* * *

Вечером под тарахтение движка Сергей пытался разобрать шрифт в единственной книге, захваченной с собой. Звук мотора то и дело замирал, а потом движок с подвыванием вновь набирал обороты, словно тащил по ухабам тяжелый грузовик. Лампочка над головой Сергея в такт этим звукам то наливалась белым светом, то едва мерцала. С досадой отшвырнув книгу, он, не раздеваясь, шлепнулся на постель, но в комнате было холодно. И сон все не приходил. «Надо бы истопить печь, – лениво подумал он, – спать еще рано». И тут вспомнил, что во время приема станции обнаружил одну любопытную вещь – 16-млм проектор и несколько коробок с пленками. Он вскочил, долго искал ключи от кладовки, переданные ему Строковым, и наконец добрался до проектора.

Проектор заработал далеко не сразу, сначала пришлось регулировать с помощью Хабиба проклятый движок, но, услышав про возможное кино, он охотно взялся ему помогать. Наконец движок заработал нормально, и тогда обнаружилось, что в проекторе перегорела лампа. Тут же, в коробке, оказалась запасная, но почему-то никто не догадался ее заменить, и, когда проектор заработал, Быстров почувствовал даже некоторую гордость. Он рассчитывал, что фильм поможет ему как-то сблизиться со всеми, но этого не случилось. Строков вообще отказался прийти, сославшись на то, что все фильмы видел по нескольку раз. Хакимов дежурил. Саида каждые пятнадцать минут убегала к рации и после очередной передачи так и не вернулась. Один Хабиб смотрел фильм сосредоточенно, не отрываясь, с окаменевшим от напряжения лицом. Быстрову надоело выступать в роли киномеханика. Попытка одним махом завоевать расположение сотрудников станции не удалась. Старая, много раз виденная лента ничего, кроме скуки, не вызвала, но из-за Хабиба пришлось докрутить фильм до конца.

Уже лежа в постели, он еще раз наметил все предстоящие на завтра дела. В первый день своего руководства станцией. Программа получилась довольно обширная. На станции предстояло многое менять. Перестраивать работу метеонаблюдателя, расписание передач. Провести инвентаризацию оборудования и заменить старое. Правда, пока его менять не на что, но, в конце концов, пусть только попробует Попов не удовлетворить его первую заявку.

Сергей наметил встать пораньше, часов в семь утра, но проспал. Утром здесь спалось особенно крепко. Когда проснулся, на станции было тихо. Он с удивлением обнаружил, что все занимаются своими делами как ни в чем не бывало, словно станция вполне могла обойтись без его участия. Строкова нигде не было. Хакимов после ночного дежурства спал. Хабиб ремонтировал машину. А Саида, как обычно, уже сидела у рации. Непонятно, когда она вообще спит с таким расписанием.

Быстров несколько раз прошелся по всем комнатам, толком не зная, с чего начать свою деятельность в роли начальника. Может, устроить общее собрание сотрудников? Он понимал: здесь это будет выглядеть совсем глупо. Найти бы себе какое-нибудь необходимое, срочное дело, чтобы сразу на конкретном примере доказать им всем, на что он способен, но такого дела, как назло, не находилось. Почувствовав сильный голод, он вспомнил, что еще не завтракал, и отправился на веранду. На плите стоял остывший суп. На этот раз они его не ждали с завтраком.

Едва сел за стол, как во дворе показался Строков. Он спускался по тропинке сверху, шел согнувшись под весом большой треноги и ящика с теодолитом.

«Черт знает что! Зачем он сам ходит на лавиносбор? Это работа наблюдателя, и потом акт, кажется, вчера подписали, так что ему нужно?!» Сергей раздражался все больше оттого, что чувствовал себя виноватым перед Строковым, словно должен был сдать ему экзамен на должность и провалился на первом заходе.

«А, впрочем, пусть себе ходит. Что я нервничаю из-за каждого пустяка? Может, ему скучно ждать телеграмму, вот и ходит».

Сергей с отвращением глотал холодный суп и вспоминал, как они с Наташей ходили отмечать его премию в «Веснянке». Лазат подали румяный, с хрустящей корочкой, но не пережаренный, сочный. Пили красное вино. Помнится, он заказал сразу две бутылки, и Наташа не возражала. Это потом уж она стала возражать и перечить на каждом шагу… Нелепо все получается. Почему-то у него всегда все поворачивается изнанкой. С Наташей их отношения должны были сложиться иначе. Сейчас она была бы здесь и подавала не этот остывший суп, а что-нибудь вкусное. Или его диссертация… Между прочим, он ехал сюда и для того, чтобы собрать материал. Надо хоть план работы составить. Можно и завтра. Куда он денется, план? И потом, работать вполне можно без плана, по наитию, был бы материал. Он встал и совсем уж было ушел, но, обернувшись с порога, подумал, что оставлять посуду не-прибранной не стоит, здесь нет официантки. Вернулся и неуклюже вымыл за собой тарелки. Не хотелось, чтобы Саида с первых дней подумала о нем плохо. Надо попробовать наладить хорошие отношения хотя бы с этой девчонкой.

Сергей прошелся по двору, надеясь, что Саида заметит его из радиорубки и под каким-нибудь предлогом выйдет. Но из этого тоже ничего не получилось. Он вернулся в камералку и часа полтора внимательно изучал расчеты Строкова. Делал он это скорее от скуки, а заодно прикидывал, нельзя ли данные использовать в своей работе о цикличности годовых колебаний температуры в республике. И здесь не повезло. Результаты не сошлись с его наблюдениями в других районах. Тогда он взял бланк и набросал радиограмму Попову. Что-то совсем незначительное о том, что приехал, принял станцию. Это и так ясно, можно было не загружать эфир. Зато теперь у него появился благовидный предлог лишний раз побывать в радиорубке. Он туда уже заглядывал утром, но Саида так старательно выводила свои точки и тире, что даже головы не подняла от рации.

В радиорубке было теплее, чем в остальных помещениях, и, наверное, поэтому огромный пушистый кот избрал ее своей резиденцией. А может, ему тоже не хватало женской ласки. Быстров погладил кота, потом аккуратно протиснулся в узкое пространство между рацией и койкой, сел рядом с радисткой.

– Вот эту радиограмму отправьте, пожалуйста, вне очереди.

– Хорошо. Сейчас закончу сводку, получу подтверждение и тогда…

Она снова склонилась над ключом. Наконец длинная россыпь точек и тире прервалась, девушка усталым жестом откинула со лба прядь волос.

– Устали?

– Слишком сложный участок. Кроме обычных сводок приходится все время дублировать данные для Аэрофлота. Над нами проходит их трасса.

– Не нравится здесь?

– Да нет, здесь неплохо, только работы много.

– Я подумаю, как вам лучше составить график, чтобы перерывы в работе увеличились.

– Хорошо бы, только Павел Степанович уже пробовал. Ничего у него не вышло. Аэрофлот не согласился.

– У меня согласится.

Она улыбнулась, ловко подхватила его листочек, положила перед собой. Вновь застучал ключ, закачались стрелки приборов, понеслись в эфир пустые, ничего не значащие слова.

– Вот и все.

– Теперь у вас перерыв?

– Да, на полчаса.

– Негусто… А кроме передач чем вы тут занимаетесь, ну вечером, например?

– Буду готовить ужин, снимать показания приборов, я ведь еще и наблюдатель на полставки… А там и следующую сводку шифровать пора.

– Что ж, у вас для себя и времени не остается?

– А куда его здесь девать, свободное время?

– Ну, не знаю… В кино могли бы съездить, на танцы.

– Это в наш кишлак-то на танцы? – Она засмеялась.

– Зачем в кишлак, в райцентр можно.

– Кто ж меня туда повезет?

– Это можно организовать, машина все равно без дела стоит. Мобилизуем ее для культурного отдыха.

– Так вас Мансур и послушает. Он у нас знаете какой самолюбивый? Путевой лист читает три раза, прежде чем за руль садится.

Теперь уже улыбнулся Быстров и незаметным, почти неощутимым движением перенес руку со спинки кровати на спинку стула, позади Саиды. Девушка вздрогнула, когда он коснулся ее плеча, но ничего не сказала. Однако с него и этого было достаточно. Он понял, что не стоит форсировать события. Все же не удержался и спросил:

– А почему вы мне улыбнулись вчера с веранды, помните?

– Может, вовсе я не вам, может, я сама себе улыбаюсь?

– Бывает, – скучным голосом сказал Сергей, теряя интерес к разговору. – Кот у вас красивый.

Он встал, погладил кота. Саида, очевидно почувствовав перемену в его настроении, вновь склонилась над рацией.

Во дворе по-прежнему было пусто. Под ногами на снежных корках тут и там сверкали ослепительные солнечные зайчики. Казалось, солнечный свет заменил здесь самый воздух. Он пропитал вокруг каждую былинку, каждый камень. Сергей хотел вернуться за очками, но глаза постепенно привыкли к радужному сверканию, и в конце концов ему стало жаль с ним расставаться. В стороне, под навесом, стояла машина. Мансур, как и все водители, копался в моторе. Сергей был убежден, что в большинстве случаев они делают это для отвода глаз, просто чтобы не работать, поэтому он спросил довольно сурово:

– У вас что, профилактика?

– Какая профилактика?

– Машина в порядке?

– Конечно, в порядке.

– Ну, тогда поехали.

– Куда поедем?

– А вы заводите, я вам по дороге скажу! Водитель молча сел в кабину, и Сергей, довольный этой маленькой победой, уселся рядом.

Газик понесся вниз, прыгая на поворотах так, что приходилось держаться обеими руками. Но Сергей всегда любил быструю езду, поэтому не возражал. После очередного поворота впереди показалась фигура одиноко бредущего человека, и почти сразу по неизменной шляпе Сергей узнал Строкова. Как только они поравнялись, водитель притормозил. Услышав звук автомобильного мотора, Строков не обернулся. Он подтянулся и даже, кажется, перешел на строевой шаг. Сергей открыл дверцу, предложил ему сиденье рядом с водителем. После вчерашнего подписания акта он все никак не мог освободиться от неприятного чувства вины перед этим человеком, хотя и старался убедить себя, что он его просто жалеет.

– Садитесь, Павел Степанович!

– Мне в район.

– Мы тоже в район, садитесь!

– Я иду по своим личным делам. Не привык для этого пользоваться государственной машиной. Извините.

Не оглядываясь и не обращая на них больше внимания, Строков пошел дальше. Несколько секунд Сергей оторопело смотрел ему вслед.

– По-моему, он все-таки ненормальный. Поехали. Водитель не проронил ни слова, никак не высказал свое отношение к происходящему. Но Сергей чувствовал в его молчании неодобрение, хотя и не понимал, в чем дело. Вроде бы он все сделал как надо. Машина еще раз догнала Строкова. Хабиб старательно притормозил и взял круто влево, так что они проскребли бортом по каменной стенке. И все же клубы желтоватой пыли скрыли Строкова, одетого в парадный костюм, старательно вычищенный для этого выхода в город. Еще один, два поворота, и его уже не было видно. Затеяв эту поездку, Сергей собирался просто развеяться: осмотреть райцентр, зайти в библиотеку, в магазин. Но теперь, после встречи со Строковым, он подумал, что правильней будет посетить вначале районный архив. Там могли сохраниться данные старых метеосводок, их можно будет использовать для диссертации.

На самом деле причина, по которой ему понадобились старые сводки, была другой. Так уж получилось, что Строков постепенно и как будто незаметно все больше занимал его мысли. Раздражал, вызывал чувство постоянного протеста, несогласия. Вот и сейчас ему хотелось еще раз убедить себя в том, что цикличность бурных паводков, старательно высчитанная им по годам, выведенная из собственных наблюдений, не будет согласовываться с архивными данными.

Запахи во всех архивах похожи друг на друга. Всегда пахнет здесь старой бумагой, крысиным пометом и еще чем-то едва уловимым, противным, вызывающим невольную тоску и желание выбраться отсюда на свежий воздух. А ведь есть люди, проводящие в подобных учреждениях большую часть своей жизни. Правда, это не относилось к местному архивариусу. Он дал Сергею ключи и даже не захотел проводить до входа. «Вот теперь и ищи, попробуй тут разберись, хорошо хоть, опись имеется».

В конце концов он нашел нужную папку и вышел с ней на крыльцо.

В маленьком глинобитном сарае, в котором помещался архив, освещение не было предусмотрено. Папка оказалась настолько интересной, что Быстров, пристроившись на скамеечке, достал блокнот и сигареты. Но едва чиркнул спичкой, как тут же появился старик, не пожелавший пройти с ним в архив, и молча показал на большой красный щит с надписью: «Курить строго воспрещено». Пришлось погасить сигарету.

Через час он закончил работу, положил папку на место и собрался уходить, но во двор въехала машина, полный человек в тюбетейке и в зеленом френче, которые носит местное начальство как форму, хотя мода на нее миновала уже лет двадцать назад, направился к нему.

– Мне тут сообщили, что новый начальник нашей метеостанции уже работает в архиве. Что же сначала ко мне не заехали?

– Да вот как раз собирался. Быстро у вас беспроволочный телеграф работает.

– Поселок маленький. Все всё знают. Я уже чай приготовил, ждал. Нехорошо. Сначала ко мне нужно было заехать.

– Неужто Строков вам не надоел?

– Так я и хотел насчет Строкова… Он у меня недавно опять чуть дверь не сломал, врывался. Некультурный человек! Когда вы его отправите?

– Куда мне его отправлять? Станцию он сдал, а выгнать его никто не имеет права.

– Ну, если он не успокоится, найдем на него управу, так и передайте.

– А что он, собственно, хотел?

– Да все то же! Поселок ему надо спасать! Спать он, видите ли, не может! Говорю: «К доктору сходи, если спать не можешь!» Так он кричать на меня начал, графин хотел разбить. Кстати, что там с этой лавиной? Вы на месте проверили? Можете дать письменное заключение?

И по этой последней фразе, по тому, как хитро прищурился маленький круглый человечек, беспрерывно обтирающий потное лицо цветастой тряпкой, Быстров понял, что он не так прост, как показалось с первого взгляда.

– Управление дало вам свое заключение, – сухо ответил он.

– Так то управление, а меня ваше личное мнение интересует.

– В письменной форме?

– В письменной оно всегда лучше, надежней. – Бабуров улыбнулся, словно признавая, что в лице Быстрова нашел достойного противника. – Но можно, конечно, и в устной.

– Ну, если в устной, то в двух словах. Я сегодня нашел в вашем архиве новые данные. Такое же количество осадков, как в этом году, уже было, и неоднократно, в тридцатом, например…

Быстров достал блокнот.

– Вы мне проще скажите. Я в ваших осадках плохо разбираюсь.

– Осадки у всех общие – и у нас, и у вас.

– Ну это как сказать, на полях одни, в сводках другие…

Быстров спрятал блокнот и закончил совсем холодно: —. Лавины прямо зависят от осадков. Проще говоря, раз их не было в предыдущие годы, значит, и в этом не будет. Можете спать спокойно.

– Ну вот это другой разговор! Вот за это спасибо! Вы бы все же написали, что вам стоит… Официальное ваше заключение очень мне пригодится, а то у нас появились паникеры, кое-кого ваш Строков напустил на меня. Из Министерства просвещения звонили…

– Знаю. Нам они тоже писали. Хорошо. Я дам вам официальное заключение.

«Странно все же, – подумал Сергей, – почему Строков выбрал именно Министерство просвещения, а не Морфлот, например?»

На краю поселка в большом зеленом саду расположилось большоездание школы.

Раз в неделю, регулярно по субботам, в холод и зной Строков приходил сюда. Вот и сейчас его нелепая фигура появилась на окраине поселка. Он перешел подвесной мостик, остановился у арыка и для чего-то поправил камень, может, ему не понравилось, как он лежал.

Что-то его заинтересовало, он долго рассматривал камень, долбил его о забор и осколок спрятал в карман. Только после этого направился к школе. Оттуда ему навстречу уже бежала шумная ватага ребятишек.

– Павел Степанович пришел! Здравствуйте, Павел Степанович! Нас на экскурсию хотели вести, но мы сказали, что у нас занятия в вашем кружке, и нас отпустили! – торопливо докладывал прибежавший первым мальчишка.

Они уселись под большим карагачем. В поселке, расположенном на две тысячи метров ниже метеостанции, весна давно вступила в полную силу. Там и тут пестрели цветы, их никто не сажал в этом саду. Сажали деревья. «Но уж такая земля здесь. Дай ей только капельку влаги», – подумал Строков.

Над головой шумела молодая, пахнущая смолой листва. Через дорогу доносился крик перепелки, и непонятно было, откуда она кричит, то ли с поля, то ли из соседней чайханы, в которой исполняла роль зазывалы, а иногда даже заменяла приемник, когда чайханщик догадывался заткнуть его металлическую глотку.

Ребята расположились тесным кружком, придвинулись поближе, чувствовалось по их горящим глазам, как им трудно сидеть вот так неподвижно и молча, но они терпеливо ждали, ни один не перебивал его мыслей, не торопил с началом. Однако дольше нельзя злоупотреблять их терпением. Строков откашлялся и начал:

– Метеорология – это наука о бурях и циклонах. О морских ураганах и солнечных днях. Вот тут арык течет. Думаете, он просто так течет? Ничего подобного. Его теперь тоже по нашим сводкам включают.

Услышав их смех, он, сам того не замечая, перешел на возвышенный слог:

– Метеоролог – это часовой, который сторожит бури и дожди. Не позволяет им бесконтрольно хозяйничать на нашей земле. У нас на станции…

– Павел Степанович! – перебил его мальчишка в длинном не по росту халате, перешитом на вырост со старшего брата. – Вы обещали повести нас к себе на станцию в следующую субботу!

– Я не забыл. Но теперь там новый начальник. Надо получить у него разрешение.

– А вы… вы, значит, там больше не работаете? Мне папа говорил, что не работаете…

Этот вопрос испортил ему настроение до самого конца занятий.

Поздно вечером, оставшись один, Строков медленно шел по проселку. Казалось, за несколько часов он сильно постарел. Исчезло оживление, с которым вел занятия своего кружка, разговаривал с детьми, спорил, объяснял… Походка выглядела развинченной и усталой.

Проходя мимо здания кафе, он на секунду совершенно машинально задержался у стеклянных дверей, за которыми круговоротом шла своя, далекая от него жизнь.

Одна из танцующих пар пронеслась рядом с дверью. Оба были молоды. Танцевали легко и красиво.

Вдруг в партнере незнакомой девушки Строков с удивлением узнал Быстрова. Секунду он рассматривал его, словно хотел увидеть в этом человеке что-то новое, неизвестное ему раньше, и думал о том, что Быстров еще просто мальчишка, недалеко ушедший от тех, с кем он спорил сегодня в школьном саду, и ему стало жаль, что не нашел способа перебраться через непонимание, оскорбленное самолюбие, взаимные обиды. Ему было очень нужно сделать из этого человека друга – а он не сумел.

Вздохнув, Строков пошел дальше, тихо бормоча:

– На почту бы не забыть зайти, а то закроют. Поздно уже…

Телеграмма для Строкова пришла на станцию после обеда. Саида, даже не закончив приема, бросила наушники и побежала его искать. Еще бы, такая радость! Телеграмма от сына, зовет приехать. Но Строкова нигде не было. С каждым днем все больше старался он сделать свое присутствие на станции не таким заметным.

Зато Быстров воспринял телеграмму с откровенным удовольствием:

– Ну наконец-то! Оставьте у него на кровати. Придет – сразу прочитает.

Когда Саида возвращалась из комнаты Строкова, Сергей поджидал ее около радиорубки.

– Хотите прогуляться? Следующий сеанс у вас через два часа, а погода смотрите какая, весна и до нас начинает добираться.

Саида задумалась. Отказаться неудобно. Быстров сдержал слово, улучшил ее расписание. И, кроме того, ей льстило его внимание. «А если Мансур узнает?… Правда, он спит после ночного дежурства… – успокоила она себя. – Да и не уйдут они далеко за два часа…»

На южной стороне склона снег уже стаял полностью. Появились первые зеленые ростки. Сергей сказал, что ему хочется вблизи посмотреть на колонию сурков, вылезших после зимней спячки полакомиться первой травкой. Сурки жили в лощине рядом с живописным обломком скалы, чем-то похожим на отдыхающего верблюда.

Когда до колонии осталось метров сто, раздался предупредительный свист сторожа, и все зверьки исчезли в норах.

– Я же вам говорила, они очень умные. У нас жил сурчонок на станции, пока не подрос, потом я его отпустила. Посторонних освистывал и сразу же прятался, а нас, наверно, считал за своих, из одной стаи. Теперь придется ждать не меньше получаса, пока они вновь покажутся. Может, выйдут, если тихо сидеть, уж очень любопытные звери.

– Ну что же, посидим, – сказал Сергей. – Так даже лучше, когда сидишь тихо. Слышно, как тает снег.

Они выбрали место посуше. Сергей подстелил куртку, но все равно уже через десять минут Саида замерзла, и вполне естественно получилось, когда он ее обнял. Стало теплее. Ей нравилось, что он не пытался целоваться. Тихо сидел рядом и слушал, «как тает снег», будто это можно было услышать. «Странный человек, городской, совершенно непохожий на всех, кого я знаю. Даже на Павла Степановича».

Незаметно летело время. Так они и просидели не шевелясь, прижавшись друг к другу, наверно, минут сорок, а может, больше. Над скалой кружились памирские галки, выискивали что-нибудь съестное. Всегда они слетаются, если видят человека… Вдруг ей показалось на дальнем гребне, скрывающем станцию, какое-то движение. Солнце било в глаза, и ничего нельзя было толком рассмотреть. Ей стало тревожно. Высвободила руку, взглянула на часы и поняла, что обратно придется идти чуть ли не бегом, иначе пропустит передачу.

* * *

Долгие годы, проведенные в обществе Хакимова, научили Строкова понимать его без слов. Иногда за весь день Хакимов вообще не раскрывал рта. Но стоило ему положить на стол карандаш или нажать на него сильнее обычного и стирать потом слишком толстую линию, и Строков легко угадывал его настроение. Знал, что, скорее всего, опять из-за какого-нибудь пустяка поссорился он с Саидой.

Сегодня, едва Хакимов вошел в камералку, Строков по его тяжелому дыханию, по тому, как заскрипел стул под грузным, безвольно расслабившимся телом, по тому, что молчание было что-то уж слишком долгим даже для Хакимова, понял, что случилось нечто необыкновенное. И, как всегда, не стал задавать вопросов. Знал, как только Хакимов отойдет, сам в двух-трех словах нарисует точную картину того, что произошло.

Минут пятнадцать Строков, не отрываясь, продолжал работу над погодным графиком. Как-то так само собой получилось, что он все еще выполнял привычную ежедневную работу, словно бы и не было никакого увольнения, передачи станции. Он понимал, долго так продолжаться не может. Рано или поздно новый начальник возмутится подменой его в делах, но пока все шло своим чередом.

«Человек осваивается, привыкает к новым людям, к новой обстановке. Несправедливо было бы взвалить на него сразу всю работу по станции», – думал Строков. Он так увлекся расчетами скорости восточного циклона, что на минуту забыл о Хакимове, и вдруг услышал его сдавленный, словно перехваченный спазмой голос:

– Новый-то с Саидой гуляет…

– Этого не может быть! Это тебе от глупости, от ревности показалось!

Но Хакимов мрачно молчал, и тогда Строков, отложив карандаш, подошел к нему.

– Ты вот что, садись работать. Мы с тобой обдумаем, что нужно сделать. Это у них несерьезно. Не может быть серьезно. Саида просто глупая девчонка. И ты сам виноват в том, что до сих пор не определил свои с ней взаимоотношения. Чего ты ждешь? Почему не женишься?

Он долго его успокаивал и убеждал, понимая, что Хакимов находится на той самой грани, когда человек способен на любую глупость. Наконец ему удалось засадить Хакимова чертить график. Диктуя уже готовые цифры своих расчетов, Строков видел, как Хакимов постепенно увлекался привычной работой. Но именно в этот неподходящий момент в комнату вошел Быстров. Хакимов весь напрягся, и карандаш сразу же поехал в сторону, разбрасывая по карте крошево раздавленного грифеля. А Строков ничего не мог сделать, понимая, что в этой ситуации каждое сказанное слово лишь подольет масла в огонь. Быстров, словно кто толкал его под руку, совсем уж некстати подошел к карте и ткнул пальцем в неровную линию, только что проведенную Хакимовым.

– А это у вас что?

– Восточный циклон, – сразу же ответил Строков, опережая Хакимова.

– Почему вы тянете абсциссу на таком большом расстоянии? Какая у него скорость? – не унимался Быстров.

– Послушайте, вы мешаете нам работать! – выдавил из себя Строков, понимая, что эта его грубость не может остаться без ответа, и принимая весь удар на себя.

– Как вы сказали? – опешил Быстров. – Это я мешаю вам работать?!

– Слушай, начальник, шел бы ты отсюда, а?!

Хакимов ударом ноги отшвырнул стул и встал напротив Быстрова, сжимая кулаки. Строков тоже вскочил и понял: он не успеет вмешаться. Но что-то остановило Хакимова. Может быть, откровенное изумление в глазах Быстрова, не страх, а именно изумление ничего не понимающего человека. Хакимов отбросил в сторону обломки раздавленного карандаша и вышел, хлопнув дверью.

В минуты потрясений человеку свойственно искать поддержку у находящихся рядом. Быстров словно забыл все, что отделяло его от Строкова. Сейчас он оказался совершенно беспомощен, безоружен перед ним, и Строков это понял.

– За что он меня так?

– Уехать бы вам надо…

– Как уехать?

– Совсем уехать. Не сможете вы здесь жить.

– А что, здесь выживают только такие, как Хакимов? – И тут же, преодолевая оскорбленное самолюбие, снова повторил свой первый вопрос: – За что он меня все-таки?

– Любит он ее.

– Кого?

– Да что вы слепой, что ли?! Что вы за человек? Как вы можете ничего не видеть? Какое право имеете играть людьми, их чувствами? Нашли с кем пошутить, с этой девочкой! Конечно, что она против вас?

– Ну, я готов признать, что с Саидой было лишнее. Да, собственно говоря, ничего и не было! Подумаешь, посидели вместе, она же не его собственность. Но все равно я готов извиниться перед ним, если нужно.

– «Если нужно»! Разве ему станет легче от ваших извинений? Как он сможет уважать вас? Работать с вами? Начальник станции – не должность. Здесь это звание, если хотите! Его заслужить надо.

– Я этой должности не искал!

– Конечно, не искали! Это я понимаю. В городе спокойней и легче. Вот и уезжайте.

– Я теперь отвечаю за станцию.

– Да ни за что вы еще не отвечаете! Подумаешь, приказ. Ну, выговор объявят, дрянь все это. Зато вернетесь к привычной для себя жизни. А здесь… Боюсь, что здесь вы потеряете веру в себя, наломаете дров, из-за которых выговором не отделаешься. Послушайте меня, старика. Я не из-за себя это вам говорю, я все равно уеду, а на ваше место пришлют нового человека… Может быть, более подходящего.

Сергей достал сигарету, размял ее между пальцев и испытующе посмотрел на Строкова, словно хотел прочитать на его лице еще какие-то недосказанные слова, за которыми сможет уловить хоть намек на то, что вся горькая правда, только что высказанная ему в лицо, имеет у Строкова свою, личную причину. Но такой причины или хоть намека на нее он, очевидно, не нашел. Отошел к окну, закурил сигарету и долго смотрел на ближнюю вершину, словно бы стоявшую во дворе станции, ставшую его принадлежностью, вещью.

– А знаете, я ведь не смогу вот так уехать. Так, как вы предлагаете. Что я буду про себя думать, после такого отъезда?

Строков отложил карандаш, снял и протер очки, как всегда делал в трудную минуту, для того чтобы выиграть время, собраться с мыслями. В нем гвоздем сидела одна главная мысль, которой не понимал и не знал Быстров. Как быть? Что делать дальше?… Он так надеялся на нового начальника. Ему нужен был сильный, уверенный человек, способный помочь, а не этот мальчишка, не понимающий иногда самого простого, самого очевидного.

Без очков лицо Строкова казалось беспомощным и каким-то отрешенным. Он взял карандаш, перечеркнул линию, проведенную Хакимовым на графике, и медленно сказал:

– Вам будет трудно.

Быстров не ответил. Что тут отвечать? Это он понял чуть ли не в первый день приезда. Маленький мирок станции сильно отличался от всего, с чем он сталкивался раньше. Люди какие-то особые попались? Да нет, обыкновенные люди. Но их словно тайна какая связывала, нечто, недоступное ему.

Может быть, высота или эта домашняя вершина во дворе делала их не похожими на остальных? Или это небо, лежащее на самых крышах и полыхающее по ночам огромными неправдоподобными звездами? Может быть, все вместе: эта тишина, огромность и прекрасность синего мира под ногами, каким его видят только птицы, – накладывали на них какой-то незримый отпечаток?