ГЛАВА 1

Чертеж своей машины времени профессор Северцев увидел во сне. Собственно, это был даже не чертеж, а схема переключения имевшихся в его лаборатории атмосферных плазменных генераторов. Схема была необычной, а задача, которую ей предстояло выполнить, вначале показалась Северцеву попросту смехотворной.

Северцев недавно похоронил жену и с тех пор жил один в большой трехкомнатной квартире. Дети давно разъехались по разным городам и весям, лишь изредка они присылали о себе весточку. Домработницу он был вынужден уволить сразу после начала массовой демократизации России, так что кофе Северцеву пришлось готовить самому.

Он тихо ненавидел этот ежедневный процесс, но обойтись без него не мог, голова без привычной порции кофеина отказывалась работать, и полусонное состояние, в тех редких случаях, когда ему приходилось обходиться без ненавистного напитка, затягивалось до обеда.

Кофеварка, урча, выплюнула в чашку несколько ложек коричневой жижи, и Северцев надолго задумался о том, переключать ли ее на дополнительную порцию кипятка или стоит обойтись уже полученным напитком. Дело в том, что порция кофе, полученная из первых фракций, обладала лучшим вкусом, но была слишком крепкой, разбавление же ее крутым кипятком превращало напиток в нечто среднее между слабым чаем и водой для мытья посуды.

В конце концов он решил ограничиться уже полученной и явно недостаточной порцией. Он попытался сосредоточиться на процессе поглощения коричневой жижи — но это ему не удалось. Перед глазами маячили этот невероятный чертеж и формула пробоя временного слоя… Даже после того, как профессор закончил ежедневный осточертевший ритуал «кофепития» и швырнул невымытую чашку в раковину, украшенную горой грязной посуды, перед глазами все еще стоял этот проклятый чертеж.

Он вспыхивал перед его мысленным взором, стоило на секунду смежить веки, и по характеру упорной навязчивости идеи Северцев понял, что избавиться от этого наваждения можно одним-единственным способом — воплотив чертеж в жизнь, на обычном, ни к чему не обязывающем листе ватмана.

Что он и сделал, проклиная собственную непоследовательность и глупость. Внизу под чертежом, чтобы окончательно покончить со всей этой чушью, он вывел формулу концентрации энергии в узкий пучок и ее временной вектор направленности. Теперь оставалось только посмеяться над этой ерундой, но смеха отчего-то не получилось. Северцев, посвятивший всю свою жизнь теории плазмы, сразу же понял, что формула пробоя временного слоя выглядит логически завершенной и с точки зрения математики совершенно безупречна.

Самым неожиданным результатом наспех проделанных расчетов энергетической части полученного во сне уравнения было то, что мощности имевшихся в распоряжении его лаборатории генераторов вполне достаточно для осуществления временного пробоя…

Прошло два года после этого не совсем обычного пробуждения профессора Северцева, и в институте атмосферной плазмы было официально объявлено об испытании опытного образца «Генератора временного вектора» — так туманно и неопределенно была названа на всякий случай машина, построенная профессором.

И как выяснилось, предосторожность оказалась нелишней.

Испытание машины времени закончилось неудачей. Все средства, все усилия тысяч людей были потрачены впустую.

Круглая металлическая площадка, предназначенная для перемещения объектов во времени, стояла в центре зала, никому теперь не нужная, с погашенными огнями и слепым пультом, на котором не двигался ни один индикатор.

Что ж, он проиграл. Надо уметь принимать поражения.

Северцев проводил глазами последнего посетителя, покидающего зал, отключил последний тумблер и устало опустился в кресло для гостей, на котором недавно сидел Руководитель центра. Отдел «Скачка», как сокращенно называли сотрудники центра новое подразделение, возник после того, как Северцев сумел разработать и доказать теорию временных квантов. Он никому так и не признался в том, что все положения этой теории были прямым следствием формулы, привидевшейся ему во сне. И лишь себе самому напомнил в эту горькую минуту поражения, что отрицательный результат он предвидел с самого начала, не поверив в эту мистическую формулу.

Тем не менее, применив давно разработанный для элементарных частиц математический аппарат, он развил выводы, следовавшие из формулы, и получил результаты, ошеломившие научный мир. В конце концов итогом всего стала вот эта машина…..

Так что же произошло? Вернее, почему ничего не произошло? Он был настолько уверен в успехе, что пригласил на первое испытание даже руководство центра… Да и не мог поступить иначе. Испытание требовало слишком большого количества энергии, и без гостей не обошлось. Зато теперь, по крайней мере, он может быть уверен в том, что повторного испытания не будет.

Вначале все шло в соответствии с расчетами, сработали генераторы, потом накопители выбросили в пространство сжатую до предела энергию, метнулись к заветным цифрам стрелки приборов, что-то дрогнуло, словно по залу прошелся порыв невидимого ветра. Северцеву показалось, что очертания машины слегка изменились, смазались, но никто, кроме него, этого не заметил.

Впрочем, при таком напряжении магнитных полей у присутствующих могли возникнуть самые неожиданные субъективные ощущения…

Так что прав Сносов — площадка с экспонатами осталась на месте, не прошла через временной барьер, а вся его теория не стоила выеденного яйца. Красивая и математически безупречная теория… Предметы должны были исчезнуть из настоящего, сместиться в другой временной слой, — а между тем они здесь, перед ним…

Его мысли упорно, раз за разом, возвращались к исходной точке. Он все еще пытался понять…

Что же все-таки произошло? Ведь куда-то ушли все эти сотни мегаватт энергии, выброшенные накопителями в пространство. Не могли же они исчезнуть бесследно? Выделение такого количества энергии в замкнутом пространстве атмосферы Земли должно было сопровождаться сильнейшим взрывом…

«Ваше счастье, что не было взрыва…» — сказал руководитель центра. Счастье-то счастье, вот только совершенно непонятно, почему этого взрыва не было?.. Северцев встал и подошел к площадке. Ее совершенно гладкая полированная поверхность дышала холодом. Он прислонил к ней ладонь и ощутил этот холод, слишком глубокий для металла… Словно несущий в себе частицу той бездны, в которую задумал прорваться ученый…

Далеко замахнулся человек, мало ему космоса, вот теперь понадобилось время… Северцев повертел в руках контрольный хронометр, чашку Петри с колонией бактерий. На площадке осталась груда всякой всячины, принесенной сотрудниками разных отделов и после неудачного испытания оставленной здесь. Теперь эти вещи словно символизировали непричастность их былых хозяев к постигшей его неудаче. Успех человек, как правило, разделяет с друзьями. Неудачу и смерть он обычно встречает в одиночестве.

Чего-то на площадке перемещения не хватало. Северцев велел своему ассистенту составить точный список всех экспонатов. Надо будет проверить… А, собственно, зачем? Чтобы лишний раз убедиться в педантичности Грановского? Ведь это именно его клетки с грызунами не было на площадке машины, хотя вот она, клетка, просто затерялась среди всего прочего, и нечего разводить панику, волноваться так. словно пропал, по крайней мере, сейф с драгоценностями…

Просто у него мелькнула шальная надежда. Сердце никак не желало смириться с поражением, и он упрямо искал малейшую зацепку, несоответствие отрицательному результату или хотя бы объяснение случившемуся. Искал и ничего не находил.

И все же что-то было. Что-то не давало ему успокоиться, остановиться. Интуиция? Догадка? Мелькнувшая и тут же навсегда исчезнувшая мысль? Северцев не знал. Только упрямо, вновь и вновь перекладывал экспонаты на площадке, словно искал ответ среди них. Может быть, ошибка в расчетах? Или неверна сама теория, выведенная из одной-единственной формулы, привидевшийся ему во сне? Его формулу в научных журналах поспешили сравнить со знаменитой эйнштейновской — E=mc2 .

Что такое квант времени? Сколько нужно энергии, чтобы пробиться через временную волну настоящего в прошлое или будущее? Он не знал, никто этого не знал. Чем сложнее проблема, тем абстрактнее, непостижимее для простого смертного математические выкладки, описывавшие ее. Кто может представить себе, как выглядит электрон или протон? Никто. Только замершие на страницах лестницы формул, ведущие в запретный для человеческого воображения мир, описывают эти частицы. И все-таки человек научился управлять атомом.

Когда-нибудь ему станет подвластно и время. Он слишком спешил. Проблема не умещалась в рамки одной человеческой жизни, с этим придется смириться. Через сотни лет сегодняшний эксперимент войдет в учебники по хроноанализу… Ему-то что до того? Вот она, его стартовая площадка в будущее, холодна и безжалостна. «Отрицательный результат — тоже результат». Сколько раз этими словами утешали неудачников!

Что-то щелкнуло в выключенной машине. Остывал раскаленный металл генераторов, сжимались охлаждающие рубашки накопителей.

Формулы никогда не объясняли проблемы в целом, они выхватывали из неведомого лишь часть, прорубали в нем узкий коридор. Но бесчисленные варианты, бесконечные ходы всегда вели в стороны. Вот только одно из следствий его теории, так и не просчитанное до конца: при попытке пробить временную оболочку квант времени, в случае, если пробой не завершился выходом в иную временную зону, аккумулирует в себе затраченную энергию, концентрирует ее и через какое-то время отбрасывает обратно. «Парадокс маятника» — так красиво был назван этот эффект в его теоретической разработке, и сегодня он впервые не постыдился признаться самому себе в том, что попросту не понимает природу этого явления.

Древние алхимики блуждали в потемках, смешивали водотрон с флогопластом, надеялись получить золото, а открыли порох… Их действия в чем-то схожи с его сегодняшней неудачей. Так всегда бывает, если с помощью не подкрепленного теорией эксперимента пытаются пробить барьер неизвестного.

Впрочем, видимость теории существовала всегда… Хотя бы для посторонних. Ученый обязан предвидеть результат своего опыта, так уж повелось издревле. К сожалению, даже сверхмощные компьютеры не в состоянии рассчитать процесс подобного эксперимента со всеми деталями.

Что-то тихо загудело в машине, чуть заметно качнулась стрелка на одном из приборов, рывком рванулась к красной черте другая… Северцев ничего не заметил. Он рассматривал клетку с грызунами, ту самую, что затерялась было в общей груде, ту самую, под номером шесть, которую установили в центре площадки с двумя симпатичными морскими свинками внутри.

Он помнил, что запор на клетке заклинило, и рука вновь машинально нащупала заклинившийся запор на запертой, но пустой теперь клетке… Выходит, свинки сумели сбежать из клетки, не открывая ее… Северцев пытался успокоить себя простенькими, ничего не объясняющими словечками, потому что сердце рванулось, а затем остановилось у самого горла, и лишь сейчас он услышал ровный, нарастающий гул, заполнивший теперь уже весь экспериментальный зал.

Мелко вибрировали панели, шкалы накопителей светились красным запредельным светом, вспыхивали и гасли огоньки на пульте, в воздухе пахло озоном, и голубые огни Эльма плясали над рукояткой умформера.

«Эффект маятника, — молнией пронеслась мысль. — Значит, энергия вернулась? А что, если использовать ее повторно? Вновь послать на передающие антенны, все еще направленные в нужную точку космоса? Попробовать еще раз совершить невозможное?»

Он словно стоял перед дверью, за которой расстилался неведомый мир. Сколько могут выдержать накопители? Пятнадцать, двадцать минут? Они не рассчитаны на длительное время, заряд энергии все равно придется выбросить в космос, иначе он разнесет все здание институтского центра. Вот только для того, чтобы это сделать, чтобы сконцентрировать пучок энергии до необходимого предела пробоя, нужен биологический объект большой массы, примерно восемьдесят килограммов… За оставшееся до взрыва время ему не удастся отыскать в виварии столько морских свинок — значит, остается только одно…

С момента, когда он впервые нажал рубильник, включивший машину, прошло восемь часов. Следующий цикл энергетического маятника начнется уже днем, когда сюда придут сотрудники, к тому времени, если он не вернется. «А ведь ты не вернешься! Надеюсь, ты это понимаешь!» — мелькнула мимолетная предательская мысль. Они что-нибудь придумают… Написать записку, нажать тумблер общей тревоги… Главное, оставить тем, кто придет сюда после него, резерв времени — того самого времени, которого у него уже не осталось… Из всех экспонатов на площадке исчезли одни свинки. Следовательно, лишь живые объекты способны перемещаться во времени. Он не понимал, почему это так, и не смог бы этого объяснить с помощью математических выкладок. Он просто это знал. Бывает такое запредельное космическое знание, после его визита человек чертит таблицу элементов, которую потом называют его именем, или выводит формулу временного пробоя. Такие мгновения не повторяются. И если он не решится сейчас на завершающий шаг своего безумного эксперимента, то не сможет это сделать уже никогда…

Слишком часто за последние месяцы Северцева беспокоили боли в сердце, так что это его последний и единственный шанс узнать, что там, по ту сторону временной черты, и может ли человек победить время? То самое время, которого у него осталось совсем немного!

Если бы он мог спокойно и трезво обдумать ситуацию, он бы, скорее всего, не решился на этот шаг, но стрелка секундомера на главном табло накопителей отсчитывала последнюю минуту, вот-вот должна была включиться сирена, а за ней через несколько минут последует грохот взрыва.

Медленно и осторожно, словно входя в холодную воду, ученый шагнул на край металлической платформы.

Он чувствовал себя здесь совершенно беззащитным, почти нагим. Пустой зал холодно взирал на него стеклянными глазами циферблатов. Рука легла на пусковую рукоятку. Ему казалось, что это не его рука. Она двигалась с медлительной неизбежностью, отводя рукоятку вниз, к тому самому месту, где на ней сомкнутся замки захватов и громко хлопнут выстрелы высоковольтных переключателей…

Теперь он понял, что чувствует человек на электрическом стуле, когда рука палача тянется к рукоятке рубильника… И невозможно поверить в то, что на этот раз это была его собственная рука.

За секунду до того, как замкнулись контакты, ему показалось, что на площадке умформера, рядом с ним, возникли две легкие тени… Мужчина и женщина протягивали к нему руки из невероятного далека, словно пытались что-то сказать, что-то изменить в последний момент — но было уже слишком поздно.

Сверкнул электрический разряд между контактами рубильника, и Северцева ударило так, что окружающее распалось на миллионы огненных кристаллов. Привычный мир вокруг перестал существовать.

К несчастью, не только для самого экспериментатора. Дверь в чудовищную вселенную, составлявшую изнанку нашего мира, осталась открытой.

ГЛАВА 2

Сергей стоял на каменных ступенях пешеходного перехода, ведущего к мосту через Москву-реку. Утро было холодным, ветреным и дождливым. Типичное утро для едва начавшего просыпаться огромного мегаполиса.

Час назад Сергей закинул в воду пару поплавковых удочек и теперь ждал поклевки. Клевало редко, но зато четыре окуня, которых он успел выловить за это утро, были на редкость крупными и жирными.

Вот только внешний вид рыб не вызывал желания поскорее бросить их на сковородку. Почти вся чешуя отвалилась, жабры вздулись, на коже кое-где проступали крупные язвы. Отрава, пропитавшая московские реки, сделала этих рыб несъедобными, но Сергея интересовала не столько добыча, сколько сам процесс. И не его одного.

Слева, уже под самим мостом, расположился со своим хозяйством его недавний знакомый Алексей Поливанов, угловатый парень лет тридцати, в замызганной куртке с выпиравшей из нее накачанной фигурой. Год назад он потерял работу в каких-то силовых органах, о которых даже сейчас предпочитал говорить намеками и только шепотом, потом прибился к охранной фирме, ввязался в финансовую аферу со знаменитой пирамидой «МММ», в результате которой потерял все.

Чтобы рассчитаться с долгами, ему пришлось продать даже квартиру — единственное свое достояние.

Теперь он жил неподалеку, в каких-то подсобных помещениях Калитниковского моста, и, чтобы проникнуть туда, каждый вечер ему приходилось спускаться в канализационный люк. Пару раз он приглашал Сергея посетить свое новое жилище, но тот так и не рискнул совершить подземное путешествие. Связывало его с этим человеком немногое — разве что страсть к рыбалке. Когда утренний клев заканчивался, они встречались под мостом и сравнивали улов.

Это придавало их бессмысленному занятию какую-то спортивную окраску.

Через пару часов, когда основной поток транспорта ринется через Калитниковский мост, доставляя москвичей к местам их дневного пребывания, Сергей спустится под мост, сравнит свою добычу с уловом Алексея и выбросит всю рыбу обратно в реку. Таков ежедневный ритуал, который они совершали вот уже второй месяц, с тех пор как Сергей потерял место последней работы в институте, где был одновременно и аспирантом, и младшим научным сотрудником.

Институт, в котором он работал, тихо и незаметно скончался, как и большинство научных учреждений столицы, на которые неожиданно набросили рыночную удавку, полностью лишив их государственных субсидий. Лишь немногие предприятия располагали собственной производственной базой, способной хоть как-то поддержать на плаву тонущий научный корабль, выпуская вместо высокоточных приборов поддельные «фирменные» телефоны и прочее рыночное барахло.

Институт Сергея подобной базой не располагал. Некоторое время он еще держался, сдавая помещения своих лабораторий и аудиторий под рестораны и склады расплодившимся торговым фирмам, но очень скоро сотрудники обнаружили, что эти помещения, после ряда несложных махинаций, перешли в собственность снимавших их фирм. Денег на зарплату оставалось все меньше, и после очередного сокращения штатов Сергей оказался на улице.

К счастью, он вовремя приватизировал свою небольшую двухкомнатную квартиру, которую ему милостиво оставила бывшая супруга, нашедшая себе более перспективного спутника жизни, и теперь хотя бы с жильем, в отличие от Алексея, у него не было проблем.

Без особых размышлений Сергей устроился на работу дворником в доме, в котором жил, нимало не заботясь о том, что о нем подумают соседи. Работа на свежем воздухе его устраивала, к тому же она оставляла достаточно свободного времени, которое он и тратил на свое любимое и такое же бессмысленное, как вся его несложившаяся жизнь, занятие.

Клев определенно закончился. Сергей шестым чувством опытного рыбака давно определил, что погода портится, вот-вот должен был начаться дождь. В воздухе разлилась некая невидимая, тайная угроза, словно этот дождь должен был принести с собой не только загрязненную окислами азота и свинца воду, но что-то еще более страшное…

Решив, что дальше на открытом месте стоять не стоит, он начал сматывать удочки и, покончив с этим нехитрым занятием, направился к Алексею.

Здесь мост, по крайней мере, закрывал их от нудного мелкого дождя, который начался сразу, едва Сергей покинул свое привычное место на лестнице, словно специально ждал этого момента.

Против обыкновения, Алексей даже не поинтересовался его уловом. Сегодня он был хмур и неразговорчив, то и дело, забыв про поклевку, принимаясь рассматривать кусок запятнанного крупными черными тучами неба, проглядывавшего между арками моста. Стараясь не обращать внимания на необычное поведение своего знакомого, Сергей сказал, рассматривая улов, плескавшийся в его садке:

— Сегодня у тебя больше окуней и рыба крупнее. Ты на мотыля ловил?

— Мотыль кончился. Я теперь опарыша развожу.

— Где же ты его разводишь?

— Где живу, там и развожу. — Алексей явно не был сегодня расположен поддерживать разговор на такую привычную для обоих тему, и Сергей, неожиданно для себя самого, спросил:

— Ты тоже это чувствуешь?

— Что именно?

— Угрозу. Что-то надвигается на нас, что-то гораздо худшее, чем этот проклятый дождь.

— Я постоянно это чувствую. Каждый раз, когда забираю из мусорного ящика выброшенные кем-то газеты. Вчера, например, мэрия приняла постановление, запрещающее рыбалку в Москве-реке. Они, видите ли, заботятся о здоровье москвичей. Проклятые чинуши! Вместо того чтобы вычистить реку, они запрещают к ней подходить.

— Чистить реку бессмысленно. Виноваты промышленные стоки.

— Так почему же они смотрят сквозь пальцы на то, как заводы губят здесь все живое?

— Деньги, брат. Везде все решают деньги. Очистители стоят дорого, гораздо дешевле откупиться от городских властей взятками.

— От нас им не откупиться.

— Мы для них мусор, мусор на воде — не более того. — Сергей остановился, не закончив фразу, потому что вновь почувствовал приближение того ледяного холода, который в первый раз ощутил еще наверху, перед самым началом дождя. Неожиданно на обоих друзей обрушился беззвучный удар.

Казалось, на город опустился невидимый молот, и оба, не сговариваясь, не понимая еще, что произошло, бросились к лестнице, забыв о своих удочках.

Тучи над городом медленно закручивались в спираль, словно небо собиралось завернуть их в смерч, американское торнадо, еще одно заокеанское бедствие, которого отродясь не видели в Москве.

— Похоже, начинается буря! Я заберу твои удочки. Давай в метро, здесь недалеко.

— А как же ты?

— Меня в моем подземелье не достанет никакая буря.

Дождь, до сих пор едва накрапывавший, словно желая подтвердить слова Алексея, хлынул неудержимым потоком, и пока Сергей перебегал улицу, он промок до нитки.

Станция оказалась неожиданно пустынной, обычно в этот час у касс всегда толпился народ… Что-то все же произошло, что-то более значительное, чем эта странная буря и непривычный утренний ливень.

Даже сквозь бетонные стены и многометровый слой земли, отделявшие его теперь от неба, он чувствовал огромную прореху, образовавшуюся над Москвой. Он не знал ей названия, но есть бедствия настолько значительные и явные, что они не нуждаются даже в названии…

Сергей стоял у самого края платформы метрополитена. Был обычный час пик обычного трудового дня, который почему-то все никак не мог начаться. Но вот что-то сдвинулось с места, словно кто-то наконец отпустил пружину гигантских невидимых часов.

На платформу сплошным потоком двинулись спешащие на работу люди. И, как это иногда бывает в метро, Сергей никого не видел, лишь спиной ощущая жаркое дыхание и движение толпы. Он почему-то боялся обернуться, словно ждал, что знакомая станция метрополитена за его спиной исчезнет, растворится в ядовитом тумане, хлынувшем на город из распоротой в небе дыры.

С грохотом подошел поезд. Сергею повезло: дверь вагона оказалась напротив него, и как только она распахнулась, он механически, не раздумывая, шагнул внутрь.

Почти сразу же дверь за его спиной с мягким шипением захлопнулась, и лишь после этого он понял, что очутился один в совершенно пустом вагоне.

В первую секунду он растерялся, но почти сразу успокоил себя. Поезд, скорей всего, шел в депо. Странно, конечно, что он не увидел сигнала, запрещающего посадку, к тому же, насколько он помнил, в таких случаях кондуктор обязательно проверяет вагоны, а по радио несколько раз предупреждают о том, что посадки на поезд не будет…

Как бы там ни было, теперь придется ждать станцию… только неизвестно, какую. Выгрузившие пассажиров поезда, направляемые в депо, как правило, не останавливались.

За окном мелькнули сполохи платформенных огней, но сердитое гудение моторов под полом вагона лишь перешло на новую басовитую ноту. Не замедлив скорости, поезд промчался сквозь следующую станцию, подтвердив худшие опасения Сергея. Остановок больше не будет.

Самым непонятным во всей этой истории было то, что в вагон вошел он один. На перроне, за его спиной, стояли нетерпеливые, спешащие на работу люди, и все же в этот поезд ухитрился войти только он.

Правда, двери сразу же закрылись, как только он переступил порог, но не настолько же быстро, чтобы вслед за ним не успел проскользнуть ни один человек. Наверно, все же был какой-то сигнал, оповещающий о том, что посадка отменена, сигнал, которого не заметит только он.

Это предположение хоть как-то объясняло нелепую и странную ситуацию, в которой он теперь очутился. Сергей прижался лбом к стеклу двери, стараясь рассмотреть название очередной станции, но поезд шел так быстро, что это ему не удалось.

За окном все слилось в сплошную размытую ленту, а грохот колес на стыках превратился в рокочущий гул. Скорость была слишком велика для обычного поезда. В конце концов Сергей вынужден был признать, что она слишком велика вообще для всякого поезда. И едва эта мысль проникла в сознание, он почувствовал у себя на спине холодные, липкие пальцы страха.

Посторонний звук, идущий изнутри вагона и не имеющий отношения к движению, поддержал этот страх. Сергей резко обернулся. На противоположной стороне вагона, у двери, спиной к нему, стоял мальчик. Сергей мог бы поклясться, что, когда он вошел в вагон, здесь никого не было. Вагон был пуст, абсолютно пуст, и вот теперь этот мальчик… Поезд ни на секунду не замедлял ход, как здесь очутился ребенок?

Он не мог его не заметить! Ведь именно полное отсутствие людей внутри вагона так поразило Сергея в первый момент.

Конечно, есть дверь, соединяющая вагоны, у машиниста должен быть от нее ключ… Но при чем тут этот мальчик? Сергей пытался успокоить себя, но не верил ни одному слову, услужливо подсунутому сознанием, потому что знал теперь совершенно точно — происходящее с ним вышло за рамки повседневности. Вырвалось из цепи будничных и обязательных событий и теперь летит куда-то в тартарары, вместе с этим чертовым поездом и с ним самим…

Стараясь унять бешеный стук сердца, Сергей несколько секунд молча разглядывал спину своего нежданного попутчика.

Мальчик как мальчик, ничего в нем не было необычного. В нейлоновой курточке, в потертых штанах, в ботинках на желтой микропорке… Разве что большая яркая коробка у него в руках выглядела немного странно, возможно, потому, что казалась слишком нарядной для этого летевшего в никуда поезда.

Как и большинство детей, этот неизвестно откуда появившийся мальчик не мог долго оставаться неподвижным. Он притоптывал ногой в такт движению, постукивал по стеклу и неожиданно, на какую-то долю секунды, обернулся.

Почти сразу же мальчишка принял прежнюю позу, неподвижно и равнодушно уткнувшись в стекло вагонной двери, обращенное в грохочущую мрачную черноту туннеля.

Но и этого краткого мгновения оказалось достаточно, чтобы страх, добравшийся до самого сердца Сергея, превратился в настоящий безмерный ужас, потому что он узнал этого мальчишку и с безжалостной, безоговорочной определенностью понял, что его не может быть в этом вагоне.

Казалось, немыслимая ситуация, странное молчание двух людей в пустом вагоне под грохот колес несущегося в неизвестность поезда длятся бесконечно. Казалось, само время застыло, остановилось в некой тягучей неопределенности. Сергею показалось, что теперь он вспоминает и этот вагон… Пестрый плакат на противоположной стене… Вот уже лет двадцать в метро не вешают таких плакатов… Царапину на соседнем сиденье, грязный, затоптанный пол, брызги извести на стекле у себя за спиной… Теперь, наконец, он увидел этот вагон весь, целиком, таким, каким тот был двадцать лет тому назад. Вагон у него на глазах продолжал изменяться, следуя за изгибами его памяти, приобретая все более неопрятный и угрожающий вид.

Словно где-то, в неведомой Сергею части мира, хранился в неприкосновенности кусочек его далекого прошлого, словно кто-то заморозил и остановил время в этом вагоне, специально для того, чтобы двадцать лет спустя он, Сергей Трофимов, подававший надежды молодой аспирант, ставший московским дворником, сумел вновь заглянуть в тот миг своего прошлого, когда он навсегда расстался со своим лучшим другом из такого далекого теперь детства.

После этого в жизни было немало встреч, немало легких прощаний, немало людей мелькнуло и ушло из его жизни, не оставив в ней заметного следа.

И может быть, поэтому ему никогда не удавалось забыть самую первую горькую ссору своего детства.

Свистел воздух в туннеле, раскачивался вагон, грохоча на стыках рельс своими стальными колесами, все так же мелькали за окнами текучие расплывчатые огни станций. Казалось, ничто уже не сможет остановить или замедлить безостановочный бег свихнувшегося поезда.

У Сергея перехватило дыхание, как это бывает во сне, когда человек падает в пропасть, летит вниз и не может остановиться. Кажется, еще секунда, удар, и все кончится, но мгновения растягиваются, как длинные резиновые ленты, нет ни остановки, ни удара…

Но вот мальчик из его далекого детства наконец обернулся.

Едва Сергей поймал взгляд его светлых глаз, как сразу же вспомнил все мельчайшие детали замороженного в поезде дня.

Дождь на улице, конец уроков, они с Павлом идут к остановке метро. И не у Павла в руках, а У него была тогда вот эта самая коробка, такая большая и яркая…

Почему-то невозможно вспомнить рисунок на ее крышке, но зато все остальное выстраивалось в четкую безжалостную картину…

В коробке лежала «Игра номер два». Так шутливо и с гордостью называли они этот лучший в те годы конструктор. «Как он ему достался?..» Впрочем, это неважно, а важно, что у Павла через неделю должны были состояться городские соревнования по моделизму, его модель не готова, потому что не удалось найти нужные детали, и они были у него вот в этой коробке.

В тот день он отказал Павлу в просьбе, хотя его собственная модель была давно закончена. Это и стало причиной ссоры. «Все-таки, значит, была причина»…

Сегодня он ее вспомнил, впервые за долгие годы, и даже знал теперь, почему он так поступил.

Павел занял бы на соревнованиях первое место, если бы успел закончить свою модель в срок. Сергей завидовал ему тогда, хотя и не мог признаться в этом даже самому себе. Это сейчас он понимал все до конца, а тогда он отказал другу в просьбе, не поделился с ним недостающими деталями, даже не задумываясь о том, почему так поступил.