Более чем четырехкратное численное превосходство не помогло фашистам. Решающую роль в достижении победы в этом бою сыграли высокая выучка наших летчиков, их чувство локтя в бою, огневая мощь и хорошая броневая защищенность самолета-штурмовика.
      Командир 6-го гвардейского Московского полка гвардии подполковник Заклепа, который сам участвовал в этом вылете, докладывая командиру дивизии полковнику Александрову, подчеркнул, что все без исключения летчики и воздушные стрелки сражались самоотверженно. А о ведущем он сказал:
      - Преклоняюсь перед искусством гвардии капитана Павлова руководить боем!
      На следующий день политотдел 335-й шад выпустил листок-молнию, посвященный воздушному бою группы Героя Советского Союза гвардии капитана Павлова с тридцатью двумя фашистскими истребителями. Во всех полках и эскадрильях дивизии были организованы беседы, выпущены бюллетени и стенгазеты, посвященные этому исключительно тяжелому, но победному бою.
      В феврале 1945 года Ивану Фомичу Павлову была вручена вторая медаль "Золотая Звезда".
      Такая широкая пропаганда боевого опыта гвардейцев помогла нашим воздушным воинам до конца постигнуть истину, что при хорошей выучке, трезвом рассудке и отваге поистине не так страшен черт, как его малюют!
      Через два дня вечером вдоль стоянки наших самолетов был выстроен весь летно-технический состав полка. Комдив перед знаменем полка зачитал приказ и вручил ордена и медали награжденным. Нам с Костей вручили по ордену Красного Знамени. Очередные награды получили и наши боевые друзья Садчиков и Сухачев.
      Подвиг Кости Шуравина
      16 июля 1944 года. День с самого утра выдался жаркий. Пыльное облако висело над песчаным аэродромом. Уходя на боевое задание, группы очень долго собирались, так как самолеты не могли нормально взлететь один за другим. После взлета очередного самолета следующему приходилось долго ждать, пока хоть немного осядет пыль и появится минимальная видимость, необходимая для взлета. Это отнимало много времени. Крайне затруднена в этих условиях была и посадка.
      В такие жаркие дни в кабине "ила" было как в духовке. Раскаленный воздух от перегретого двигателя, закованного в броню, обдавал жаром пилотскую кабину.
      Настал черед лететь и четверке из нашей эскадрильи. Ведущий группы был Федор Садчиков, ведомые Володя Сухачев, Костя Шуравин и я.
      У меня и у Кости стрелки были назначены в полковой наряд и поэтому нам не с кем было лететь. Чтобы разрешить этот вопрос, мы пошли к майору Бадейникову, который был у нас за командира эскадрильи. Он велел своему стрелку старшине Маслаку лететь с Шуравиным. Мы же с ним пошли к командиру полка, так как послать со мной ему было некого.
      Командир полка, никого не найдя, приказал своему стрелку старшине Николаю Забирову лететь со мной. Я пошел к своему самолету, а Забиров задержался со стрелками, которые должны были участвовать в этом полете.
      Проверив с Веденеевым готовность машины, я уже начал надевать парашют, когда увидел, что к моему самолету спешат Шуравин с Забировым.
      - Слушай, Леня, будь другом, позволь нам слетать с Николаем,- подходя, начал Константин.- Тебе ведь все равно с кем лететь, а мы с Забировым земляки - оба из Казани.
      Действительно, мне было совершенно безразлично, кто сейчас полетит со мной, и я "великодушно" согласился.
      - Конечно, какой может быть разговор.
      Они оба пожали мне руку и довольные побежали к Костиному самолету.
      - Сейчас пришлю тебе Маслака! - обернувшись, крикнул Костя и помахал мне рукой.
      Старшина Маслак, мужчина раза в два с лишним старше меня, кряхтя и недовольно посапывая, поднялся на крыло моего "ила" и, буркнув что-то нечленораздельное, полез в кабину стрелка.
      Минут через двадцать наша четверка была уже в воздухе. В эти дни нас прикрывали Ла-5 из дивизии генерала Василия Сталина. Они быстро догнали нас. На этот раз нам предстояло штурмовать вражескую танковую колонну, двигавшуюся в сторону фронта по одной из дорог Латвии, юго-западнее Даугавпилса.
      Едва мы пересекли линию фронта, вражеские зенитки встретили нас плотным заградительным огнем. Маневрируя, вы благополучно преодолели эту зону, углубляясь все дальше на запад.
      Опять перед нашими самолетами повисли огромные черные шапки крупнокалиберных разрывов. По всей вероятности, это били дальнобойные орудия из Даугавпилса.
      С высоты двух тысяч метров город хорошо просматривался справа от нас. Очевидно, поняв, что мы идем мимо, и послав вдогонку нам еще несколько залпов, вражеские зенитки прекратили огонь.
      Чтобы не спугнуть очень подвижную маневренную цель, Федор Садчиков решил применить тактическую хитрость. Ведь что стоит танку свернуть с дороги, перескочить кювет и уйти под прикрытие леса? Поэтому Садчиков повел нас не прямо на цель со стороны фронта, а завел группу далеко на запад в сторону от дороги, по которой двигались танки противника. Затем, потеряв высоту, мы выскочили на указанную дорогу и над лесом пошли параллельно с ней на восток. Через несколько минут я заметил впереди огромное пыльное облако, висящее над дорогой. Сомнений не было - это идет фашистская танковая колонна.
      Обычно в то лето гитлеровцы уже не решались днем делать такие перемещения крупных танковых группировок, но тяжелая для них обстановка на фронте вынудила их пойти на это.
      Главное было достигнуто - мы обнаружили врага, а он нас пока нет.
      Ведущий, увеличив скорость, рванул свой "ил" вверх. Мы последовали за ним. Мы уже были над дорогой, когда гитлеровцы начали тормозить и беспорядочно расползаться во все стороны. Но было уже поздно: из наших люков посыпались на них сотни противотанковых бомб кумулятивного действия, летели им вдогонку эрэсы и бронебойные снаряды наших пушек.
      Зенитные установки врага открыли огонь по нашим самолетам. Эрликоновские трассы исполосовали небо. Красными шариками с разных сторон к нам неслись снаряды МЗА и танковых пушек.
      Выходя из первой атаки, я оглянулся и увидел на земле несколько пожаров. Значит, наши бомбы не пролетели мимо!
      При повторной атаке каждый выбирал цель самостоятельно. Я заметил впереди на повороте несколько автомашин и автоцистерну, а между ними стояли три танка. Лучшего объекта для атаки даже представить трудно! Жаль, что все бомболюки пусты. Но ничего, если поджечь цистерну с горючим, то достанется и всем вокруг!
      Только я довернул самолет и стал прицеливаться, как вдруг услышал в наушниках голос: "Прощайте, ребята! За Родину!"
      Оглянувшись, я увидел, что правее и чуть выше меня пикировал горящий "ил"! Не падал, а именно пикировал, оставляя за собой густой черный след дыма. Вот он немного развернулся и, направив свой нос на скопление вражеской техники у поворота дороги, открыл огонь из пушек а пулеметов. И так, стреляя до последней секунды, "ил", как огромный снаряд, сметая все на своем пути, в стремительном последнем полете врезался в фашистские танки, автомашины и цистерну. От мощного взрыва подбросило даже мой самолет. А там внизу все смешалось в огненном вихре.
      Кто так мужественно, героически завершил свой короткий жизненный и ратный путь?
      Я выровнял самолет и огляделся. Два "ила" были недалеко от меня. Вражеские зенитчики, потрясенные увиденным, на какое-то время даже прекратили огонь. Вокруг нас не рвались снаряды, не проносились зловещие трассы.
      И тут в наушниках прозвучал голос Садчикова: "Ребята, за Костю Шуравина по фашистским гадам, огонь!" И его самолет первым ринулся в атаку. "Шуравин?!" Острая боль пронзила сердце. Так, значит, это Костя! Мы с Володей Сухачевым последовали за ведущим, обрушив на фашистские танки огонь своих пушек и пулеметов, как бы салютуя воинскому подвигу нашего друга Кости Шуравина и его земляка Николая Забирова! От нашего огня на дороге запылало еще несколько вражеских машин.
      Фашистские зенитчики, опомнясь, снова открыли огонь. В наушниках раздалась команда ведущего:
      - Внимание! Всем домой!
      Прижимаясь к верхушкам деревьев, мы покидали поле жестокого боя. На душе было такое чувство, будто что-то оборвалось внутри, словно каждый из нас оставил на месте гибели наших боевых друзей частицу своего сердца. Они ушли от нас в бессмертие.
      Костя, Костя! А ведь только позавчера нам с тобой вручили новенькие карточки кандидатов в члены партии. И ты так радовался этому событию! Не знаю, что ты думал в последние секунды своей жизни, но своим подвигом ты доказал, что больше всего любил свою Родину, свой народ! И уж, конечно, ты совсем не думал о славе.
      Направляя самолет своею собственной рукой в гущу врагов, ты даже не забыл попрощаться с нами. Ты был настоящим летчиком, патриотом, настоящим другом. Мы не забудем тебя и твой героический подвиг до последних дней своих, дорогой наш Костя Шуравин!
      К аэродрому три самолета подошли крыло в крыло, в четком строю, как на параде, мастерством и строгостью полета подчеркивая скорбную торжественность происходящего. Достигнув центра аэродрома, мы по команде ведущего, в нарушение всех правил, дали залп из пушек и пулеметов, отдавая последнюю воинскую почесть своим погибшим друзьям. Хотя у нас это и не было заведено, но все, кто был на аэродроме, поняли, что кто-то геройски погиб из нашей четверки.
      Только на запад!
      Преодолевая ожесточенные контратаки немецко-фашистских войск, советские войска продвигались вперед.
      Наша 335-я Краснознаменная Витебская штурмовая авиационная дивизия перелетела дальше на запад, на полевой аэродром под Бейнарочаем. В первые дни батальон аэродромного обслуживания не успевал подвозить наземными средствами горючее и боеприпасы. Чтобы не срывать нашу боевую работу, командование 3-й воздушной армии выделило для переброски горючего и боеприпасов транспортные самолеты Ли-2 и Си-47. Наша боевая работа не прекращалась ни на один день.
      Коварный враг прибегал ко всяким уловкам, хитростям, а порою и подлости. Так было и на этот раз. В районе Елгавы появился неприятельский бронепоезд, своим мощным огнем очень мешавший продвижению наших наземных войск к железной дороге Шяуляй - Рига. Наземное командование срочно обратилось за помощью к штурмовикам.
      Найти и уничтожить фашистский бронепоезд - такое задание получила эскадрилья капитана Денисова, уже имевшая некоторый опыт.
      Комэск повел шестерку "илов" в указанный наземной разведкой район. На одном из железнодорожных перегонов группа штурмовиков обнаружила вражеский эшелон с военной техникой, идущий по направлению к Шяуляю, и атаковала его. Несколько вагонов загорелось. Денисов приказал больше боеприпасы не расходовать, ведь основное задание - уничтожить бронепоезд. Шестерка продолжила полет вдоль железной дороги. Недалеко от станции Елгава Денисов заметил поезд с нарисованными на вагонах красными крестами. Комэск приказал санитарный эшелон не трогать. А бронепоезда так и не обнаружили. Пришлось вернуться на аэродром. Не нашла группа Денисова бронепоезд и на другой день, зато летчики снова видели санитарный поезд. Командир дивизии полковник Александров высказал предположение:
      - А не маскируется ли бронепоезд под санитарный?
      Когда командование наземных войск в третий раз сообщило в штаб нашей дивизии о сильных огневых налетах вражеского бронепоезда, группу Денисова послали в третий раз с заданием как следует "прощупать" санитарный поезд, если он опять будет обнаружен в районе наступления наших войск.
      Штурмовики отыскали санитарный поезд, и ведущий приказал:
      - Имитируем атаку, но огня не открываем!
      Денисов с разворота первым пошел на снижение. Когда его самолет был уже на высоте четырехсот метров, "санитарный" открыл по нему ураганный зенитный огонь. Удачно сманеврировав, комэск скомандовал:
      - По вражескому бронепоезду, огонь! - и первым выпустил реактивные снаряды в цель.
      Штурмовики сделали четыре захода и разбомбили замаскированный фашистский бронепоезд! Подлость фашистам не помогла.
      Разнообразные задачи ставило командование перед нами - от штурмовки переднего края обороны врага до налетов на его военно-морские базы и порты. Где фашистская артиллерия мешала продвижению наших войск, там появлялись "илы" и штурмовали артиллерийско-минометные позиции врага. Если гитлеровское командование бросало в контратаки танки, наши штурмовики обрушивались на их головы. Когда разведка доносила, что по железной дороге или шоссе подбрасываются днем подкрепления, наши летчики наносили штурмовые удары по эшелонам и автоколоннам врага.
      "Горбатые" труженики войны несли на своих крыльях основную тяжесть дневной воздушной войны.
      Недаром фашисты так ненавидели и боялись наших штурмовиков, прозвав их "Черная смерть"!
      А война не делает перерывов. Она идет, не останавливаясь, лютует ли мороз или жара томит солдата, иль хлещет дождик проливной...
      Война-то не стоит, а вот наша боевая работа остановилась. Дожди и туманы приковали самолеты и нас к аэродрому. Воспользовавшись отсутствием нашей штурмовой авиации, гитлеровцы тут же предприняли контратаку в районе Приекуле - Салдус. Они кинули в бой танки, штурмовые орудия, механизированную пехоту и, не маскируясь, двинулись на позиции наших войск.
      Без авиации нашим наземным войскам пришлось довольно туго, и они потребовали поддержки у штурмовиков.
      Несмотря на дожди и туманы, эскадрильи полка поочередно несли боевое дежурство. В данном случае дежурила четверка из эскадрильи капитана Миронова.
      Получив задание, мироновская четверка запустила моторы. Через несколько минут "илы", разбрызгивая лужи, порулили на старт. Получив разрешение на взлет, штурмовик надрывно, на форсаже, гудя мотором, с трудом разбегался, скрываясь в тучах брызг, и, оторвавшись от земли, тут же исчезал в белесо-мутной пелене. Вся четверка взлетела благополучно. Низкая высота полета, пересеченный рельеф местности резко сокращали дальность радиосвязи...
      Около КП полка собрались летчики и техсостав. Все тревожились - сможет ли четверка в таком тумане найти цель? А если погода еще более ухудшится? Тогда ведь и свой аэродром, пожалуй, не найдут...
      Время неумолимо близилось к тому сроку, когда ожидание будет напрасным. Горючего на самолетах оставалось уже менее чем на двадцать минут полета, а от капитана Миронова не поступило ни одной радиограммы. Где его четверка? Что с ней?
      Радисты, командир полка с напряженным вниманием склонились к аэродромной рации, стараясь среди треска и помех различить голос Миронова.
      Наконец, в динамике прозвучали едва различимые позывные ведущего группы. Командир полка тотчас же сообщил ему, что туман над аэродромом усилился и, чтобы облегчить группе поиск аэродрома, со стороны захода на посадку будет зажжена черная дымовая шашка, а финишер станет непрерывно пускать зеленые и красные ракеты. - Внимание! - раздался в динамике голое Миронова.- Всем держаться в правом пеленге, не отрываться. Каждого на посадку завожу сам. Я сажусь последним,- предупредил Миронов своих ведомых...
      Едва коснувшись колесами грунта, самолеты скрывались в плотном тумане... Когда Миронов, зарулив на свою стоянку, выключил мотор, над аэродромом воцарилась тишина. Не верилось даже, что в такую погоду кто-то летал и только-только вернулся с боевого задания...
      Прилетевшие летчики и воздушные стрелки веселой гурьбой отправились на КП. Когда удачно завершено трудное дело, у людей всегда бывает замечательное, приподнятое настроение.
      Капитан Миронов доложил командиру полка, что на подходе к цели облачность поднялась до ста метров. Враг не ожидал налета в такую погоду, поэтому никакой противовоздушной обороны не организовал. Штурмовики с малой высоты били по бронетранспортерам, танкам, мотопехоте без промаха! Когда, отработав, четверка проходила над нашими позициями, бойцы от радости бросали вверх пилотки и приветственно махали руками.
      За отвагу и умелые действия в сложных метеорологических условиях командир дивизии объявил участникам боевого вылета благодарность и приказал вручить на память фотопланшеты с запечатленными на них результатами их боевых действий в сегодняшнем полете. К каждому снимку приклеили фотокарточки участников этого трудного боевого вылета.
      А через четыре дня на долю капитана Миронова выпало еще одно тяжкое испытание.
      Группа штурмовиков, которую вел капитан, успешно завершила атаку противника. Командир зашел еще раз на объект атаки, чтобы сфотографировать результаты штурмовки. Он уже закончил съемку, как вдруг самолет подбросило взрывной волной и от прямого попадания снаряда загорелось крыло. Пламя ползло по обшивке, подбираясь к кабине. Летчик перевел самолет в пике, пытаясь сбить пламя встречным потоком воздуха. Но тщетно - пожар не утихал. Прыгать с парашютом? Но ведь внизу враги, которых он только что штурмовал. И Миронов из последних сил тянул к линии фронта. Сколько надо иметь мужества, выдержки, чтобы, не теряя присутствия духа, пилотировать объятый пламенем самолет!
      Рядом летят друзья, но чем они могут помочь в данном случае своему командиру? Самолет комэска, как горящий факел, несется над лесом.
      - Идите домой! - приказал ведомым по радио Миронов. Он отодвинул фонарь своей кабины - пламя обожгло лицо.
      - Прыгай немедленно! - приказал он своему стрелку, а потом с большим трудом летчик перевалился за борт кабины и по горящему центроплану соскользнул в бездну. Над головой вскипел белый купол парашюта. Горящий штурмовик, оставляя густой черный шлейф дыма, несся навстречу лесу. Спустя полминуты, он врезался в землю и взорвался.
      Приземлившись, летчик и стрелок тотчас же углубились в чащу леса. Фашисты организовали погоню, но вскоре сбились со следа и прекратили преследование. Через три дня комэск со своим стрелком были уже в своем родном полку.
      Это произошло на семьдесят шестом боевом вылете Миронова. До конца войны отважный комэск еще шестьдесят восемь раз водил свою эскадрилью на штурмовку вражеской техники и живой силы, с каждым боевым вылетом приближая час Победы.
      В районе Резекне фашисты отчаянно сопротивлялись. Несколько дней мы летали по одним и тем же целям. Мощный заслон противозенитных средств прикрывал оборону врага. За эти дни из полка не вернулось домой несколько экипажей...
      Самый памятный вылет
      Этот памятный для меня на всю жизнь вылет начался так же обычно, как и все другие. Начинались они все одинаково с получения задания, а потом с команды: "По самолетам!" А вот кончались по-разному даже тогда, когда все самолеты возвращались домой. Каждый боевой вылет штурмовика - это бой, а одинаковых боев не бывает. Поэтому каждый очередной боевой вылет не может быть копией предшествующего.
      На этот раз нам дали задание штурмовать вражеские артиллерийские позиции всего в нескольких километрах от передовой. На нашей карте цель выглядела довольно безобидно: опушка леса, обозначенная крестиком, нанесенным красным карандашом.
      Как всегда, едва мы успели пересечь линию фронта, гитлеровские зенитки встретили нас "салютом". В большинстве случаев он был непродолжительным - мы уходили дальше в тыл противника, где нам "салютовали" уже другие зенитки. Сейчас же зенитная артиллерия переднего края противника будет бить по нашим "илам" не переставая до окончания нашей работы.
      Вон внизу опушка леса - точно такая же, как на карте в моем планшете, только чуть побольше и на ней, разумеется, нет красного крестика. Ведущий, напомнив по радио, что делаем два захода, с левым разворотом, начал пикировать на цель. Мы по очереди пошли за ним. Вражеские зенитки добросовестно продолжали свой "салют". Трассы мелькали со всех сторон. Совсем рядом блеснули красные молнии. Продолжая разворот, я перевел машину в пике. Вот она, опушка. Теперь и на ней есть крест, только не красный, а черный - перекрестие прицела. Нажимаю на гашетки. Самолет бьет дрожь от работы пушек и пулеметов. Земля стремительно приближается. Сказочно быстро растут все земные предметы. Вдруг немного правее отчетливо различаю огневую позицию. Чуть довернув, я пустил туда реактивные снаряды. Высоты уже осталось метров триста. Пора выводить. Чуть тяну ручку на себя и нажимаю кнопку бомбосбрасывателя. Меня прижимает к сиденью - самолет взмывает вверх. Сектор наддува дан до упора. Надо набрать высоту для второго захода. Зенитки усердно продолжают свою работу.
      Вдруг мотор дал один, другой перебои, что-то заскрежетало, самолет задрожал. Я отжал ручку и тут увидел, что винт не вращается. Он замер на месте! Но ведь винт не может остановиться, когда машина в воздухе! Пусть даже мотор не работает, но винт будет вращаться от встречного потока воздуха. Значит, мотор заклинило. Что делать?! Бросил взгляд на высотомер - 700 метров. Парашют? Высоты хватит. Но внизу враги! Раздумывать некогда. Быстро вращаю триммер на планирование. Высота катастрофически убывает. "Чтобы победить, надо выжить!" Чуть доворачиваю, чтобы под прямым углом идти на свою территорию. Становится ясно, что придется садиться на лес. Зато это наша территория! Высоты осталось 200 метров с небольшим. Надо предупредить стрелка. СПУ переключаю на переговор:
      - Вася, садимся на лес, прижмись спиной.
      Мысль работает четко и быстро. Пожарный кран! Зажигание! Хотя ни к чему: мотор стоит. Да, щитки. Всего километров на пятнадцать будет меньше скорость. Рычаг от себя!
      Самолет как бы вспух. Вот уже и лес бежит навстречу. Хоть бы какая-нибудь полянка. Нет. Лес ровный, высокий. Он впереди кончается, но далеко. Высоты нет. Все, пора выравнивать. А верхушки удивительно ровные, как трава на лугу. Если бы это был луг! Верхушки мелькают совсем рядом. Надо их принимать за землю. Беру триммер на себя, как на посадку. И еще больше, а то самолет пойдет носом к земле, а это плохо. Тяну ручку на себя. Сейчас. Вот сейчас... Первые верхушки ударили по щиткам. Я дернул ручку на себя что было силы обеими руками. Горизонт пропал. Что-то затрещало, закрутилось, и все куда-то провалилось во тьму...
      Издалека доносится какой-то противный воющий звук, как будто воет на высокой ноте сирена или мотор пошел вразнос при раскрутке винта. Пылает багряный закат во все небо, переливаясь зелеными и желтыми всполохами. Почему? Откуда такое страшное пламя? А-а... это же горят наши села... наши города... деревни... Проклятые фашисты! Черный, как сажа, дым застилает все вокруг... нечем дышать... Надо бежать, но кругом такая чернота, что не видно ни зги... Какой дурак в леденцы насыпал соль?.. Через какую-то щель пробивается дневной свет. Значит, сейчас день. Но почему же здесь так темно? Что это за подземелье? Как я сюда попал? Вдруг яркий свет ударил в глаза, как будто сдернули темную тяжелую штору. Высоко в синем небе с белыми облаками плывут зеленые верхушки деревьев, перебирая листочками, как плавничками. Впереди какой-то странный лесной коридор. Постепенно возвышаясь и расширяясь, он уходит в небо. А недалеко, слева, нагромождение сломанных, поваленных деревьев и груда каких-то обломков. Чуть поодаль на одном из них алеет большая звезда. Значит это наши... Да это же обломки моего самолета! Вон мотор с кабиной. Чуть подальше валяется фюзеляж. А еще дальше обломки крыла! Сразу все воскресло в памяти. Значит, мы приземлились "благополучно".
      Но почему я не в кабине? Где Вениченко? Кабина его пуста. Может быть, он на полу кабины. Надо помочь ему. Приподнимаюсь, и тут же лес, земля, небо все завертелось и рухнуло куда-то. Открываю глаза - все на месте. Ничего. Это просто кружится голова. Сейчас это пройдет. Провожу рукой по лицу. Вся рука в крови. Во рту сладковато-соленый вкус, как будто в самом деле соленых леденцов в рот напихали. Выплевываю их на ладонь и с удивлением вижу обломки своих зубов - результат удара о приборную доску. Шевелю руками и ногами - целы. Так, где мой пистолет? Ага, вот он, надо снять с предохранителя. Теперь все в порядке. Вставать не буду, а ползком доберусь до самолета и поищу Васю. И голова кружиться не будет, да и ползком не так заметно.
      Перевалившись на живот, я пополз к обломкам самолета. Сильно болит грудь. Не успел я проползти и половины небольшого расстояния до обломков "ила", как кто-то схватил меня сзади за плечо. "Враги!" - молнией пронеслось в мозгу. Сжав пистолет, я перевернулся на спину. Надо мной стояли Вениченко и еще два наших солдата.
      Вася наклонился, что-то говорил. Он беззвучно шевелил губами. Я почему-то ничего не слышал, что он говорит. Его голос доносился откуда-то издалека нечленораздельным бульканьем. "Что это происходит с Васей?" - подумал я. Но тут он что-то сказал солдатам, и они стали укладывать меня на плащ-палатку.
      "Так, значит, это не с Васей, а со мной что-то неладно",- понял я.
      Втроем они подняли плащ-палатку. Небо с облаками и верхушки деревьев опять закачались, закружились, и я снова куда-то провалился...
      Через неделю с попутным Ли-2 меня отправили в Москву, в Центральный авиационный госпиталь, что находился в Сокольниках.
      Прошло три месяца, и вот - медкомиссия. Какой пилот не волнуется перед этой бессердечной фемидой. Это лишь она может решить, быть или не быть тебе после ранения летчиком. Позади один кабинет, второй, третий... Что там пишут врачи? Ничего не известно. Они молчаливы, строги и бесстрастны. Ничего не прочтешь в их холодном взгляде. А спрашивать и не пытайся. В лучшем случае услышишь: "Комиссия решит"...
      Вот последняя дверь, за которой решается твоя судьба. Там уже не осматривают, ни о чем не спрашивают, иногда даже не вызывают. Все сейчас решают бумажки, в которых написаны заключения врачей.
      Летчики, которые проявляют в воздухе чудеса героизма, которым не страшны ни стихия, ни враги, здесь дрожат, как маленькие дети перед прививкой.
      Наконец сестра выносит приговоры. Все вскакивают и бросаются к ней. Получив свой приговор, одни, удовлетворенные, уходят с улыбкой, другие разочарованно опускаются на стул.
      - Ладыгин,- выкрикивает сестра и протягивает мне заключение. Я смотрю ей в глаза, пытаясь в них что-нибудь разгадать. Но она занята, ей некогда. Она уже выкрикивает следующего. Какое-то предчувствие мешает мне сразу заглянуть в последнюю строчку. Я отхожу к окну, подальше от всех, и с волнением начинаю читать с верхней строчки. Но глаза невольно скользят к нижним. Спешу скорее узнать свою судьбу. И я читаю: "Годен с ограничением. Полеты разрешены только на легкомоторной авиации"...
      Из открытого окна потянуло сквозняком. Я глубоко вздохнул несколько раз, чувствуя приступ удушья.
      Идти к главному врачу было бесполезно. Я вышел из здания госпиталя и пошел по Лучевой просеке Сокольнического парка. Моросил мелкий ноябрьский дождик, на душе было муторно. Вся жизнь, как мне казалось, теперь должна поломаться. Прощай, "горбатый Илюша". Прощайте, мои верные друзья. Прощай, мой родной полк... Вообще-то я еще должен поехать туда. Не могут же меня сразу отсюда отправить к месту нового назначения! Так что я еще увижу своих друзей: и Володю Сухачева, и Федю Садчикова, и Васю Вениченко, и весь свой экипаж. Хотя он, наверное, уже не мой. А что если... Да нет, это невозможно. А почему, собственно, невозможно? Приеду, предъявлю командировочное предписание и все. А это ужасное заключение комиссии никому не покажу. Как будто его никогда и не было...
      Сразу на душе стало веселее, и жизнь моя уже не казалась мне пропащей. Свернув цигарку, я с наслаждением затянулся. А что если прямо сейчас взять и сжечь эту злополучную бумажонку?.. Нет, пока я не получу проездных документов, она еще может потребоваться. Пусть полежит в кармане.
      Когда через день я получал проездные документы, которые предписывали явиться в свою часть, мне вручили и пакет с сургучной печатью, где были документы с историей моего пребывания в госпитале. Там было и заключение комиссии. Мои расчеты на то, что одна уничтоженная бумажка поправит мою судьбу, оказались наивными...
      Пассажирский поезд довез меня до Смоленска. Дальше надо было добираться на попутных эшелонах.
      Несколько часов я простоял у окошечка военного коменданта станции. За время моего дежурства появилось несколько ребят и в летной форме. Мы разговорились. Оказалось, что троим из них нужно пробираться почти туда же, куда и мне. Мы, конечно, тут же решили ехать вместе. Оставив одного "сторожить" коменданта, мы решили пойти посмотреть город. Когда еще удастся побывать?
      Смоленск предстал перед нами в потрясающе скорбном виде. Сколько мы ни ходили, мы не увидели ни одного целого дома. Руины, обгорелые закопченные стены без окон и перекрытий с пробоинами от снарядов и щербинами от пуль и осколков. И опять руины. Люди ютились в подвалах, в тут же выкопанных землянках и в наспех залатанных домах. Весь город пропах военной гарью.
      Но несмотря ни на что люди жили и трудились не покладая рук. Десятки эшелонов шли на фронт и с фронта. Работали вовсю мастерские по ремонту танков и другой военной техники, хотя все заводы были разрушены врагом. Голодающие люди работали, не зная отдыха, стараясь быстрее восстановить нужные фронту заводы и мастерские.
      Вернувшись на станцию, мы поняли, что если будем надеяться на коменданта, то можем просидеть тут не одни сутки. Кто-то посоветовал пойти и самим договориться с охраной эшелона: "Вас, летчиков, запросто возьмут. Ведь на фронт..."
      И действительно, когда мы нашли эшелон, шедший в нужном направлении, нам долго уговаривать охрану не пришлось. Поезд как раз должен был отправиться. Сержант - старший охраны - как бы извиняясь, предупредил нас, что печку разжигать нельзя: эшелон с горючим и боеприпасами. Он сам для нас отодвинул дверь, и мы мигом очутились в товарном двухосном вагоне.
      Сержант деловито попросил нас пока спрятаться в самый дальний угол на верхние нары, так как перед отправкой может быть проверка. Мы охотно выполнили его наказ. Вскоре поезд дернулся, и мы с радостью услышали размеренный стук колес. Спрыгнув с нар, мы подсели к ребятам. Теперь нам опасаться было некого. Пламя свечи в фонаре вздрагивало на стыках, слабым светом освещая теплушку. У солдат оказался кипяток, мы с удовольствием принялись за ужин. Каждый достал все, что у него было. Я тоже выложил остатки своих съестных припасов. За совместной трапезой мы ближе познакомились. Оказалось, что двое из моих попутчиков летают на истребителях, а третий - на пикирующем бомбардировщике Пе-2. Когда очередь дошла до меня и выяснилось, что я летаю на "илах", один из истребителей, качнув головой, с чувством произнес: "О-о!"