Стоило им выйти наружу, как Ханнес недовольно насупился: воздух был насыщен влагой, моросящий дождик перешел в самый настоящий ливень.
      На город яростно обрушивались стремительные серебристые струи.
      Однако Кензи, к изумлению своего спутника, повернулась к нему с радостным возгласом:
      – Какая прелесть, верно?
      И, не дав ему ответить – а сказать он собирался, что никакой прелести в такой отвратительной погоде нет, – она взмахом руки остановила лакея, поспешающего к ним с огромным зонтом, оставила Ханнеса одного стоять под широким козырьком на двух колоннах и кинулась под дождь.
      Задрав голову, Кензи широко раскинула руки и подставила лицо струям.
      – Ты сумасшедшая! – крикнул Ханнес, перекрывая шум дождя. – Нет, ты просто неисправимая безумица!
      – Счастливая безумица!
      Волосы Кензи мгновенно прилипли к щекам в виде глянцево-черного шлема. Она подбежала к Ханнесу и, несмотря на сопротивление, потянула его под дождь.
      – Ну, разве не здорово?
      – Здорово быть с тобой, – многозначительно сказал он.
      – Правда? – Кензи на секунду остановилась и с благодарностью посмотрела на него.
      – Не то слово. – Ханнес потянул ее к себе.
      С ловкостью Гавроша Кензи выскользнула у него из рук и помчалась вниз по лестнице. Ханнес ринулся следом.
      Оказавшись на тротуаре, Кензи осмотрелась – насколько хватало глаз растянулась целая армада лимузинов, среди которых выделялся гигантских размеров «кадиллак» с затененными окнами и специальной надписью над номерными знаками: «Дина Г». Рядом, облокотившись о дверцу, стоял водитель с зонтом над головой. Он с интересом наблюдал за Кензи. Когда она оказалась футах в десяти от него, он сдвинул форменную фуражку и бросил на нее оценивающий взгляд.
      Уловив его, Кензи, в свою очередь, внимательно посмотрела на щуплого малого, курившего в кулак и одновременно жевавшего резинку. Его развязную ухмылку она предпочла не заметить.
      Кензи обернулась и не успела и глазом моргнуть, как подоспевший Ханнес поднял ее на руки и крутанул в воздухе.
      – И почему это мне сегодня снова пятнадцать? – проговорил он, опуская Кензи на землю.
      – Потому что. – В шуме дождя ее голос прозвучал как шепот. Кензи приподнялась на цыпочки и ласково провела пальцами по его щеке. – У меня точно такое же ощущение.
      Ханнес посмотрел на нее. Свет от уличного фонаря рассеивался в дождевых струях, да и все равно Кензи стояла к нему спиной, так что ее лицо оставалось в тени. И лишь глаза сияли, излучая яркий призывный свет. Несмотря на холодные потоки воды, Ханнес чувствовал жар, исходящий от Кензи.
      Но вот она опустила руку, отвернулась, и очарование момента разом исчезло.
      – Насколько я понимаю, никто тебя тут не ждет? – Кензи сделала широкий жест, как бы охватывая все скопление автомобилей.
      – Понимаешь правильно, – улыбнулся Ханнес, – так что остается только радоваться, что дождь тебе по душе. Попробуем поймать такси.
      Он взял ее за руку, и они протиснулись в узкую щель между «кадиллаком» и еще какой-то машиной, тоже внушительных размеров. Динин шофер словно еще больше усох, чтобы освободить им проход, но, заметив в руке Ханнеса бумажник, поспешно отшвырнул сигарету.
      – Эй! – окликнул он.
      Кензи с Ханнесом обернулись.
      Шофер шагнул к ним и накрыл своим гигантским зонтом. Сразу стало тише – рев дождя превратился в ровный, приглушенный шум.
      – Если я правильно понимаю, ребята, вы ищете такси?
      Ханнес согласно кивнул.
      Шофер поковырял во рту зубочисткой и неопределенно махнул в сторону Пятой авеню.
      – Обычно там столько такси, что стоит только поднять руку, и на тебя словно стая голодных акул бросается. Но это при хорошей погоде. А сейчас на Пятой все такси либо заняты, либо работу закончили и возвращаются в гараж. А чего вы хотите в такую непогодь? Так что, боюсь, трудненько вам будет отыскать хоть какую-нибудь тачку.
      – Пожалуй, он прав, – негромко проговорила Кензи, имеющая немалый опыт по этой части.
      Шофер снова сунул в рот зубочистку.
      – А вам куда, ребята?
      – Угол Первой и Тридцать седьмой, – сказал Ханнес.
      – Тогда сделаем так, – удовлетворенно кивнул шофер. – Моего хозяина еще некоторое время не будет. Гоните пятнадцать долларов, и я доставлю вас до дома в лучшем виде.
      Ханнес немедленно раскрыл бумажник и протянул шоферу двадцатидолларовую купюру.
      – Сдачи не надо.
      – Отлично, мистер! Большое спасибо! – Он ловко перехватил банкноту и открыл заднюю дверь: – Залезайте, ребята. Чувствуйте себя как дома.
      Кензи вошла первой и сразу утонула в мягком кожаном сиденье. Ханнес устроился рядом.
      – Неплохо, а? – Кензи оглядела салон.
      Здесь было все как на яхте. Кожа, деревянные панели с золотистыми прожилками, приглушенный свет и далее все в двух экземплярах – два телевизора, два видеомагнитофона, мобильники, факсы.
      Кензи вытянула ноги.
      – Нет, каково? Места здесь столько, что хоть гимнастикой занимайся! – Блаженно вздохнув, она закинула руки за голову. – Да, хорошо быть богатым и знаменитым, – пробормотала она. – Я бы тоже не отказалась...
      Бесшумно опустилось стекло, отделяющее шофера от пассажиров.
      – Там, между телевизорами, есть встроенный бар, – сказал шофер, умело выводя машину на проезжую часть. – Не стесняйтесь, выбирайте по своему вкусу. Все за счет заведения.
      Стекло поднялось.
      – Выпьешь чего-нибудь? – Ханнес вопросительно посмотрел на Кензи.
      Она заколебалась, потом решительно помотала головой.
      – Пожалуй, не стоит, свою норму я на сегодня и так перевыполнила.
      Ханнес решил заглянуть в бар. Как и следовало ожидать, на верхней полке оказались хрустальные бокалы и графины с разнообразными соками. Чуть ниже – мини-морозильник с крепкими напитками и льдом.
      Ханнес налил себе виски.
      – А, будь что будет! – хлопнула в ладоши Кензи, решив, видимо, что от воздержания нет большого толка. – Налей мне, пожалуй, водки с тоником. Но только немного. Один лишний глоток – и у тебя все плывет перед глазами. А уж чего мне меньше всего бы хотелось, – с лукавой улыбкой добавила она, – так это до утра обнимать унитаз.
      – Это уж точно, – рассмеялся он. – Предпочитаю, чтобы ты обнимала меня, так что давай не будем увлекаться.
      Ханнес набил бокал льдом, бросил дольку лимона, плеснул самую малость водки, сдобрив ее солидной порцией швепса, и ловко встряхнул содержимое.
      – Прошу. – Он протянул ей бокал с таким торжественным видом, словно то была чаша Святого Грааля.
      Кензи не менее торжественно приняла бокал и, обхватив руками, сделала крохотный глоток.
      – Нектар! – с блаженным вздохом сказала она. – Настоящее совершенство!
      Лимузин медленно продвигался по залитой огнями Пятой авеню, а Кензи с Ханнесом под звуки одной из ранних мелодий Барбры Стрейзанд разговаривали на языке поцелуев и ласк, который куда красноречивее любого другого.
 
      Их уход не остался незамеченным.
      Сжимая руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев, Чарли Ферраро сидел в своем полицейском автомобиле без номеров и с дворниками, с трудом справлявшимися с потоками воды. Ощущение у него было поганое – словно его предали. Так чувствует себя ребенок, который, несмотря на наказ никогда не подслушивать разговоры взрослых, не удержался от любопытства.
      Вот так бывает, когда шпионишь за людьми.
      Правда, он вовсе не собирался шпионить за Кензи. Единственная причина, по которой он притащился сюда и более получаса маялся в маленькой душной машине, – это желание добросить ее до дома и сказать, что не сердится за то, что она так невежливо вытурила его из своей спальни.
      Чарли печально усмехнулся.
      И какая же награда досталась доброму самаритянину? Он стал свидетелем ее спринтерского пробега по лестнице в сопровождении... кем там ей приходится этот малый? А потом эти фокусы под дождем – ведут себя, как любовники в каком-нибудь паршивом бродвейском мюзикле! И наконец – погружение в роскошный лимузин!
      Чарли распирало от ярости.
      – Проклятие! – Он грохнул кулаком по рулю и запоздало пожалел, что не остался дома. Нужны ему эти переживания!
      Но все дело в том, что дома-то он как раз и не остался и, как дурак, приперся сюда!
      Чарли наклонился к запотевшему стеклу и протер его изнутри рукавом рубашки. Словно завороженный, он смотрел сквозь струи дождя, как грузный лимузин, отчаянно сигналя, выбирается со стоянки. Мелькнули габаритные огни, и машина, развернувшись и медленно набирая скорость, величественно двинулась вперед.
      В глаза хлынул ослепительный свет фар, и Чарли непроизвольно зажмурился. На мгновение ему даже показалось, что какое-то страшное межзвездное чудовище прикидывает, оставить его в живых или смести с пути, как пылинку.
      Затем, словно решив, что эта жестянка недостойна его внимания, гроб длиной почти в три метра презрительно проплыл мимо, повернул налево, и, мигнув на прощание огнями, скрылся за поворотом.
      Чарли разжал кулак.
      – Ну что ж, рискнем, – пробормотал он, повернул ключ зажигания и, выждав несколько секунд, двинулся следом – словно пиранья за акулой.
      Гроб поворачивал то налево, то направо, то увеличивал, то снижал скорость, устремляясь к центру Манхэттена. Чарли маневрировал сзади. Наконец лимузин притормозил и плавно подъехал к какому-то уродливому зданию.
      Чарли выключил двигатель и фары старенького «плимута» и тоже остановился. Готовясь к неизбежному, он впился ладонями в руль.
      Все разворачивалось, как при замедленной съемке: открылась водительская дверь; привратник, медленно раскрывая зонт, покинул уютное тепло вестибюля и неловко, словно пробиваясь сквозь невидимую плотную завесу, подошел к машине; шофер направился к задней двери, взялся за ручку...
      Чарли громко застонал: нет, похоже, ему все-таки не удалось как следует подготовиться к неизбежному. Должно быть, слишком сильное впечатление произвел на него сам отъезд парочки.
      Дождавшись, пока они войдут внутрь, Чарли глубоко вздохнул, сжал кулаки и вошел в мраморный вестибюль. Парочка уже направлялась к лифтам, и вид у обоих был...
      ...как у любовников, которым не терпится добраться до спальни!
      Внезапно пленка стала разматываться все быстрее, кадры теперь мелькали, как в калейдоскопе. В груди у него бушевали шекспировские шум и ярость.
      Да они ведут себя, черт бы их побрал, как новобрачные!
      К счастью, лифт наконец тронулся вверх.
      Чарли с шумом выдохнул воздух из груди и вернулся в машину. Теперь, когда пташки улетели, боль утихла, осталось только какое-то жжение в груди. Ничего, терпеть можно.
      Он понимал, что ожиданием ничего не добьешься. Чарли взял себя в руки, включил двигатель и до предела вжал педаль газа в пол – машина, как ракета, с грохотом рванула вперед.
      Теперь он знал, что надо делать. Он поедет к дому Кензи и будет ждать ее там.
 
      Отъезд Бекки Пятой привлек не меньше внимания, чем ее появление. Она всегда предпочитала уединение, и именно это понуждало жадную до зрелищ публику – включая самых богатых и избранных – стремиться хоть мельком поглазеть на нее.
      Так было и на этот раз.
      Во время аперитива она бегло обошла, скупо улыбаясь, вместе с хозяином гостей, а за ужином, словно невидимая стена воздвиглась вокруг стола Карла Хайнца, Бекки удостоила его первым танцем и сразу же удалилась в уединенную гостиную на верхнем этаже музея. Именно здесь она и провела, в узком кругу самых близких друзей, весь вечер.
      В одиннадцать Бекки засобиралась домой, на олимпийские высоты пентхауса рядом с Пятой авеню. Послали за лордом Розенкранцем, который незамедлительно поднялся на лифте за своей именитой спутницей.
      Пять минут спустя Бекки в сопровождении лорда и неизменно бдительных охранников прошествовала своей обычной царственной походкой через танцевальный салон, изредка останавливаясь попрощаться с друзьями и просто знакомыми.
      Дина оказалась в числе избранных, что привело ее в совершенный восторг.
      – Рада была повидаться, – бросила Бекки.
      – Ну что вы, мадам! – выпалила Дина. – Знакомство с вами – большая честь для меня.
      Бекки улыбнулась своей знаменитой загадочной улыбкой и, уже отходя, неожиданно вспомнила, что Роберт А. Голдсмит только что приобрел контрольный пакет акций «Бергли», и поскольку она сама входит в совет попечителей головной компании, «Бергли холдинг инкорпорейтед», то, стало быть, отныне ей неизбежно придется встречаться с Голдсмитами.
      А следует сказать, что Ребекка Корнилл была на редкость практичной женщиной. Единственная владелица империи стоимостью в шесть с половиной миллиардов долларов – ноша вообще-то неподъемная, если бы благодаря лорду Розенкранцу, этому Пикассо в области финансов, она фактически не управлялась сама собой, – Бекки могла себе позволить направлять всю свою энергию на одно-единственное дело: заставлять самых богатых и самых знаменитых раскошеливаться на благотворительность, ставшую ее единственным призванием.
      Именно поэтому она остановилась и обернулась к Дине с ослепительной улыбкой:
      – Может, как-нибудь на днях пообедаем?
      Дина была настолько потрясена, что, кажется, впервые в жизни не нашлась что ответить.
      – И еще, – ласково продолжала Бекки, – мне хотелось бы пригласить вас с мужем на уик-энд в свое загородное поместье. Если вы, конечно, не против.
      Не против?! На лице Дины появилось глуповатое выражение, как у человека, вытащившего выигрышный билет в лотерее и не верящего своим глазам – или, скорее, как в данном случае, ушам.
      – Я... да мы будем просто счастливы! – выпалила она, обретя наконец дар речи.
      – Отлично! Я свяжусь с вами.
      С этими словами Бекки, сопровождаемая свитой, двинулась дальше.
      Дина, все еще пребывающая в состоянии полного экстаза, сильно ткнула мужа локтем в бок.
      – Нет, ты слышал? Можешь себе представить, нас с тобой приглашают к Бекки Пятой!
      Роберт подавил вздох облегчения. Жена настолько потрясена, что – с Божьей помощью – наверное, забудет его маленькую шалость во время танцев.
      И действительно, поводов для беспокойства у него не было.
      Вот уж о ком, о ком, а о Бэмби Паркер Дина и думать забыла. Ибо что может сравниться с открывающейся перед ней уникальной возможностью пробиться на самый верх общественной лестницы?
      Да ничто на всем белом свете!
      О да! Маленькая Дина Ван Влит вытащила счастливый билет и уж теперь не упустит свою удачу!

      «Дантов ад» был переполнен. Усиленная многочисленными динамиками музыка рвала барабанные перепонки. Под потолком трепетали, обдуваемые мощными вентиляторами, установленными по периметру всего зала, разноцветные гирлянды. На танцевальной площадке извивались, принимая самые разнообразные позы, удивительные фигуры: девушки, похожие на юношей, юноши, похожие на девушек, фантастические андрогины, ни на кого не похожие, и даже те, кто был похож на самих себя.
      Взять хотя бы Зандру. В этом до отказа набитом модном баре она чувствовала себя как рыба в воде, буквально цвела, как редкостная хрупкая орхидея, правда, всего лишь на одну ночь.
      Карл Хайнц был ошеломлен, настолько неотразима – а он и не замечал раньше – была его кузина, и не сводил с нее глаз.
      В отличие от других она вовсе не пыталась через себя перепрыгнуть. Напротив, танцевала совершенно естественно, двигаясь с природной грацией и полузакрыв глаза, словно погрузившись в иной, только ей ведомый мир.
      «Забудь! – прикрикнул на себя Карл Хайнц. – Она слишком молода для тебя. Ты должен ей казаться стариком».
      И словно в подтверждение этой печальной мысли он неожиданно споткнулся, толкнув кого-то из танцующих.
      – Эй, папаша, глаза разуй! – Кто-то крепко ухватил его за локоть.
      У Карла Хайнца голова дернулась, как от удара. Все в нем восстало против этого слишком явного намека на старческую немощь и пропасть между поколениями намека, усиленного угрожающим выражением прыщавого лица мальчишки.
      Карл Хайнц ответил высокомерным взглядом.
      Будто столкнувшись с высшей силой, прыщеватый юноша испуганно попятился. Но никакого удовлетворения Карл Хайнц не почувствовал. В душе он испытывал непобедимое отвращение к этой компании расхристанных молодых людей с их бьющей через край энергией. В большинстве они были даже моложе Зандры.
      И тем не менее она казалась здесь своей, вошла в этот круг золотой молодежи с такой же легкостью, с какой меняют одежду. Самому Карлу Хайнцу подобные превращения были недоступны.
      «О Господи, – взмолился он про себя, – что я делаю в этом детском саду? Мое место – в каком-нибудь аристократическом салоне, где можно чинно протанцевать фокстрот в паре со свежеиспеченной наследницей».
      – Хайнц! – Зандре с трудом удалось перекричать грохочущую музыку. Она ловко пробилась к нему и схватила за руку, выводя из мрачной самопогруженности. – А ну-ка давай покажем им класс, кузен!
      Поначалу Карл Хайнц заколебался, но противостоять напору Зандры было непросто, и не успел он глазом моргнуть, как оказался на битком набитой танцевальной площадке. Понукаемый партнершей, он преодолел наконец смущение и целиком отдался музыке, раскачиваясь, подпрыгивая, вращаясь волчком, – все это походило на некий дикарский танец, на первобытную оргию с ее характерными ритуалами. Движения партнеров носили откровенно эротический характер, один старался перещеголять другого.
      Наконец оба обессилели и упали друг другу в объятия.
      – Кажется, уже поздновато, – хрипло проговорил Карл Хайнц.
      – Да, за полночь, – живо откликнулась Зандра.
      Карл Хайнц протянул ей руку, и, лавируя между танцующими, они двинулись к гардеробу.
      Дождь все хлестал и хлестал, из водостоков с грохотом низвергались настоящие водопады, по канавам плыли какие-то щепки, обрывки бумаги и окурки. Но Карл Хайнц с Зандрой всего этого не замечали. Взявшись за руки и беспричинно хохоча, они кинулись к ожидавшему их «бентли».
      По пути домой Зандра вспоминала, как славно ей было весь вечер с Карлом Хайнцем. Он вдруг представился ей в совершенно новом свете. Теперь это был уже не просто отдаленный родич, намного превосходящий ее годами. Нет, нечто совсем, совсем иное...
 
      В спальне было темно.
      Стояла благоговейная тишина, и даже само время здесь, высоко над городом, казалось, застыло без движения. Сквозь узкие проемы в шторах миллионами огней никогда не засыпающего города мерцала ночь.
      Наклонившись, Ханнес бережно уложил Кензи на покрывало, такое же белое и мягкое, как ее кожа; по кровати змейками перебегали струи неяркого, приглушенного дождем света.
      Обняв Ханнеса за шею, Кензи не спускала с него блестящих, широко раскрытых глаз.
      Почему он кажется таким большим? Прямо не человек, а башня. Потому что стоит, а она лежит? Или Кензи забыла, что он и вправду необыкновенно высок? А как насчет безупречной чеканки его лица, мраморно-белой кожи, вьющихся светлых волос?
      Привыкая к сумеречному свету, Кензи вдруг обратила внимание на то, что и ресницы у него точно такого же цвета, что и волосы. И глаза, ах эти глаза! Так и хочется утонуть в их бездонной глубине.
      Услышав, как заскрипел под тяжестью его тела матрас, Кензи повернулась к нему. Он лежал, опершись на локоть, и смотрел на нее так пристально, словно мысленно призывал ее запомнить каждую свою черточку.
      Кензи почувствовала, что теряет под этим взглядом последние остатки сил.
      – Ах ты, моя красавица! – пробормотал он, слегка поглаживая мягкую тугую кожу на ее скулах.
      Его пальцы перемещались с такой фантастической легкостью, ласки были так томны и скупы одновременно, что Кензи не удержалась от сдавленного вздоха, в котором слышались и боль, и наслаждение. Она почувствовала, как ее охватывает желание.
      Когда он добрался до ее губ, Кензи уже едва сдерживалась. Она судорожно открыла рот и впилась зубами в его пальцы.
      Негромко вскрикнув, он свободной рукой стиснул ее запястья и развел руки так, что Кензи оказалась пригвожденной к кровати, как к кресту.
      Ее зрачки расширились. Стараясь высвободиться, Кензи извивалась, выгибала спину, даже попыталась пнуть его коленом – тщетно, руки у него были что стальные клещи.
      – Тихо, тихо, милая, – прошептал он, – не надо меня бояться. Я ничего тебе...
      Что-то в его голосе заставило ее подчиниться. Она перестала сопротивляться и откинулась на подушку. Он отпустил ее.
      – Вот так-то лучше...
      На смену испугу пришло какое-то неведомое ей ранее возбуждение.
      – О Господи, – простонала Кензи, – раздень меня, Ганс! – Глаза ее заблестели. – Если ты не возьмешь меня, я, наверное, с ума сойду!
      – Терпение, Кензи, – мягко проговорил он и, обхватив ее лицо обеими руками, прижался ко лбу. – Ты очень красивая и страстная. Да, да, очень, – повторял он, поглаживая пальцами ее щеки. – Но кое-чему тебе надо еще научиться.
      – Чему же? – хрипло спросила она.
      Он начал разматывать платок, завязанный у нее на шее.
      – Тому, что любовь – это искусство. А подлинное искусство не терпит суеты.
      Огонь, полыхающий у него в глазах, перекинулся на нее.
      – Так научи меня! – жарко прошептала она. – Я буду прилежной ученицей!
      Желание, первобытное желание сделало ненужным дальнейшие слова. Он прижался к ее губам, впитывая их сладкую влагу.
      Кензи задохнулась. Его губы обжигали, она страстно вдыхала головокружительный мужской запах, отдаваясь восторгу его ласковых прикосновений. Он пробежал кончиком языка по ее губам, толкнулся в зубы, требуя входа.
      Стискивая его руки, она двинулась ему навстречу, и, повинуясь только им двоим слышной музыке, их языки затеяли немыслимый танец.
      Лишь бы он не прекращался, мелькнуло в затухающем сознании Кензи.
      – Еще, еще, – прошептала Кензи, чувствуя, что он пытается освободиться, – О, Ганс...
      – Ш-ш-ш. – Он прижал ей палец ко рту. – Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? – Его глаза странно светились в темноте.
      Кензи медленно покачала головой.
      – Чего?
      – Тебя, – просто ответил он.
      Дрожа всем телом, она откинулась на подушку и прижала к себе его голову, а он целовал ее грудь. Внезапно все смешалось – струи прохладного ночного воздуха, жар тел и даже электрический треск его волос, рассыпавшихся шелковой гривой у нее по лицу.
      – О, Ганс, – выдохнула Кензи, еще сильнее притягивая к себе его голову, – Ганс...
      Она не отрываясь смотрела на него бешено сверкающими глазами.
      – Пусть эта ночь никогда не кончится!

      Легкая болтовня. Смех.
      Зандра и Карл Хайнц раскладывали по полочкам минувшие вечер и ночь – сначала прием, потом танцы в клубе. И все меньше удавалось им скрыть внезапно вспыхнувший взаимный интерес.
      На Четырнадцатой включился зеленый, и «бентли» рванулся через залитый водой перекресток, рассекая воду, словно быстроходная яхта. Затем скорость снова упала, и машина плавно свернула на Первую авеню, попав в зеленый коридор до самой Двадцать третьей.
      – Зан...
      – Хайн...
      Они заговорили одновременно, одновременно же замолчали и, встретившись взглядом, рассмеялись.
      – Что ты хотел сказать, Хайнц?
      – Нет, ты первая.
      – О Господи, ну какая разница? Ладно, надеюсь, ты сегодня не скучал. То есть...
      Карлу Хайнцу не терпелось поделиться с Зандрой своими истинными чувствами, признаться, что теперь он совершенно по-новому на нее смотрит, ощущает привязанность, хочет сблизиться еще больше, но в последний момент он одернул себя: не надо торопиться, а то еще испугается. А уж этого ему хотелось меньше всего.
      – Ну что ты, Зандра, это был потрясающий вечер. – Он взял ее за руки. – Надо бы повторить как-нибудь.
      – О, Хайнц, это было бы... это было бы чудесно! Нам о многом надо поговорить.
      Ее лицо в мелькающих уличных огнях выглядело таким невинным – таким беззащитным и прекрасным, – что его неудержимо потянуло ее обнять. Но и на сей раз он удержался.
      – А ты, Зандра? Каково было танцевать со стариком кузеном?
      – Ну что ты болтаешь, Хайнц! – засмеялась она. – Какой же ты старик? Нет, все было замечательно. Первый класс!
      И верно, подумала Зандра, давно ей не было так славно. А Хайнц не просто привлекательный мужчина, он... как бы это сказать... словом, неотразим.
      «Бентли» притормозил у дома Голдсмитов. Шофер обогнул машину и открыл заднюю дверь.
      Зандра удержала Карла Хайнца.
      – Не беспокойся, милый, сама добегу. Надеюсь, скоро увидимся. – Она невинно чмокнула его в щеку.
      Карл Хайнц ответил ей тем же.
      – На днях позвоню.
      – Пока!
      – Ваше высочество? – послышался почтительный голос шофера.
      – Да?
      – Куда теперь прикажете?
      – Куда? – засмеялся принц. – Да домой, наверное.
      Переступая порог просторной квартиры на верхнем этаже Аукционной башни, он услышал, как внутри заливается телефон.
      Поспешно заперев дверь, Карл Хайнц бросился к трубке – слуга на ночь уходил. Йозеф был воспитан в старой европейской традиции и даже гордился тем, что точно знает, когда ему надо быть под рукой у хозяина, а когда лучше не показываться.
      Карл Хайнц не удержался от улыбки. Уж сегодня-то Йозеф точно просчитался. Нынче не предвидится ни выпивки, ни женщин, ни музыки.
      Над телефонным столиком Карл Хайнц обнаружил приколотую к стене записку. Узнав почерк Йозефа, он быстро пробежал ее глазами.
      «Ваше высочество,
      из Аугсбурга несколько раз звонила принцесса Софья. Говорит, дело срочное. С почтением, Й.».
 
      Карл Хайнц нахмурился и, отдернув манжету, посмотрел на часы. Если верить его золотому «Ролексу», в Германии сейчас восемь утра, так что, пожалуй, можно и позвонить сестре.
      А впрочем, подумал он, прислушиваясь к продолжающимся звонкам, может, это она сама дозванивается.
      – Да?
      Последовало молчание, затем послышался голос с сильным немецким акцентом:
      – Ну, слава Богу, наконец-то!
      Карл Хайнц не ошибся. Звонила сестра.
      – Я весь день стараюсь тебя поймать, – пожаловалась она. – Весь день! – повторила Софья, словно он недослышал.
      – Я только что вернулся и как раз собирался тебе позвонить, – спокойно ответил Карл Хайнц. – Что за пожар?
      Но Софья еще не насладилась ролью невинной мученицы.
      – Право, Хайнц, – засопела она, – а то мне делать больше нечего, кроме как разыскивать тебя. Впредь вели этому своему кошмарному типу, ну я о слуге говорю...