– Безобразие! Катастрофа! Кто теперь будет за все отвечать?
      Громовые раскаты донеслись до Кензи, когда она уже открывала дверь в конференц-зал. Мечтая лишь об одном – съежиться так, чтобы ее никто не заметил, – Кензи повернула ручку и проскользнула внутрь.
      Окна были задернуты тяжелыми шторами, и лишь косые лучи зимнего солнца освещали внушительную фигуру Шелдона Д. Фейри, сидевшего во главе длинного стола заседаний.
      – Как могло это случиться... этот грандиозный скандал, мне совершенно непонятно...
      Кензи бесшумно прикрыла за собой дверь и на цыпочках прошла к дальнему концу стола, по сторонам которого сидело всего несколько человек. Настроение у всех было явно подавленное.
      – ...но так или иначе он случился, и теперь нам грозит не только судебная тяжба, но и дипломатический кризис в отношениях Соединенных Штатов и Германии. Ситуация совершенно нетерпимая!
      Всех присутствующих передернуло, но Фейри, кажется, и не заметил этого, ибо, подобно кошке, чувствующей приближение очередной жертвы, он медленно повернулся на своем эргометрическом кресле, поставленном сюда по распоряжению Дины Голдсмит, и впился взглядом в Кензи.
      – Ага, если только мне не изменяет зрение, блудная дочь явилась!
      Кензи неловко затопталась на месте.
      – Спасибо, что почтили нас своим присутствием, – насмешливо продолжал он. – Надеюсь, я не оторвал вас от чего-нибудь серьезного?
      – Ну что вы, сэр! Извините за опоздание, – вспыхнула Кензи.
      Она воздержалась от дальнейших оправданий, и Фейри уже спокойнее предложил ей занять свое место.
      – Слушаю, сэр.
      Кензи сделала еще несколько шагов и опустилась на свободный стул рядом с Зандрой. Хватило одного взгляда, чтобы подтвердились самые худшие ее предположения.
      Заседание сегодня явно чрезвычайное – собралась вся верхушка «Бергли».
      Главный аукционист, первый вице-президент, начальник юридического отдела, глава управления по связям с общественностью, главный бухгалтер. Ну и вся команда из отдела старых мастеров – Бэмби Паркер, Арнольд Ли, Зандра, а теперь вот и она, Кензи.
      Фейри строго посмотрел на нее.
      – Как я уже только что сказал вашим коллегам, мисс Тернер, мне позвонил государственный секретарь. Догадываетесь, по какому поводу?
      – Боюсь, что да, сэр. Речь скорее всего шла о Гольбейне.
      – Вот именно. – Фейри слегка улыбнулся, нет, даже не улыбнулся – оскалился. – Он мне сказал, что германский посол от имени своего правительства официально заявил протест в связи с продажей похищенных национальных ценностей. Мало того, по поручению Немецкого института культуры прокурор Франкфурта выдвинул обвинение в хищении против пока не установленной личности или личностей.
      – Ничего себе, – пробормотала Кензи.
      – Вот именно ничего себе! – Фейри оперся ладонями о стол и, незаметно поглядывая на свои хорошо отполированные ногти, бросил взгляд на Кензи. – Мисс Тернер, вас, кажется, мистер Споттс ценил особенно высоко. Так вот, не откажите в любезности поделиться своими соображениями. Как вы, лично вы считаете: что можно сделать, чтобы хоть как-то замять этот скандал?
      – Что ж, выбор у нас невелик, – немедленно откликнулась Кензи. – Начать с того, что нам не следовало вообще принимать на консигнацию эту картину. Если припоминаете, еще в ноябре прошлого года я подала вам докладную, в которой говорилось о ее сомнительном происхождении. Там же содержалась рекомендация либо вообще не выставлять ее на аукцион, либо хотя бы отложить торги до тех пор, пока мы не получим неопровержимых доказательств, что с ней все чисто. Помимо меня, записку подписали мистер Ли и мисс фон Хобург-Уилленлоу.
      – Да, да, да, – раздраженно зачастил Фейри. – Но все это прошлогодний снег. А мне надо знать, что делать сейчас.
      – Есть два бесспорных факта. Первое: мы приняли картину на торги. Второе: именно она украшает обложку каталога. – Кензи подняла лежащий перед ней буклет. – Тут уж ничего не попишешь, что сделано, то сделано. – Она бросила буклет на стол. – По-моему, остается только надеяться, что все как-нибудь уладится.
      – Иными словами, надо снять картину с торгов?
      – Да, сэр. И публично заявить о том, что мы собираемся начать расследование. Боюсь, что любое иное решение будет означать... грубо говоря, что мы торгуем ворованным.
      При этих словах Фейри поморщился.
      – Ну? – Он обвел взглядом присутствующих. – Кто-нибудь желает возразить?
      – Если позволите, сэр, – заговорила Эллисон Стил, главный аукционист. – Мисс Тернер, вам не кажется, что вы слишком драматизируете ситуацию и торопите события?
      – Напротив, мисс Стил, – покачала головой Кензи, – мне кажется, что мы действуем слишком медленно. Что касается драматизма, то не я созвала это срочное совещание.
      В конференц-зале повисла тяжелая тишина.
      – Слишком многое поставлено на эту картину, – заметил наконец главбух Фред Каммингс. – Главное, уже объявлена начальная цена – двадцать пять миллионов. Если снять ее с торгов, придется заплатить два с половиной миллиона комиссионных покупателю и столько же продавцу. – Он постучал ручкой по обложке блокнота. – Таким образом мы теряем пять миллионов. Или даже больше, если наши предварительные расчеты окажутся заниженными.
      – При всем уважении к вам, мистер Каммингс, – возразила Кензи, – согласиться не могу.
      – Почему же?
      – Вы исходите из того, что картина будет наверняка продана – как минимум за назначенную цену. Но ведь все мы по опыту знаем, что так бывает далеко не всегда. Иные лоты вообще не находят спроса. Короче говоря, у нас сейчас не синица в руках, а журавль в небе. Даже два журавля. На мой взгляд, если мы снимем Гольбейна с торгов, ничего особенного нам не грозит – по той простой причине, что картину могут вообще не купить.
      – Пусть так. – Каммингс отложил перо и нахмурился. – Но нельзя забывать, что Гольбейн – жемчужина нынешнего аукциона. Не выставив ее, мы недосчитаемся слишком многих потенциальных покупателей.
      – Тут спора нет, – кивнула Кензи. – Но боюсь, нам придется пойти на этот риск.
      – Даже если общая предварительная стоимость лотов сократится со ста двадцати миллионов до девяноста пяти?
      – Да.
      – Мисс Тернер, – степенно заговорил первый вице-президент Дэвид Банкер, – а не кажется ли вам, что, если отказаться от Гольбейна и если другие предметы не дотянут до назначенной цены либо вовсе не будут проданы, мы и девяноста пяти миллионов не получим?
      Кензи почувствовала себя свидетелем под перекрестным допросом.
      – Не исключено, сэр.
      – И вы готовы примириться с тем, что в сравнении с «Сотби» и «Кристи» наша выручка за старых мастеров в этом сезоне окажется... э-э... как бы это сказать... не слишком впечатляющей?
      – Готова, сэр.
      – А вот наши акционеры, боюсь, не совсем готовы к этому, – кисло пробормотал Банкер.
      – Ваша правда, сэр.
      Ее голос прозвучал словно из подземелья. В наступившей тишине было слышно только тиканье больших напольных часов работы старых голландских мастеров. И вдруг сквозь двойные окна, будто кто-то щелкнул выключателем, хлынул городской шум: сигналы попавших в пробку автомобилей, рев сирены «скорой помощи», визг тормозов, ровный гул пролетающего самолета.
      – К словам Дэвида следует прислушаться, – откашлялся Фейри. – Вот вы, мисс Тернер, что сказали бы собранию разъяренных акционеров?
      – Правду! – Кензи храбро выдержала его взгляд. – Чистую правду.
      – Правду! – насмешливо передразнил ее Фейри. – Не стройте из себя наивную девочку, мисс Тернер. Неужели вы действительно думаете, что правда интересует акционеров больше, чем ежеквартальные дивиденды?
      – А почему бы и нет? – возразила Кензи. – Надо только внятно им растолковать, что разумное решение этой проблемы напрямую связано с их дивидендами. Ведь речь идет о репутации «Бергли».
      – Продолжайте. – Фейри нервно побарабанил пальцами по столу.
      – О Господи, сэр! – Кензи запустила руки в волосы и вскочила со стула. – Да вы сами подумайте! Что значат какие-то там двадцать пять миллионов в сравнении с самым большим достоянием «Бергли» – его трехсотлетней незапятнанной репутацией? Разве не должны мы любой ценой ее защищать?
      Для убедительности она стукнула кулаком по столу и только тут, кажется, сообразила, что чересчур увлеклась.
      – Извините, сэр, – неловко пробормотала она и села на место.
      – Еще немного, мисс Тернер, и по-моему, вы заставите меня выставить на торги Бруклинский мост.
      Теперь Фейри говорил устало и спокойно, и от этого, казалось, даже свет зимнего солнца утратил свою пронзительную ярость, мягко отражаясь в зеркальной поверхности стола.
      – Может, вы выступите вместо меня на ближайшем собрании акционеров?
      – Вот уж этого мне бы меньше всего хотелось, сэр, – смущенно проговорила Кензи.
      Фейри позволил себе слабо улыбнуться.
      – Охотно вас понимаю. Ладно, вы все говорите верно: действительно, репутация «Бергли» – главное наше богатство. – Он оглядел присутствующих. – Кто-нибудь еще желает высказаться? Юнис?
      – Как руководитель службы по связи с общественностью я должна поддержать мисс Тернер. Снять Гольбейна с торгов безусловно в наших собственных интересах.
      Фейри повернулся к юристу Илин Оксберг.
      – А что говорит закон? Предположим, мы снимаем картину с торгов. В ходе дальнейшего расследования выясняется, что она была похищена. Что тогда? Нас могут привлечь к ответственности за торговлю краденым?
      – Ни в коем случае, сэр, – энергично покачала головой Илин. – Как вам известно, и об этом здесь уже говорилось, за такие вещи несет ответственность не продавец, а владелец. То есть это обычная практика. Иное дело, что в данном случае картина была унаследована и поскольку первоначальный владелец умер, обвинять вроде некого. Наследник ни за что не отвечает.
      – Так, ясно. – Фейри тряхнул своей роскошной шевелюрой с серебристыми нитями. – Слава Богу, что мы в этом случае в стороне. – Он немного помолчал и, нахмурившись, откинулся на стуле. – Остается только одно – наши моральные обязательства перед клиентом. – Он поджал губы. – Ведь это не кто-нибудь, а наш сотрудник принял картину на хранение. Меня вот что беспокоит. Не получится ли, что, снимая картину с торгов, мы как бы спасаем собственную шкуру за счет клиента?
      – То есть как это? – возразила Илин. – Мы приняли картину, пребывая в твердой уверенности, что клиенту она принадлежит по праву. И не наша вина в том, что это оказалось не так. Да что там говорить, разве такое случается впервые?
      – И наверное, не в последний раз, – буркнул Дэвид Банкер. – Тут мы не одиноки.
      – Но позвольте мне продолжить, – улыбнулась Илин. – Работа, проведенная мисс фон Хобург-Уилленлоу заставила нас заподозрить, что с Гольбейном дело, может быть, нечисто. Мы немедленно связались с адвокатом нашего клиента и сообщили ему, что до тех пор, пока ситуацию не прояснят германские власти, картина на торги выставлена не будет.
      – И они ее прояснили, – промолвил Фейри, – только потом, кажется, передумали.
      – Похоже на то, – согласилась Илин. – Но сохранилась вся переписка, и она свидетельствует о том, что упрекнуть нас не в чем.
      – К тому же, – добавил Дэвид Банкер, – это мы от имени клиента связались с немецким Институтом культуры, а не наоборот.
      – Ну, это обычная процедура, – заметила Илин. – Таким образом владелец получает возможность выкупить работу по специально оговоренной цене еще до того, как она попадет на аукцион. Однако немцы нам сообщили, что институт не может себе этого позволить и что мы можем выставить картину на торги. У всего этого дела есть и хорошая сторона, – продолжала Илин. – За исключением сугубо непрофессиональных действий, связанных с приемкой картины, все остальное было выполнено безупречно, включая и юридическую процедуру, и этическую сторону дела.
      – Это действительно так? – остро посмотрел на нее Фейри.
      – Вне всякого сомнения.
      – И все же нельзя принимать картину вот так, очертя голову. При мистере Споттсе ни о чем подобном и помыслить было нельзя.
      Все промолчали.
      Шелдон Д. Фейри внушительно приподнялся над столом.
      – Дабы избежать столь печальных инцидентов в дальнейшем, отныне любая значительная работа, проходящая на аукцион через отдел старых мастеров, должна получить коллективное одобрение. Конкретно я имею в виду следующее: трое из четырех сотрудников отдела принимают или отвергают любую работу стоимостью свыше ста тысяч долларов. – Фейри обежал глазами всех четверых, задержав суровый взгляд на Бэмби. – Все ясно?
      Они согласно кивнули.
      – Ну вот и хорошо. – Фейри сел на место. – А теперь мне хотелось бы воспользоваться нашей нынешней встречей, чтобы поблагодарить мисс Тернер, мисс фон Хобург-Уилленлоу и мистера Ли за добросовестное отношение к делу.
      Кензи не могла не отдать должное Фейри. Он отлично вел игру, направленную на то, чтобы отодвинуть Бэмби в сторону. Настаивай он на единогласии, ничего бы не получилось, Бэмби всегда могла бы воспрепятствовать любому решению. А так их трое против нее одной. Бэмби по-прежнему возглавляет отдел, но теперь ее дни сочтены – как говорится, хромая утка...
      – Ну что ж, – сказал откашлявшись Фейри, – пора заканчивать. Будем голосовать. Сотрудников отдела просил бы воздержаться. Так, тех, кто за то, чтобы снять Гольбейна с торгов, прошу поднять руку. – И первым последовал собственному призыву.
      Кензи обвела взглядом присутствующих: поднялся лес рук.
      – Единогласно! Картина снимается с торгов, и мы начинаем расследовать ее происхождение. Юнис, попрошу вас подготовить соответствующее заявление для печати. Но перед тем, как собрать пресс-конференцию, покажите его Илин и мне, вместе пройдемся по тексту.
      – Слушаюсь, сэр.
      – Вопросы?
      Все промолчали.
      – В таком случае, – голосом опытного председательствующего заявил Шелдон Д. Фейри, – совещание объявляется закрытым.
      Послышался шелест бумаг, скрип отодвигаемых стульев, и все потянулись к двери. По дороге Бэмби одарила Кензи взглядом, в котором читалась неприкрытая злоба.
      Кензи уже переступала порог, когда ее окликнул Фейри.
      – Мисс Тернер!
      – Да, сэр? – обернулась Кензи.
      – Задержитесь на секунду, мне надо кое о чем переговорить с вами. Присаживайтесь, мисс Тернер.
      Кензи послушно села рядом с Фейри и приготовилась слушать.
      Он сидел совершенно прямо, упершись взглядом в противоположную стену и явно погруженный в какие-то свои мысли. Кензи посмотрела туда же. На стене, обрамленная в золото, красовалась репродукция того самого провансальского пейзажа Ван Гога, который лет десять назад, в восьмидесятые, с их особой страстью к коллекционированию, была продана за рекордную, до сих пор непревзойденную сумму.
      – Скажите, мисс Тернер, вам известно главное, ради чего существует «Бергли»? – негромко спросил Фейри.
      – Ну, разумеется, мистер Фейри. Ради того, чтобы продавать произведения искусства.
      Он устало прикрыл глаза и горько усмехнулся.
      – Думаете? Впрочем, мне и самому так всегда казалось. Но в последнее время я что-то начал сомневаться. – Он подавил тяжелый вздох. – У меня все больше и больше складывается впечатление, что сокровища, которые мы выставляем на аукцион, почти ничто в сравнении с получаемыми нами комиссионными.
      – Боюсь, вы правы, сэр, – кивнула Кензи.
      Фейри медленно поднялся и пересел на другой стул, оказавшись с Кензи лицом к лицу. Она, не мигая, смотрела на него.
      – Вижу, вы не привыкли отводить взгляд, – заметил Фейри.
      – Как и вы, сэр.
      – Скажите-ка мне, мисс Тернер... – он наклонился и внимательно посмотрел на нее, – скажите откровенно – это сугубо между нами. Что вы лично думаете обо всей этой скандальной истории?
      – Яйца выеденного не стоит, – пожала плечами Кензи.
      – Что-о?
      – При нашем масштабе деятельности такие вещи просто не могут порой не случаться.
      – Ах вот как? – Фейри сдвинул густые брови. – То есть вы хотите сказать, что фиаско было неизбежно? И что всему виной... не эта безмозглая кукла, которую нам навязали?
      – Мистер Фейри, – в упор посмотрела на него Кензи, – моя забота – как можно лучше делать свое дело. И мне хотелось бы думать, что со своими обязанностями я справляюсь. А винить кого бы то ни было у меня нет ни малейшего желания. Особенно задним числом. Меня интересует искусство, а не кадровая политика.
      – Хорошо сказано, – кивнул Фейри.
      Кензи промолчала.
      – Иными словами, о самом этом инциденте вам сказать нечего, – пристально посмотрел на нее Фейри. – Совсем нечего?
      – Почему же? Я рада, что все находится под контролем и что нам удалось избежать крупных неприятностей.
      – Ясно... – Фейри тяжело вздохнул и переплел пальцы. – Помнится, вы предлагали, чтобы мы открыто заявили о намерении расследовать происхождение этой картины Голбейна.
      – Именно так, сэр.
      – А вы отдаете себе отчет в том, что это означает?
      – Что пресса вообще, а специальные издания в особенности не будут с нас сводить глаз.
      – Вы правы. Тогда вас, конечно, не удивит, почему именно вам я собираюсь поручить заняться этим расследованием?
      – Мне?! Но... думаю, мисс фон Хобург-Уилленлоу вполне способна спра...
      – Да, да, да, – раздраженно перебил ее Фейри. – Я не сомневаюсь в ее компетентности. Однако она работает у нас только три месяца, а нужен настоящий специалист, ветеран, если угодно. Мисс фон Хобург-Уилленлоу в стороне не останется, но ответственность – на вас. И докладывать мне о результатах будете вы.
      Фейри помолчал.
      – Я могу на вас рассчитывать, мисс Тернер?
      – Да, сэр, – кивнула Кензи.
      – Благодарю вас. – Он поскреб подбородок. – Если не ошибаюсь, вам приходилось тесно сотрудничать с каким-то полицейским из отдела по розыску похищенных произведений искусства... Как, бишь, его?
      – Чарлз Ферраро, – автоматически откликнулась Кензи и, едва выговорив это имя, почувствовала острую боль в сердце.
      – Да, да, – подхватил Фейри. – Ферраро. – Полагаю, вам следует немедленно с ним связаться. У него могут оказаться источники информации, которые нам недоступны.
      «О Господи, – мысли у Кензи лихорадочно заметались, – неужели мне действительно придется работать с Чарли? Нет, это решительно невозможно».
      После памятного приема в «Метрополитен» прошло три месяца, и все это время Кензи не виделась ни с Чарли, ни с Ханнесом. Когда они звонили, бросала трубку. И даже дверные замки сменила, чтобы Чарли не мог воспользоваться ключами, которые она когда-то ему дала.
      И вот теперь, когда Кензи решила, что навсегда избавилась от этого типа, ей снова его навязывают!
      – Мисс Тернер! Мисс Тернер!
      Голос Фейри донесся словно издалека.
      – Что с вами?
      – Да нет, все в порядке. Просто, – Кензи откашлялась, – мне не хотелось бы вновь работать с этим человеком.
      – Да? – Фейри вскинул брови. – А почему, позвольте узнать?
      – Я бы предпочла в это не вдаваться, сэр.
      – Боюсь, что трудно удовлетвориться этим объяснением, мисс Тернер. Слишком велики ставки. Речь идет, говоря вашими же словами, о трехсотлетней незапятнанной репутации «Бергли». Я правильно вас цитирую?
      Кензи уныло вздохнула. Вот черт, она сама загнала себя в угол.
      Фейри близко наклонился к ней.
      – Ну так как же, мисс Тернер, вас все еще смущает моя скромная просьба? По-вашему, я требую слишком многого?
      – Нет, что вы, сэр, – устало произнесла Кензи.
      – Вот и хорошо. Жду вашего отчета. А сейчас вы свободны.
      На том разговор и закончился.
 
      Кензи вернулась в кабинет, рухнула на стул и невидяще огляделась по сторонам.
      – Что случилось? – озабоченно посмотрела на нее Зандра. – На тебе лица нет. Что произошло?
      Угрюмо уставившись на телефонный аппарат, Кензи промолчала.
      «Чарли, – мрачно повторяла она про себя. – Надо позвонить Чарли. Да пусть меня лучше черти на костре поджарят!»
      Но выбора не было.
      Смирившись с неизбежным, Кензи подняла трубку и набрала рабочий телефон Ферраро, спрашивая себя, когда же наконец он выветрится из ее памяти.
      – Полиция Нью-Йорка, – ответил женский голос. – Отдел по розыску похищенных произведений искусства.
      – Офицера Ферраро, пожалуйста. – Кензи закрыла глаза.
      – Кто спрашивает?
      – Мисс Тернер.
      – Одну минуту.
      – Эй, Ферраро, тебе звонят по второй линии, – услышала Кензи голос дежурной.
      И откуда-то издали слишком знакомый голос:
      – Кто?
      – Некая мисс Тернер. Соединить?
      Молчание. Затем:
      – Не надо. Слишком долго раздумывала. Пусть теперь потерпит. Это ей только на пользу.
      Кензи швырнула трубку. Вот сволочь! И с таким приходится иметь дело!
      Она решительно стиснула зубы. Ну ничего, он еще не знает, с кем столкнулся, угрюмо подумала она. Дай только добраться...
      Она снова схватила трубку.
      – Полиция Нью-Йорка. Отдел по розыску похищенных произведений искусства.
      – Офицера Ферраро, – бросила Кензи. – Срочно.
      Последовала пауза.
      – Очень жаль, но офицер Ферраро только что вышел. Что-нибудь пере...
      Кензи швырнула трубку.
      Она вся кипела.

      Дела, дела, дела!
      Дел в эти дни у Дины Голдсмит было действительно много, слишком много для одной женщины.
      Но что поделаешь. Забравшись наконец на самую верхнюю ступеньку общественной лестницы, она вовсе не собиралась просто почивать на лаврах. Напротив, в правильном направлении Дина двигалась с той же уверенностью, с какой летит к цели почтовый голубь, а ее стратегическим талантам мог бы позавидовать весь комитет начальников штабов.
      Ну вот хотя бы сегодняшний распорядок дня:
      7.00 – встреча с Джулио – указания домашнему персоналу;
      7.15 – зарядка с инструктором;
      8.00 – ванна;
      8.45 – письма, телефонные звонки;
      9.30 – массажистка;
      10.00 – парикмахер, маникюрша;
      11.00 – лекция у «Сотби», тема – английский портрет XVIII века;
      12.30 – Дом моды Оскара де ла Рента;
      13.30 – обед у Бекки Пятой;
      14.45 – урок французского (неправильные глаголы!!!);
      15.45 – комитет по борьбе за здоровую пищу;
      17.00 – галерея «Уайлдстайн» – Гейнсборо;
      18.45 – галерея «Недлер» – открытие выставки Дональда Салтана;
      19.30 – «Метрополитен-опера» – опера Пуччини;
      21.00 – благотворительный ужин в «Метрополитен-музее».
 
      Теперь Дина иной жизни себе и не представляла. Она буквально купалась в волнах светского успеха. И подумать только – началось все с того дня рождения Карла Хайнца, когда ее приметила сама Бекки Пятая!
      С тех самых пор двери, до того плотно закрытые перед Голдсмитами, отворились, как по мановению волшебной палочки. Приглашения хлынули потоком. И Голдсмиты начали выезжать в свет.
      Два месяца Дине казалось, что она живет как в сказке. А потом, проснувшись однажды утром, почувствовала, что все же что-то ее до конца не удовлетворяет.
      Да, она добралась до самой вершины. Да, ее с Робертом принимают в самых лучших домах. Ну и что с того?
      Дине теперь хотелось большего. Да, большего. Маленькой Дине Ван Влит из Нидерландов уже было мало просто вращаться в кругу избранных, она ныне с завистью поглядывала на еще не освоенные, зеленеющие пастбища.
      Коротко говоря, Дина возмечтала стать легендой. Сделаться истинной звездой высшего общества.
      И некоторые шаги в этом направлении уже были предприняты.
      Следуя во всем примеру Бекки Пятой, Дина уже поменяла свой кричаще-роскошный «кадиллак» на скромный «линкольн» и убеждала Роберта сделать то же самое.
      Над воспитанием Дины, ведая о том или нет, работал целый круг лиц.
      Ежедневные уроки французского позволяли ей теперь перемежать свою речь всяческими «voulez-vous», «n’est-ce pas», «cherie» и так далее – точь-в-точь как Бекки Пятая.
      Под влиянием Джейн Райтсмэн, известного авторитета в области французского интерьера XVIII века, Дина решила, что неплохо бы и ей освоить этот предмет. Так началалось изучение – трижды в неделю – ренессансной живописи.
      Наслушавшись рассказов о «субботах» у модельера Оскара де ла Ренты и его жены, куда все заскакивают запросто, возвращаясь из-за города, Дина решила последовать тому же примеру, открыв дверь всякому, кто хотел бы пропустить рюмочку в воскресенье вечером.
      Эти «воскресники» сразу же приобрели колоссальную популярность. Покойная Китти Миллер как-то обронила: «Положите у двери кусок ветчины, и у вас отбоя не будет от гостей». Нечто в этом роде Дина и сделала.
      Но с одной важной поправкой. Теперь она знала, что скромность – самый верный признак хорошего вкуса и что чем меньше и изысканнее кусок ветчины, тем лучше. Если раньше она расшибалась в лепешку, устраивая шикарные приемы с массой приглашенных, то ныне ограничивалась встречами в узком кругу и довольно быстро преуспела в их устройстве.
      И знакомым, что ее принимали, Дина уже не посылала обескураживающе дорогие благодарственные подарки, а из кожи вон лезла, лишь бы найти что-нибудь скромное, но зато изысканное. Иногда, разнообразия ради, можно было себе позволить и откровенный кич.
      Дина завела специальную записную книжку, в которой отмечались пристрастия ее знакомых: в еде, напитках, цветах, людях – друзьях и, еще важнее, недругах – так, чтобы, не дай Бог, на одной и той же вечеринке не оказалось два непримиримых врага.
      И Дина не останавливалась на достигнутом, упорно продолжая совершенствоваться.
 
      В шесть сорок пять, уже одетая для утренней гимнастики, Дина позвонила дворецкому по внутреннему телефону.
      – Да, мадам? – в трубке прозвучал сонный голос Джулио.
      – У меня сегодня немного сдвинулось расписание, – извиняться Дина и не думала. – Встретимся прямо сейчас. – Она на секунду остановилась. – У меня.
      – Иду, мадам.
      Когда он появился, Дина сидела на диване в гостиной, потягивая только что поданный Дарлин кофе.
      – Мадам! – поклонился Джулио.
      – Благодарю, Дарлин, – сухо сказала Дина. – Вы свободны.
      Служанка сделала книксен и незаметно выскользнула из комнаты.
      Джулио неодобрительно посмотрел ей вслед.
      Если вкус Дины действительно нуждался в совершенствовании, то о ее хватке того же сказать нельзя.
      – Присаживайтесь, Джулио. – Она посмотрела на него в упор. – Нет, нет, не туда. – Голос у Дины был как у дрессировщицы. – Вот сюда.
      Джулио повиновался.
      – На следующей неделе, в понедельник, четверг и пятницу, здесь будут съемки, – сразу перешла к делу Дина. – Прошу проследить за тем, чтобы все было обеспечено. – Она помолчала. – Иными словами, хоть наизнанку вывернитесь, но люди из «Архитектурного журнала» должны быть довольны.
      – Слушаю, мадам. – Джулио сделал запись в блокноте.
      – В четверг здесь установят вазы с цветами, а потом Ренни или кто-нибудь из его помощников будут ежедневно их менять. Пусть и о них позаботятся.
      – Разумеется, мадам. – Джулио сделал очередную пометку.
      – Теперь по поводу последнего воскресного приема. – Дина отхлебнула кофе. – Неужели я должна повторять, что только гости одеваются, как им угодно? Персонала это не касается. Между тем я заметила, что официанты позволяют себе небрежность в одежде. С этим надо покончить раз и навсегда.
      – Слушаю, мадам.
      – Кстати, вас здесь в прошлое воскресенье вообще не было.
      – У меня заболел родственник, и я...
      – К друзьям и родственникам можете ходить в свободное время. Ясно?
      – Да, мадам. Извините...
      – Чтобы этого больше не было.
      Далее последовала домашняя рутина. Дина постоянно сверялась с записями: здесь пыль... тут пятно... а это уж настоящее безобразие: паутина на люстре!
      Джулио все записывал.
      Раздался стук в дверь. Появилась Дарлин: инструктор на месте, ждет.
      Дина бросила взгляд на миниатюрный будильник от Фаберже: семь. Сегодня он пришел на четверть часа раньше обычного. Хорошо.
 
      Следующие двадцать пять минут Дина провела в спортивном зале, где инструктор безжалостно гонял ее с тренажера на тренажер.
      Затем – благословенный душ.
      Следующие полчаса съели телефонные звонки.
      В половине десятого – энергичный массаж, в десять – укладка волос и маникюр.
      После этого, уже при полном параде, Дина переговорила с шеф-поваром из фешенебельного ресторана и приняла его с испытательным сроком (он готовит для Бекки Пятой, а чем она хуже?).
      День только начинался.
      Утро незаметно перетекло в полдень. После лекции у «Сотби» и встречи с де ла Рентой Дина направилась к Бекки Пятой.
      Было половина второго, и хоть у Дины не было и секунды свободной, усталой она себя совершенно не чувствовала.
      Отнюдь. Дина Голдсмит – настоящий сгусток энергии. Она бежит по первой дорожке – и получает от этого колоссальное наслаждение.

* * *

      – Спасибо, Урия, больше ничего не надо, – сказала Бекки старику с трясущимися руками и острым, как клюв, носом, который поставил на стол поднос с кофейником, чайником, сахарницей и сливками.
      – Слушаю, мадам, – громко отчеканил старец; подобно всем тугоухим, он скорее кричал, чем говорил.
      Уловив неодобрительный взгляд, брошенный Диной вслед Урии, Бекки пояснила:
      – Мы с Урией как родные. Знаете, ведь он более пятнадцати лет прислуживал моему последнему мужу. А целых тридцать лет до того – его отец. Да, Урия воспитан в старых добрых традициях. Гордость не позволяет ему и подумать о том, чтобы уйти на покой. Мне лично кажется, что это просто убило бы его.
      Склонив голову набок, Бекки одарила Дину своей знаменитой таинственной улыбкой.
      – В общем, у нас с ним негласное соглашение. Урия мирится с моими причудами, а я не замечаю его хворостей. Меня еще бабушка учила: «Сначала слуги ухаживают за нами, а потом мы за ними». Да. Это святое. Возьмите хоть Урию. Разве я не обязана ему этой малостью за почти полвека беззаветной службы?