"Что это? пулемет?" - "Какой пулемет - на дворе что-то треснуло".
      На минуту все поверили. Но вот ясно затрещал пулемет, а за ним с визгом разорвались на улице две гранаты.
      "В ружье!" - командует полковник.
      "Большевики нагоняют",- думает каждый.
      По полосатым от тающего снега улицам бегут взволнованные люди. Вылетают из ворот обозные телеги, бессмысленно несясь вскачь.
      "Куда скачешь!" - кричат пехотинцы.
      "Эта обозная сволочь всегда панику делает!"
      Быстро идем на край станицы. Мимо нас скачет обоз, вон коляска с парой вороных коней - в ней генералы Эльснер и Деникин. А навстречу идет Корнилов с адъютантами. "По обыкновению, наши разъезды прозевали, ничего серьезного, будьте спокойны, господа",- говорит генерал.
      Мы рассыпались в цепь за станицей. Редкие выстрелы винтовок, редко бьет артиллерия. Большевики ушли. Все смолкло.
      Опять идем по бескрайней белой степи...
      Один день похож на другой. И не отличить их, если б не весеннее солнце, начавшее заменять белизну ее - черными проталинами и ржавой зеленью...
      Прошли Кагальницкую, Мечетинскую, движемся в главных силах. Корнилов идет вместе с нами. То там, то сям запевают песни. Кругом дымится, потягивается от солнца уже черно-пегая степь.
      Приостановилась колонна. Около нее стоит Корнилов, в зеленом полушубке, в солдатской папахе, в солдатских сапогах,- задумался, смотрит вдаль, окруженный молодежью...
      За войсками скрипит обоз. На телеге - группа штатских: братья Суворины с какой-то дамой. Подвода текинцев с Федором Баткиным.50 Трясется на подводе сотрудник "Русского слова" - Лембич. В маленькой коляске - ген. Алексеев с сыном...
      Едут кругом подвод прапорщики-женщины.
      Везут немногих раненых, взятых из Ростова, рядом идут сестры...
      В Егорлыцкой - последней донской станице - дневка. Остановились у богатого казака. Хозяйка напекла блинов, пьем чай, разговариваем с хозяином. "А какой у вас пай, хозяин?" - "У нас, слава Богу,- медленно отвечает казак,- на казака пай 28 десятин пахоти, а луга общие".- "Э, да вы буржуи настоящие".- "Какие там буржуи... вот теперь расход большой,- продолжает хозяин,- снарядить двух меньших пришлось, за коней по полтысячи отдал... кто знает, время лихое народ молодой, может, еще воевать придется". Помолчали. "Ну, говорит у вас генерал Алексеев-то",- одобрительно покачивает головой хозяин. "А что? речь, что ли, вам говорил?" - "Говорил... до слез довел, сам плакал и казаки плакали, ей-Богу... Начал издалече, про нашу историю говорил, потом про войну, про теперешнее... Да я и не перескажу всего - больно хорошо".- "А Корнилов говорил?" - "Говорил, да он не красно, все ругался больше: мерзавцы, подлецы".- "Это кого же?" - "Кого? известно кого-большевиков, сказывал, что сам простой казак, ну да не красно он говорит... матрос после него говорил хорошо, а лучше всех генерал Алексеев..."
      Из станицы Егорлыцкой мы должны идти в Ставропольскую губернию. Всех интересует: как встретят не казаки? Ходят разные слухи: встретят с боем, встретят хлебом-солью. Стало известно: к Корнилову приезжала депутация из села Лежанки. Корнилов сказал ей: пропустите меня - будьте покойны, ничего плохого не сделаю, не пропустите - огнем встретите, за каждого убитого жестоко накажу.
      Депутация изъявила свою лояльность. Казалось, что все обстоит благополучно.
      Лежанка
      Мы выступили...
      Те же войска, тот же обоз, потянулись по той же степи.
      В авангарде ген. Марков. В главных силах - мы.
      День чудный! На небе ни облачка, солнце яркое, большое. По степи летает теплый, тихий ветер.
      Здесь степь слегка волнистая. Вот дойти до того гребня - и будет видна Лежанка...
      Приближаемся к гребню.
      Все идут, весело разговаривая.
      Вдруг, среди говора людей, прожужжала шрапнель и высоко, впереди нас, разорвалась белым облачком.
      Все смолкли, остановились...
      Ясно доносилась частая стрельба, заливчато хлопал пулемет...
      Авангард - встречен огнем.
      За первой шрапнелью летит вторая, третья, но рвутся высоко и далеко от дороги.
      Мимо войск рысью пролетел Корнилов с текинцами. Генерал Алексеев проехал вперед.
      Мы стоим недалеко от гребня, в ожидании приказаний.
      Ясно: сейчас бой. Чувствуется приподнятость. Все толпятся, оживленно говорят, на лицах улыбки, отпускаются шутки...
      Приказ: Корниловский полк пойдет на Лежанку вправо от дороги. Партизанский - влево, в лоб ударит авангард ген. Маркова.
      Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны - как будто не в бой...
      Расходились и сходились цепи,
      И сияло солнце на пути.
      Было на смерть в солнечные степи
      Весело идти...
      бьется и беспрестанно повторяется у меня в голове. Вдали стучат винтовки, трещат пулеметы, рвутся снаряды.
      Недалеко от меня идет красивый князь Чичуа, в шинели нараспашку, следит за цепью, командует: "Не забегайте вы там! ровнее, господа".
      Цепь ровно наступает по зеленеющей пашне... вправо и влево фигуры людей уменьшаются, вдали доходя до черненьких точек.
      Пиу... пиу...- долетают к нам редкие пули.
      Мы недалеко от края села...
      Но вот выстрелы из Лежанки смолкли...
      Далеко влево пронеслось "ура"...
      "Бегут! бегут!" - пролетело по цепи, и у всех забила радостно-охотничья страсть: бегут! бегут!
      Мы уже подошли к навозной плотине, вот оставленные, свежевырытые окопы, валяются винтовки, патронташи, брошенное пулеметное гнездо...
      Перешли плотину. Остановились на краю села, на зеленой лужайке, около мельницы.
      Куда-то поскакал подполк. Нежинцев.
      Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.
      Пленные.
      Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился - под ним танцует мышиного цвета кобыла.
      "Желающие на расправу!" - кричит он.
      "Что такое? - думаю я.- Расстрел? Неужели?" Да, я понял: расстрел, вот этих 50-60 человек, с опущенными головами и руками.
      Я оглянулся на своих офицеров.
      "Вдруг никто не пойдет?" - пронеслось у меня.
      Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами.
      Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.
      Прошла минута.
      Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны...
      Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили.
      Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых.
      Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то,- это не "война"... Вот она, подлинная гражданская война...
      Около меня - кадровый капитан, лицо у него как у побитого. "Ну, если так будем, на нас все встанут",- тихо бормочет он.
      Расстреливавшие офицеры подошли.
      Лица у них - бледны. У многих бродят неестественные улыбки, будто спрашивающие: ну, как после этого вы на нас смотрите?
      "А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!" - кричит, отвечая кому-то, расстреливавший офицер.
      Построиться! Колонной по отделениям идем в село. Кто-то деланно-лихо запевает похабную песню, но не подтягивают, и песня обрывается.
      Вышли на широкую улицу. На дороге, уткнувшись в грязь, лежат несколько убитых людей. Здесь все расходятся по хатам. Ведут взятых лошадей. Раздаются выстрелы...
      Подхожу к хате. Дверь отворена - ни души. Только на пороге, вниз лицом, лежит большой человек в защитной форме. Голова в луже крови, черные волосы слиплись...
      Идем по селу. Оно - как умерло: людей не видно. Показалась испуганная баба и спряталась...
      На углу - кучка, человек двенадцать. Подошли к ним: пленные австрийцы. "Пан! пан! Не стрелял! Мы работал здесь!" - торопливо, испуганно говорит один. "Не стрелял теперь! Знаю, сволочи!" - кричит кто-то. Австрийцы испуганно протягивают руки вперед и лопочут ломанно по-русски: "не стрелял, не стрелял, работал".
      "Оставьте их, господа,- это рабочие".
      Проходим дальше...
      Начинает смеркаться. Пришли на край села. Остановились. Площадь. Недалеко церковь. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами...
      Здесь стоят и другие части.
      Кучка людей о чем-то кричит. Поймали несколько человек. Собираются расстрелять.
      "Ты солдат... твою мать?!" - кричит один голос.
      "Солдат, да я, ей-Богу, не стрелял, помилуйте! Неповинный я!" - почти плачет другой.
      "Не стрелял... твою мать?!" Револьверный выстрел. Тяжело, со стоном падает тело. Еще выстрел.
      К кучке подошли наши офицеры.
      Тот же голос спрашивает пойманного мальчика лет восемнадцати.
      "Да, ей-Богу, дяденька, не был я нигде!" - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертного страха.
      "Не убивайте! Не убивайте! Невинный я! Невинный!" - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку.
      "Оставьте его, оставьте!" - вмешались подошедшие офицеры. Кн. Чичуа идет к расстреливающему: "перестаньте, оставьте его!" Тот торопится, стреляет. Осечка.
      "Пустите, пустите его! Чего, он ведь мальчишка!" "Беги... твою мать! Счастье твое!" - кричит офицер с револьвером.
      Мальчишка опрометью бросился... Стремглав бежит. Топот его ног слышен в темноте.
      К подпор. К-ому подходит хор. М., тихо, быстро говорит:
      "Пойдем... австриец... там".- "Где?.. Идем". В темноте скрылись. Слышатся их голоса... возня... выстрел... стон, еще выстрел...
      Из темноты к нам идет подпор. К-ой. Его догоняет хор. М. и опять быстро: "Кольцо, нельзя только снять".- "Ну, нож у тебя?.." Опять скрылись... Вернулись. "Зажги спичку",- говорит К-ой. Зажег. Оба, близко склонясь лицами, рассматривают. "Медное!.. его мать! - кричит К-ой, бросая кольцо.- Знал бы, не ходил, мать его..."
      Совсем темно. Черным силуэтом с крестом рисуется церковь. Едет кавалерия.
      Идем размещаться на ночь. Около хат спор, ругань.
      "Мы назначены сюда,- это наш район! Здесь корниловцы, а не артиллеристы!" Артиллеристы не пускают. Шум. Брань.
      Все-таки корниловцы занимают хаты. Артиллеристы, ругаясь, крича, уходят.
      Хата брошена. Хозяева убежали. Раскрыт сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. На стенах налеплены цветные картинки, висят фотографии солдат. В печке нетронутая каша. Несут солому на пол. Полезли в печь, в погреб, на чердак. Достали кашу, сметану, хлеб, масло. Ужинают. Усталые солдаты засыпают вповалку на соломе...
      Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. "Посмотри, нагайка-то красненькая!" - смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. "Отчего это?" - "Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали".- "Ты порол?" "Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи",- захохотал В-о. Он стал рассказывать, как вступали в Лежанку с другой стороны.
      "Мы через главный мост вступили. Так, знаете, как пошли мы на них,- они все побросали, бегут! А один пулеметчик сидит, строчит по нас и ни с места. Вплотную подпустил. Ну, его тут закололи... Захватили мы несколько пленных на улице. Хотели к полковнику вести. Подъехал капитан какой-то из обоза, вынул револьвер... раз... раз... раз - всех положил, и все приговаривает: "ну, дорого им моя жинка обойдется". У него жену, сестру милосердия, большевики убили..."
      "А как пороли? Расскажи!" - спросил кто-то.
      "Пороли как? - Это поймали молодых солдат, человек двадцать, расстрелять хотели, ну, а полковник тут был, кричит: всыпать им по пятьдесят плетей!
      Выстроили их в шеренгу на площади. Снять штаны! Сняли. Командуют: ложись! Легли.
      Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит, разве так порют! Вот как надо!
      Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде: "встать!" Встали. Их в штаб отправили.
      А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил. Уже совсем к ночи. Пошел я за соломой в сарай. Стал брать - что-то твердое, полез рукой человек!.. Вылезай, кричу. Не вылезает. Стрелять буду! - Вылез. Мальчишка лет двадцати...
      "Ты кто,- говорю,- солдат?" - "Солдат".- "А где винтовка?" - "Я ее бросил".- "А зачем ты стрелял в нас?" - "Да как же, всех нас выгнали, приказали".- Идем к полковнику. Привел. Рассказал. Полковник кричит: расстрелять его, мерзавца! Я говорю: он, господин полковник, без винтовки был. Ну, тогда, говорит, набейте ему морду и отпустите. Я его вывел. Иди, говорю, да не попадайся. Он пошел. Вдруг выбегает капитан П-ев, с револьвером. Я ему кричу: его отпустить господин полковник приказал! Он только рукой махнул, догнал того... Вижу, стоят, мирно разговаривают, ничего. Потом вдруг капитан раз его! Из револьвера. Повернулся и пошел... Утром смотрел я - прямо в голову".
      "Да,- перебил другой офицер,- я забыл сказать. Знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули-то, всех чехи 51 перебили. Я видал, так и лежат все, кучей".
      Я вышел на улицу. Кое-где были видны жители: дети, бабы. Пошел к церкви. На площади в разных вывернутых позах лежали убитые... Налетал ветер, подымал их волосы, шевелил их одежды, а они лежали, как деревянные.
      К убитым подъехала телега. В телеге - баба. Вылезла, подошла, стала их рассматривать подряд... Кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать больно. Обходила всех, около одного упала, сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко заплакала: "Голубчик мой! Господи! Господи!.."
      Я видел, как она, плача, укладывала мертвое, непослушное тело на телегу, как ей помогала другая женщина. Телега, скрипя, тихо уехала...
      Я подошел к помогавшей женщине...
      "Что это, мужа нашла?"
      Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом. "Мужа",- ответила и пошла прочь...
      Зашел в лавку. Продавец - пожилой, благообразный старичок. Разговорился. "Да зачем же нас огнем встретили? Ведь ничего бы не было! Пропустили бы, и все".- "Поди ж ты,- развел руками старичок...- все ведь эти пришлые виноваты Дербентский полк52 да артиллеристы. Сколько здесь митингов было. Старики говорят: пропустите, ребята, беду накликаете. А они все одно: уничтожим буржуев, не пропустим. Их, говорят, мало, мы знаем. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодежь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали... А как увидели ваших, ваши как пошли на село, бежать. Артиллеристы первые,- на лошадей, да ходу. Все бежать! Бабы! Дети! старичок вздохнул.- Что народу-то, народу побили... невинных-то сколько... А из-за чего все? Спроси ты их..."
      Я прошел на главную площадь. По площади носился вихрем, джигитовал текинец.
      Как пуля, летала маленькая белая лошадка, а на ней то вскакивала, то падала, то на скаку свешивалась до земли малиновая черкеска текинца.
      Смотревшие текинцы одобрительно, шумно кричали...
      Вечером, в присутствии Корнилова, Алексеева и других генералов, хоронили наших, убитых в бою.
      Их было трое.
      Семнадцать было ранено.
      В Лежанке было 507 трупов.
      На Кубани
      Из Ставропольской губернии мы свернули на Кубань.
      Кубанские степи не похожи на донские, нет донского простора, шири, дали. Кубанская степь волнистая, холмистая, с перелесками. Идем степями. Весна близится. Дорога сухая, зеленеет трава, солнце теплое...
      Пришли в ст. Плотскую, маленькую, небогатую. Хозяин убогой хаты, где мы остановились,- столяр, иногородний. Вид у него забитый, лицо недоброе, неоткрытое. Интересуется боем в Лежанке.
      "Здесь слыхать было, как палили... а чевой-то палили-то?"
      "Не пропустили они нас, стрелять стали..." По тону видно, что хозяин добровольцам не сочувствует.
      "Вот вы образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? из чего это поднялось?" - говорит хозяин и хитро смотрит.
      "Из-за чего?.. Большевики разогнали Учредительное собрание, избранное всем народом, силой власть захватили - вот и поднялось". Хозяин немного помолчал. "Опять вы не сказали... например, вот, скажем, за что вот вы воюете?"
      "Я воюю? - За Учредительное собрание. Потому что думаю, что оно одно даст русским людям свободу и спокойную трудовую жизнь".
      Хозяин недоверчиво, хитро смотрит на меня. "Ну, оно конечно, может, вам и понятно, вы человек ученый".
      "А разве вам не понятно? Скажите, что вам нужно? что бы вы хотели?" "Чего?.. чтобы рабочему человеку была свобода, жизнь настоящая и к тому же земля..." - "Так кто же вам ее даст, как не Учредительное собрание?"
      Хозяин отрицательно качает головой.
      "Так как же? кто же?"
      "В это собрание-то нашего брата и не допустят".
      "Как не допустят? ведь все же выбирают, ведь вы же выбирали?"
      "Выбирали, да как там выбирали, у кого капиталы есть, те и попадут",упрямо заявляет хозяин.
      "Да ведь это же от вас зависит!" - "Знамо, от нас,- только оно так выходит..."
      Минутная пауза.
      "А много набили народу-то в Лежанке?" - неожиданно спрашивает хозяин.
      "Не знаю... много..."
      Идем из Плотской тихими, мягкими, зелеными степями. В ст. Ивановской станичный атаман53 с стариками встречают Корнилова хлебом-солью, подносят национальный флаг.54 День праздничный, оживление... Казаки, казачки высыпали на улицы, ходят, шелуша семечки. Казаки - в серых, малиновых, коричневых черкесках. Казачки в красивых, разноцветных платках.
      Нас встречают радушно. Из хат несут молоко, сметану, хлеб, тыквенные семечки.
      На площади кучками толпятся войска: пешие, конные. Бравурно разносятся военные песни. В кружках танцуют наурскую лезгинку. Казаки, казачки, угощая кто чем, с любопытством разговаривают с нами.
      "Ну вот, я говорил вам, что на Кубани будет совсем другое отношение, видите",- говорит кто-то.
      Поднялись выступать. Шумными рядами строятся войска. Около нас плачут две старые казачки: "молоденькие-то какие, батюшки... тоже поди родных побросали..."
      Мимо проходит юнкерский батальон. Молодой, стройный юнкер речитативом-говорком лихо запевает:
      Во селе Ивановке случилась беда,
      Молодая девчонычка сына родила.
      И со смехом, гулко подхватывают все экспромт юнкера:
      Трай-рай-ра-ай-раааай,
      Молодая девчонычка сына родила...
      . На Кубани повеяло традицией старой Руси. Во всех станицах встречают радушно, присоединяются вооруженные казаки.
      В ст. Веселой остановились отдохнуть. В нашей хате - старый казак с седой бородой, в малиновой черкеске, с кинжалом, газырями. Рядом с ним его жена пожилая, говорливая казачка. И муж и жена подвыпили.
      "Россию восстановим! Порядок устроим! Так, братцы, так или нет?!" - кричит оглушительным басом казак, ударяя себя кулаком в грудь.
      "А вы с нами пойдете?" - "Пойду, провалиться - пойду... я уж записался. Старый пластун с вами пойдет, понимаете?" - и казак затянул:
      Поехал казак на чужбину далеку
      На север на славном коне вороном,
      жена подхватила сильным, визгливым голосом.
      Из Веселой надо переходить железную дорогу Ростов - Тихорецкая. Жел.-дор. линия занята большевиками. Мы должны прорываться - и, чтоб поспеть на раннем рассвете перейти, выступаем в 8 часов вечера.
      Приказано: не курить, не говорить, двигаться в абсолютной тишине. Момент серьезен.
      В темноте ночи тянутся темные ряды фигур, сталкиваются, цепляясь винтовками, звеня штыками.
      Хочется спать. Холодно. Идем...
      Черная темнота начинает сереть. С края горизонта чуть лезет бело-синий рассвет. Уже можно разобрать лица.
      Теперь - недалеко от жел. дороги.
      Остановились. Холод сковывает тело. Люди опускаются на землю.
      "Господа, кто хочет греться по способу Петра Великого!" - зовет капитан. Встают, плотная куча людей качается, толкается, все лезут в середину.
      Впереди ухнули взрывы - это наша конница рвет мосты.
      Встать! Шагом марш. Идем... Уже вдали виднеются здания, жел. дорога и станица - значит, авангард прошел благополучно. Подходим к ст. Ново-Леушковской, наша рота заняла станцию.
      Здесь мы охраняем переправу обоза.
      Но через полчаса летит с подъехавшего бронированного поезда и рвется на перроне большевистская граната. Снаряды рвутся кругом станции, бьют по обозу. Видно, как черненькие фигурки повозок поскакали рысью. Но обоз уже переехал, и мы уходим от Леушковской по гладкой дороге меж зелеными всходами. Прорвались.
      До отдыха - Старо-Леушковской - верст восемь. Мы идем открытой степью, а вправо и влево от дороги рвутся посылаемые с бронированных поездов гранаты, подымая землю черными столбами. Сейчас маленький гребень и скроемся. Перешли его. Долетели два снаряда. Смолкло, стало легче, неприятное напряжение упало. Зашагали быстрей.
      "Ну переход сегодня! Дойдем до Старо-Леушковской и - 72 версты!"
      "А усталости почему-то не чувствуется".- "Когда гранатами кругом кроет не почувствуешь, а вот приди в станицу..."
      Разместились в Старо-Леушковской. Принесли в хату соломы. Пристают к хозяйке с ужином. "Да, ей-Богу, ничего нема",- отговаривается недовольная хозяйка. Но достали и ужин, нашли и граммофон, захрипевший "Дунайские волны".
      "Сестры, вальс! generale! Вальс!"
      Два офицера закружились по комнате с Таней и Варей.
      Березанская
      Стало совсем весенне. Степь изумрудна - на бархате черного фона. Солнце сияет. Ветер ласковый, трепетный. Мы прошли Ирклиевскую - идем на Березанскую. По пути по рядам пошел разговор: "станица занята большевиками - придется выбивать".
      Долетели выстрелы. Авангард столкнулся - будет бой. Остановились. Приказано: обойти станицу - ударить с фланга.
      Корниловский полк уходит с дороги влево, идет зеленой пашней.
      Легли за складкой. Трещат винтовки в стороне авангарда. Встали, двинулись густой цепью. В котловине видна Березанская. Только вышли на гребень, по нас засвистали пули, часто, ожесточенно. Упало несколько раненых, но цепь движется вперед, оставив на месте неподвижно лежащих людей и склонившихся над ними сестер.
      Опять залегли. Над головами посвистывают пули. К цепи подходит шт.-кап. Садовень. "Вторая рота, снимите шапки... князь убит".
      Не все расслышали. "Что? что?" - "Князь убит",- пролетело по цепи.
      Все сняли шапки, перекрестились.
      "Господа, кому-нибудь надо сходить к телу князя. Нельзя же бросить",говорит Садовень.
      Я встал, пошел вперед по указанному направлению.
      На зеленом поле, под голубым небом лежал красивый князь, немного бледный. Левая рука откинута, лицо повернуто вполоборота. Над ним склонилась сестра Дина Дюбуа.
      "Убит",- говорит она тихо.
      "Куда?" - "Не могу найти - нигде нет крови".
      Я смотрю на бледного князя и вспоминаю его радостным, танцующим лезгинку.
      А кругом, отовсюду трещит стрельба. Наши цепи везде движутся вперед. В станице раздаются беспорядочные выстрелы. Большевики бежали. Далеко по полю лавой летит кавалерия...
      Подвели Князева коня, с трудом положили мы тело поперек седла, и, поддерживая его, я повел коня к станице.
      У маленького хуторка думаю получить подводу. Встретил товарища. Вошли во двор. Посреди стоит испуганная женщина...
      "Хозяин дома?"
      "Нема",- лепечет она.
      "Где же он?" - "Да хиба ж я знаю, уихал".
      Объясняю, что мне надо. Женщина от перепуга не понимает.
      "Коней моих возьмете... так что я делать буду",- вдруг плачет она.
      "Да не возьму я коней. Мне довести убитого надо. Давай телегу, сама садись, поедем с нами..."
      Вместе запрягаем лошадей. На двор вбегает другая женщина, рыдая и причитая: "та як же можно, усих коней забирают..."
      Я пошел узнать, в чем дело. На соседний двор въехали кавалеристы, .стоят у просторного сарая, выводят из него лошадей. Около них плачет старуха, уверяя, что это кони не военные, не большевистские, а их, крестьянские...
      "Много не разговаривай!" - кричит один из кавалеристов.
      Я пробую им сказать, что кони действительно крестьянские. "Черт их разберет! здесь все большевики",- отвечает кавалерист.
      Они сели на своих коней, захватили в повода четырех хозяйских и шумно, подымая пыль по дороге, поехали к станице.
      У ворот, согнувшись, плакала старуха: "Разорили, Господи, разорили, усих увели..."
      Я уложил на телегу тело князя, взял с собой хозяйку и поехал. При въезде в станицу лежали зарубленные люди, все в длинных красных полосах. У одного голова рассечена надвое.
      Хозяйка смотрит на них вытаращенными, непонимающими глазами, что-то шепчет и торопливо дергает вожжами.
      По улицам едут конные, идут пешие, скрипят обозные телеги. По дворам с клохотаньем летают куры, визжат поросята, спасаясь от рук победителей.
      Нашел свой район - въехал на широкий зеленый двор, обсаженный тополями. Навстречу вышли Таня, Варя, офицеры. Осторожно сняли князя, положили на солому под деревом. Заплакали Таня, Варя и офицеры один за другим.
      Ушли в хату, поставили часового.
      Хата казачья. У печи готовит старая казачка, ей помогает молодая. Лицо обеих заплаканы. Старая сдерживается, у молодой прорываются рыдания, и она порывисто утирает лицо концом фартука. Трехлетний мальчик, крепко обхватив ее ногу, прижался и испуганно смотрит на нас.
      "О чем плачешь, хозяйка?" - Обе молчат, только молодая громко всхлипнула.
      "Расскажи, может, чем поможем..."
      Молодая бросила работу, уткнулась в фартук, зарыдала. Старая со слезами начала рассказывать: "Сына маво, мужа ее вот, наблизовали, а теперь вот из станицы ушли, кто знает куды... может, и убили..."
      "Да кто его мобилизовал-то?"
      "Кто, хиба ж мы знаем кто? Большевики, что ли, так их называют..."
      "Да зачем же он, казак, а пошел? ведь не все же пошли?"
      "Как не итти-то? На двор пришли за ним. Говорят, расстреляем... ну и взяли, а теперь вот..."
      Обе женщины плакали.
      Вечером ушли в заставу. Ночь холодная, ветер сильный и злой, небо темное, ни зги не видно...
      Расставили в степи караулы. Ветер пронизывает насквозь. Нашли маленький окопчик. Две смены залезли туда, а часовой и подчасок ходят взад и вперед в темноте большой дороги. Ветер гудит по проволоке и на штыках...
      Новая смена. Старая спряталась в окопчике. Четыре человека скорчились, плотно прижавшись. Тепло. Тихий разговор. "Слыхали? Корнилов приказал старым казакам на площади молодых пороть?" - "Ну? за что?" - "За то, что с большевиками вместе против нас сражались".-"И пороли?"-"Говорят, пороли".
      Наутро мы уходим на станцию Выселки.
      Укладываем на подводу тело князя, а в дверях хаты, жалко согнувшись, плачет старая хозяйка. "Что ты, бабушка?"
      "Как что,- наш-то, может, тоже так где лежит",- всхлипывает старуха...
      Выселки
      Вся армия идет на Журавскую. Мы - на Выселки. Они заняты большевиками, и Корниловскому полку приказано: выбить.
      Идем быстрым маршем. Все знают, что будет бой. Разговаривают мало, больше думают.
      Спустились в котловину, поднялись к гребню и осторожно остановились. Командир полка собрал батальонных и ротных, отдает приказания...
      Громыхая, проехали на позицию орудия. Развели по батальонам, а командир полка с штабом остался у холмика.
      Мы вышли в открытое поле. Видна станция Выселки, дома, трубы. Идем колонной. Высоко перед нами звонко рвется белое облачко шрапнели. "Заметили, началось",- думает каждый.
      "В цепь!" - раздается команда. Ухнули наши орудия. С хрипом, шуршаньем уходят снаряды. Вдали поднялась воронкой земля. Звук. Разрывы удачны. "Смотрите, господа, там цепи, вон движутся!"
      Идем широко разомкнувшись-полк весь в цепи. Визжат шрапнели, воют гранаты. Мы близимся...
      Вот с мягким пеньем долетают пули. Чаще, чаще...
      Залегли, открыли огонь...
      "Варя! Таня! Идите сюда! Где вы легли? Ну, зачем вы пошли - говорили же вам!" - слышу я сзади себя.
      Во второй цепи лежат Варя и Таня в солдатских шинелях, с медицинскими сумками...
      "Цепь вперед!" Поднялись. Наша артиллерия гудит, бьет прямо по виднеющимся цепям противника.
      "Смотрите! смотрите! отступают!" - несется по цепи.
      Видно, как маленькие фигурки бегут к станции.
      Их артиллерия смолкла. Наша усиленно заревела.
      "По отступающему - двенадцать!" Все затрещало. Заварилась стрельба. Чаще, чаще... Слов команды не слышно...
      С правого фланга, из лощины вылетела лавой кавалерия, карьером понеслась за отступающими, блестят на солнце машущие шашки...
      Мы идем быстро. Мы недалеко от станции. Впереди, перебежав полотно, бегут уже без винтовок маленькие фигурки. Пулеметчик прилег к пулемету, как застыл. Пулемет захлопал, рвется вперед. Маленькие фигурки падают, бегут, ползут, остаются на месте...
      Мы на полотне. Кругом бестолково трещат выстрелы. Впереди взяли пленных. Подпор. К-ой стоит с винтовкой наперевес - перед ним молодой мальчишка кричит: "пожалейте! помилуйте!"
      "А... твою мать! Куда тебе - в живот, в грудь! говори..." - бешено-зверски кричит К-ой.
      "Пожалейте, дяденька!"
      Ах! Ах! слышны хриплые звуки, как дрова рубят. Ах! Ах! и в такт с ними подп. К-ой ударяет штыком в грудь, в живот стоящего перед ним мальчишку...
      Стоны... тело упало...
      На путях около насыпи валяются убитые, недобитые, стонущие люди...
      Еще поймали. И опять просит пощады. И опять зверские крики.
      "Беги... твою мать!" Он не бежит, хватается за винтовку, он знает это "беги"...
      "Беги... а то!"-штык около его тела,-инстинктивно отскакивает, бежит, оглядываясь назад, и кричит диким голосом. А по нему трещат выстрелы из десятка винтовок, мимо, мимо, мимо... Он бежит... Крик. Упал, попробовал встать, упал и пополз торопливо, как кошка.