетах сразу как-то выскочила из головы. Изжога, которая грозилась разбередить его застаревшую незарубцевавшуюся язву, тоже как будто оставила его в покое. С наслаждением затягиваясь дымком сигареты, он сказал:

— Видишь ли, какая штука, здесь речь идет о каком-то заказе. Впрочем, почему ты не присядешь? Речь идет о заказе, который уже выполнен.

— Вот именно, — подтвердил начальник радиопеленгаторной службы. — О заказе, который выполнен. Верно.

Он бросил взгляд на глубокое кожаное кресло и нахмурился — в нем он просто утонет, будет казаться совершенно незаметным, — нет, лучше постоять!

Сигарета в руке полковника догорала.

— А что представляет собой этот выполненный «заказ»? И куда мы смотрели, дав возможность выполнить его?

Наступило молчание. Оба глядели куда-то в сторону и сознательно избегали встречаться взглядом друг с другом.

— Никто из нас не застрахован от отдельных неудач, — сказал полковник Ленков. Его никогда не покидало хорошее настроение, и, как опытный пловец, он не позволял течению втянуть себя в водоворот' мрачных и дурных мыслей.

— Но раз уж так случилось, что сей неизвестный нам «заказ» выполнен, то мы в состоянии помешать вывезти его. — Полковник еще раз остановил взгляд на радиограмме. — Сегодня будет дано указание, кому передать заказ.

На этот раз они посмотрели друг другу в глаза, и выражение их лиц было напряженным.

— Я всегда говорил: сектор L—Z приятный во всех отношениях, разве не так? — саркастически усмехнулся полковник Ленков.

На этом их разговор окончился.

Оставшись один, полковник Манов зябко поежился и вдруг ощутил острое жжение в желудке. «Придется опять выпить соды, — подумал он. — Это от курения. Ну и здоровяк же этот полковник Ленков. А дешифровщикам придется дежурить сегодня всем до единого. Только бы проклятый „Гермес“ не пользовался кодом!»

Он раскрыл коробочку с содой, но в это время зазвонил городской телефон. «А о диверсии в третьем районе сектора L—Z я и забыл, — подумал он, поднимая трубку. — Вдруг это министр, что я ему скажу?»

— Ты позаботился насчет билетов? — без обиняков внушительно спросил низкий грудной голос.

— …пока сделан лишь первый шаг, — закончил вслух свою мысль полковник Манов и привычным движением положил трубку. Но в тот же миг опомнился. Низкий грудной голос звучал теперь в его ушах с удесятеренной силой, словно эхо прогремевшей в мертвой тишине гигантской трубы.

Он стоял за письменным столом и напряженно думал. Собственно, напряженным было только его лицо, а сознание растворилось в какой-то странной пустоте. Перед ним словно бы расстилалось голое поле, нигде ни кустика, ни бугорка, ни травинки. Только редкая белесоватая мгла прикрывает его, то тут, то там образуя просветы. В просветах одна за другой появляются какие-то картины или какие-то детали картин. Вспыхивают желто-синие огоньки. По полю, подернутому мглой, мчится машина, на земле лежит труп, уткнувшись лицом в грязь. Навстречу устремляется вездеход с зажженными желтыми фарами, но он тут все исчезает. Светится зеленоватый экран, разделенный на множество больших и малых квадратов и усеянный цифрами. По экрану то влево, то вправо ползет натянутая струна, она как будто ищет, подстерегает некое невидимое микроскопическое существо. Все это вдруг как бы растворяется, и с того самого места, где стоял вездеход и где валялся труп, на него уставились глаза, знакомые, даже слишком хорошо знакомые глаза; они глядят на него с немым язвительным укором.

Он поднял трубку внутреннего телефона и попросил секретаря пока не соединять его с городом.

Что бы ни было, что бы ни случилось — в будущем году он обязательно должен съездить в отпуск. Нервное напряжение и физическая усталость уже мешают ему нормально работать, он должен отвлечься, рассеяться. Ведь для этого не так много нужно — укатить километров за тысячу, подальше от всяких опер и концертных залов, найти комнату без телефона и хорошенько отоспаться.

Такого идеального места нет, но почему бы и не помечтать немного А эта история в третьем районе сектора L—Z довольно-таки прозрачна. Часто склонность искать решительно во всех случаях нечто важное, значительное приводит к ложным выводам. Пустая трата силы и драгоценного времени. Это плохая черта. Не разумнее ли поступать наоборот — стараться не усложнять, а просто находить разгадку?

Итак, противник совершает нападение одновременно в двух пунктах — наиболее беспокойных в системе нашей обороны. Сосредоточивает значительные огневые средства. Имитирует начало серьезного вооруженного инцидента. Причем действует внезапно. Но в каких метеорологических условиях все это происходит? В самых отвратительных: густой туман, непроницаемый мрак, дождь. Противник хочет испробовать, как будет действовать наша оборона, если нанести внезапный удар в самых неблагоприятных атмосферных условиях, — вот в чем суть этой затеи. Все проще простого, и нечего тут голову ломать!

Обстановка прояснилась ненадолго. Характер диверсии в секторе L— Z был действительно установлен, но чего стоит эта примитивная авантюра по сравнению с таинственным «Гермесом»?

Полковник Манов потребовал от радиопеленга горной службы все материалы, касающиеся этого передатчика, снова просмотрел расшифрованные радиограммы. В них был полный разнобой, каждая словно бы касалась чего-то совсем иного, не имеющего ничего общего с остальными, а символические кодированные выражения могли привести в отчаяние самого способного, самого проницательного дешифровщика.

Полковник вызвал к себе начальников отделов, но совещание кончилось тем, что перед ним выросла уже целая юра догадок и предположений. Что касается ожидаемой передачи «Гермеса», то все сошлись на том, что дело может погубить возможная заминка, связанная с расшифровкой радиограммы. Эта заминка неизбежно приведет к тому, что выполненный «заказ» будет передан по назначению. А это значит, что какие-то сугубо важные документы, экспонаты или секретные данные, собранные агентом «Гермеса», безвозвратно уплывут в чужие, вражеские руки.

Заминка или неудача в расшифровке вполне возможны: «Гермес» на редкость крепкий орешек.

Слово взял старший шифровальщик отдела радиопеленгаторной службы. Это был красивый, элегантно одетый мужчина, из карманчика его пиджака всегда выглядывал краешек белейшего платочка. У него был приятный мягкий голос, а с лица никогда не сходила веселая улыбка, обнажавшая два передних золотых зуба. Он улыбался, даже когда говорил о вещах не очень веселых.

— А вы помните историю с посылкой пенициллина на Ближний Восток? — начал он. — Разве нашли бы мы тогда преступника, если бы нам не удалось вовремя прочесть последнюю шифрограмму радиопередатчика «Места»? Той самой «Месты», которая действовала всего лишь в тридцати километрах от места передач «Гермеса»? — Он улыбнулся и помолчал немного. — Впрочем, я давно убедился, что между нынешним «Гермесом» и тогдашней «Местой» нет по существу никакой разницы. После того как мы нанесли по ней удар, «Места» несколько передвинулась на северо-запад, переменила имя, но в остальном осталась прежней. Это я так, между прочим. Раз уж речь зашла об истории с пенициллином, то стоит вспомнить радиограмму-анаграмму. Кто установил порядок чтения анаграммы, чьи знаки были так искусно и хитроумно разбросаны по невинному тексту, содержащему описание красот морского заката? Два дня мы бились над этим текстом, ослепли от напряжения и в конце концов подняли белый флаг. Припоминаете? — Он весело засмеялся, словно рассчитывал, что это воспоминание очень развеселит слушателей. — И вот тогда, — продолжал он, — полковник Манов вспомнил про бывшего сотрудника шифровального отдела, видного профессора Найдена Найденова. Утопающий хватается за соломинку, не так ли? Но, как вам известно, в данной области этого человека не то что с соломинкой, но с древесным стволом, со спасательным судном, да и, пожалуй, с океанским пароходом нельзя сравнивать. Ведь он был внештатным секретным сотрудником отдела, а принес нашей контрразведке такую огромную пользу, какую не способны были принести все мы, дешифровщики, вместе взятые, за всю нашу службу. — На его лице снова расцвела веселая улыбка, словно высказанная им похвала относилась не к другому, а к нему самому. — Полковник Манов вспомнил об этом человеке в тот самый момент, когда наш дешифровочный корабль стал идти ко дну. Впрочем, вы сами понимаете, что в коварнейшем море шифра множество подводных скал, а дно его перенаселено утопленниками, жертвами многих кораблекрушений. Простите меня за это пышное, а может, и неуклюжее сравнение, но это истина, и притом довольно печальная. Электронная машина, несомненно, станет большим подспорьем, но что она сможет сделать, столкнувшись с условными обозначениями и символами? Представьте себе, что я и X., находящийся по ту сторону границы, условились под существительным «вода» подразумевать «человек», а под глаголом «пить» — «убивать». Этот самый X. присылает мне шифрованную радиограмму: «Выпей воды». Ну, хорошо, допустим, электронная машина с успехом выпутается из шифровых джунглей и, вместо того чтобы потратить день, за одну минуту выдаст нам выражение «Выпей воды»'. Но дальше-то она не пойдет. Она же не может перевести слова «Выпей воды» — словами «Убей человека»? Так вот, безбрежное море условных обозначений и символов едва ли когда-нибудь обмелеет настолько, что станет нам по колено.

Тут старший шифровальщик блеснул золотыми зубами, и глаза его заулыбались от удовольствия. Чудесное будущее условных обозначений и символов казалось, радовало его душу.

— Но, на наше счастье, — продолжал он, — полковник Манов в критические моменты не теряется. Он тут же отослал хитрую радиограмму этому самому Найдену Найденову, и все прояснилось. Анаграмма тотчас же была извлечена из текста, служившего ей камуфляжем. На фоне красивого морского заката появился наш старый знакомый Халил Джелепов. А следуя за этим Халилом Джелеповым и его дружками, мы добрались до инженера Петрунова и до всей банды «пенициллиновых» саботажников. Так был нанесен сокрушительный удар по «Месте», после чего она умолкла, чтобы потом воскреснуть в эфире под именем «Гермес». Заслуга в разгроме «Месты» полностью принадлежит нашему бывшему сотруднику Найдену Найденову. Студентом я учился у него математике, а когда он стал нашим внештатным сотрудником, учился и искусству шифрования. Я рассказал здесь эту длинную историю, чтобы спросить: «Не настало ли время напомнить прославленному математику о нашем существовании и поделиться с ним нашими заботами? Не лучше ли нам заранее подготовить его, гак сказать, психологически, дав понять, что в случае, если мы сами не сумеем прочесть ожидаемую шифрограмму „Гермеса“, то будем рассчитывать на его помощь?» Если полковник Манов сам имеет в виду привлечь его, то прошу извинить меня за то, что я забегаю вперед. Но, скажу прямо, хотя всем нам тут сидящим не раз приходилось смотреть опасности в глаза, я должен признаться — прошу не заподозрить меня в малодушии, — что я испытываю опасение, серьезное опасение насчет шифрограммы, которую «Гермес», может быть, в данный момент составляет. — Он засмеялся, и лицо его обрело счастливое и беззаботное выражение. — Вы в первый, а может быть, в последний раз видите меня таким скептиком.

Пока он говорил, полковник Манов не спускал с него глаз и, неизвестно почему, испытывал к нему неизъяснимую жалость. Ему нравился этот человек, он втайне завидовал его молодости и обычно, когда тот говорил, любовался его улыбкой, его теплым звучным голосом, пропуская многие его слова мимо ушей — они его особенно не занимали. Но сегодня, против обыкновения, он слушал его с большим вниманием и, досадуя в душе на его словоохотливость, в тревоге спрашивал себя: «Откуда эта тревога, чем она вызвана?» Молодой человек весел, пышет здоровьем, а у полковника такое чувство, будто перед ним безнадежно больной, несчастный человек.

— А зря ты себя так скептически настраиваешь, — заметил полковник. — Ты в каком-то смятении, и это твое состояние может все испортить. — Теперь тревожное чувство поднялось в нем самом. Вроде и нет в парне ничего зловещего, внушающего опасение, а вот душа болит. — Сейчас особенно надо верить в себя, — добавил он. — Со сколькими «гермесами» мы уже мерялись силами и выходили победителями? — Эта фраза прозвучала настолько фальшиво, что полковник нахмурился. — Иди-ка лучше погуляй часок-другой, чистый воздух взбодрит тебя малость. — Полковник взглянул в окно: улицу окутал туман, шел дождь. — Однако… — вздохнул он и махнул рукой. — А что касается нашего бывшего сотрудника профессора Найденова, то я, естественно, его имею в виду и нисколько не сержусь, что ты напомнил мне о нем. Но на его помощь мы можем рассчитывать лишь в крайнем, в самом крайнем случае, и вот почему. Во-первых, он человек больной, почти инвалид, и любое сколько-нибудь серьезное напряжение может ухудшить его и без того плохое здоровье. Во-вторых, у меня есть данные, говорящие о том, что он находится в поле зрения иностранной разведки. Уже не раз было замечено, что у его дома околачиваются какие-то подозрительные типы. Это особенно стало бросаться в глаза после той самой истории с пенициллином. Я неоднократно советовал ему повесить на окно штору, но в ответ старик обычно машет рукой, и мне пришлось установить там круглосуточное наблюдение, особенно за фасадом его дома. Найден Найденов — крупный ученый, и мы не вправе рисковать им.

Старший шифровальщик спросил, улыбаясь:

— Позвольте, а если мы все же потерпим фиаско с расшифровкой радиограммы «Гермеса»?

Полковник Манов промолчал.

— Послушайте, — немного погодя сказал он, вдруг переходя на «вы», — я вам советовал прогуляться немного, если не ошибаюсь. В комнате дежурного есть раскладушка. Прилягте и поспите часок-другой. Мне ваш скепсис надоел!

Старший шифровальщик встал:

— Я уйду ненадолго. Разрешите?

«Сколько по этому парню вздыхает девушек!» — подумал полковник. И снова в нем проснулось прежнее тревожное чувство. Теперь оно не просто обволакивало его душу, а, раня сердце, причиняло боль. Полковник улыбнулся:

— В добрый час!

9

Дальнейшие события развивались так. К трем часам дня прямо с границы прибыл майор Н.