Контекст

Рассматривая контекст сцены, мы не перестаем спрашивать себя, что в этом контексте не замечает клиент из-за стремления подтвердить старые предписания и решения. Что должен знать клиент о контексте, чтобы выполнить свой контракт?

Пэт, которая одна растит двоих детей, заключила контракт найти способ не чувствовать себя «всем на свете пришибленной», а радоваться и улучшить свою нынешнюю жизнь. Ее изначальные предписания — «Не будь ребенком» и «Не добейся успеха». Ее шантаж — печаль в настоящем и беспокойство о будущем.

Пэт возвращается к сцене из детства. Ей запрещают играть главную роль в школьной постановке. Вместо этого она должна продолжать работать в маленькой нью-йоркской кондитерской, их семейном предприятии. Она говорит: «Какая разница! Буду я играть в спектакле или не буду, все равно все так ужасно. В нашей жизни невозможно быть счастливой». Слыша эти слова, мы отодвигаем в сторону проблему школьной пьесы, которая позднее может послужить инструментом для принятия другого решения, если Пэт решит отстаивать свои права на «звездную роль». На первый план мы выдвигаем ее прежнее решение о том, что невозможно быть счастливой, если жизнь не изменится.

Она описывает свой дом и кондитерскую, затем мы даем следующее задание: «Представьте, что вы в том же месте… в кондитерской. Единственное отличие заключается в том, что в день вашего рождения добрая фея залетела к вам в комнату и осыпала вас пыльцой счастья. Будьте в кондитерской и найдите способ чувствовать себя счастливой НЕСМОТРЯ НИ НА ЧТО!». Она делает это и обнаруживает, что кондитерская — место, где, можно быть как печальной, так и веселой. Ее семья окрасила это место в печальный цвет, и Пэт решила, что их чувства — единственная возможная реакция на контекст их жизни. Этот воображаемый эксперимент освободил ее для поисков счастья и изменений в сегодняшней жизни.

Нэд тоже сконцентрирован на плохой стороне своего жизненного окружения. Его контракт: решить — жить ли счастливо, оставшись в семье, или жить счастливо, уйдя из нее. Он дважды расходился с женой, сейчас они снова живут вместе. Его изначальное предписание — «Не будь близок». Он помнит единственный светлый период в своей жизни, когда он жил на ферме с бабушкой. Но затем его заставили уехать к родителям в Чикаго и ходить в «ужасные, садистские чикагские школы». В его ранних сценах есть много очевидных направлений для работы. Так, ему понадобится сказать бабушке «прощай», а родителям — что он будет близок с людьми, пусть даже его могут однажды и разлучить с ними. Но так как до конца терапевтической встречи остается всего 15 минут, мы хотим, чтобы Нэд поработал в сцене, которую можно завершить быстро. Прощания, как правило, занимают довольно много времени.

Мэри: Очутитесь в школе, которую вы заканчивали. Что вы видите?

Нэд: Толпу дерущихся юных садистов.

Мэри: Посмотрите внимательно вокруг. Войдите в школу и обойдите ее.

Нэд рассказывает об обшарпанных, переполненных, грязных классах, раздраженных учителях и дерущихся мальчишках.

Мэри: Молодец. У вас здорово получается перемещение в ту сцену.

Выйдите на школьный двор. Видите дерущихся мальчишек?

Нэд: Да. (Описывает сцену).

Мэри: Все мальчишки дерутся?

Нэд: Нет, не все. Некоторые ребята играют в мяч.

Мэри: Интересно. А что делает Нэд?

Нэд: Просто сидит там на скамеечке. Грустный.

Мэри: Кто-нибудь из ребят сидит рядом с ним.

Нэд: Да.

Мэри: Мне странно, почему Нэд с ними не подружится.

Нэд: Я не знаю. Он просто не дружит с ними. Школа огромная. Я помню мальчика, похожего на меня… жил в моем доме. Я не часто играл с ним. Не знаю. Мне было так грустно.

Боб: Будьте Нэдом. На скамеечке. И скажите: «Я буду грустить, пока…».

Нэд: Я буду грустить, пока…пока…пока я не вернусь к бабушке. (Коротко всхлипывает.) Я так и не вернулся.

Боб: Да-а. А теперь увидьте жену и скажите: «Я буду грустить, пока я не вернусь к бабушке».

Нэд: Ради Бога! (Смеется.)

Жозе, сын сезонника-мексиканца, недооценивает пагубность школьной обстановки его детства. Хотя он и понимает, что тамошние учителя были предубеждены против испаноговорящих детей, он считает корнем зла свою «глупость». Жозе настаивает, что, будь его индекс интеллекта повыше, он бы смог преодолеть свои проблемы. На предыдущих встречах он получал поглаживания от членов группы за меткие замечания по поводу их проблем. Он провел эксперимент на двух стульях между своей «тупой» и «умной» половиной. Он понимает свою игру, в которой он подает неуместные реплики, получает в ответ критику и таким образом укрепляет уверенность в своей глупости.

Мы просим его мысленно перенестись обратно в школу. Он делает это и судорожно всхлипывает от болезненности эксперимента. Он не может объяснить учителям, что ему надо в туалет, его бьют линейкой, когда он говорит по-испански, дают старые и рваные учебники, в то время когда у англоговорящих детей новые, и переводят в класс для детей с замедленным развитием. 30 минут он путешествует по ужасным школьным годам, к концу рассказа у многих в группе слезы на глазах. Мы просим его снова стать взрослым и сказать маленькому Жозе, что надо быть очень умным мальчиком, чтобы в таких невыносимых условиях выучиться читать и писать по-английски и закончить школу. В конце встречи Жозе громко признает свой ум.

Другие

В сцене важные для клиента другие будут играть свои роли так, как помнит или воображает их клиент. Другие — не объект для изменений. Если отец не дает никаких оснований считать себя любящим родителем, мы не будем смотреть сквозь пальцы на сцену, в которой отец неожиданно становится любящим папочкой. Клиентка может понять своего нелюбящего отца, поспорить с ним, сообщить, что нашла в нынешней жизни человека, который любит ее, и, наконец, может изменить саму себя. Отца она изменить не может. Это центральное утверждение, ибо многие клиенты поддерживают свое несчастье, чтобы заставить измениться родителей; у нас они учатся нести ответственность за себя, неважно, как при этом устроен остальной мир.

Жозе, осознав вначале жуткую обстановку, царившую в его школе, на следующем шаге разбирается со своей первой учительницей. Он помнит ее и, проиграв роль этой учительницы, хотя и не изменяет никак ее саму, зато изменяет себя.

Жозе: Мисс Джонс, мне было всего лишь девять лет, когда я пришел к вам в класс. Вы — моя первая учительница. В школу я раньше не ходил. Все остальные ребята проучились уже три года. Они могли читать, писать и говорить по-английски. Конечно, они говорили по-английски. Я не глупый, если не понимаю по-английски.

Боб: Скажите ей: «Вы глупая, мисс Джонс».

Жозе: Да, вы глупая! Вы глупая и злая… очень глупая. Если бы вы были умной, вы бы поняли, что я не глупый. Я просто не знал английского.

Боб: Сколько времени понадобилось вам, чтобы начать понимать английский в ее классе?

Жозе: Я думаю, дольше, чем должно было бы быть. Понимаете, мы, мексиканские ребята, разговаривали между собой… не по-английски. И мои родители так и не научились говорить по-английски. Да и старшие братья толком до сих пор не говорят. В общем… наверно, целый год.

Боб: Сколько мексиканских детей в классе?

Жозе: Около трети. Нас всех считали глупыми, а я был самым глупым. Так она думала.

Боб: Хорошо. Значит, мисс Джонс каждый день слышала в школе испанскую речь, а вы каждый день слышали английскую. Выучили английский за год? Сколько потребовалось мисс Джонс, чтобы выучить испанский?

Жозе: Она его никогда не выучила. Боб: Так кто из вас глупый? (Жозе и вся группа смеются.)

На ранних этапах лечения мы фокусируем внимание на недостатках других, особенно родителей и старших братьев и сестер, чтобы выявить предписания-решения или рассеять сегодняшнюю взрывоопасную ситуацию. Когда муж с женой постоянно ссорятся, они легче поддадутся лечению, если поймут, что он обучен отцом избегать при помощи ссор несексуальной близости, а она обучена матерью избегать тем же способом сексуальной близости. Суицидальный клиент делает первый шаг к заключению контракта, когда видит, что его позыв к самоубийству есть ответ не на сегодняшнюю ситуацию, а на принятые давным-давно сообщения о себе.

Начав лечение, Мич должен прочувствовать жесткость и перфекци-онизм своего отца. Мич был подавлен, думал о самоубийстве и ругал себя за несовершенство. Переместившись со своим отцом в сцену детства, он понимает, что тот никогда не хвалит его ни за мысли, ни за поступки. Если Мичу что-либо удается, отец требует, чтобы в следующий раз Мич сделал еще лучше. Поняв это, Мич мобилизует свой подавленный детский гнев и кричит: «Я достоин любви, ты, проклятый! Я достоин любви! Это твоя вина, не моя, что ты не знал, как любить меня!». Это его первое новое решение. Позже, уже в другой сцене, он решает: «Я не должен быть верхом совершенства, чтобы жить! Я себя не убью, если не оправдаю твоих ожиданий!».

Некоторые клиенты защищают своих родителей, отказываясь признать родительскую патологию, и таким образом блокируют себя от принятия необходимых новых решений. Когда это происходит, мы часто просим клиента убрать себя со сцены, чтобы лучше в ней разобраться:

Мэри: Эй, идите сюда и сядьте рядом со мной. Увидьте маленькую Кору и ее отца. Представьте себе, что вы терапевт.

или

Мэри: Господи, если бы я росла в такой семье, мне б точно было плохо. Я готова поспорить, что Кора просто не хочет, чтобы другие дети знали, как ей плохо.

или

Мэри: Я знаю, в вашей семье нельзя рассказывать соседям, что происходит в доме. Станьте соседкой и поймите, что она о вас знает.

или

Боб: Я уверен, что ваша предназначение в жизни — оберегать отца. Когда вы были маленькой, как вы его оберегали?

или

Мэри: Понятно, вы пытались сделать вашу мать счастливой. Была ли она счастлива до вашего рождения?

Джеб: Нет. Ее мать умерла, когда она была совсем юной.

Мэри: И приемная мать не сделала ее счастливой? А сейчас она счастлива?

Джеб: Нет.

Мэри: Итак, всю ее долгую жизнь после смерти матери никто не смог сделать вашу маму счастливой. Правда? Скажите ей: «Никому не удается сделать тебя счастливой».

Хью хочет преуспеть в качестве семейного терапевта. Он приносит запись семейного терапевтического сеанса. На этом сеансе все успешно работают, пока жена не начинает рыдать. Работа останавливается. Хью и муж пытаются ее утешить. Старшая дочь присоединяется к их попыткам, младшая физически уклоняется от утешения, уйдя в туалет, а сын начинает вести себя отстранение.

Мы выключаем пленку.

Боб: Как это соответствует вашему собственному детству?

Хью: Не вижу соответствий. Я… мой отец был манипулятором. А мать была стержнем, державшем нас вместе.

Мэри: Ну, думаю, это чему-то соответствует. Увидьте, как плачет папа или мама, и почувствуйте себя беспомощным. Все, что вы можете — это утешать.

Хью начинает всхлипывать, одновременно рассказывая, как его мама в отчаянии от своего замужества приходила к нему в детскую и проводила всю ночь, плача и раскачиваясь в кресле-качалке. Хью пытался утешить ее. Мы работаем с Хью, пока он не начинает чувствовать глухое раздражение против мешающей ему спать матери. Он заканчивает работу словами: «Ма, мне так жаль, что ты грустишь. Я ничего не могу изменить в ваших с папой отношениях. Только он и ты могут как-то помочь себе. И, кроме того, я маленький мальчик, которому надо выспаться. Забери свою качалку из моей комнаты». Теперь Хью, работая с клиентами, учится различать, когда ответственность лежит на нем, а когда — на клиенте.

Клиент видит в родителях не только негативное. Мич, хотя и решил жить, несмотря на неодобрение отца, продолжает чувствовать себя обманутым им.

Боб: Что вы знаете о детстве своего отца?

Мич: Немного. Он вырос в Китае.

Боб: Будьте вашим отцом в возрасте, когда он жил в Китае.

Мич: (В роли отца). Мне… э-э… сколько там лет. Я стал работать на рисовых полях, как только начал ходить.

Боб: Ощутите, как это было.

Мич представляет скудную и полную тяжелого труда жизнь.

Мэри: Совсем малыш для такой тяжелой работы? Скажи мне, а кто тебя хвалил за твое усердие?

Мич: (В роли отца). Никто. Чтобы есть, надо работать. Ни у кого нет… нет времени, чтобы хвалить. (Мич тихо плачет, закрыв руками лицо, затем встает с «отцовского» стула и пересаживается на свой.) Да, я слишком многого жду от него.

Мэри: Да, слишком многого.

Боб: Позвольте мне рассказать вам одну историю. Мой отец тоже никогда меня не хвалил. Он обеспечивал всю семью и привил нам правильное отношение к работе. Несколько лет назад, когда он был еще жив, я вдруг понял, что тоже никогда не хвалил его. Поэтому в очередной раз, когда я приехал к нему в гости, я сказал: «Ты был хорошим отцом. Я помню, как ты брал меня на стадион Янки и мы смотрели, как играет Бейб Рут. Мы классно проводили тогда время». В ответ он пробурчал что-то невнятное. Позже, после обеда, когда я прилег отдохнуть, он зашел ко мне и взял меня за большой палец на ноге. Я думаю, это максимальная близость, которую он мог позволить себе по отношению к сыну. И он сказал: «Ты был совсем неплохим сыном», — развернулся и вышел из комнаты.

Мич понял и решил начать поглаживать отца, даже если тот не будет отвечать на поглаживания. Его новым решением стало расстаться с горечью и таким способом стать более человечным. Именно последовательность этапов понимания стала решающим фактором в выздоровлении Мича. Если бы мы начали со сцены «прощения», его глубоко запрятанный гнев мог так и остаться нетронутым, и выход из депрессии был бы отложен на неопределенное время.

Прежде чем клиенты завершат терапию, мы хотим, чтобы они осознали, что у их родителей есть и достоинства и недостатки и что они больше не несут ответственности за психологическое здоровье своих выросших отпрысков.

Жозе не обвинял своих родителей за ужасные школьные годы, но опечалился, когда понял, что родители были просто людьми, со своими недостатками и слабостями.

Жозе: Дело было не только в школе. Дома тоже не особо пользовались словами. Я помню, как я работал с отцом в поле. Он всегда молчал. Он видит… если он видит кролика в поле, он не скажет: «Смотри, вот кролик». Толкнет меня плечом и ткнет пальцем.

Боб: Да. Но он же видит кроликов. И делится с вами. А некоторые отцы и кроликов не видят, и с сыновьями не делятся.

Жозе: (Улыбаясь). Верно, Боб. Спасибо вам.

Преимущество семейной терапии состоит в том, что новые решения принимаются родителями и детьми вместе. Наши помощники Рут МакКлендон и Ле Кадис7 лечат семью, обратившуюся к ним по поводу «агрессивного поведения» их 10-летнего сына. На шестой встрече отец восстанавливает сцену своего детства, в которой осознает, как сильно он был запуган безразличным и, может быть, даже психотическим поведением домашних. В этой сцене он подтверждает свое право быть живым. Вернувшись в настоящее, он говорит: «У меня есть право быть живым в нашей семье». Затем: «Я живу в моей семье, и никто не отберет у меня это право». Он поворачивается к своему сыну: «Я люблю тебя. Ты тоже имеешь право быть живым в нашей семье, и я охраняю твое право. С этого момента ты ни на кого в нашей семье не будешь нападать. И никто не будет нападать на тебя. Все в нашей семье будут в безопасности». На следующей встрече мальчик объявил: «Я люблю свою семью и никому больше не буду причинять боль». В ближайшие выходные он в гараже организовал распродажу… своего игрушечного оружия.

Клиент

В терапии новых решений клиент — это ведущий актер в пьесе с победным концом. То, что в нашей книге многие записи заканчиваются облегченным смехом клиента или его радостным «Здорово!» — не совпадение и не подтасовка. Так должны заканчиваться сцены новых решений, поскольку новое решение принимается свободным Ребенком.

Терапевт является и режиссером и сценаристом некоторых сюжетных ходов и, по необходимости, переводчиком. Участники иногда исполняют роль «других» в спектакле, иногда становятся помощниками терапевта, но всегда являются заинтересованными и подбадривающими зрителями. Сцена и другие — это фон для изменения и роста главного исполнителя, клиента. Если пьеса имеет счастливый конец, клиент — победитель. Мы не хотим ставить трагедии -мы заинтересованы в позитивных концовках. Следовательно, мы бы ни за что не поощряли Ли разыгрывать вновь и вновь сцены, где он играет роль жертвы с хорошенькими девушками или матерями, кормящими его литовским дерьмом. Пэт, девочка из кондитерской, пришла к нам на семинар с готовностью воссоздать бесконечное число трагедий. Если бы эти трагедии нас интересовали, она смогла бы поведать нам всю 5000-летнюю историю мучений еврейского народа, начиная с Моисея.

Мы планируем счастливый конец, еще даже не слыша саму сцену. Мы знаем, в каком направлении хочет измениться клиент, и в общих чертах знаем, что он должен для этого сделать. Так, очевидно, что Ли должен стать по-Детски дерзким, если он действительно хочет вырваться из тупика, создаваемого Родительским запрещением говорить «Нет» и Детским желанием сказать «Нет».

Клиент может начать сцену в любом эго-состоянии, хотя, вероятно, он будет ощущать в себе приспособившегося Ребенка, так как именно это эго-состояние ответственно за изначальные решения. Приспособившийся Ребенок — жертва, часто крайне занудная жертва. Сравните высказывание Ли «Я имею склонность к боязливости и желанию нравиться» и его взрывное «БУДУ КРИЧАТЬ, КОГДА ЗАХОЧУ, И Я ПОЙДУ НА ПЛЯЖ!». Зою было так просто не заметить, когда она застенчиво стояла в дверях, надеясь, что кто-нибудь пригласит ее войти. Когда человек сначала испытывает свое приспособительное поведение, его новое решение становится особенно мощным. Зоя теперь физически, мышцами знает разницу между робким стоянием у стеночки и громким дудением в рожок. Это мышечное знание ей крепко пригодится, когда снова возникнет соблазн играть старую роль серенькой мышки.

Когда клиент осознал свою приспособительную роль (а иногда и раньше), мы отслеживаем каждое движение, жест, тон и слово, служащие клиенту для поддержания роли жертвы. Мы подчеркиваем смех висельника, «желания» и «надежды», склоненные головы, тонкий, девчачий голосок у взрослой женщины, поступки, подтверждающие навязанные характеристики. Особым вниманием пользуется у нас любое упоминание о том, что кто-то или что-то может заставить клиента чувствовать.

Затем мы смотрим, как клиент может стать победителем, главным исполнителем в данной сцене. Может быть, это станет возможным, если клиент обнаружит в других какие-то новые черты или увидит что-то новое во всей ситуации. Но главное — он должен найти что-то новое, новую скрытую силу в самом себе. Когда Эдит работала над избавлением от блока, ее можно было счесть трудным клиентом, поскольку после победы над блоком она вновь сдалась на его милость.

Эдит: (Смеется.) Да-а. Ты мне не нужен. Я собираюсь вытолкать тебя взашей.

Боб: Что случилось? Эдит: Он испарился, не успела я накинуться на него.

Утверждение со словом «он» означает, что Эдит уверена, что сама ничего не сделала. Она не считает победу своей заслугой. Из этой ситуации существует много выходов. Боб мог заставить ее снова стать блоком и посмотреть, как «он» испаряет себя. Вместо этого он, ища к победе короткий путь, выясняет, использует ли свободный Ребенок Эдит слова, выражающие независимость. Она их не принимает.

Боб: Вы настолько могущественны, что вам и не потребовалось выталкивать его. Вы просто испарили его.

Эдит: Я?

Эдит снова отступила на первоначальные позиции… во всяком случае, такое складывается впечатление. Мэри преувеличивает ее беспомощность, что часто срабатывает, вызывая у свободного Ребенка желание сопротивляться.

Боб: Ну, да… а чей это был, простите, блок?

Мэри: Не-а, это не вы. Это Боб сделал. Я видела, как он включил свой секретный лазерный испаритель. А вы не заметили? А теперь он пытается сделать вид, что он тут ни при чем, что это вы, маленькая и беспомощная, уничтожили блок.

Эдит: (Смеется). Я… О, Господи, у меня такая ясная голова. Я такая ясная. Со мной мой антиблокатор, и вы его у меня ни за что не отнимете! Я никогда себя не чувствовала столь просветленной. Я могу думать… я думаю.

Ее последнее утверждение абсолютно четкое… и она заканчивает сцену главной героиней!

Если в этот раз клиент не стал главным героем, не принял новое решение, мы знаем, что он это сделаете следующий раз. На этой встрече он либо не почувствовал себя свободным Ребенком, либо понял, что данная сцена не очень подходит для его проблемы, либо они с терапевтом не очень хорошо настроились на работу. Какой бы ни была причина, клиент и терапевт должны расстаться без обвинений. Это — самое главное. Мы слышали, как терапевты жалуются на клиентов, что те «не хотят меняться» или «хотят оставаться несчастными». Неправда. Клиентов также клянут как слишком пассивных, слишком приспосабливающихся, слишком сопротивляющихся; используются все слова, указывающие на неэффективную работу. Мы уверены, что клиенты хотят меняться, и что иногда ни клиент, ни терапевт просто не знают, как это сделать.

Мы знаем, что если наш клиент не принял сегодня нового решения, он примет его завтра — если его не обвинять и не запугивать.

Работа по поиску нового решения стремительна, часто забавна и всегда приводит к выздоровлению. Ли встает на свою защиту и рычит о своей значимости, а на следующей встрече расстается со своим самоуничижением, высмеяв мамино «литовское дерьмо». Через состояние свободного Ребенка Филипп осознает то, что всегда знал его Взрослый: чтобы что-то значить в этом мире, он не должен быть во всем первым. Трои прекращает свою головную боль. Зоя дудит в свой рожок. Эдит придумывает секретное лазерное оружие и уничтожает путаницу в своем приспособленном Ребенке. Пэт обнаруживает, что кондитерская может быть веселым местечком и решает жить радостно в своей нынешней жизни. Священник представляет себе рай, чтобы принять новое решение о возможности радости и на этом свете. Женщина строит дверь в окружающей ее стене. Эрда освобождает себя от родительской боли. Нэд перестает ждать бабушку, которая освободит его из чикагской школы. Жозе осознает свои интеллектуальные способности. Мич решает жить, а затем прощает отца. Мальчишка распродает свои игрушечные пистолеты.

9. ИЗЛЕЧЕНИЕ ДЕПРЕССИИ