Он спорил до хрипоты и в конце концов предложил отложить решение этого вопроса до избрания «демократического суда», который впредь и будет решать судьбу провинившихся членов колонии.

Этим предложением он сам загнал себя в ловушку, потому что Ривазов с ним согласился и потребовал немедленно избрать судей. Они тут же и были избраны из сторонников Ривазова. Ни одна кандидатура, предложенная Алексеем, не прошла. Будущее решение этого суда не оставляло повода для сомнений. И все, чего удалось Алексею добиться, так это постановления об отделении заседаний суда от общего собрания. Таким образом, он отодвинул вынесение приговора Митрохину, по крайней мере, на одни сутки.

Вслед за этим Ривазов потребовал перейти к обсуждению основных, «жизненно важных» вопросов колонии.

Он полностью захватил инициативу в свои руки и теперь уже не слезал с возвышения для выступающих, взяв на себя никем не установленную роль председателя собрания. Алексей вместе с Копыловым и двумя своими сторонниками, прежде исполнявшими обязанности местных полицейских, оказались как бы не у дел. Они сидели на скамейке для почетных гостей, но Алексей подозревал, что очень скоро они окажутся на этой скамье в совершенно другой роли…

Внешность Ривазова, высокого человека с всклокоченной шевелюрой редких волос, можно было бы считать привлекательной, если бы не странная полнота, захватившая область нижней части щек и шеи, делавшая его похожим на хомяка. Он был патологически ленив и отлынивал от любых общественных работ, с готовностью участвуя лишь в распределении пайков. Огород в его коттедже был совершенно запущен, а остальное хозяйство еще кое-как держалось только за счет жены, высохшей, молчаливой женщины, ни в чем не смевшей перечить мужу.

Зато в ораторском искусстве, полностью состоявшем из набора штампов времен советской «демократии», ему не было равных, и Алексей лишь теперь начинал понимать, какую глупость совершил, предложив все вопросы решать путем голосования на общем собрании.

Но даже в этот момент он все еще не понял, что самая главная его ошибка заключалась в том, что он пришел на собрание безоружным Именно этот факт развязал Ривазову язык и руки.

Первым вопросом, который Ривазов поставил на голосование, был, естественно, вопрос о распределении.

«Никакого постоянного распределения в свободном обществе не должно быть в принципе. Все запасы и вообще все материальные ценности следует распределить один раз поровну между колонистами. Это особенно важно в свете того обстоятельства, на которое указал почетный член нашей общины Алексей Поливанов. Раз уж за нами наблюдают инопланетяне и поскольку от нашего поведения может зависеть наша дальнейшая судьба, все принятые здесь решения должны быть абсолютно справедливы!»

И только после утверждения большинством, в восемь голосов против пяти, решения о распределении, когда Ривазов приступил к составлению списка подлежавших разделу ценностей, Алексей окончательно понял, какую непоправимую ошибку он допустил. Под первым номером в списках распределения стояло, разумеется, оружие.

Жанна Маркус, по документам Жанна Митрохина, свою настоящую фамилию узнала совсем недавно. Отчим сделал все от него зависящее, чтобы лишить девушку самостоятельности и полностью подчинить себе. Их незатихающая борьба началась с шестнадцати лет, после того как Митрохин первый раз уложил падчерицу в свою постель. Если бы он ограничился только этим, возможно, она бы не испытывала к нему такого сложного чувства, больше всего похожего на ненависть.

Но он заставил ее проделывать это со своими боссами, от которых зависело благосостояние его разрастающейся криминальной империи, превратив, по существу, в хорошо оплачиваемую проститутку.

Жанна рано поняла, каким серьезным оружием в борьбе с отчимом может стать ее тело. Если бы не воспоминания детства, она бы давно убила своего благодетеля. Но, подобрав ее на вокзале в пятилетнем возрасте, где ее бросила мать, Митрохин окружил девочку заботой и вниманием. Он сделал все от него зависящее, чтобы приемная дочь росла счастливой. Лишь позже Жанна поняла, какую немаловажную роль в этом сыграло то, что уже ребенком она была необыкновенно красивой, и Митрохин воспитывал ее для себя, терпеливо дожидаясь своего часа.

Юношеские мечты о принце, который освободит ее из заколдованной башни, развеялись довольно быстро. Она так и не узнала настоящей любви, и, как ей казалось, эта сторона жизни потеряна для нее навсегда. Она слишком рано стала циничной и расчетливой и отлично понимала, что, взяв с нее столь дорогую плату, отчим постарался отплатить ей защищенностью от враждебного и жестокого мира.

Как бы там ни было, с Митрохиным ее связывало слишком многое. Немаловажную роль в этом играл секс и та самая психологическая борьба, которую она вела против него, стараясь сломить стальную волю этого человека и заставить его самого играть подчиненную роль в их сложных взаимоотношениях.

Это ей так и не удалось — но тем не менее она не могла позволить ему погибнуть от чужих рук, дав себе слово, что как только наступит подходящее время, она убьет его собственными руками — вот только это время почему-то все не наступало…

И сейчас, в тех необычных обстоятельствах, в которых они теперь очутились, она продолжала служить своему господину верой и правдой. Алексей стал для нее ничего не значащим, проходным эпизодом, средством для защиты отчима, — по крайней мере, ей так казалось после первой ночи, проведенной в его постели.

Сейчас ситуация обострилась до предела. Решался вопрос не только жизни отчима, но и того положения, которое занимал в колонии ее очередной любовник, а следовательно, и ее собственного.

В отличие от Алексея, она знала, что на этом совете будет решаться не столько судьба Митрохина, сколько судьба самого Алексея. Немаловажную роль в ее осведомленности играла женская интуиция, а также информация, которую она невольно собирала, появляясь в домах колонистов под защитой своего плаща невидимости.

Она пыталась предупредить Алексея, пыталась объяснить, какую опасность представляет собой Ривазов — этот демагог и бездельник, обладавший острым умом и способностью объединять вокруг себя людей. Но Алексей был слишком самонадеян и слишком мало ее знал, чтобы прислушиваться к советам девушки. Он проигнорировал просьбу Жанны и отправился на сбор колонии безоружным. Теперь она ожидала самого худшего развития событий и не сидела сложа руки. Карабин, с которым отчим научил ее обращаться, лежал на подоконнике, заряженный, с правильно установленным оптическим прицелом, и даже предохранитель находился в нужном положении.

Митрохин не раз заставлял падчерицу присутствовать на кровавых сценах своей любимой охоты на кабанов, справедливо полагая, что рано или поздно положение, которое она занимала в его криминальной империи, заставит ее воспользоваться оружием, и она должна знать, как им пользоваться.

Жанна проверила и плащ, но на него нельзя было полагаться, батарея почти полностью разрядилась в самый неподходящий момент, считая себя невидимой, она могла стать отличной мишенью. Так что от использования плаща в возникшей сложной ситуации пришлось отказаться. Это не особенно ее огорчило. Хороший стрелок способен остановить толпу невооруженных людей без всякого плаща. Теперь оставалось лишь ждать конца пресловутого собрания и того, что за этим последует.

А под сосной, где третий час продолжались словопрения, Ривазов приступил к осуществлению последней фазы своего заранее подготовленного плана.

Ему нужно было сделать совсем немного: заключить под арест наиболее опасного противника, «почетного члена общины» Алексея Поливанова. Сделать это, воспользовавшись тем, что у Алексея в данный момент не было оружия, казалось проще простого…

Ривазов, до того как его завербовали в колонисты, занимался разведением кур в Тверской области и довольно успешно торговал ими на московских рынках. Собственно, разведением кур занималась его жена — женщина бессловесная и тихая, взявшая на себя все тяготы по содержанию их домашней птицефермы и теперь, в колонии, заменявшая мужа на всех общественных работах.

Из-за своей патологической лени Ривазов не раз получал замечания от бывшего муфтия и во времена каганата по решению шариатского суда, возглавляемого Митрохиным, был подвергнут публичной порке. После чего затаил злобу на Митрохина, да и на всех остальных колонистов, с энтузиазмом поддержавших решение суда.

Однако у него хватило ума не демонстрировать этого, и постепенно, исподволь, он стал готовить смену власти, объединяя вокруг себя всех недовольных. А как только в колонии появился Алексей со своими либеральными идеями, Ривазов понял, что его время пришло. Оставалось произвести последний аккорд.

По его заранее оговоренной с дружками фразе: «Время свободы пришло!» на Сергея с двух сторон бросились сразу четыре колониста, еще в начале собрания поставленных Ривазовым позади скамейки «почетных членов общины».

Однако новый комендант оказался слишком быстрым. Он успел вскочить и, словно угорь, выскользнув из протянутых к нему рук, нанес несколько молниеносных ударов по болевым точкам нападавших. После чего вокруг скамейки началась настоящая свалка, поскольку все остальные колонисты, воодушевленные обещанным разделом всего имущества, тоже бросились на Алексея.

Не прошло и пары минут, как он вместе с Копыловым и двумя своими сторонниками был скручен и поставлен в связанном виде перед Ривазовым.

После чего, по команде оного, был «сопровожден» к своему коттеджу для снятия охранных ловушек, открывания замков и справедливого раздела имевшегося там имущества. Что делать с Алексеем после этого, Ривазов пока не решил. Но чувствовалось, что ему не терпится избавиться от всех возможных противников одним махом.

Однако войти в коттедж, где находилось такое желанное и, как полагал Ривазов, никем не охраняемое оружие, им не удалось. Совершенно неожиданно из окна этого совершенно пустого здания хлопнул гулкий выстрел, и пуля выбила облачко пыли у самых ног Ривазова.

— Еще шаг, и я начну стрелять на поражение! — раздался из коттеджа звонкий женский голос, подкрепленный вторым выстрелом, выбившим из рук Мирошкина рогатину.

— Отпустите арестованных!

В ответ на это требование разъяренный Ривазов приказал окружить дом и забросать его факелами. Казалось, всегдашнее благоразумие изменило ему. Он не желал подчиняться какой-то бабе, неизвестно откуда взявшейся, пусть даже вооруженной карабином и только что показавшей, что она неплохо умеет с ним обращаться. Слишком близким казалось осуществление всех его заветных желаний.

Возможно, причиной не слишком разумного решения Ривазова было воспоминание о беспрерывно преследовавших его неудачах, о бесчисленных отрубленных куриных головах, о публичной унизительной порке… Впервые он вознамерился получить компенсацию за все свои невзгоды и теперь не собирался так просто расставаться с заветной мечтой.

Главным связующим центром в сколоченной им группе единомышленников, кроме самого Ривазова, был кузнец Игнатенко. Он выделялся среди всех остальных необыкновенной силой и все возникавшие споры моментально пресекал своими пудовыми кулаками. Теперь, однако, он придвинулся к самому Ривазову и спросил:

— Ты в своем уме, Юрий? Там все наши запасы! Ты что, собираешься их спалить?

— Они не наши!

— Наши, не наши, пока нам всем оттуда регулярно раздают пайки, я этот дом жечь не позволю! — Остальные одобрительно зашумели, и Ривазов, сразу же осознав, что остался в меньшинстве, пошел на попятную.

— Да ладно, ребята, я только попугать хотел. Пленников я этой бабе не собираюсь отдавать, вот и хотел припугнуть.

— А отпустить их все же придется, — подтвердил Силантий. — Карабин далеко достает, и стрелок там неплохой, несмотря что девка.

— В этом он прав, — спокойно заметил Алексей. — Развяжите мне руки, и забудем о том, что произошло. Неизвестно, сколько придется нам жить вместе, не стоит перегрызать друг другу глотки с самого начала.

— Щас! Дождешься! — крикнул Ривазов, стараясь увести пленников с линии огня и спрятаться вместе с ними за спинами других колонистов.

Выдернув из рук Ривазова конец веревки, связывавшей пленников, Силантий без лишних слов, не обращая внимания на громкие протесты своего дружка, развязал узел и назидательно заметил:

— Я за тебя голосовать обещался, а не голову под пули подставлять.

После этого инцидента, закончившегося освобождением пленников, мир в колонии был восстановлен. Однако перемирие продолжалось недолго. Уже на следующую ночь Ривазов предпринял попытку пробраться в комендантский коттедж, и только благодаря исправно работавшим охранным системам Алексею удалось отбить это нападение без кровопролития.

Стало совершенно ясно, что теперь им всем шестерым, включая запертого в подвале Митрохина, придется жить в постоянной осаде и нести ночные дежурства у мониторов. Долго это неустойчивое положение не могло продолжаться. Необходимо было каким-то образом восстановить в колонии нормальную жизнь, вот только Алексей не представлял, как это можно сделать, не возвращаясь к полицейскому режиму, установленному первым комендантом колонии.

Митрохин привычными шагами мерил свою новую камеру, на первый взгляд казавшуюся такой непрочной. Здесь не было сидевшей за дверью наружной охраны, не было автоматических устройств постоянного слежения. Тех самых, что располагались во всех остальных местах коттеджа. Но кто же в здравом уме станет отслеживать бывшую продовольственную кладовку? Не было на нем даже наручников.

Его арестовали дилетанты, и с этим позором он не мог примириться, не мог простить себе допущенных оплошностей, приведших к аресту.

Откуда, спрашивается, у его безоружного противника в решительный момент схватки под рукой оказался парализатор? Он почти догадался — откуда и постарался подальше отогнать эту мысль.

Сейчас требовалось нечто иное. Прежде всего он должен вернуть себе свободу, а месть и все прочее, это придет потом, само собой. Он был невысокого мнения о людях и ждал от них только самого худшего. Всю жизнь его сопровождало предательство.

Союз, основанный на дележе добычи, не мог быть прочным, — он прекрасно это понимал. Но предательство женщины, которую он воспитал, которой дал все, оказалось для него тяжелым ударом.

Тем хуже для нее, тем безжалостней будет расплата, когда придет срок. Усилием воли он отогнал эти, мешавшие сосредоточиться на главном, мысли. Прежде всего — свобода. Итак, что мы имеем? Необорудованная камера. Нет даже параши. Следовательно, его будут выводить отсюда в туалет, а для того, чтобы передать ему пищу, придется открыть дверь. Они его явно недооценивали или не знали до конца, с кем имеют дело.

Когда дверь приоткрылась, оставаясь зафиксированной накидной цепочкой, в образовавшуюся щель Копылов попытался просунуть котелок с ужином. Однако его никто не взял. Несколько удивленный, но не встревоженный этим обстоятельством, Копылов окликнул заключенного и, не получив ответа, сняв цепочку, приоткрыл дверь пошире.

Митрохин неподвижно лежал на железном полу, спиной к нему, и не подавал признаков жизни.

Митрохин не ожидал, что этот идиот, бывший комендант, купится на такую простую уловку, и проделал весь этот фортель скорей для проверки обстановки. Но Копылов распахнул дверь и вошел в камеру с занятыми котелком руками. За его спиной в коридоре никого не было видно. Да в этом и не было особой необходимости. Наружные сигнальные системы делали побег отсюда намного сложней, чем из обычной тюрьмы, и Митрохин догадывался об этом обстоятельстве, иначе его бы здесь не было уже в первую ночь. Теперь же он дождался, пока Копылов поставил котелок на стул и нагнулся к нему.

Лишь тогда железная рука Митрохина схватила журналиста за горло и одним движением уложила его тощее тело на холодный железный пол. А затем Митрохин зашептал ему в самое ухо, едва шевеля губами, с таким расчетом, чтобы чуткие микрофоны, возможно, спрятанные в стены, не могли уловить ни звука. Здесь не было даже этих микрофонов, но Митрохин всегда предпочитал оставлять резерв безопасности в своих действиях.

— Ночью. Сегодня. Когда все уснут. Ты отключишь сигнальные системы и придешь снова.

— Нет!

— Ты придешь. Ты помнишь порку на площади? Тогда я пощадил тебя. Но если ты ослушаешься, ты умрешь. Ты будешь умирать долго и очень болезненно.

— Отсюда невозможно бежать! Поселок просматривается, каждый коттедж…

— Я знаю. Это не твое дело. Твое дело вывести меня из камеры. Ты все понял?

Рука чуть сильнее сжалась на его горле, так что в ответ Копылов мог только энергично закивать.

Митрохин лежал на матрасе, в углу своей железной шестиметровой каморки, совершенно неподвижно. Он ждал, как затаившийся в засаде зверь. Ночь ползла медленно, невыносимо медленно, и мысли по кругу возвращались к одному и тому же.

Главное — выйти. Потом он убьет их всех. Первым будет этот подлый трус и предатель Копылов. Потом, завладев оружием, он проберется в комнату нового коменданта, отправившего его в этот мир. Он не будет убивать его сразу. Этот человек не заслуживает быстрой смерти. Два хороших удара в почки — это все, что потребуется, здесь нет аппаратуры для диализа, и нет настоящих врачей…

Потом он поговорит с ней… Представить смерть Жанны ему почему-то не удавалось. Вместо этого он видел ее обнаженной, стоящей перед ним на коленях и умоляющей о пощаде…

Время от времени поток сладостных мыслей прерывался сомнением. Что, если Копылов не придет? Митрохин тут же успокаивал себя: «У меня сколько угодно времени. Не сегодня, так завтра я прижму его снова… Но он придет сегодня. Еще есть время, много времени…»

Узник не знал о том, что времени у него уже не осталось. Его «освободитель» крался по коридору к его камере с заряженным картечью дробовиком в руках и бормотал сквозь зубы:

— Один выстрел! Всего один выстрел, и с этой проблемой будет покончено. Я убью эту тварь при попытке к бегству. Никто не будет возражать, все только обрадуются избавлению от этой гадины! И я не стану стрелять ему в голову. Ну уж нет. Я выстрелю ему в живот, и, пока Митрохин будет корчиться на полу в луже крови, я напомню ему про порку на площади…

Митрохин не заметил, как задремал, и мгновенно проснулся от того, что в его абсолютно темной камере появилась искра света. Она висела в метре от пола, прямо напротив его матраса, и постепенно увеличивалась в размерах.

«Что за дурацкий сон? Но я не должен спать! Мне нельзя спать в эту ночь!» Он решительно приподнялся и сел на своем матрасе, но искра не исчезла. Вместо этого она превратилась в голубоватый шар метрового диаметра и лопнула с тихим треском, на секунду ослепив глаза Митрохина яркой вспышкой.

Когда он снова обрел способность видеть окружающее, на стуле напротив его койки сидел человек, а в камере почему-то стало светло. Казалось, железные стены впитали в себя часть света от вспышки и теперь отдавали его обратно.

— Кто вы такой? — спросил Митрохин почему-то мгновенно севшим голосом. Он уже стоял на ногах, и рука привычно шарила по поясу в поисках оружия. Вот только не было у него ни оружия, ни самого пояса.

— Я Лакон Диран Зет. Что вы знаете об иновремянах?

Только теперь Митрохин понял, что сидящее на стуле существо не похоже на человека. Его лицо, непропорционально огромное, занимало почти половину туловища, а чудовищные губы кривились в издевательской усмешке.

— Что вам от меня нужно?

— Только вы сами. Вы прошли все тесты, вы слишком ценный для нас материал, и я не могу допустить, чтобы вас убили этой ночью.

Когда Копылов распахнул дверь, держа в руках взведенное ружье, Митрохина в камере уже не было.