Всех подняли в два часа. Не спали в эту ночь не только на нашем аэродроме. Советские войска готовились к решительному наступлению. А я, как назло, еще не был допущен к полетам. Проснулся в землянке поздно. Услышал нарастающий гул самолетов: это ребята возвращаются с задания. Возвращаются оттуда, где огонь, оглушительные взрывы, смерть.
      А здесь солнечно, тепло, тихо, как в мирные мальчишеские годы. Но на душе неспокойно: все ли ребята прилетели?
      На задание мы летали или четверками, или шестерками. Поэтому, когда возвращалось четное количество самолетов, то вероятнее всего, что возвращались без потерь. Правда, бывало и так, что в боях теряли по два и даже по четыре самолета. Но на этот раз, кажется, было все в порядке: шестерка "илов" ровным строем подходила к аэродрому. Вот один за другим стали отваливать от строя, заходя поочередно на посадку. Последним сел Костя Шуравин.
      Разгоряченный, он вылез из кабины и стал рассказывать о впечатлениях боя.
      - Ты себе не представляешь, Ленька, что творится,- горячился Костя.- Все деревушки и населенные пункты в огне. Над всей линией фронта висит прямо-таки дымовая завеса от пожаров. Оккупанты драпают. Сейчас нанесли удар по автоколонне. Машины чуть не сплошной лентой километров на десять растянулись! И мы как начали с головы колонны, так до хвоста прочесали. Скоро еще, наверное, полетим! Надо успеть позавтракать. Пошли вместе в столовку.
      - Я не летал, не заработал еще.
      - Ничего, за будущее зачтется...
      Остальных ребят мы встретили в столовой.
      Прилетела и четверка, которую водил Федя Садчиков. Все ребята были возбуждены и веселы. У каждого из них была какая-то скрытая, внутренняя гордость от сознания причастности к великой битве.
      Непрерывно улетали и прилетали группы из других эскадрилий. На аэродроме шла напряженная работа. Такого мы еще не видели за все время пребывания на фронте.
      Вскоре после завтрака капитан Попов опять повел шестерку "илов" на боевое задание.
      Вслед за ними улетела и четверка Садчикова. Из летчиков нашей эскадрильи на земле остался один я. Мой замаскированный самолет, как журавль, отставший от своей стаи, одиноко стоял на опустевшей стоянке, устремив вверх свой красный кок - обтекатель винта.
      Механики, мотористы, оружейники кучками сидели, курили, отдыхая, пока самолеты были в полете. Как только они вернутся, им снова придется вкалывать, готовить их к полету: заправлять горючим и маслом, проверять и устранять дефекты, подвешивать бомбы и эрэсы, пополнять боекомплект пушек и пулеметов. В общем, работы им сегодня - непочатый край. Они, как и летный состав, в приподнятом настроении: ведь все, что было и еще будет сделано их руками, помогает громить проклятых фашистов. Над аэродромом загудели пришедшие с задания самолеты. Один за другим сели все шесть "илов". Ожила стоянка. Техники встречали свои самолеты и тут же начинали готовить их к следующему вылету. Летчики и стрелки возбужденно делились своими впечатлениями с механиками и оружейниками. Все они были объединены общим делом. Один я был им сейчас не нужен и не интересен. Я как бы выпал из общей жизни. Мне стало до того не по себе, что стеснялся подойти к своим товарищам, чтобы расспросить, как прошел боевой вылет, и только издали ловил обрывки их рассказов.
      После обеда, когда поступил приказ готовиться к третьему боевому вылету, я не выдержал и подошел к комэску Попову.
      - Товарищ капитан, разрешите мне слетать с вами хоть один разок?
      - Тебе же медицина запретила, вот и иди отдыхай, набирайся сил. А сейчас лететь есть кому.
      - Прошу вас, товарищ капитан,- не отступал я.- Все летают, а я, как прокаженный, один сижу здесь. Мне даже перед ребятами неудобно...
      Он пристально посмотрел на меня.
      - А сможешь? - спросил комэск, видимо, поняв мое внутреннее состояние.
      - Конечно, смогу! Если бы не смог, не просил бы. Только один вылет, товарищ капитан...
      - А если тебе в полете плохо станет, ты же погубишь не только себя, но и стрелка и машину? Об этом подумал?
      - Товарищ капитан, я чувствую себя нормально. И голова совсем не кружится. Все будет хорошо!
      Он еще раз посмотрел на меня, как бы стараясь оценить мое самочувствие и понять, не расходятся ли мои слова с действительным моим состоянием, а потом решился:
      - Ну ладно, скажи, чтобы готовили твою машину к полету. Пойдешь со мной в паре.
      - Спасибо, товарищ капитан! - я было сорвался о места, но он остановил меня.
      - Возьми планшет и приходи на КП, сейчас будем получать задание.
      Сразу мое пребывание на аэродроме приобрело смысл. Все вокруг меня как бы ожило, вновь приобрело свое значение. Когда я сообщил механику Веденееву, что полечу на задание, вокруг нашего самолета сразу же закипела работа. Весь экипаж, как бы проснувшись от спячки, ринулся в бой.
      Сделав необходимые распоряжения и взяв планшет, я отправился на КП. Меня догнал оружейник.
      - Товарищ младший лейтенант, будем снимать бомбы или пусть висят?
      - Как снимать? Зачем? - не понял я.
      - На самолете висят четыре стокилограммовые бомбы, которые мы подвесили еще до вашей болезни. Помните, вы тогда собирались лететь на железнодорожную станцию, а погода была плохая, поэтому и взрыватели я тогда поставил с замедлением в двадцать две секунды. Вылет тогда отменили. Ну вот, а на следующий день вас увезли в лазарет. Так с тех пор эти "сотки" и висят.
      - Значит, все это время никто не летал на моем самолете?
      - Никто. Сейчас самолетов хватает - летчиков недостает. Так что, снимать "сотки" или нет?
      - А для чего их снимать?
      - Да старший техник велел мелкие бомбы в бомболюки загружать. Наверное, опять на штурмовку автоколонны пойдете. Я боюсь, что мы не успеем. Пока взрыватели вывернем да бомбы снимем, пока загрузим четыре люка... А вдруг вылет минут через пятнадцать-двадцать?
      - Ладно, оставь все как есть. Для разнообразия: у ребят мелочь, а у меня "сотки" - тоже неплохо. Не только автомашины, но и дорогу можно повредить изрядно, чтобы далеко не удирали.
      - Есть, товарищ младший лейтенант! - отчеканил оружейник и, удовлетворенный, побежал к самолету.
      На КП сам начальник штаба полка помогал нам нанести на свои карты новую, только что полученную линию фронта. Наши войска продвинулись с утра на десять - пятнадцать, а местами до двадцати километров! Были освобождены от фашистов десятки населенных пунктов. После нескольких месяцев стабильного фронта это было необычно и радостно. Значит, и наша работа с воздуха помогала наземным войскам продвигаться вперед! Это рождало желание еще лучше, еще эффективнее громить врага.
      Фашисты отступали, стараясь вывести свои войска из-под угрозы окружения и разгрома. Дороги от Витебска на Бешенковичи были забиты техникой врага. Перед 335-й дивизией стояла задача - не дать противнику возможности ускользнуть, выйти из котла. Естественно, что и наша шестерка получила задание штурмовать отступающие вражеские колонны. Минут через двадцать мы были уже в воздухе. Шесть "яков" прикрытия с соседнего аэродрома догнали нас, и мы пошли на задание. Облачность в 6 - 7 баллов пеленой висела на высоте 700 - 800 метров. Капитан Попов решил идти на 50 - 100 метров ниже кромки облаков. Одна пара истребителей держалась недалеко от нас в стороне, а четверка "яков" ушла на высоту за облака. Это было правильное решение, ибо вражеские истребители могли незаметно подкрасться за облаками, а потом неожиданно свалиться на нас, в чем им могли помочь их наземные станции наведения.
      Вести самолеты за линию фронта на высоте 650 - 700 метров дело не очень приятное и рискованное, так как противник видит тебя издалека, а эффективность зениток, особенно эрликонов, на такой высоте наибольшая. Уж лучше в таком случае идти на бреющем полете. Тут хоть помогает тебе элемент неожиданности. Но комэск принял иное решение, и вот шестерка наших "илов" в правом пеленге приближается к линии фронта.
      Уже показалась сплошная сизая полоса дыма. Сверху казалось, что на поле жгут солому. Кругом, насколько хватало глаз, были разбросаны эти горящие ярким красным пламенем костры, от которых тянулись длинными шлейфами разноцветные дымы, сливаясь в сплошную сизую пелену. Это горели наши деревни, наши поселки, наши города. А влево, на самом горизонте, за этой сизой мглой висела огромная темная туча, за которой скрывалось солнце. Я догадался - это горел Витебск. Отступая, фашисты поджигали населенные пункты со всех концов, поэтому они представляли собой огромные костры, пожиравшие все дотла.
      От дыма было трудно дышать даже на высоте нескольких сот метров. В кабине пахло той горькой специфической гарью войны, с которой мы впервые познакомились еще в Бологом. И так - до сегодняшнего дня. Теперь мы своими глазами видели, откуда эта гарь рождается.
      Вражеские зенитки встретили нас плотным огнем. Рассредоточившись и маневрируя, мы благополучно преодолели зону огня.
      Дым пожарищ остался позади. Вдали блеснули параллельные полоски рельс. Это железная дорога из Витебска в Полоцк. Южнее проходит грунтовая дорога на Бешенковичи, где-то там находится наша цель. Остается всего несколько минут полета.
      Смотрю: справа вдали видна железнодорожная станция. Сличаю с картой Оболь. Станция знакомая. Не один раз нам пришлось штурмовать ее. Зениток на ней много: в районе станции четыре батареи да в поселке, да у моста через реку... Но что это там, на путях? Вагоны, вагоны, вагоны от семафора до семафора. Стоят пять эшелонов с паровозами. Вот это да! Ни разу не приходилось мне видеть такого. В лучшем случае - два состава, ну три. А тут - сразу пять! Аж дух захватило. Нажимаю кнопку передатчика, докладываю:
      - Товарищ капитан, посмотрите, что творится на Оболи: фашисты или резервы подбрасывают или эвакуируются!
      Что сейчас предпримет командир? Если мы уничтожим десяток автомашин, ну даже два - это, конечно, неплохо Но ведь в одном вагоне груза больше, чем в десяти автомашинах. А тут пять эшелонов, не менее двухсот вагонов!
      Смотрю, он заложил свой самолет в правый разворот. Я еле удержался в правом внутреннем развороте, но все же мне удалось нормально развернуться. Как разворачивались там сзади нас остальные, мне было не видно. Не успели мы вывести свои самолеты из разворота, как на нас обрушился буквально шквал огня. Орудия били со станции, с эшелонов, из поселка, от моста. Казалось, что кроме трасс и разрывов ничего больше в мире не существует. На эшелоны гитлеровцы всегда ставили по одной-две эрликоновских установки в голове состава и в хвосте, по два-четыре ствола каждая. Если предположить, что на этот раз было всего по одной установке на эшелон и только в два ствола, то уже десять лишних пушек скорострельностью 400 выстрелов в минуту вели сейчас стрельбу по нашим самолетам. Огромные черные шапки разрывов крупнокалиберок перемешались с белыми разрывами МЗА. До сего дня крупнокалиберной артиллерии на Оболи никогда не было.
      Капитан Попов перевел свою машину в пике. Я последовал за ним. Только поймал в перекрестие прицела эшелоны, как впереди какой-то самолет взмыл вертикально вверх. Поначалу я думал, что это истребитель, но, бросив беглый взгляд на странный самолет, я понял, что это "ил" капитана Попова! Что с ним? Самолет продолжал все так же идти вертикально вверх. Он был уже гораздо выше меня. Но вот он перевернулся и в штопоре беспорядочно стал падать! Болью в сердце отдалась страшная мысль: "Капитана сбили!" А кругом бушевал огненный смерч. Зенитки, что били по самолету Попова, теперь присоединились к тем, что стреляли по моему самолету.
      Станция была уже рядом. Мелькнула мысль: "Эшелоны могут уйти, надо повредить выходные стрелки и паровозы".
      Чуть потянув ручку на себя, выпустил эрэсы по паровозам и путям впереди эшелонов. Затем я кинул самолет в крутое пике и, поймав эшелоны в прицел, нажал гашетки пулеметов и пушек. Высоты уже оставалось мало. Вот они, эти вражеские эшелоны! Надо бомбить их по диагонали, чтобы бомбы не легли мимо. Пора! За Попова, за Солнышко, за Титыча быстро нажал четыре раза на кнопку бомбосбрасывателя и кинул самолет со скольжением вверх.
      Разрывы и трассы буквально облепили самолет. Было почти невероятным, что он еще летит. Казалось, каждый сантиметр вокруг самолета был прошит трассами и осколками снарядов. Бешено кидая свой "ил" в разные стороны, то убирая газ, то давая его до отказа, сознательно не соблюдая никакой координации, я успевал заметить, как трассы скрещивались над кабиной, когда самолет падал вниз. И наоборот, разлетались веером из-под самолета в разные стороны, едва я успевал рвануть ручку на себя. Достаточно было задержать самолет в одном положении на короткое время, и снаряды разнесли бы его в клочья. Счастье мое, как ни парадоксально, было в том, что вражеские зенитчики стреляли точно. Если бы они вели беспорядочный, неприцельный огонь, то, швыряя как попало свой самолет, я бы сам напоролся на их смертоносные трассы и разрывы.
      "Поскольку капитана сбили,- соображал я,- значит, теперь мне следует быть ведущим и надо уходить от станции вправо, чтобы затем идти на свою территорию".
      Я заложил самолет в правый разворот, но через мгновение дал обратный крен, и трассы сплошной огненной стеной пронеслись справа. Тут же ввожу "ил" опять в правый разворот, и огненная стена летит слева. Смотрю в форточку и, к своей радости, вижу, что всю станцию заволокло дымом: не видать ни составов, ни строений! "Молодцы, ребята! Отомстили за гибель командира".
      Успеваю дать обратный крен, и разноцветные трассы проносятся опять справа. "Врешь, не возьмешь!" Едва самолет успевает начать левый разворот, как я опять перекладываю его в правый. Кто кого обманет. Приходит мысль, что если сейчас опять переложу самолет из правого разворота в левый, то они могут перехитрить меня и поймать в свою смертоносную сеть. Ведь я уже дважды проделал, и успешно, этот одинаковый маневр. Значит, нельзя его повторять. Потянул ручку влево, самолет начал выходить из правого крена: вот он уже почти в горизонтальном полете, и тут я опять ввел его в резкий правый разворот. Мои расчеты оправдались: все трассы понеслись слева. Последние из них прочертили небо, шапки разрывов таяли. Огненный смерч остался позади! Поскольку я оказался первым, надо было подождать остальных. Продолжая скрытый маневр, уменьшил скорость, чтобы меня могли догнать сзади идущие товарищи. Осмотрев самолет, я не нашел ни одной видимой пробоины. Это было почти противоестественно. Но где же все остальные? Сколько ни оглядывался, ни одного самолета не увидел. Меня охватила тревога. Переключив СПУ, спросил у Васи:
      - Где остальные наши "илы"?
      - Не знаю,- ответил он.- Не вижу ни одного.
      У меня на какую-то долю секунды потемнело в глазах от этого известия, да и болезнь, наверное, сказывалась. Как сбили капитана Попова - я видел собственными глазами! Но что было там, сзади, в этом кромешном аду из сплошных огненных трасс и разрывов? Неужели только одному мне удалось вырваться из смертоносного урагана? А все остальные?.. Но ведь сам видел, как станцию заволокло дымом! Значит, ребята отбомбились, и бомбы точно попали в цель! Но где же группа?
      Все шесть истребителей идут рядом со мной, а "илов" так и не видно ни одного... Не могли же истребители бросить четверку оставшихся "илов" и сопровождать только один наш?
      - Вася! Ну, как там, не видать наших? - опять спросил я у стрелка.
      - Нет, ни одного,- отозвался он.
      - А над Оболью ты не видел их?
      - Видел, как упал один "ил" за станцией, а потом началась такая кутерьма и болтанка, что я уже ничего не видел, кроме трасс и разрывов вокруг нас.
      Впереди внизу пылают пожары и висит сизая стена дыма. Значит, приближаемся к линии фронта. Надо маневрировать, чтобы зенитки не застали врасплох. Промелькнуло несколько трасс. После того огненного шквала, что был минут 15 20 назад на станции Оболь, это показалось детскими игрушками, хотя каждая из "игрушек" несла в себе смерть. Запах гари, наполнивший кабину, говорил о том, что мы летели уже над освобожденной территорией. Истребители сопроводили меня до аэродрома и, покачав на прощанье крыльями, пошли к себе домой.
      Заруливая на стоянку, я с радостью увидел, что два "ила", летавшие с нами, стоят на своих местах. Значит, все в порядке и ребята целы! Но как они очутились раньше нас дома? Мы же нигде не блудили! Ну, да это не важно. Хорошо, что они здесь!
      Веденеев помог мне снять парашют. И только тут я ощутил, как кружится голова - давала себя знать слабость после малярии. Я взял себя в руки и направился к ребятам, летавшим со мной.
      - А где остальные? - спросил я.
      - Не знаем,- они оба растерянно пожали плечами.
      - А вы знаете, что сбили нашего комэска? - комок подступил у меня к горлу.
      - Как сбили? Где?
      - Над Оболью.
      - Да не может этого быть!
      - Своими глазами видел.- И я рассказал им, как все это произошло.
      - А вы разве не были над Оболью? - спросил я.
      - Но нам же дали другое задание - штурмовать автоколонну...
      Минут через десять появилась над аэродромом и другая наша пара. Пришлось идти мне на КП и докладывать о гибели командира.
      Примерно через час вернулась четверка, которую водил Садчиков.
      - Что-то непонятное творится на станции Оболь, - едва успев спрыгнуть на землю, возбужденно рассказывал Федор. - Какие-то взрывы следуют один за другим. Все горит и вся станция окутана дымом! Наверное, наша дальнобойная артиллерия ведет обстрел? Но почему-то уж очень большие взрывы?
      - Да это часа полтора назад мы штурмовали станцию. Там было пять эшелонов,- сказал я.
      - Ну так это значит, что там эшелоны с боеприпасами и горючим! Такие огромные взрывы. Вот я и думал,- горячился Федор,- что наша артиллерия ведет огонь. И кругом все горит! Здорово вы штурманули, ничего не скажешь! Такого еще в нашей дивизии не было! - восхищался Садчиков.
      - Капитан Попов там погиб! - охладил я его пыл.
      - Откуда ты взял, что он погиб? Может быть, его просто подбили, и он где-нибудь сел на "живот"? А может быть, даже перетянул на свою территорию? возразил мне Федя.
      - К сожалению, его сбили буквально в пятидесяти метрах от меня. На моих глазах самолет перевернулся на спину и штопором пошел вниз. А высота была меньше пятисот метров. Вениченко видел, как самолет врезался в землю за станцией.
      Все примолкли. Радость небывало успешного штурмового удара была омрачена гибелью нашего командира и его стрелка старшины Безживотного.
      Прошло еще около часа, когда над аэродромом появился весь избитый с болтающимися лохмотьями "ил". С земли были видны многочисленные пробоины, зиявшие на плоскостях и стабилизаторе самолета. Не верилось, что в таком состоянии машина может держаться в воздухе. Все, кто был на аэродроме, с тревогой следили за полетом искалеченного штурмовика. Как-то он развернется и как сядет? Однако израненный самолет приземлился довольно благополучно, и из него вышел Николай Платонов, летчик из соседней эскадрильи.
      Все обступили его, удивляясь и восхищаясь тем, как это он сумел довести до аэродрома и посадить такую изрешеченную машину.
      Поведав о своих злоключениях, о том, как его подбили, Платонов неожиданно для всех сказал:
      - Братцы, что на станции Оболь творится, просто что-то неописуемое! Когда меня подбили,- продолжал он,- я отстал от группы и на бреющем полете напрямик решил тянуть на свою территорию. Еще километров за двадцать пять я увидел в районе станции Оболь огромный столб черного дыма, поднимавшийся высоко в небо. А уже когда пролетал мимо самой станции, километрах в шести от нее, я наблюдал взрывы огромной силы и сплошное море бушующего огня. А что там такое, собственно, происходит, я так и не разобрал!
      Когда же Платонов и Садчиков доложили о своих наблюдениях в штабе полка, то вскоре у штабной землянки появился плакат: "Следуйте примеру летчика младшего лейтенанта Ладыгина! Сегодня он один уничтожил на станции Оболь пять железнодорожных эшелонов с горючим, боеприпасами и техникой врага!"
      Выслушав мой рассказ о гибели командира эскадрильи, начальник штаба покачал головой и, тяжело вздохнув, сказал:
      - Жалко Попова! Зачем он полез на Оболь? Не было же ему такого задания...
      Всю ночь меня бил озноб и снилось, как переворачивается машина комэска и он беспомощно хватает воздух руками, пытаясь найти ручку управления и выровнять самолет, но вместо штурвала зияет огромная пробоина, и машина, беспорядочно кувыркаясь, продолжает падать. Кругом бушует море огня. А Попов укоризненно повторяет: "Зачем мы залезли сюда, в это пекло? Нас ведь никто не просил!"
      Я просыпался в холодном поту, стараясь отогнать от себя этот кошмар, но он мучил меня всю ночь, возвращаясь в разных вариантах во тьме землянки, чуть только я начинал вновь засыпать.
      И еще много неприятных переживаний доставил мне этот вылет. Где-то подсознательно меня преследовала мысль, что в общем-то, наверное, я был в какой-то степени виноват в гибели Попова. Ведь это я заметил эшелоны и сказал о них капитану. Возможно, сам бы он их не заметил. Эта мысль не давала мне покоя.
      Мне стало до того муторно на душе, что я ушел в лес. Никого мне не хотелось сейчас видеть, тем более, что у меня было освобождение от полетов. Ребята, участвовавшие в этом вылете, непроизвольно избегали встречи со мной. А я в их присутствии чувствовал себя ужасно неловко, как будто был перед ними в чем-то виноват.
      Иной раз, когда я подходил к шумной компании, ребята, увидев меня, вдруг замолкали, чего раньше никогда не было. Постояв немного, я уходил.
      На другой день была опять напряженная боевая работа. Все летчики полка сделали по нескольку вылетов на ту самую дорогу Витебск - Бешеыковичи, куда должны были лететь и мы с капитаном Поповым.
      После вчерашнего вылета добиться разрешения на полет мне было уже просто. И я тоже сделал два боевых вылета. Летчики нашей дивизии, разбомбив голову и хвост колонны, запрудившей дорогу на добрый десяток километров, устроили фашистам "ледовое побоище". Правда, несколько "илов" было подбито, но летчики нашего полка столько разбомбили вражеской техники, что когда наши танки прорвались на эту дорогу, то их продвижение было приостановлено. Много часов им пришлось расчищать проезжую часть дороги.
      В операции "Багратион", в частности на Витебско-Полоцком направлении, наша 335-я штурмовая авиационная дивизия по решению командования 1-го Прибалтийского фронта должна была взаимодействовать с первым танковым корпусом генерал-лейтенанта танковых войск Буткова, который получил задачу после прорыва вражеской обороны в районе Сиротино своими боевыми действиями развить успех наступления наших войск в направлении Бешенковичи - Бойчейково.
      Генерал Бутков поставил задачу перед штурмовиками подавить артиллерийские батареи врага в межозерном дефиле, на пути наступления бригады полковника Петровского, и не допустить, чтобы, отступая, противник взорвал мост через Западную Двину. Сохранность моста позволяла наземным войскам с ходу осуществить переправу и захватить город и аэродром Бешенковичи, где танкисты могли бы дозаправиться трофейным горючим и, продолжая преследовать врага, выйти на оперативный простор.
      Командир 335-й шад полковник Александров для более тесного взаимодействия направил к танкистам своих представителей - полковника Черноморова и капитана Проценко.
      Осуществляя поставленную задачу, летчики 683-го штурмового авиационного полка с самого раннего утра 23 июня 1944 года до позднего вечера, пока сумерки не опустились на землю и уже невозможно было летать, штурмовали артиллерийские позиции врага.
      Уничтожив и подавив не менее четырех вражеских батарей, летчики помогли танкистам прорвать оборону противника, а затем штурмовики перенесли свои удары по огневым точкам врага в район моста через Западную Двину. Летчики так проутюжили предмостные позиции фашистов, что при выходе из пике можно было отчетливо различить не только разбитую технику, но даже трупы вражеских солдат. Вскоре к мосту подоспели и танкисты. Полковник Черноморов по радио приказал нашим "илам" перенести свои штурмовые удары на противоположный, левый берег Западной Двины.
      Согласованные совместные действия летчиков, танкистов и пехотинцев не позволили врагу взорвать мост. Наземные войска с ходу переправились через реку и, развивая успех, продолжали громить отступающего противника, не давая ему закрепиться возле широкой водной преграды.
      При выполнении этой задачи особенно отличились летчики под командованием ведущих Денисова, Падалко, Ковальчика, Андреева, Субботина, Рычкова, Садчикова.
      В этот же день эскадрилья капитана Денисова отличилась еще в одном бою. Аэродром, на котором базировался 6-й гвардейский полк, был самым ближним к линии фронта. Фашисты засекли его, и вражеский бронепоезд стал обстреливать аэродром. Подавить огонь фашистского бронепоезда поручили эскадрилье капитана Денисова. Денисов быстро обнаружил вражеский бронепоезд и атаковал. Сделав четыре захода, группа Денисова заставила умолкнуть пушки бронепоезда, изрядно повредив его. Это позволило 6-му гвардейскому полку немедленно вылететь на боевое задание.
      Вечером следующего дня, после ужина, ко мне подошел Костя Шуравин.
      - Ну ты чего, Ленька, ходишь как в воду опущенный?
      Я ничего ему не ответил. Тропинка вела нас глубже в лес.
      - Плакат вон какой про тебя написали. Между прочим, я его и рисовал, комсорг попросил. Я так радовался за тебя, Леня!
      - Не знал я, что это твоя работа. Спасибо тебе. Честно говоря, я мельком взглянул на него, даже не успел разглядеть как следует. Как-то совестно было, неловко.
      - А чего тут стесняться-то? Вон некоторые, вроде Осипкина, ничего такого и не сделают, а прилетят, натараторят: что то-то он обстрелял, и это он поджег... А ты на самом деле такое сотворил, что другому и за всю войну в общей сложности столько не наворочать, но начальству не доложил как следует, а промямлил что-то невразумительное. Ходишь, прячешься от всех, как будто наврал или своровал.
      - А мне на самом деле стыдно. Ты пойми, Костя, если бы мы всей шестеркой зашли на станцию или вообще летели вдвоем, тогда бы я от всей души радовался, что столько урону нанесли врагу! А то выходит, что они не пошли за командиром... Почему не пошли, не будем об этом говорить... Даже начальство считает, что Попов зря пошел на Оболь, такой вариант не предусматривался. Я же считаю, что не зря, раз там был несоизмеримо более важный объект атаки. Попов понимал это, а его чуть ли не обвиняют в собственной гибели. Непонятно все это мне. Ну, а потом ты говоришь: промямлил. Я же не видел конечных результатов штурмовки. Видел только, что всю станцию заволокло дымом, когда бомбы мои взорвались. И действительно, мне еще здорово повезло, что взрыватели на бомбах остались с замедлением, а то бы пришлось нам с Васей Вениченко остаться там, рядом с Поповым. Ну и как же мне после этого прикажешь ходить? Радоваться гибели капитана, да и всему, что происходит, или упрекать своих друзей и начальство в слишком трезвой рассудительности?
      Костя молчал. Мы вышли на небольшую поляну, усеянную ромашками. Солнце золотило верхушки сосен на ее противоположной стороне.
      - Да, веселого тут, конечно, мало. Я тебя понимаю... Но ты не унывай. Все перемелется - мука будет! - Костя по старой привычке хлопнул своей ручищей меня по плечу.- Я думаю, начальство разберется, представит тебя и Попова Попова посмертно - к награде, и тогда все встанет на свои места! Пойдем домой, а то комары сожрут нас окончательно...
      Через несколько дней Костя подошел ко мне, когда я лежал под крылом своего самолета, и, присев на корточки, протянул газету.
      - На, посмотри, что про тебя написали! Я с трепетом взял газету. Костя указал на статью под заголовком: "Растет наступательный порыв". С волнением пробегал я глазами по строчкам. Один абзац был действительно обо мне. Там было сказано: "Молодой летчик комсомолец младший лейтенант Ладыгин хорошо выполняет задания... На днях он штурмовал железнодорожный эшелон на станции Оболь и не ушел от цели до тех пор, пока не израсходовал весь боекомплект!"
      Дочитав статью до конца, я протянул газету Косте.
      - Ну и как тебе это нравится? - спросил он. Я молча пожал плечами.
      - Ни о пяти эшелонах, ни о мужестве капитана Попова, который, несмотря на бешеный огонь зениток, решил атаковать составы, ни о тебе! - горячо заговорил Костя.- А потом, зачем эта фальшь... "Не ушел от цели, пока не израсходовал весь боекомплект". Ведь каждому летчику ясно, что это враки. Приказ-то ведь все знают, что необходимо оставлять до тридцати процентов пулеметно-пушечного боекомплекта на случай встречи с воздушным противником! Зачем все это? - Он резко встал и ударился головой о крыло.- Тьфу, черт!
      - Ты осторожней, а то продырявишь плоскость и летать мне не на чем будет! - заметил ему.- А газета тут ни при чем, дали такую информацию, а кто проверять будет: на станцию не побежишь...
      В душе я был искренне благодарен Косте за то, что он так близко принял к сердцу мои огорчения. Истинный друг всегда поймет состояние своего товарища и всем, чем может, постарается облегчить его.
      - Да, ты прав,- потирая ушибленный затылок, сказал Костя,- газета тут ни при чем. Но я никак не пойму,- он опять присел ко мне,- какой смысл начальству отказываться от того, что летчик нашего полка уничтожил пять эшелонов врага? Ну ладно, они, скажем, не поверили тебе. Но ведь то, что доложили Садчиков и Платонов, это же неоспоримо. Они видели это своими глазами. Не могли же они оба выдумать про Оболь, если там ничего подобного не было? В конце концов есть истребители, которые видели, как все это было, раз они все пошли за тобой и сопровождали тебя до аэродрома.
      - Все это, конечно, правильно, но давай, Костя, оставим этот разговор,перебил я его.- Просто кому-то что-то неясно. Если же, как рассказывают Садчиков и Платонов, эшелоны действительно уничтожены, то горючее, техника, боеприпасы, находившиеся в них, уже не обрушатся на головы наших солдат, значит, спасены сотни жизней! У скольких матерей будут живы сыновья! Сколько жен не станут вдовами и детей сиротами! Это же самое главное. Вот и получается, что капитан Попов погиб не зря! А все мои личные огорчения по сравнению с этим - просто пустяки.