ПОСЛЕДСТВИЯ ОДНОГО ВЕСЁЛОГО НЕДОРАЗУМЕНИЯ

(Докладная записка капитана Александра Маринчева о наблюдении, проведённом в ресторане «Славянская беседа»)

В восемь часов без двадцати минут в ресторан «Славянская беседа» прибыл иностранец Рудольф Шнайдер. Занял третий столик слева от входа, уединённый, стоящий в углу и удобный для наблюдения за входящими. Заняв место, Рудольф Шнайдер тотчас же с довольно сосредоточенным видом занялся меню, после чего, постучав перстнем по столу, подозвал официанта и на немецком языке перечислил, водя пальцем по меню, названия закусок, напитков и кушаний, которые составили его заказ. Официант, записав заказ, отправился его выполнять, а Шнайдер, достав карманное зеркальце, посмотрелся в него и внимательно оправил свой чёрный галстук-бабочку. Затем закурил толстую сигару и повернулся лицом к входу с видом человека, который кого-то ожидает.

В восемь часов без десяти минут в дверях появилась Мария Неделчева, продавщица в международном книжном магазине, та самая, от которой Рудольф Шнайдер получил русско-турецкий словарь. Пальто она оставила в гардеробе и была в тёмном вечернем платье, из чего можно было заключить, что специально нарядилась по случаю условленной встречи. Остановившись в дверях, она оглядывала столики и как будто не спешила войти, словно ожидая, что её кто-то позовёт.

В эту минуту Рудольф Шнайдер поднялся со своего места — неожиданно проворно для своей комплекции — нужно иметь в виду, что он весит по меньшей мере сотню килограммов. Подойдя к Неделчевой, он очень любезно поклонился ей, поздоровался по-немецки и протянул ей руку. Неделчева покраснела, смутилась, даже, можно сказать, смешалась, однако вежливо ответила тоже на немецком языке. Тогда он указал ей на свой столик, сказав, что будет очень польщён, если она останется довольна меню, которое он позволил себе заказать заранее, надеясь, что оно придётся ей по вкусу. Неделчева слушала его рассеянно и продолжала искать кого-то глазами по всему залу, однако это не мешало ей все время улыбаться и кивать головой в ответ на излияния иностранца. Быть может, эта подчёркнутая любезность просто вошла у неё в привычку — за прилавком книжного магазина она всегда улыбается клиентам и обходится с ними очень вежливо, предупредительно.

Так или иначе, она села с ним за третий от двери столик. Официант словно только и ждал её появления и немедленно прибежал с подносом, заставленным рюмками и бокалами, тарелочками с чёрной икрой, разными майонезами, раками, маринованной и копчёной рыбой всевозможных сортов, маслинами и прочими деликатесами такого рода.

Рудольф Шнайдер непрерывно болтал, предлагал ей закуски, анисовку, а она сидела на краешке стула, рассеянно улыбалась и то и дело поглядывала на дверь. Придя, наконец, в отчаяние. Шнайдер налил ей в стакан минеральной воды, а свою рюмку до краёв наполнил ракией.

— За ваше здоровье, милая барышня! — сказал он по-немецки.

Она грустно улыбнулась и чокнулась с ним.

В этот момент в дверях появился Леонид Бошнаков.

Он, как и Неделчева, оставил пальто в гардеробе и был в чёрном вечернем костюме.

Его взгляд, обежав столики, почти сразу остановился на третьем слева. Неделчева в это время чокалась со Шнайдером. Затем Шнайдер одним духом осушил рюмку, сказал «ух» и, наклонившись к даме, шепнул ей, как видно, что-то весёленькое, потому что она звучно расхохоталась.

А Леонид Бошнаков продолжал смотреть на них со своего места в дверях.

Наконец Неделчева обернулась и взгляды их встретились. Леонид Бошнаков выглядел очень рассерженным. Он даже скрипнул зубами и угрожающе качнул головой. Затем круто повернулся, подбежал к гардеробу, взял своё пальто и пулей вылетел на улицу.

Неделчева побледнела. Извинившись перед Шнайдером, она, в свою очередь, подбежала к гардеробщице, схватила своё пальто и умчалась. На улице она заметила Бошнакова — он стоял на тротуаре, зажигая сигарету, — и кинулась к нему.

Между ними завязался разговор в повышенном тоне, который можно резюмировать в нескольких строках:

«Леонид Бошнаков говорит, что в записке, оставленной в том словаре, который служит им почтовым ящиком, когда в магазине много народу, он ей написал, что будет её ждать ровно в восемь часов вечера в этом ресторане. С какой же стати она примчалась сюда раньше времени и у него на глазах вздумала встретиться и флиртовать с разными иностранцами?

Мария Неделчева отвечает, что никакой записки она не читала, так как их «почтовый ящик» неожиданно был куплен этим иностранцем. Она вообще не пришла бы в ресторан, если бы он, Бошнаков, не позвонил ей сегодня по телефону, а её встреча со Шнайдером вообще была случайной.

Леонид Бошнаков говорит, что он не очень-то склонён верить в разные там случайности, но так и быть, пусть все идёт к чертям, а они вдвоём правильно поступят, если возьмут такси и отправятся в ресторан «Лебедь» провести там вечер».

Таким образом, ссора между ними закончилась полюбовно.

По данным наблюдения, объектом которого является Леонид Бошнаков, устанавливается, что в кармане его пальто был небольшой свёрток содержащий две пары дамских чулок иностранного происхождения.

Рудольф Шнайдер в одиночку уплёл все закуски и выпил все напитки, затем заказал богатый ужин и к десяти часам вечера возвратился к себе в отель — в довольно нетрезвом состоянии.

БЕЛАЯ ХРИЗАНТЕМА

Режиссёр решил временно распрощаться с театром. Он устал придумывать мизансцены.

Синяя птица, которую он видел в своих снах и которую искал, не имела ничего общего с миром мизансцен. Гнездо Синей птицы — если она вообще существовала — и дерево с золотыми яблоками и серебряными колокольчиками, которые сами звенят, — все это было где-то за рампой. Если вообще все эти вещи где-то существовали.

Аввакум снял у балконной двери, смотрел на снег, который тихо ложился на черешню, на маленький дворик, смотрел, как белые нити опутывают сосновый лес по ту сторону улицы, а в душе у него звучала «Маленькая ночная музыка», кто-то произносил слово «люблю», весёлая желтокрылая бабочка порхала над цветущим розовым кустом.

Не было никакого сомнения в том, что Синяя птица живёт именно в мире «Маленькой ночной музыки» — только там. Быть может, завтра он отправится на поиски, но сегодня вечером, — ведь он все ещё был режиссёром, — сегодня вечером он должен сказать: «Дайте занавес — конец!»

Все было распределено — и записывающий прибор под скамьёй, и порядок «прохожих», и автомашина — за углом соседней улицы.

Сыплется снег — тихо, как в новогодней сказке; миниатюрная площадь, столь удалённая от оживлённых улиц, выглядит безлюдной, походит на поэтическую декорацию к какой-то классической опере.

Первой появляется Евгения Маркова — в своём эффектном пальто из искусственною меха, в платке, повязанном по-крестьянски; обсыпанная снежинками, как флёрдоранжем; высокая и подтянутая, очень спокойная, самоуверенная.

Она проходит мимо скамейки медленно, с видом прогуливающегося человека, потом, сделав несколько шагов, возвращается.

Со стороны улицы Латинка показывается Аввакум. Он в своей неизменной широкополой шляпе, в длинном не по моде пальто, сухощавый и чуть сутуловатый.

Он куда-то спешит, но разве можно пройти мимо такой женщины, как Евгения, даже не взглянув на неё?

И вот:

— Вы?

Он снимает шляпу галантным жестом, как это делали давно, очень давно.

— Вы? — в свою очередь изумляется она.

Конечно я, — говорит Аввакум. — А почему бы и нет? — Он берет её руку и, чуть задержав в своей, подносит к губам.

Какая неожиданная встреча! Такая физическая близость существовала между ними, столько тепла осталось, которое ещё не забыто, — в этот миг им кажется, что они в ином мире, в какой-то иной галактике, где все лишь сплошной блеск — память о пережитом.

Но этот миг длится секунду-две, не более. И они почти одновременно возвращаются из той галактики, и каждый из них уединяется в своём мирке. Может быть, против желания, против воли, но какое это имеет значение?

— Мне кажется, вы куда-то спешили? — спрашивает Евгения.

— О, нет! — Аввакум улыбается. — Я никуда не спешу. Вам это только кажется.

Оглянувшись, она пожимает плечами:

— Вам не приходит в голову, что вы можете поставить меня в неудобное положение, оставаясь здесь?

— Почему? — наивно удивился Аввакум.

— Господи, неужели у вас нет ни капельки деликатности?

— Деликатности?

— Послушайте, — говорит Евгения, отлично поняв цинизм его улыбки, — если я вам пообещаю, что сегодня вечером опять буду у вас, уберётесь вы немедленно отсюда?

— Очень буду рад, — говорит Аввакум. — Бесконечно рад.

— Правда?

Он пожимает плечами.

Евгения пристально смотрит на него.

— Значит, будете рады. А почему у вас такая грустная улыбка?

— Почему? — Аввакум некоторое время молчит. — Потому что к моей радости всегда примешивается грусть. Она грустна, как… — Он распахивает пальто. — Как этот цветок, например.

Женщина делает шаг назад, смотрит на него расширенными глазами. Под пальто у него приколота белая хризантема.

— Ну, довольно сентиментальностей, довольно игры, — говорит Аввакум, беря Евгению под руку. — Присядем на скамейку и поговорим, как влюблённые. Вы принесли документы?

Евгения кивает:

— Принесла.

— Я должен вас предупредить, — тихо начинает Аввакум, обняв её за плечи: — Вокруг вас сжимается кольцо подозрения, и вы должны принять серьёзные меры: во-первых, чтобы не попасть в какую-нибудь ловушку, и, во-вторых, чтобы в будущем не допускать таких грубых ошибок, которые вы допустили в последнее время.

Предполагаю, что в ближайшие дни Госбезопасность постарается установить, действительно ли кадровый капитан Иван Марков Иванов без вести пропал в боях у Балатона или же в настоящее время находится в Западном Берлине, где под чужим именем работает в одном торговом предприятии, в сущности, являющемся филиалом разведывательного центра. Вы должны знать, моя милая, что наша Госбезопасность все же имеет возможность проверить некоторые вещи.

Так, например, вчера она арестовала некоего Спаса Дойчинова Койнова, когда он выходил из какой-то дачи неподалёку от станции Костенец… Вам холодно? Почему вы дрожите? Прижмитесь ко мне. Вот так. Этот Спас Дойчинов работает заведующим рестораном в районе предпоследней остановки перед центральным пловдивским вокзалом. Вполне возможно, что этот человек держал связь с вашим отцом, был его агентом. Впрочем, это мои предположения: я работаю по совсем другой линии, которая лишь в данном случае пересеклась в силу внезапно возникшей необходимости с вашей.

Теперь — насчёт ошибок. Их очень много, и я перечислю лишь главнейшие. Начнём с перчаток. Где ваши перчатки?

— Потеряла, — шепчет Евгения.

— Вы говорите, что потеряли. Будь по-вашему. Но когда такой человек, как вы, подкачивает камеру, он ни в коем случае не должен это делать без перчаток. Ручка насоса всегда оставляет следы на нежных ладонях. В тот вечер, когда Леонид Бошнаков гадал вам по руке, я заметил следы ручки насоса на вашей ладони.

Собственной машины у вас нет. Но раз вам пришлось накачивать камеру, то, разумеется, это была чужая машина. Если бы это случилось где-нибудь на софийской улице, наверняка бы нашёлся услужливый кавалер, который избавил бы вас от необходимости самой заниматься этим нелёгким делом. Следовательно, вы ехали в чужой машине по шоссе, где не было услужливых кавалеров.

Но зачем вам угонять чужой автомобиль, когда обычно вы ездите в Пловдив поездом? Чем была вызвана эта необходимость?

Вот видите, как две небольшие опухоли на ваших ладонях могут подвести вас под пулю! Прав я или нет?

— Увы…

— Дальше. С помощью отмычки вы отпираете гараж Леонида Бошнакова, угоняете его машину и оставляете её вблизи от Подуянского вокзала. Это происходит, скажем, около полудня. Потом вы отправляетесь в дом инженера, поднимаетесь в обуви а-ля Крыстанов в необитаемую комнату на втором этаже. Оттуда засекаете приход племянницы Дянкова и, когда по вашим расчётам дядя с племянницей обедают в кухне, сбегаете по чёрной лестнице, проникаете через гостиную в кабинет хозяина и подменяете пузырёк с кардиозолом. Возвращаетесь обратно в пустую комнату, ждёте до двух часов, прячете камуфляжную обувь в вашу дорожную сумку, надеваете свою собственную и через парадный подъезд входите в квартиру инженера.

До сих пор все обдумано и придумано чудесно. У вас есть булавка Крыстанова, которую вы взяли, забравшись с помощью подобранного ключа к нему в квартиру, есть и такая же обувь, как у него, — вообще, вы приняли все меры для того, чтобы припаять ему убийство, тем более, что по стечению многих обстоятельств его непременно будут подозревать как «возможного» убийцу.

Затем вы садитесь в поезд на Центральном вокзале, но в Подуяне сходите и в машине Бошнакова возвращаетесь на улицу Обориште. Машину оставляете поблизости, за углом, а сами, опять-таки в «крыстановских» ботинках, поднимаетесь в кабинет инженера, кладёте булавку возле его трупа, забираете чертежи и обрываете шнур телефона. Однако, уже уходя, вдруг слышит е на лестнице чьи-то тревожные шаги и с перепугу взбегаете на чердак.

И тут вы совершаете свою вторую большую ошибку. Вместе того, чтобы немедленно спрятаться в тайнике, дожидаетесь появления милиционера, в паническом ужасе стреляете в него и лишь тогда спохватываетесь, что нужно воспользоваться тайником. Роковая ошибка, не правда ли?

— Я не помнила себя от страха… Продолжайте!

— Оттуда вы мчитесь в Костенец, останавливаетесь — из-за камеры — возле фабрики и совершаете новую ошибку. Ну разве останавливаются на месте, посыпанном известью?

— Нельзя останавливаться в таком месте. Смешно останавливаться в подобном месте… Обнимите меня, обнимите покрепче… Умираю от холода!

— Дальше!

— Дальше, — перебивает она, — я забываю в машине перчатки, я замарываю в извести свою обувь, я оставляю следы извести на лестнице, на ковре, когда попадаю на дачу… Дальше — доезжаю до известного вам ресторана, машину прячу во дворе и дожидаюсь поезда… Дальше — схожу, сажусь в машину и к рассвету возвращаюсь в Софию… Довольно с вас?

— Как будто.

Пауза. Она прижимает руку ко рту, стискивает зубами кольцо с мерцающим бледно-розовым топазом. И, прильнув к Аввакуму, кладёт голову ему на плечо.

— Какой снег! — шепчет она. Аввакум молчит.

— Ты презираешь меня за тот вечер?

— Нет.

Она жмётся к нему, конвульсивно вздрагивает.

— Ты не забудешь.. «Маленькую ночную музыку»?

— Всегда буду любить её, — говорит Аввакум.

— Благодарю. Перчатки сохрани на память.

— Они вещественное доказательство, милая.

Тело его напрягается, как натянутая до предела струна. Он похож на окаменелого человека. Или на человека, у которого нет сердца.

Ждёт — секунду, другую. Слышит её хриплое дыхание, но спокойно отсчитывает — секунда, две, три…

Какой снег, какой снег!

Она обмякает, освобождая его плечо. Пора. Аввакум поднимает правую руку. Сквозь пелену снега бежит капитан Петров, бегут двое сержантов. Резкий свисток. Автомобильные фары, словно золотые пики, пронзают белую мглу.

— Отвезите её прямо в больницу, — тихо говорит Аввакум. Кто-то забирает записывающий прибор, кто-то торопливо что-то укладывает.

Потом наступает тишина.

«Какой снег, какой снег! — думает Аввакум. Желтокрылая бабочка садится на цветущий розовый куст. Синяя птица летит в зеленоватом мареве. Это „Маленькая ночная музыка“. Краткий сон.