Иногда в очень тихие, ясные вечера, когда в воздухе нет дымки, закрывающей далекие вершины, здесь, на большой высоте, бывает видна тень Земли.

Она возникает всегда неожиданно на короткие мгновения перед самым восходом солнца и очень редко после заката. Кажется, что на сгустившуюся синь небосвода кто-то набрасывает огромный шатер, и почти сразу на границе темной полосы, разделившей небо, вспыхивают светлые пятнышки звезд.

Люди, живущие в низинах, незнакомы с этим явлением. Только космонавты да еще летчики в стратосфере могут видеть его постоянно.

Здесь же, на памирских высотах, тень Земли появляется от случая к случаю, и граница ее никогда не просматривается в виде четкого полукружия на горизонте, она почти всегда размыта, зачастую едва угадывается.

Каждый раз Строков, как мальчишка, запрокидывал голову и ждал, заранее загадывая: будет сегодня тень или нет? Бывали дни, когда расплывчатая полоса на небе походила на дымку тумана, и часто он сомневался, видел ли ее вообще. Зрение ли слабело с годами, или, может быть, воздух стал грязнее от работавших внизу заводов.

Но сегодня тень была особенно резкой. Черта, отделившая освещенное восходом небо от ночной его половины, стремительно надвинулась на Строкова и исчезла на западе. Он удовлетворенно вздохнул. Дни, когда появлялась тень, почему-то всегда получались удачнее других. И хотя подъем давался все труднее – Строков почувствовал себя уверенней.

Так уж получалось, что с каждым годом рюкзак, наполненный одним и тем же снаряжением, становился все тяжелее. Все чаще требовались остановки на знакомых до мелочей маршрутах. Он давно не заблуждался на собственный счет, умел оценить свои силы как бы со стороны и знал, что предел, когда нужно будет круто изменить всю жизнь, уже близок. Он перешел рубеж, за которым все чаще вспоминаются годы, пролетевшие так незаметно. Исподволь подкрадываются дни, когда наваливается внезапная, незнакомая раньше усталость или вдруг появляется боль, какая-то неопределенная, тупая: она словно кочует по всему телу, гнездится то там, то здесь…

Вообще-то он мог бы и не подниматься на этот водосбор еще раз. Пусть теперь ходят другие, помоложе. Но не давала ему покоя мысль о том, что может произойти ошибка, слишком дорогая ошибка.

Медленными экономными движениями он, кряхтя, взвалил на плечи рюкзак и не спеша полез дальше. Он давно уже не бегает, как в молодости, по этим седым от снега холодным склонам. Если смотреть на водосбор снизу, то подъем кажется просто невозможным. Но каждый шаг сам по себе не выглядит таким уж трудным. Нельзя смотреть вниз, вверх тоже лучше не смотреть. Только перед собой. Проверяя каждую точку опоры, поглубже вдавливая шипы ботинок в снег, шагать можно далеко не сразу. Сначала следует проверить, не подведет ли снег, достаточно ли он плотен, чтобы выдержать тяжесть человеческого тела. Стоит отвлечься, не рассчитать усилия, слишком резко поставить ногу – и тут же провалишься по пояс в раскисшую, пропитанную водой, снежную кашу…

Вода. В ней все дело. Слишком бурный паводок, слишком рано и энергично пришла в этом году весна. Конечно, аэрофотосъемка – хорошее дело, и в управлении правильно решили провести ее сразу после его отчета о состоянии снега в районе станции. Но только на фотографиях не видно, как он выглядит, этот снег, вблизи. Расчеты, сделанные заведующим отделом метеоуправления Быстровым, доказывали, что снежная масса сойдет вниз постепенно, частями, создаст на плато затор и спокойно растает, никому не причинив вреда. Хорошо, если так…

Все вроде бы правильно, а тревога не проходила. В конце концов, это его личное дело – еще раз все проверить. Хотя бы для собственного спокойствия.

Солнце поднялось высоко, когда он наконец добрался до перевала, до самого дальнего поста наблюдений. Снег лежал здесь мощным, причудливо изогнутым пластом. Снаружи его поверхность походила на складки кожи какого-то огромного животного.

Строков методично проверил отметки на всех рейках, занес в блокнот каждый сантиметр усадки. Данные его не обрадовали, потому что усадка была гораздо меньше, чем в расчетах Быстрова, а это означало, что снег все еще оставался достаточно рыхлым, достаточно неустойчивым и подвижным. Предстояло еще проверить сцепление в нижних слоях. От силы, с которой держались там сжатые снежинки друг за друга, зависело, как долго продержится здесь, на высоте, уже сформировавшееся лавинное тело. Чем дольше пролежит снег, тем станет плотнее, тем больше энергии затратит лавина на свое первоначальное движение и, может быть, действительно зацепится за нижнее плато, остановится на нем, как надеется Быстров, а может быть, и нет… Быстрое не был здесь ни разу. Неужели, сидя в кабинете, используя только данные съемки и его, Строкова, наблюдения, он может все предвидеть и с такой легкостью взять на себя ответственность за судьбы людей, живущих внизу, в долине?

Закончив работу, Строков долго сидел на краю шурфа, вырытого им саперной лопаткой в снежном теле. Нарезанные из глубины кубики слежавшегося, фирнового снега, пропитанные водой, разваливались легко, слишком легко. Процессы, идущие в глубинах снежного тела, казались Строкову слишком сложными для простых математических расчетов. Уравнения в конце концов можно было повернуть в разные стороны… Строков не любил математику за излишнюю категоричность и сейчас отчетливо осознал собственную беспомощность. После официального заключения Быстрова ему никого не удастся убедить в реальности смертельной опасности, притаившейся в этом снежном звере, таком далеком и безобидном снизу или из окна кабинета… Что же делать? Опять идти к Бабурову? Он был у него четыре раза. Но другого выхода нет, он председатель местного Совета, кому же, как не ему, отвечать за безопасность людей? Если случится несчастье, с него спросится в первую очередь.

Тропа, ведущая к поселку, петляла между зарослей арчи. Сразу за узким, подвешенным на канатах мостом открылся поселок. Строков на минуту остановился, снял шляпу и долго старательно чистил ее рукавом своего порыжевшего от горного солнца и уже изрядно потрепанного пальто. Не так уж часто выбирался он в поселок и не знал, как выглядит со стороны. Металлические пуговицы, начищенные перед визитом к начальству, предательски блестели на солнце, а длинные полы хлопали по голенищам сапог. Картину дополняла фетровая шляпа с обвисшими полями, так хорошо защищавшая от солнца и дождя в ежедневных маршрутах.

Поселок неожиданно придвинулся и обступил его со всех сторон. Ему хотелось придумать какие-то особенные, убедительные слова, но времени уже не было. Домик поссовета был теперь рядом. Переступив обшарпанный, со знакомыми выбоинами порог, он очутился в приемной и, стараясь не смотреть на секретаршу, молча повесил шляпу на трехрогую вешалку. Словно утверждая этим жестом свое окончательное прибытие, и лишь после этого, так и не повернувшись, скрипучим голосом спросил, не надеясь на положительный ответ:

– У себя?

– Совещание, – ответила секретарша подчеркнуто равнодушным тоном и отгородилась от Строкова папкой.

– Я так и думал. Подожду.

Строков вздохнул, достал платочек и, промокнув лысину этим затертым, но аккуратно выстиранным платочком, заметил, что шляпа висит несколько криво. Собственно, ничего неправильного в ее положении как будто не было, но Строкову хотелось, чтобы перед предстоящим важным разговором мелочи не отвлекали и не раздражали его. Он встал и изменил положение шляпы.

– Только что начали, – сообщила секретарша. Строков как будто не слышал. Он сидел, глядя в одну точку, не меняя даже позы. Другой бы на его месте прошелся, полистал газету, постарался как-то разрядить обстановку недоброжелательности. Но Строков ничего этого не делал. Он просто ждал. И, может быть, поэтому секретарше в его ожидании чудилось что-то бездушное, упорное и неотвратимое. Наверно, так ждут закаленные в кабинетных баталиях бюрократы.

Секретарша достала из стола сумочку и демонстративно, стараясь показать, что назойливость посетителя не принесет ему никакой пользы, начала выщипывать брови.

Строков смотрел, как ловко летают вниз и вверх длинные тонкие пальцы, и вспоминал пальцы женщины, которой давно уже не было с ним. Другой он найти не сумел, так и остался бобылем на старости лет.

– Вы напрасно ждете, – первой не выдержала это каменное молчание секретарша. – Как только кончат, Сабур Рахимович сразу же уедет. Его в райком вызвали.

– Ничего. Подожду. Его всегда куда-нибудь вызывают.

Секретарша пожала плечами и еще быстрее начала орудовать пинцетом. Она, конечно, не ожидала легкой победы, не ожидала, что после ее сообщения Строков встанет и уйдет, но все же надеялась, что хоть уверенности в его ожидании поубавится. Но этого не случилось. Строков даже не переменил позы. Наконец над дверью председателя звякнул звонок, и секретарша медленно, почти величественно удалилась, а когда она появилась вновь, не успев оставить за дверью своей улыбки, Строков сразу же почувствовал неладное.

– Не примет он вас сегодня.

– Сегодня примет. Я дождусь.

Строков вынул платок и снова промокнул лысину. Казалось, часы в приемной тикали все громче. Так можно было ждать только из мести. Но вот в глубине дома хлопнула дверь, Строков сразу же вскочил, сорвал с вешалки шляпу и, не попрощавшись, исчез.

На заднем дворе поссовета, перед самым домом, стоял газик председателя. Он стоял здесь уже давно, с утра, и от машины сильно пахло разогретым железом и маслом. Двор, словно выметенный раскаленным полуденным солнцем, молчал. Тихо так, что слышно было как журчит вода в арыке на противоположной стороне улицы. Из дверей поссовета появились водитель с Бабуровым. Несмотря на жару, френч на Сабурове был застегнут до самого верха. Яркая таджикская тюбетейка больше подошла бы к халату, а не к этому полувоенному френчу с большими накладными карманами.

– Куда сегодня? – спросил водитель.

– Заедем домой, пообедаем, потом видно будет. Они выехали со двора, так и не заметив третьего пассажира, съежившегося на заднем сиденье. Да и немудрено: мышиное пальто Строкова полностью слилось с пыльной обивкой сиденья. Но ему уже неловко стало ехать незваным пассажиром, он задвигался, тяжело задышал, и Бабуров удивленно обернулся.

– Сабур Рахимович! Вы простите, что я вас тут ждал… Очень нужно поговорить…

– Останови машину!

– Я все равно не выйду, пока вы меня не выслушаете!

Разгневанное выражение на лице Бабурова сменила смиренная, почти дружеская улыбка. Он понял, что проиграл, и многолетняя практика общения с неудобными людьми в сложных для него обстоятельствах мгновенно подсказала ему правильный выход.

– Дорогой Павел Степанович… – начал он мягко, почти покровительственно, и вдруг выкрикнул с неожиданной злостью: – Ведь ты был у меня на этой неделе пять раз! Пять! – и поднес к самому лицу Строкова свою пухлую ладошку с широко растопыренными пальцами.

Строков пробормотал что-то неразборчивое, но, осознав всю нелепость этой сцены, неожиданно для себя самого тоже перешел на крик:

– К кому еще я должен идти?! Вас для чего избирали? Вы здесь представитель советской власти!

– У тебя есть свое управление!

– Я писал в управление!

– Райком, наконец!

– В райкоме я тоже был! Все как будто сговорились!

Бабуров неожиданно воодушевился. Ему показалось, что Строков сам подсказал довод, способный убедить этого невыносимого человека, испортившего ему столько крови за последние две недели.

– Странно, да? Странно, что тебя никто не понимает? А может, не странно? Может, так оно и должно быть? Ну, представь на минуту, что ты ошибся. Сто раз я тебе говорил, что есть еще специалисты не глупее тебя, что все ты придумал, приснилось тебе, понимаешь? Нехороший сон приснился. Ну, проснись, дорогой Павел Степанович! Как легко тебе станет жить, когда проснешься. Да и мне тоже. Ну, пожалей ты меня наконец!

– Мне всех жалко… – тихо сказал Строков. – Люди живут и ничего не знают, мы с вами обязаны, и именно поэтому…

– Вот видишь! – с жаром подхватил Бабуров, не давая ему закончить. – Вот видишь, как хорошо, значит, ты меня пожалел, у меня сегодня трудный день, столько работы. Ну, пожалуйста, Павел Степанович, в другой раз, ладно? Мы с тобой еще раз все посмотрим, перечитаем все письма, а сегодня мне некогда, извини.

Понимая, что и на этот раз у него ничего не вышло, Строков не может сдержать удивительной для него самого и такой же нелепой, как весь этот разговор, ярости. Забыв, где находится, он резко вскочил, схватился за ушибленную голову и еще больше вышел из себя:

– Вы обязаны! Вот! Здесь я все приготовил! Все расчеты, наблюдения!

Он хотел вытащить из-за пазухи папку, но Бабуров проворно выскочил из машины, захлопнул дверцу и крикнул шоферу:

– Поезжай!

– Куда? – не понял тот.

– Куда хочешь, только подальше!

Машина круто дернулась с места, и председатель, оставшийся во дворе поссовета, скрылся в клубах пыли. Строков рванулся к дверце, долго и яростно дергал заклинившуюся ручку и наконец, поняв, что все уже бесполезно, обессиленно откинулся на сиденье.

– Нехорошо получается, Павел Степанович! – осторожно начал шофер Хабиб давно приготовленную речь. – Начальство уважать надо. Обязательно будут неприятности – вот увидите. Могут быть очень большие неприятности.

– У меня уже есть неприятности. Много неприятностей!

Строков видел, как за окном стремительно проносилась улица поселка, по которой он так долго шел сегодня утром. Невеселые мысли переполняли его. Все ему казалось серым, безжизненным, как этот раскаленный от солнца день, как эта пыльная, зажатая между дувалов дорога. Хабиб придержал машину и вежливо спросил, куда подбросить. В общем-то он сочувствовал этому человеку, который вот уже сколько дней донимал начальство не своим личным делом, а какой-то, пусть даже придуманной, общей бедой. Больше всего Хабиб уважал в людях настойчивость, умение не отступать от раз принятого направления движения.

– Давай на почту, – мрачно решил Строков. – Опять буду писать куда-нибудь. Может быть, в министерство. Почему бы и нет? Есть же здесь школа! Вот и напишу в Министерство просвещения. Пусть подумают, каково детям учиться, когда над головой у них висит лавина!

* * *

Бывает так, что один сам по себе незначительный случай порождает целую цепочку причин и следствий, которые вначале развиваются где-то в стороне, совершенно незаметны для основных участников, но потом, созрев, они вдруг обрушиваются на них целым шквалом событий.

Для Быстрова такое невидимое накопление событий началось с довольно банального вечера. Наташа предложила пойти в кафе, что-то ей приспичило отметить. Сергей терпеть не мог торжественных выходов в город. Должность у него ответственная, а город не такой уж большой, не хватало только ненужных разговоров. Да и само по себе посещение кафе ничего, кроме скуки, не обещало. Однако Наташа была на этот раз что-то уж слишком настойчива, он чувствовал в ее поведении замаскированную обиду и, чтобы избежать очередной ссоры, согласился.

У кафе не было названия, оно походило на сотни других безликих кафе, разбросанных по разным городам страны. Те же пластмассовые столики с железными ножками, та же буфетная стойка, с которой, подчиняясь велению времени, исчезли бутылки со знакомыми этикетками и вместо них появились фруктовые коктейли и соки. Сергея это нисколько не огорчило, скорей обрадовало. Скучная процедура официального празднества с неизвестной для него причиной обещала не затягиваться слишком долго. В кафе было много народу, очевидно, потому, что музыкальный автомат, обычно безмолвный, сегодня работал и извергал из своих металлических недр одну мелодию за другой.

Довольно долго пришлось ждать очереди у раздевалки, Сергей совсем уж было собрался уйти, несмотря на предстоящую ссору и на упорство Наташи, которая старалась даже не смотреть в его сторону, понимая, что его терпение на пределе. Но тут им неожиданно повезло, освободился угловой столик, и как раз подошла их очередь.

Они долго молчали. Сергей почему-то с облегчением подумал, что если после годичного знакомства с женщиной с трудом подбираешь тему для разговора, то это значит – конец их взаимоотношений уже близок. Наконец она сама заговорила о чем-то безразличном, не имеющем отношения ни к ним, ни к этому вечеру. Странное у нее образовалось настроение – с каким-то надрывом и несколько даже с философским оттенком, словно молодая женщина впервые осознала или почувствовала интуитивно, что сидят они вот так вдвоем, возможно, в последний раз…

– Как быстро все проходит…

– Что проходит? – не понял Сергей.

– Все. Увлечение. Любовь. Даже близость. Мелькают, словно картинки за окном бегущего поезда, лица людей, случайные, отложившиеся в памяти эпизоды, а поезд спешит, и некогда оглянуться, остановиться, подумать…

– Это оттого, что граница времени проходит рядом и все время нас подгоняет, торопит, – в тон ей с улыбкой подхватил Сергей.

– Какая граница?

– Граница между прошлым и будущим. Я даже стихи об этом знаю:

И на площадях полночных,

По углам высоких башен,

Часовые времени стоят…

Он хотел пошутить, разрядить обстановку, но шутки не получилось. Стихи прозвучали слишком многозначительно. А тут еще автомат, как назло, подавился очередной пластинкой. В кафе стало тихо, и случайные люди, собравшиеся здесь сегодня, все разом но какой-то внутренней, неведомой команде замолчали. Отложили вилки, опустили бокалы с недопитыми коктейлями, прислушались…

Головка адаптера с назойливым равномерным шумом пробегала по пустому диску. Может быть, подвернулся рычаг, подающий очередную пластинку, или что-то другое случилось там с этим автоматом… Казалось, где-то далеко и настойчиво, то чуть слышно, то приближаясь, стучит метроном.

– Чьи это стихи? – тихо одними губами спросила Наташа, и по тому, как загорелись ее глаза, он понял, что было правильным ощущение некоего глубокого смысла, запрятанного внутри этих строчек. Кто знает, может быть, сентиментальная чушь, над которой он теперь насмехался, имела все же для кого-то неведомое ему значение.

– Не помню, – усмехнулся он, – автор неизвестен. И сразу же автомат, словно дожидавшийся этих слов, откашлялся и выплюнул из своих недр очередную мелодию. В кафе все задвигались, шумно и облегченно заговорили. И только Сергей долго еще сидел молча, невидящими глазами уставившись в меню, словно прислушивался к затихающим шагам метронома, и старался понять: как же так получилось, что то, что казалось ему таким значительным и важным в юности, на первом курсе института, когда он сам сочинил эти строчки, незаметно потускнело и навсегда ушло из его жизни?

И потом, уже до самого конца затянувшегося, скучного вечера, он так и не сумел избавиться от чувства тоскливой и совершенно необъяснимой неудовлетворенности, оставшейся с ним даже на следующее утро, когда, насвистывая что-то нарочито бодрое, он открыл дверь своего кабинета.

Первое, что бросалось в глаза уже с порога, это груда папок на столе.

«Отчеты, расчеты. Кому они нужны?» – с досадой подумал Быстров. Он стремительно пересек кабинет и решительным движением отодвинул папки в угол стола. Несколько листов, словно протестуя, упало на пол. Подбирая разлетевшиеся бумаги и мельком проглядывая их, он с досадой отметил, что, кроме нового потока почти бессмысленных цифр, они ничего не содержат.

«Чем шире метеорологическая сеть, тем больше поступающих данных, а сводки погоды становятся все неопределенней. Может, виновата избыточная информация? Все тонут в цифрах, не хватает даже оперативной памяти компьютера: Который год собираются установить в управлении единую систему «Контур», соединенную через спутник связи с центром и со всеми периферийными станциями. Да только не спешит начальство с ее установкой. Оно и немудрено, половину штата всех республиканских управлений придется сокращать, если по-настоящему взяться за внедрение этой системы. По старинке жить проще, привычней. Идут премии, зарплаты – не так-то просто изменить привычную рутину, преодолеть инерцию запущенного бюрократического производства».

Этими рассуждениями он попутно оправдывал себя, потому что понимал уже: несделанную вчера работу снова отложит. Не было у него сил разбираться в этой груде мертворожденных цифр, чертить графики, которые уже устарели.

Проводив вчера из кафе Наташу, он опять остался у нее, хотя уже несколько раз давал себе слово не делать этого. Слишком уж затянулось знакомство. Хотелось порвать его, да все не хватало решительности.

«У нее удобная квартира, работа под боком, готовит прекрасно, так и до загса недалеко…»

Может, он и не стал бы особенно сопротивляться. Наташа ему нравилась больше всех предыдущих знакомых, но раздражала ее нервозность, неуверенность в завтрашнем дне. Он понимал, что в этих ее настроениях, скорее всего, виноват сам, и все же считал, что она не должна так явно демонстрировать свои чувства. Мужчина всегда предпочитает быть охотником, а не дичью.

Вчера они, скорей всего, отмечали какую-то годовщину. Наташа по этому поводу высказалась неопределенно: «Дата сегодняшняя касается только меня. Ты можешь не задавать лишних вопросов?» И улыбнулась невесело. Вполне возможно, что отмечалась годовщина их знакомства. Быстров не помнил точно, когда они познакомились. Женщины любят придавать значение несущественным мелочам. Их знакомство, так много обещавшее вначале, словно бы обмануло его. Л может быть, это он сам себя обманул, приземлил и сделал неинтересным то, что само по себе могло бы оказаться гораздо значительней, если бы он не спешил, не торопил события… «И на площадях полночных…» Привязались к нему эти стихи!

Он словно сортировал невеселые мысли, вместе с бумагами и папками раскладывал их по разным кучкам, чтобы потом в случае нужды легко было разобраться в выводах. Но выводов пока не было, зато папок хватало. Вот эта, например, откуда? Почему официальный пакет пришел к ним из Министерства просвещения, да еще такой объемистый. Что им нужно? Тоже недовольны сводками погоды? Или нуждаются в дополнительных прогнозах? Он представил себе возможную тему диссертации, что-нибудь вроде: «Влияние дождей на успеваемость». Усмехнувшись, разорвал конверт, вынул бумаги и вновь задумался.

«Скоро тебе тридцать пять стукнет, старик, пора бы определиться. Пора. Возьмем для начала работу. Она, конечно, перспективная, есть и материалы для диссертации, задуманной еще в институте, и возможность продвижения. Квартиру поближе обещали дать в следующем году, оклад неплохой… – Но глухая тоска, несмотря на все эти радужные перспективы, не оставляла его со вчерашнего вечера. – Молодость проходит, а чего я, в сущности, достиг? Начальник отдела периферийного управления? Не так уж много, да и не в этом дело. Ну, еще оклад повысят, назначат со временем на должность начальника управления, вполне возможно, что дальше? Разве этому я хотел посвятить жизнь?» Мог ведь пойти на научную работу, предлагали место в аспирантуре, но он решил не спешить, решил немного поработать, приобрести практические навыки, без которых ни одна диссертация не имеет законченного блеска и неоспоримости суждений. Это было, несомненно, правильное решение. Тогда что же его гложет? Почему отдают в памяти глухими ударами забытые строчки стихотворения его юности? «Ладно. Хватит ныть. Давай лучше посмотрим, что там от нас хотят в Министерстве просвещения… Графики… И – здесь графики! Позвольте, это же Тарьин! Ну да, восточный склон, что за черт! Я же уже видел эти расчеты! Да и папка вроде знакомая, с зелеными тесемочками… Ну, конечно, Строков! Опять Строков!»

Придется наконец с ним что-то делать. Так дальше нельзя. Нужно докладывать Попову. А он обязательно спросит, какие у него предложения. Проще простого уволить Строкова или, на худой конец, перевести его с Тарьина, например, в Искандер-Куль, подальше от районного начальства и от этой лавинной проблемы Тарьина, которой он всем заморочил голову. Но тогда нужно предложить какую-то кандидатуру на место Строкова, а такой подходящей кандидатуры не было. Он уже давно подыскивал человека, с тех самых пор, как получил от Строкова личное письмо с оскорбительными высказываниями в свой адрес. И хотя эти высказывания были неуклюже завуалированы в приемлемую для письма форму, а самого Строкова он и в глаза не видел ни разу, Быстров именно тогда решил подыскать кого-нибудь на место Строкова. Не потому, что его задело это письмо, ничего, кроме улыбки, оно не могло у него вызвать. Просто для него стало совершенно очевидным, что Строкову, этому старейшему работнику управления, не по плечу стала такая сложная станция, как Тарьин. Беда была в том, что подобрать достаточно компетентного специалиста, знакомого с районом Тарьина, было не так-то просто. Вводить в курс нового человека – потребуется слишком много времени, и никто не согласится на такую замену сейчас, в разгар снеготаяния, когда обстановка там действительно осложнилась… Но и ждать больше нельзя, Строков настолько накалил обстановку, так старательно разводил бурю в стакане воды, что промедление им обойдется дороже. Можно временно предложить кого-нибудь из работников станции, того же Хакимова, например, – диплома у него, конечно, нет, но до осени ничего там не случится, к тому времени кого-нибудь найдем. И с этим сложившимся наконец решением он взял строковскую папку и отправился к Попову.

Отношения с начальником управления у Быстрова сложились самые дружеские, и потому, не задерживаясь в приемной, он сразу же попал в кабинет.

Ему не пришлось объяснять сложившуюся ситуацию. Попов поневоле был в курсе тарьинских проблем. Обильный поток корреспонденции, рожденный Строковым, не миновал и его кабинета. Быстров вполне обоснованно надеялся на согласие начальника со своим предложением. Однако, выслушав его, Попов надолго задумался. Он даже встал, подошел к окну, за которым суетливые горлинки возились на ветвях деревьев, и долго стоял там молча, словно вспоминал что-то, известное ему одному.

– Все но так просто, как тебе кажется, – наконец заговорил Попов, так и не повернувшись к Быстрову. – На Тарьине нужен настоящий специалист, хорошо знакомый не только с местной обстановкой, но и с теорией движения лавин. Хакимов может не справиться.

Быстров терпеть не мог спорить, не видя глаз своего оппонента. Он тоже подошел к окну, откинул пошире штору и, встав напротив Попова, решительно возразил:– С теоретической частью я разбирался раз двадцать! Там все абсолютно ясно.

– Так ли? Снег этот ты не видел, тут Строков прав.

– Что же, я по каждому капризу начальника станции должен назначать экспертизу с выездом на место для проверки строковских фантазий?

– Случай Тарьина особый. Вот что я тебе предлагаю. Поезжай-ка ты туда на месяц. Прими у Строкова станцию, разберись с лавинной угрозой, а я за это время подберу Строкову замену. Тебе же легче будет ввести в курс дела нового человека на месте.

Быстров не ожидал такого поворота событий и несколько секунд растерянно молчал. Еще не поздно было что-то придумать, некую объективную, уважительную причину, и отказаться. Это было его первым желанием, но почему-то он так не сделал, лишь спросил растерянно:

– А как же отдел?

– Ничего с твоим отделом за месяц не случится.

– Это что же, новое назначение? – криво усмехнулся Быстров.

– Это командировка. Всего на месяц. – Голос Попова прозвучал неожиданно сухо.

«Почему бы и нет?» – подумал Сергей.

Лавина событий двинулась, и он почувствовал, что не сможет остановить ее движение, даже если очень захочет. Отказываться в этой ситуации просто неудобно. Сам, что называется, напросился. Для проформы он, конечно, попросил денек на раздумье, но знал, что ехать на Тарьин все равно придется.

Выйдя от Попова, он задумался над капризным стечением обстоятельств. Не пойди они вчера с Наташей в кафе, он пришел бы сегодня на работу в другом настроении и, возможно, наткнувшись на папку Строкова, не пошел бы к Попову. Сколько их уже было, таких писем от Строкова… А тут еще в памяти засели строчки этого дурацкого стихотворения, и Сергею казалось, что это именно они помешали ему в нужный момент сосредоточиться, найти достойный предлог, отказаться… «И на площадях полночных, по углам высоких башен…» Теперь по крайней мере появился предлог объясниться с Наташей.

Когда он набирал знакомый номер, предстоящая командировка на Тарьин казалась ему уже едва ли не героическим подвигом.

Наташа ждала его в сквере возле театра. Дневная жара спала, и в парке было прохладно и тихо, только резкими неприятными голосами орали крупные азиатские скворцы с желтыми клювами. Редкие прохожие не мешали разговору, однако начать его Сергей все никак не решался.

– Долго мы здесь будем стоять? – спросила Наташа.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Что-нибудь случилось?

– Я получил новое назначение. Начальником высокогорной станции…

Наташа вся сникла, потому что наконец поняла и его странный звонок, и это необычное свидание в парке…

Недавно политая зелень газонов благоухала чуть терпким горьковатым ароматом, наверно, поэтому у нее защипало глаза.

– Значит, уедешь… А я все ждала, когда это случится.

– Мне дали время подумать. Я могу и не согласиться. Пришел посоветоваться с тобой.

Он еще что-то говорил, но она перестала его слушать, потому что знала: все главное уже сказано, остальное игра – не больше.

– Ты поезжай, Сережа. Ты давно искал повод уйти от меня, вот теперь и поезжай.

Неожиданно она встала и, не дослушав его очередной фразы, пошла прочь. Он не остановил ее, не догнал. Стоял и смотрел, как она шла, почти бежала по аллее парка, как свернула за угол…

«Вот так и нужно рвать, одним взмахом», – подумал он, хотя ожидал другого, долгого объяснения и был слегка разочарован ее уходом.

* * *

Сидя в машине, все выше поднимавшейся к перевалу, Быстров смотрел, как узкая лента шоссе, прижатая рекой к стене ущелья, делает невероятные усилия, чтобы вырваться наверх, к солнцу. Командировка в Тарьин, где он будет сам себе хозяин вдали от учреждений и каждодневных дел, казалась ему сейчас почти отпуском. Приятно щекотала самолюбие и эта «Волга», единственная в управлении, выделенная специально для него на весь день, хотя добраться до райцентра можно было и на автобусе. Попов решил таким образом выразить ему признательность за быстрые сборы.