Я совершенно не был подготовлен к научной деятельности и потому с сожалением пожал плечами. Аввакум, привыкший читать мои мысли, покачал головой.

— Не тревожься! — сказал он. — За какой-нибудь год тебя введут в курс науки о вирусах. Да ты у меня еще таким ученым станешь! Ого-го!

Я так и не понял по его тону, каким же ученым — стоящим или никудышным — он меня видит, да и не сумел отгадать, какая у него улыбка — веселая или грустная.

Вот так я попал в нашу «ЛС-4». Уехав из Момчилова, где когда-то славилась рекордными надоями корова Рашка и где мне довелось пройти через длинный ряд донжуанских и темных шпионских историй, я очутился наконец-то у тихой пристани, носящей название «Лаборатория вирусологических исследований». Здесь я надеялся провести хотя бы год-другой безмятежной жизни. Но не тут-то было… Два дня назад я оказался в самом центре криминальной истории, достойной называться «кражей века».

P.S. Что касается моих встреч с Аввакумом, то, само собой разумеется, они стали реже. Вирусы и поздне-римская эпоха — это ведь действительно величины несовместимые. Но когда придет этому время, я еще расскажу вам кое-что об Аввакуме… Если, конечно, следователь не передаст меня в руки прокурора или же новое существо, которое мы извлекли из заднего прохода дьявола, как бесстыдно выразился Кирилков, не отправит меня на тот свет!

В своем стремлении к благоденствию человечество рождает мечтателей. Одни из них, засучив рукава, стараются придумать универсальное философское средство против зла; другие —универсальное химическое средство для добывания искусственного золота; третьи — универсальную вакцину против всех видов гриппа… Вмешиваться в опыты философов и алхимиков, высказывать догадки относительно того, насколько эти опыты будут успешны, не мое дело, но я с уверенностью могу утверждать, что профессор Марков сумел бы взять свою «универсальную» вакцину за рога, если б с ним не сыграл мерзкой шутки дьявол. Как говорит Найден Кирилков, в своих поисках «универсальной» профессор, безусловно, пользовался помощью дьявола, иначе как бы он мог создать свой чумоподобный вирус? Само собой разумеется, создать нечто чумоподобное человек может только с помощью дьявола. А дьявол, сообразив, какое благо принесет людям это чумоподбное, сразу же стал действовать: выкрал из несгораемого шкафа новое существо — то ли сам, то ли с помощью подставного лица, — подвел под монастырь, как говорится, профессора, да еще и взревел ему вдогонку; «Держите вора!» Так одним ударом дьявол убил сразу двух зайцев: лишил человечество универсальной противогриппозной вакцины и наклеил на лоб профессора ярлык: «Враг общества!»

До сих пор я часто брался за свои записи, вел их параллельно со следствием, но после того, как арестовали профессора, забросил карандаш и послал все к чертовой бабушке. Только и было мне теперь дела, что писать!

Продолжил я свои записи, лишь когда закончилось следствие. Короче говоря, post factum. Но и это имеет свою положительную сторону: я использовал магнитофонные записи, протоколы, рассказы третьих лиц. Этот ценный материал помог мне восстановить события в их истинном виде, без домыслов. Придуманы только имена введенных в действие персонажей. И если вопреки этим мерам кто-нибудь все же узнает себя или у кого-то возникнет опасение, что я имел в виду его (хоть и знает, что ошибается), я за подобную мнительность не отвечаю.

Около девяти часов утра 24 октября вдруг раздался звонок обычно безмолвствовавшего телефона спецсвязи, стоявшего на моем письменном столе. Я был приятно взволнован: меня вызывал министр. В его кабинете я застал генерала Анастасова, начальника нашего управления. Генерал Анастасов был очень высокого мнения о моем предшественнике полковнике Манове. Он называл время работы полковника Манова «золотым веком» отдела, и поэтому, встречая полковника, который был мне, в общем, симпатичен, я испытывал довольно кислое чувство соперника, которому судья на соревнованиях несправедливо занизил оценки. Должен сказать, что министр точно так же относился к моему предшественнику. Когда я вступал в должность, он сказал: «Надеюсь, полковник Элефтеров, вы продолжите традиции вашего предшественника Манова и умножите славу, которую он оставил вам в наследство!» Да пропади она пропадом, эта слава! Во времена полковника Манова приобрести ее было парой пустяков. Ведь известно, каковы были методы шпионажа в те годы… Примитив! Человек с четырехклассным образованием мог стать Наполеоном!

— Вам предстоит крупное дело, Элефтеров! — сказал министр.

«Дай бог! — подумал я, — дай бог, и на моей улице будет праздник! Потому что человек только тогда становится чем-то, когда он набирает очки, а не сидит сложа руки».

— Дело действительно крупное! — подчеркнул в свою очередь генерал.

«Что ж, хорошо! Хорошо, если бы это было так, — подумал я. — Ведь за год — с того времени, как я принял отдел, — ничего значительного мне не выпадало, ничто еще не радовало душу. Одними только мелочами пробавлялся, словно пенсионер какой».

Министр пригласил меня сесть. Пока он проглядывал свои заметки, генерал намекнул мне:

— История в стиле Аввакума Захова, товарищ Элефтеров! — и улыбнулся, вызывающе поблескивая глазами.

Меня словно ушатом холодной воды окатили! Да, начальство явно недолюбливает меня! Ведь хорошо известно, что я не признаю легенды, именуемой «Аввакум Захов», во всяком случае, не превозношу до небес его талантов, но как раз поэтому Анастасов, похоже, не упускает случая подразнить меня. Что поделаешь, генерал, извините, но я не из тех, кто слепо верит всяким мифам! Теперь другие времена, контрразведчик не ходит с лупой в бумажнике, с фальшивой бородой в чемоданчике и с правилами дедуктивного мышления в голове. Теперь контрразведчик — это часть умной электронно-вычислительной машины, именуемой «Управление X», и его мастерство состоит в том, что он точно и безупречно выполняет свои функции именно как часть этой гигантской машины. Все остальное — это литература и обветшавшая суетность!

— Что с вами? Болит зуб? — испытующе глядя на меня, спросил министр.

Генерал рассмеялся. Он человек веселый и не упустит случая посмеяться, если есть над чем.

— Товарищ генерал напомнил мне о полковнике Захове, а вы же знаете, что я не принадлежу к числу его поклонников! — пришлось пояснить мне.

— Нет, не знаю, — равнодушно сказал министр.

— И я не знал, что вас так раздражает разговор на эту тему! — заметил генерал, бросив на меня хмурый взгляд.

Наступило неловкое молчание. Его нарушил министр.

— Полчаса назад, — сказал он, — нам сообщили, что в Четвертом отделении Лаборатории вирусологических исследований исчезла склянка, содержащая вирусы, сходные с бациллами чумы. Если эти вирусы каким-то образом попадут в городской водопровод или же в одно из звеньев общественного питания, город, да и вся страна будут поражены страшной эпидемией. Чтобы не создавать паники, мы с генералом решили держать это исчезновение в строжайшей тайне. Сотрудникам лаборатории будет известно, что исчез совершенно безопасный раствор, но персонал Четвертого отделения не должен покидать своих рабочих мест до нашего распоряжения. Общее руководство операцией по розыску похищенной склянки я возлагаю на генерала Анастасова, а непосредственное выполнение операции поручаю лично вам. Срочно включайте в работу весь свой отдел.

Вот это называется удар! Меня бросило в дрожь. Задача была огромная и мудреная — не сравнить с прежними пустячными делами. Да и когда же, черт возьми, я имел дело с вирусами, с вирусологией и людьми, занимающимися этой наукой!?

— Разрешите задать вам вопрос для моей личной ориентации, — попросил я министра. Он кивнул, и я продолжал: — Раз вы поручаете это дело нашему управлению, значит, вы убеждены, что исчезновение вируса носит политический характер? Я правильно вас понял?

— А как же иначе можно понимать это?! — искренне удивился министр.

В приемной, прежде чем расстаться, генерал Анастасов сказал мне:

— В двенадцать ноль-ноль жду вас в своем кабинете. Доложите вашу гипотезу. Но если вы принесете похищенную склянку, уверяю вас, что она вполне заменит гипотезу и я буду удовлетворен!

Он улыбнулся и, хотя начал разговор со мной официально, дружески пожал мне руку и пожелал успеха.

Тот же день. Прежде всего скажу о погоде: она отвратительная. Не переставая идет дождь. Но идет не как положено: нет того, чтобы за час, за два вылиться ему до конца, а моросит — мелкий, частый. Моросит упорно и с таким спокойствием, от которого, кажется, вот-вот лопнут нервы. Можно подумать, что он моросит от самого сотворения мира. Ужасно. А говорят, Аввакум любит дождливую погоду. Ненормальный какой-то! Я спросил однажды доцента Калмукова, почему некоторые люди любят дождливую погоду. Покачав головой, он ответил: «Наверное, это люди с нездоровой психикой». Тогда я спросил его, полагает ли он, что и у Аввакума 3 ахова тоже нездоровая психика. Доцент покраснел и смущенно пробормотал, что сказал это вообще о людях, которые любят дождливую! погоду, не имея в виду никого конкретно.

Для подготовки моего доклада генерал Анастасов поторопился назначить мне i в качестве помощника капитана Баласчева. Пока я обдумывал, кого бы взять в помощники — ведь это мое право выбрать себе помощника, — он, капитан Баласчев, уже прибыл. Черт бы его побрал! Подозреваю, что он симпатизирует Аввакуму, иначе генерал не навязал бы его на мою голову.

Консультантом по научной части я взял доцента Калмукова.

По дороге в лабораторию доцент Калмуков на скорую руку познакомил меня с вирусами как первичной формой жизни, а также с экспериментом профессора Маркова по созданию универсальной противогриппозной вакцины. Я спросил его, как лично он смотрит на эту проблему. Калмуков ответил, что в научной среде отнеслись скептически к эксперименту профессора Маркова. Затем я поинтересовался, верит ли он в то, что профессор создал действительно новый вирус, и возможно ли, чтобы этот новый вирус обладал токсической силой чумной бациллы. Калмуков сказал, что получить генетическим путем вирус с новыми качествами теоретически вполне возможно, хотя практически этого пока никто еще не достиг. Он сказал также, что теоретически вполне возможно создать вирус, не только подобный чумной бацилле, но даже превосходящий ее своей токсичностью. Он заключил свою мысль словами «к сожалению», и я почувствовал, как что-то вдруг кольнуло мне сердце. Обычно люди Аввакума подчеркивали, что в работе своей они придерживаются принципов гуманизма. Я тоже придерживаюсь принципов гуманизма, но извергов типа Пиночета и прочих я с великим удовольствием угостил бы порцией чумных и чумоподобных бацилл. Нет, я не абстрактный гуманист!

В десять часов мы подъехали к лаборатории и поставили машину у входа. Как я и ожидал, входная дверь была заперта, а ключ находился у строгого старшины. В холле сидели, повесив носы, четверо посетителей. Я приказал Баласчеву обыскать их и, если у них не будет обнаружено ничего подозрительного, выпроводить отсюда. А сам направился к главному директору.

Как всякий интеллигент в подобных случаях, главный директор выглядел довольно растерянным. Но он все же догадался еще при первом сигнале профессора Маркова объявить по специальному устройству тревогу и закрыть все выходы из здания. Я отметил проявленную им сообразительность и поблагодарил его. Затем я спросил, что он знает о вирусе профессора Маркова и считает ли он, что токсичность этого вируса равносильна токсичности чумной бациллы. Главный директор сказал, что самолично проверил токсический эффект нового вируса и считает, что по своей силе он почти не уступает чумной бацилле.

— Ну да! — воскликнул я, с удовлетворением отмечая, что наконец-то осознал всю важность возложенной на меня задачи. — Ну да, эта штуковина может причинить колоссальное зло, если окажется у врага.

Главный директор развел руками, лицо его побледнело. Это был красивый мужчина с седеющими висками и высоким, слегка наморщенным лбом.

— Да, если эта «штуковина» попадет в руки вредителя… — глухо произнес он и осекся. Замигав, словно в глаза ему ударил ослепительный свет, он продолжил: — Если она попадет в руки какого-нибудь вредителя, столица будет парализована за двадцать четыре часа, вся наша страна окажется под ошеломляющими ударами в следующие сорок восемь часов, а через неделю уже вся прилегающая к ней часть Европы превратится в сплошной лазарет…

Он провел рукой по лбу, на котором выступил холодный пот, и умолк. Должен признаться, в эту минуту и меня охватила паника, какой-то неописуемый страх. Когда-то мне пришлось стоять перед нацеленными на меня автоматами предателей, но и тогда я не испытывал такого отвратительного чувства, черт бы его побрал! Даже желудок свело судорогой. И я сказал себе: «Вот ты хотел отразить настоящий удар, хотел набрать побольше очков, но каково придется тебе теперь, а? Каково придется?»

В эту критическую минуту капитан Баласчев откашлялся и попросил разрешения расставить своих людей, чтобы начать действовать.

— Погоди, — сказал я ему, — дело это очень важное, и потому всю работу будешь вести только по моим указаниям и под моим наблюдением. А сейчас я хочу задать еще один, последний вопрос. — И, обращаясь к главному директору, спросил: — Подозреваете ли вы кого-нибудь и есть ли у вас какое-то объяснение случившемуся?

— Я никого не подозреваю, — сказал, горько усмехнувшись, директор. — Никого из моих людей, — уточнил он. И добавил словно через силу: — То, что случилось, кажется мне необъяснимым. У нас в здании установлено специальное электронное контрольное устройство. Оно не позволит незаметно вынести из здания даже булавку, не то что пол-литровую склянку, наполненную раствором!

Я вообще отношусь к технике с большим уважением, а электронно-вычислительную технику просто обожаю. Но тут я скептически поджал губы и сказал вызывающе:

— Ну, мы на нее еще поглядим, на эту вашу кибернетику! — и вышел с капитаном Баласчевым из кабинета.

Мы поднялись на четвертый этаж. Перед входом в отделение стоял пост внутренней охраны. Еще один пост был поставлен по моему указанию у выхода на лестницу, так что теперь, как говорится, даже муха не могла ни пролететь туда, ни вылететь оттуда. Сотрудникам отделения, включая профессора Маркова, я велел не трогаться со своих рабочих мест. Профессор даже не шелохнулся за все время в своей «кабине». Затем я разрешил ребятам Баласчева приступить к делу. Одни снимали отпечатки пальцев с замка входной двери, другие — с ручек несгораемого шкафа, третьи — следы на полу, четвертые старались обнаружить «необычное» положение некоторых предметов, пятые снимали отпечатки пальцев у сотрудников отделения, в том числе и у профессора. Специалисты изучали состояние оконных решеток и рам, осматривали потолок, полы, подсобные помещения, личные шкафчики персонала. Все эти операции продолжались около часа. За это же самое время мы с капитаном Баласчевым успели изучить обстановку вокруг здания, парадный и черный входы, ограду и следы возле нее, насколько в такую отвратительную дождливую погоду вообще можно было различить какие-то следы. Пока мы кружили взад-вперед, наши люди проверяли пропуска, выданные посетителям с середины вчерашнего дня до девяти часов нынешнего утра. Собранные материалы сразу же курьерскими машинами отправляли на исследование. Посредством специальной машины, оснащенной рацией, установили прямую связь с министерством и с различными техническими службами.

Под конец проверили кибернетическую систему. Я сунул за подкладку пиджака маленькую бутылочку и быстро прошел через проверочную зону. Раздался страшный вой, загорелись красные лампы сигнала тревоги, мгновенно опустились железные решетки перед всеми выходами. Система работала безупречно.

Ровно в одиннадцать ноль-ноль я снова вошел в помещение злополучной . «ЛС-4». Должен признаться, черт побери, что порог ее я перешагнул с каким-то озлоблением, потому что, пока мыс капитаном ходили туда-сюда, в голове у меня начало выкристаллизовываться достаточно правильное предположение. Я поздоровался за руку с сотрудниками. Их было шесть человек: пятеро мужчин, включая профессора, и одна женщина-лаборантка. Я вряд ли был изысканно любезен с ними: заставил их повторить свои имена и отдал распоряжение фотографу снять каждого анфас и в профиль. После этого собрал всех посередине помещения в кружок, сообщил свое имя и посоветовал им быть предельно откровенными.

— Только при одном условии. — заявил самый молодой из них, Найден Кирилков, нахально разглядывая меня и выпуская дым сигареты прямо мне в лицо. — Только при одном условии, — повторил он. — А именно: вы не будете требовать от нашего профессора, чтобы он стоял навытяжку, словно наказанный ученик.

В груди у меня закипело, но я сдержался и сказал спокойно:

— Мне и в голову не могло прийти держать вашего профессора в такой позе. Пожалуйста! Вы все можете стоять, сидеть, лежать на животе — как вам заблагорассудится. Это ваше личное дело. Я требую от вас только откровенности, и больше ничего.

— Я бы лег, — снова подал реплику этот нахал, — и тем более рядом со своей коллегой Спасовой, но в данный момент тут лежать не на чем.

Спасова, лаборантка, вся залилась краской и опустила голову, а я подумал, что Кирилкова надо крепко держать в руках.

— Если вы будете неуважительно относиться к следствию, — сказал я, — то вынудите меня действительно обращаться с вами, как с плохим учеником.

— Если вы себе позволите подобное, — заявил этот нахал. — то дьявол, который нам друг и компаньон, устроит вам такой номер, что вы всю жизнь будете сожалеть об этом!

— Это еще что! — воскликнул я.

— А то, что дьявол наверняка уже взял вас на заметку! — серьезно заявил наглец Кирилков и рассмеялся. Но я держал себя в руках.

— Смеется весело тот, кто смеется последним! — напомнил я Кирилкову, пытавшемуся играть роль остряка, и, обращаясь к профессору, предложил: — Теперь мы пойдем к вам за ширму, и вы расскажете все по порядку, начиная со второй половины вчерашнего дня и кончая событиями нынешнего утра.

Кирилков поглядел на свои часы. Теперь рассмеялся я и сказал ему:

— Не глядите, это бессмысленно. Вы и ваши коллеги не покинете здания, пока не получите моего разрешения.

Потом я попросил всех выйти в коридор и ждать там.

Профессор прервал свой рассказ на том моменте, когда сургуч пролился на оба конца шнура и Войн Константинов и Недьо Недев ждали, пока он снимет с пальца свой золотой перстень.

— Ну, а дальше? — спросил я.

— Тогда я вдруг вспомнил, что не запер склянку в несгораемом шкафу.

— Как же вы могли забыть?! — удивился я. Профессор развел руками.

— Ведь вам лучше всех было известно, что содержится в этой склянке!

— Не только мне — все знали, что содержит в себе эта склянка. Потому мы и закрывали ее в несгораемом шкафу, потому и запечатывали дверь!

— Но на вас лежит самая большая ответственность. Профессор молча поднял на меня глаза, и взгляд его, словно паровой пресс, сдавил меня. Черти бы тебя побрали! Ишь, как давит! Да только зря, не на того напал! — подумал я и спросил строго:

— Что было потом?

— Потом я предложил коллегам вместе войти внутрь и, как это мы обычно делали, запереть в сейфе склянку на глазах у всех.

— Почему на глазах у всех?

— Мы так договорились.

— Почему вы предложили вашим коллегам войти, вместе с вами?

— Чтобы они видели меня и то, что я буду делать со склянкой.

— И ваши коллеги вошли вместе с вами?

— Нет, они отказались.

— Значит, они не видели ни вас, ни того, что вы делали со склянкой.

Профессор пожал плечами.

— Выходит, свидетелем вашим был один господь бог, как говорится! — усмехнулся я.

— На что вы намекаете?! — возмутился он и впился, проклятый, взглядом мне в лицо — казалось, меня стукнули по лбу тяжелым молотом.

— Позвольте, почему вы думаете, что я на что-то намекаю? — с недоумевающим видом спросил я. — Что это вам пришло в голову?

— Мне пришло в голову, что в вашу голову приходят разные глупости, — раздраженно ответил профессор.

Ну и профессор!

— Пока достаточно, — сказал я. — Продолжим после обеда.

Я велел Баласчеву обеспечить каждому по порции жаркого и чашке кофе.

Ох, уж эти воспитанники Аввакума! Баласчев, оказывается, уже позаботился, да еще и утер мне нос: кроме жаркого и кофе, в дневное довольствие каждого сотрудника «ЛС-4» вошли еще два пирожных и апельсин!

За то, что кто-то из этих людей поджег у нас под ногами землю, Баласчев услаждает всех их, включая и поджигателей, пирожными и апельсинами. Ищите и здесь Аввакума!

Принимая во внимание результаты технической экспертизы, проверки посетителей, тщательного осмотра здания и помещения «ЛС-4», результаты исследований целой группы специалистов, а также исходя из личных наблюдений, мне удалось сделать некоторые первые выводы. Я уверен, добавив к ним результаты допросов, которые рассчитываю провести до вечера, что окончательный вывод непременно приведет меня к похитителю склянки и к самой склянке, если она еще существует или же если она все еще находится в нашей стране.

Я строю свою гипотезу на основе тезиса, что подмена подлинной склянки фальшивой была совершена не кем-то посторонним, а одним из тех, кто работает в отделении. Почему? Потому что проникнуть в здание после конца рабочего дня постороннему лицу просто невозможно. Тем более невозможно проникновение посторонних в помещение «ЛС-4», где входная дверь после окончания рабочего дня была аккуратно опечатана сургучной печатью. Защищенные металлическими решетками окна и входные двери, милицейская охрана, кибернетическое устройство — все это делает абсолютно невозможным проникновение кого-то постороннего. Как же, в таком случае, произошла подмена склянки? Подмена склянки была совершена непосредственно сразу же после конца рабочего дня, при выходе из «ЛС-4», но до того, как были опечатаны двери помещения. Как же произошла подмена? Под предлогом, что он забыл закрыть склянку в несгораемом шкафу, профессор один вернулся в лабораторное помещение. Воспользовавшись благоприятной ситуацией — именно тем, что он был там один и никто ниоткуда за ним не наблюдал, — профессор закрыл в шкафу заранее приготовленную им склянку с фальшивым раствором и на следующее утро, открыв шкаф, естественно, обнаружил там ту самую склянку, но разыграл уже известную сцену с мнимым похищением.

Необходимо выяснить прежде всего, где спрятана пропавшая склянка. Надо исходить из предположения, что она не вынесена из здания — похититель старается избежать риска быть раскрытым действующим там специальным электронным устройством. Но все же существует некоторая вероятность, хотя и минимальная, что склянка вынесена и кому-то передана.

Второе, что необходимо выяснить, — это мотивы, цель преступления. Кому нужна была эта склянка и зачем.

Обдумывая многократно свою гипотезу, я с каждым разом оставался все более удовлетворенным ею. В ней трудно было найти слабое место. И главной причиной моего удовлетворения было то, что гипотеза моя, все выводы ее основывались на реальных данных экспертизы и сопоставлении фактов, а не на всяких там дедукциях, психологии и глубокомысленных размышлениях, какими славился Аввакум Захов.

Генерал Анастасов вызвал на совещание своих помощников, чтобы обсудить мою гипотезу в более широком кругу. Закончив ее изложение, я поглядел на генерала, надеясь увидеть его лицо просветленным, согретым лучом надежды, но, к моему удивлению, он сидел за столом мрачный и даже не удостоил меня взглядом. Я обвел глазами остальных — и они тоже казались мрачными. Улыбался только Баласчев, а может, это мне показалось, потому что лицо его вообще было приветливым.

Вот те и на! То ли я неправильно изложил свою точку зрения, то ли они неправильно меня поняли!

Потом начались высказывания. И каждый недоумевал: зачем, черт побери, профессору выкрадывать то, что он сам создал? А Баласчев, мой любезный помощник, позволил себе даже усомниться и в первой части моей гипотезы: в том, что в здание, а особенно в помещение «ЛС-4» не мог проникнуть никто посторонний.

— Во-первых, — сказал он, — поддельные ключи от несгораемого шкафа может иметь каждый. Во-вторых, сделать вторую сургучную печать можно за две-три минуты, а будет отпечатано на сургуче изображение Августа или Юстиниана — это не имеет никакого практического значения, так» К2К и один и другой получаются на печати одинаково неясно. В-третьих, постороннее лицо может проникнуть и вместе с группой уборщиков. Они одеваются в котельной. Когда они напялят на себя кепки, халаты, косынки — попробуй распознай, кто из них Стоян, а кто Иванка. Каждый показывает при входе пропуск, но ведь как раз пропуск легче всего подделать — ведь это просто бумажка, которую любой может отпечатать и заполнить. Группа уборщиков состоит из двенадцати человек — девяти мужчин и трех женщин. Состав этой группы часто меняется: непрестанно кто-то увольняется и поступают новые люди.Так что даже сами уборщики не могут хорошо знать друг друга, не то что вахтеры и милиционеры — те просто не успевают запомнить их всех в лицо. Достаточно в этот день кому-то из группы отсутствовать или же сделать так, чтобы кто-то отсутствовал, и его место легко может занять так называемое постороннее лицо. Постороннему лицу, не лишенному самообладания и ловкости, проникнуть в здание лаборатории не составит особого труда… Но вы скажете, — продолжал Баласчев, — а как же кибернетическое устройство?! Да, это бдительная машина! Ну, а много ли надо, чтобы она перестала быть такой? Вытащите какой-нибудь штепсель, выключите ток, и бдительная машина тотчас же превратится в набор пассивных, бездействующих деталей.

Под конец слово взял генерал. Что касается возможности проникнуть в здание, сказал он, то в моей гипотезе достаточно реализма. Похвалил меня за широкое использование данных технической экспертизы. О моем предположении, что склянку подменил кто-то из сотрудников и сразу же после окончания рабочего дня, генерал сказал, что оно заслуживает известного внимания, хотя с моим главным выводом — что кражу совершил профессор, — Он согласиться не может, во всяком случае пока. Зачем профессору выкрадывать то. что он сам создал? Эта мысль кажется и ему абсурдной. Кроме того, ведь профессор — наш, проверенный товарищ.

Вот те на! Да разве генерал не знает, что и среди как будто бы проверенных товарищей бывают изменники!

В жилах моих течет не вода, потому я сказал, что придерживаюсь своей гипотезы и ее конечного вывода. Подменил склянки с вирусом сам профессор, а какие мотивы были у него — вот теперь мы и будем разбираться. Но для этого потребуется еще немного времени.

— Завтра к обеду я надеюсь представить вам личное признание похитителя, — сказал я генералу.

Стараясь говорить сдержанно, что ему удавалось с трудом, генерал сказал:

— Я предпочитаю, полковник Элефтеров, чтобы вы представили мне склянку! Запомните это! А что касается признания похитителя, я вооружусь терпением и подожду.

Когда сотрудники вышли, генерал подошел ко мне, поглядел мне в глаза, словно старался увидеть в них что-то, и озабоченно покачал головой.

— Когда я слушал только что твою экспозицию, — сказал он, — у меня было такое чувство, что дьявол помутил твой рассудок! Как мог ты говорить такое о профессоре?

— Если действительно окажется, что это сделал не профессор, вам придется немедленно отправить меня на лечение в психиатрическую клинику, потому что тогда я уже начну верить в духов! Либо сам профессор подменил склянку, либо какой-то дух проник через трубу и заварил всю эту кашу. Одно из двух. То, что говорит Баласчев, — просто плод его фантазии. Никто посторонний проникнуть туда не может!

— Жаль мне тебя, Элефтеров! — вздохнув, сказал генерал. — Став начальником отдела, ты впервые столкнулся с задачей потруднее, и тебе уже мерещатся духи! Во времена полковника Манова и Аввакума Захова решение трудных задач считалось праздником.

В глазах у меня потемнело, и я попросил разрешения удалиться.

По дороге в лабораторию я все время думал о том, как избавиться от своего помощника. Мне не хотелось, чтобы он присутствовал на допросах, но и не стоило создавать впечатления, будто я не доверяю ему или же хочу отстранить его от дела. Избрав среднюю линию поведения, я сказал ему, когда наша машина остановилась перед входом в лабораторию:

— Вот вам, капитан, два задания. Во-первых, выясните, спускался ли профессор или кто-то из его сотрудников в другие отделения, на нижние этажи, с кем и где они встречались, сколько времени разговаривали. Во-вторых, соберите побольше сведений о французском периоде жизни профессора: на какие средства он жил, когда проходил специализацию, в какой среде вращался, как к нему относились официальные власти. — Я намеренно обратился к капитану на вы — пусть все же у него хоть что-то застрянет в голове.

— Вы хотите узнать, во-первых, не спрятал ли профессор склянки где-нибудь на нижних этажах и, во-вторых, не имел ли он, находясь в Париже, связей с сомнительными людьми. Я правильно вас понял? — улыбаясь, спросил Баласчев.

Ну и хитрец!

Я ответил ему достойным образом:

— Понимайте меня, капитан, как хотите, но занимайтесь только тем, что я вам поручил!

Пусть видит, что и мы — не признающие Аввакума — не лыком шиты!

Дождь все еще продолжал отвратительно моросить.

Компанию из Четвертого отделения я застал настроенной воинственно. Профессор сделал вид, что не замечает меня. Найден Кирилков, работавший с электронным микроскопом, подал мне знак не приближаться к нему. Войн Константинов кипятил в колбе какую-то мерзость, и вокруг разносилась невыносимая вонь. Остальные сидели спиной к двери и, когда я вошел, даже не повернули головы. Каждый — от профессора до лаборантки — делал вид, что обращает на меня ноль внимания, желая тем самым продемонстрировать, что не имеет ничего общего с историей, из-за которой я сюда прибыл. «Ах, вот оно что, голубчики… Ну, посмотрим!» — подумал я, снял шляпу и поздоровался с ними.

— Сюда в пальто и шляпе не входят, гражданин! — обернувшись ко мне, сказал Найден Кирилков. Он окинул меня недовольным взглядом и, кивнув на дверь, продолжал: — Разденьтесь в коридоре, гражданин, возьмите из какого-нибудь шкафчика белый халат и тогда уж благоволите войти.