17

Савинков был уверен в убийстве. Наружное наблюдение сулило удачу. Слежка выяснила маршрут. Экспансивность Покотилова уравновешивалась хладнокровием Сазонова. Нервность Каляева логикой воли Швейцера. Одетый в безукоризненный фрак, Савинков, торопясь, ехал на маскарад. Лысеющую голову расчесал парикмахер на Невском. У Эйлерса куплена орхидея. Когда Савинков поднимался озеркаленной, сияющей лестницей меж пестрого газона масок, кружев, блесток, домино, был похож на золотого юношу Петербурга, ничего не знающего в жизни кроме веселья. Был пшютоват, говорил с раздевавшим его лакеем тоном фата.

В зале играли вальс трубачи. Зал блестящ, громаден. Танцевала тысяча народу. Найти среди масок Азефа представлялось невероятным. Савинков перерезал угол зала, красное домино рванулась к нему, взяло за локоть и тихо сказало:

– Я тебя знаю.

Это была полная женщина. Савинков засмеялся, освобождая локоть.

– Милая маска, ошибаешься. Ты меня не знаешь, так же, как я тебя.

– Ну, всё равно, ты милый, пойдем танцевать.

– Скажи, где ты будешь, я подойду после, я занят.

– Чем ты занят?

Три белых клоуна завизжали, осыпая Савинкова и маску ворохом конфетти, обвязывая серпантином. Савинков хохотал, отстраняясь. Маска опиралась о руку Савинкова, прижимаясь к нему. Было ясно, чего хочет красное домино.

Из коридора Савинков увидал: – в черном костюме, по лестнице поднимается Азеф. Азеф шел уверенно, солидно, как хороший коммерсант, не торопящийся с развлечениями маскарада.

– Знаешь, маска, не сердись, иди в зал…

– Нет, ты обманешь.

– Слушай, говорю прямо: иди, ты надоела.

– Негодяй, – прошипела маска, ударяя по руке веером и пошла прочь.

Савинков видел, Азеф поздоровался с стоящим в дверях молодым человеком, в светлом костюме. Человек был лет двадцатипяти, крепок, невысок.

Савинков видел, что Азеф его заметил. Не упуская Азефа и молодого человека из виду, он пошел. В буфете, догнав, он положил руку на плечо Азефа.

– Ааа, – обернулся Иван Николаевич, дружески беря под руку Савинкова – познакомьтесь.

Савинков пожал руку молодому человеку. Тот сказал:

– «Леопольд».

Савинков догадался – Максимилиан Швейцер. В буфете купеческого клуба звенели тарелки, вилки, ножи, ложки, несся хлоп открываемых бутылок. Маски, люди без масок, сидели за столами. Напрасно Азеф с товарищами искал места. Но лакей провел их в зимний сад. Тут под пальмами они были почти что одни. Азеф был сосредоточен. Савинков перекинулся с Швейцером незначащими фразами. Швейцер показался похожим на автомат: уверенный и точный.

– Вы привезли динамит? – проговорил тихо Азеф, обращаясь к Швейцеру.

– Да.

– И приготовили снаряды?

– Да.

– Сколько у вас?

– Восемь. Могу сделать еще три, – сказал Швейцер, затягиваясь папиросой.

– Так, так, – подумав, сказал Азеф.

– А как у тебя наблюдение, Павел Иванович?

– Хорошо. Егор и Иосиф трижды видели карету. Оба извозчика стоят у самого департамента.

– Это опасно, предупреди, чтобы не делали этого.

– Я говорил. Они не замечают никакого наблюдения.

– Всё-таки предупреди. У самого дома стоять не к чему. Это не нужно. А как «поэт»? И как ты предполагаешь, у тебя есть план?

– Да, наружного наблюдения совершенно достаточно. Оно выяснило, что по четвергам Плеве выезжает с Фонтанки к Неве и по Набережной едет к Зимнему. Возвращается той же дорогой. Раз это ясно. Раз снаряды готовы. Люди есть. Так чего же недостает? Плеве будет убит, это арифметика.

Азеф посмотрел на него, сказал.

– Не только не арифметика, но даже не интегральное исчисление. Так планы не обсуждают. Если б всё так гладко проходило, мы б перебили давно всех министров.

Швейцер молчал, не глядя ни на одного из них.

– Никакого интеграла тут нет, – вспыльчиво проговорил Савинков, – план прост, а простота плана всегда только плюс.

– Ну, говори без философии, – улыбаясь перебил Азеф, – как ты думаешь провести?

– Лучше всего так. Покотилов хочет во что бы то ни стало быть метальщиком. Так пусть…

– Что значит, во что бы то ни стало? – перебил Азеф.

– Он говорит, что его опередил Карпович, Балмашов, Качура, что он не может ждать.

– Какая чушь! Мне наплевать, может он иль не может. Я начальник Б.О. и кого назначу, тот и будет метать. Из-за истерики Покотилова я не рискую делом.

– Дело тут не в истерике. Покотилов хороший революционер, я в нем уверен. Он сделает дело. И я не вижу оснований, почему ему не идти первым?

– Ну? – перебил Азеф.

– Покотилов с двумя бомбами сделает первое нападение прямо на Фонтанке у дома Штиглица. Боришанский с двумя бомбами займет место ближе к Неве. Если Покотилов не сможет метать или метнет неудачно, то карету добьет Абрам. Сазонов извозчиком тоже возьмет бомбу и станет у департамента полиции. Если ему будет удобно метать бомбу при выезде Плеве, он будет метать.

Азеф чертил карандашом по бумажной салфетке, казалось, даже не слушая.

– Ну, а если Плеве поедет по Пантелеймоновской и по Литейному, тогда что? – презрительно посмотрел он на Савинкова.

– Тогда на Цепном мосту будет стоять Каляев. Если Плеве поедет по Литейному, Каляев даст знак, Покотилов с Боришанским успеют перейти.

– Ерунда, – сказал Азеф, – этот план никуда не годится. Это не план, а дерьмо. С таким планом нищих старух убивать, а не министра. Дело надо отложить. Тобой сделано мало, а с недостаточностью сведений нельзя соваться. Это значит только губить зря людей и всё дело. Я на это не соглашусь.

– Человек! – махнул Азеф лакею, – сельтерской! Савинков был взбешен. Обидело, что незаслуженные упреки говорятся при новом товарище. Он выждал пока лакей, откупорив задымившуюся бутылку, наливал Азефу в стакан сельтерскую. Когда лакей отошел, Савинков заговорил возбужденно.

– Если ты недоволен моими действиями, веди сам. С моим планом согласны Сазонов, Покотилов, Мацеевский, «поэт», Абрам, я не знаю мнения товарища «Леопольда», – обратился он в сторону спокойно сидящего Швейцера, – все же другие товарищи уверены, что при этом плане 99% за то, что мы убьем Плеве.

– А я этого не вижу, – сказал Азеф, отпивая сельтерскую.

– Тогда поговори сам с товарищами, может они тебя убедят.

– Надо бить наверняка. А не наверняка бить, так лучше вовсе не бить. – Азеф откинулся на спинку стула, в упор смотря на взволнованного Павла Ивановича.

– Как знаешь, я свое мнение высказал. Я его поддерживаю, – сказал Савинков. – Дай тогда твой план. Азеф молчал.

– Как вы думаете, товарищ «Леопольд»? – обратился он к Швейцеру.

Швейцер взглянул на Азефа спокойно и уверенно.

– Моя задача в этом деле чисто техническая. Я ее выполнил. Восемь снарядов готовы. Что касается плана Павла Ивановича, то думаю, что при некоторой детализации он вполне годен, – и Швейцер замолчал, не глядя на собеседников.

– А я думаю, что это плохой план, – упрямо повторил Азеф, – и на этот план я не соглашусь.

В это время в дверях зимнего сада появилось красное домино под руку с средневековым ландскнехтом. Савинкову показалось, что маска указала на него своему кавалеру. Азеф увидел ее косым глазом и, легши на стол, тихо проговорил:

– Что это за красное домино, Павел Иванович? Она была с тобой?

Лицо Азефа побледнело. Не меняя позы сидел Швейцер. Домино шло, смеясь с пестрым ландскнехтом.

– Чорт ее знает, просто пристала.

– Это может быть совсем не просто, – пробормотал Азеф, – до какого чорта ты неосторожен. Надо платить и расходиться.

– Да говорю тебе, просто пристала.

– А ты почем знаешь, кто она под маской? – зло сказал Азеф. И откинувшись на спинку стула, как бы спокойно крикнул:

– Человек! Счет!

Все трое, вставая, зашумели стульями. И разошлись в разные стороны в большом танцевальном зале. Первым из клуба вышел Азеф. Он взял извозчика. И только, когда на пустынной улице увидал, что едет один, слез, расплатился и до следующего переулка пошел пешком.

«Убьют», – думал он находу. «Теперь не удержишь». Но вдруг Азеф улыбнулся, остановившись. «Если отдать всех? Тысяч двести!» – пробормотал он, и пот выступил под шляпой. «Полтораста наверняка!» В мыслях произошел перебой. Когда пахло деньгами, Азеф всегда чувствовал захватывающее волнение. «Надо увидаться с Ратаевым, завтра же», – решил Азеф и свернул в переулок.

18

Л. А. Ратаев приехал в Петербург одновременно с Азефом. Конъюнктура в департаменте полиции волновала. Карьере грозили удары. Департамент, в новом составе, словно игнорировал работу по борьбе с революционерами, оказываемую инженером Азефом. Ратаев понимал, это интриги полковника Кременецкого. Их надо вывести на чистую воду. Вот почему Ратаев нервно ходил по конспиративно-полицейской квартире на Пантелеймоновской, поджидая Азефа.

Ровно в четыре, после обеда, Азеф вышел из гостиницы «Россия». Ратаев сам ему отпер дверь. Но таким мрачным, как свинцовая туча, Ратаев никогда не видел сотрудника. Азеф, войдя, не сказал ни слова.

– Что вы, Евгений Филиппович? Что случилось?

– Случилось самое скверное, что может случиться, – пробормотал Азеф, проходя в комнату, как человек хорошо знающий расположение квартиры. Ратаев шел за ним. Азеф стоял перед ним во весь рост. Лицо искажено злобой, толстые губы прыгали, как два мяча, белки были красны, беззрачковые глаза налиты ненавистью, он махал руками, крича:

– Леонид Александрович! Если дело так будет идти, я работать не буду! Так и знайте! Меня ежеминутно подставляют под виселицу, под пулю, под чорт знает что!

– Да в чем же дело? Что случилось?

– Вот что случилось! – и Азеф кинул письмо. Оно начиналось «Дорогой Иван». Ратаев взглянул на подпись «целую тебя, твой Михаил».

– Гоц? – спросил он.

Азеф не ответил, он сидел взволнованный, желто-белый, похожий на гигантское животное, готовое прыгнуть.

Покуда Ратаев читал, его изумление росло. Азеф повернулся.

– Ну, что вы скажете? Видите, действия департамента уж начали выдавать меня. Этот Рубакин прямо пишет Гоцу, что я провокатор! – Азеф в злобе поперхнулся слюной, закашлялся. – Это чорт знает что! А арест Клитчоглу вы думаете пройдет даром? Вы думаете, революционеры дурее ваших дураков из департамента? – кричал Азеф. – Нет, простите, у них не пропадают документы, как пропадают в департаменте, что вы скажете об этом? Ведь у вас сидит их человек, теперь это ясно, вас мало беспокоит, что я буду за гроши висеть на вешалке или валяться дохлой собакой!

Азеф ходил вокруг Ратаева, лицо наливалось докрасна, он был страшен. Ратаев молчал, теребя ус.

– Вы полагаете, Евгений Филиппович, Гоц может поверить? Ведь он же пишет, что всё это вздор, чтоб вы не волновались. Мне кажется, вам надо только…

– Вы оставьте, что мне надо! Вы говорите, что вам надо, чтоб избегать таких промахов, разве, скажите пожалуйста, в Москве у Зубатова это было возможно? Ведь здесь такой хаос, что чорт ногу сломит. Один отдает приказ не арестовывать, другой хватает, разве так можно вести дело? Да еще за гроши, я эти гроши мирной работой заработаю. – Азеф на ходу бросил: – Не для этого я сюда шел.

Ратаев встал.

– Постойте, Евгений Филиппович, я схожу поставлю кофейку, выпьем, потолкуем спокойней, а то вы действительно на меня страху нагнали. Не так чорт страшен.

Азеф не сказал ни слова. Оставшись один, ходил из угла в угол. Подошел к окну. Окно завешено плотной занавесью. Встав за ней, Азеф глядел на пустую улицу. Ехали ваньки, шли усталой походкой люди. Азеф стоял, смотрел в пустоту улицы и решил убить Плеве. За то, что так дальше нельзя работать. За то, что Рачковский намекает провалить. За кишиневский погром.

В коридоре раздались шаги. Приняв решение, Азеф был уже спокоен. Но при входе Ратаева принял прежнее, насупленное выражение.

Ратаев вошел с подносом. Изящной фигурой напоминал о кавалерии. С чашками, кофейниками, сухарями был даже уютен. И странно предположить, что пожилой, легкий кавалерист, с подносом, ведет борьбу с террористами.

– Выпьем-ка кофейку, парижский еще, да вот потолкуем, как всяческого зла избежать. Я тут же обо всем напишу Лопухину. Милости прошу, – передавал Ратаев Азефу чашку стиля рококо с венчиком из роз по краям.

Азеф молча клал сахар, молча отхлебывал. Всё было решено. Он поставил точку, и точка стала его спокойствием.

– Видите ли, Евгений Филиппович, – говорил Ратаев, он любил самое дорогое, ароматное кофе, – вы так распалились из-за этого письма вашего Мовши, – улыбнулся Ратаев, – что я даже не возражал, а ведь, дружок, наговорили кой-чего оскорбительного. Да как же? Ну, друзья положим старые, во многом соглашусь даже, что правы. Конечно, у Зубатова никогда такого столпотворения не было. С вами, например, ряд ошибок грустнейших. Об аресте Клитчоглу я уж выяснил, это штучка полковника Кременецкого. У него есть такой наблюдательный агент, который врет ему, как сивый мерин, и они с ним, якобы, не утерпели. Всё, конечно, в пику мне делается, как вы знаете. И с пропажей документов, всё это есть. Но донос Рубакина совсем же не страшная вещь. Этого всего избежим и избежим навсегда. Обещаю, что переговорю лично с Лопухиным. И волноваться нечего, революционеры вам конечно верят и письмо Рубакина…

– Верить вечно нельзя, – сказал гнусаво Азеф, поставив чашку.

– Это вы правы, но ведь нет же никаких оснований к недоверию, есть только слухи?

– Слухи могут подтвердиться фактами, Леонид Александрович. Я бы вас просил не только поговорить с Лопухиным, но устроить и мне свидание.

– С Лопухиным? На какой предмет?

– Во-первых, хочу просить прибавки. За это жалованье я не могу работать. А потом у меня к нему будут сообщения важного характера.

– Но вы же можете сообщить это мне? – глаза Ратаева стали осторожны.

– Я хочу ему непосредственно сообщить, чтоб подкрепить мою просьбу.

– Ах так, ну, дипломат, дипломат вы, Евгений Филиппович, ну, что ж, я доложу, мое отношение к вам вы знаете, доложу и думаю, он вас примет.

– И возможно скорей. А то я уеду.

– Хорошо, – сказал Ратаев, – кофейку еще прикажете?

Азеф пододвинул чашку.

Наливая, Ратаев заговорил снова, чувствовал, что гроза прошла, и можно было переходить безболезненно к делу.

– А вот что я хотел вас спросить, Евгений Филиппович, тут стали поступать тревожные сведения. Вы же знаете наверное, что из ссылки заграницу бежал некий Егор Сазонов и будто бы с твердым намерением вернуться и убить министра Плеве.

– Ну? – недовольно сказал Азеф, как будто Ратаев говорил что-то чрезвычайно неинтересное.

– Вы его заграницей не встречали? Не знаете о нем? И насколько всё это верно?

– Не знаю, – покачав головой, отпивая кофе, сказал Азеф – как вы говорите, Егор?

– Да, да, Егор Сазонов.

– Такого не знаю. Изота Сазонова в Уфе встречал, а Егора нет,

– Так Изот его брат.

– Не знаю. Да откуда у вас эти сведения?

– Сведения, конечно, непроверенные, но как будто источник не плох, хоть и случайный.

– Ерунда, – сказал Азеф, – не слыхал.

– Но как же, Евгений Филиппович, ведь настаивают даже, что здесь есть несколько террористов.

– Здесь есть.

– Ну?

– Так что ну? Вы сами знаете, что я приехал сюда два дня тому назад, не свят я дух, чтоб насквозь всё видеть.

– Но вы же сами говорите, что есть?

– Говорю, что есть какие-то но не узнал еще кто, это кажется даже не заграничные, местные, из других городов. У меня будут с ними явки, тогда скажу.

– Да, да, это очень важно, очень важно, – захлопотал Ратаев, – а не может ли быть это подготовкой центрального акта, спаси Бог, как вы думаете?

– Не знаю пока. Но думаю, это бы я знал.

– Стало быть у вас сведений никаких решительно, кроме тех, что сообщили?

– Есть. Хаим Левит в Орле. Его надо взять. Он приступает к широкой деятельности. Взять можно с поличным. Ратаев вынул записную книжку, быстро занес.

– А Слетова взяли?

– Как писали, на границе.

– Тоже опасный. Держите крепче, – прогнусавил Азеф.

– А скажите пожалуйста, Евгений Филиппович, правда, что Слетов брат жены Чернова?

– Правда, – сказал Азеф и встал. – Стало быть я прошу, Леонид Александрович, устройте мне свидание с Лопухиным, оно необходимо, а кроме того всё выясните и переговорите, чтобы в корне пресечь безобразное ведение дел. Скажите прямо, что я не могу так работать, мне это грозит жизнью.

– Знаю, знаю, Евгений Филиппович, будьте покойны.

– Известите меня до востребованья.

– Будьте покойны. А Левит, простите, сейчас наверняка в Орле?

– Наверняка. Телеграфируйте. И возьмут. Он там еще месяц пробудет.

– Брать-то его рано, надо дать бутончику распуститься.

– Это ваше дело. Ну, прощайте, – сказал Азеф, – мне пора.

Ратаев видел, как через улицу шел Азеф. Улица была мокрая от мелкой петербургской измороси. Машинально Ратаев взглянул на часы: – в конспиративно-полицейской квартире они показывали четверть шестого.

19

В пять на Гороховой стояли два извозчика, не на бирже. Один – возле дома № 13, другой у дома № 24. Первый был щегольской, с хорошей извозчичьей справой, с лакированным фартуком, лакированными крыльями пролетки. Другой – дрянной. Лошадь понурилась. И понуро сидел на козлах извозчик. Извозчики были заняты, отказывали седокам.

Четверть шестого на Гороховой появился элегантный господин в коричневом пальто и в такой же, в тон, широкополой шляпе. Как все петербургские фланеры господин шел рассеянной походкой, помахивая тросточкой.

Поравнявшись с первым извозчиком, глянул на него. Но мало ли кто глядит на извозчиков? Может, барин ехать хотел, а теперь раздумал. Молодой человек в коричневом пальто перешел улицу. Он уже прошел второго извозчика, но вдруг, что-то сообразив, круто повернулся и махнул тростью. Разбирая вожжи, синий кафтан завозился на козлах. Господин сел в пролетку и извозчик тронулся.

Проезжая шагом мимо первого извозчика, господин заметил в его взгляде извозчичью зависть: – взял вот, мол, седока, а я еще стою. Но извозчичьего взгляда никто на Гороховой улице не видел. К тому ж, он изменился. С противоположной стороны к извозчику шел толстый коммерсант в черном глухом пальто, в котелке, с зонтиком в руках. Коммерсант шел медленно, был толст. Оглянувшись, уж перед извозчиком, назад, коммерсант сел в пролетку, своей толщиной низко опустив рессоры. Извозчик тронулся.

Из блестящего центра города извозчики ехали к окраине, в квадратную петербургскую темноту с желтью фонарей. Шли рабочие глухие кварталы, с скверными запахами, дымами. Прыгали извозчичьи пролетки по плохо вымощенной мостовой. У Невской заставы притухшим дымом дымились трубы фабрик. Извозчики ехали. Пошла неизвестная окраина с какими-то грязными трактиришками. Мостовая стала, как уездная гать. Пролетки ехали медленно. Скоро, свернув с дороги на проселочник, окрылись в темноте.

В поле первый извозчик остановился. Савинков, слезая с пролетки, пробормотал: – Заехали к чорту на рога, Иосиф.

Мацеевский по-извозчичьи спрыгнул с козел и пошел к лошади. В темноте он поправлял сбившуюся на сторону запряжку. Лошадь пофыркивала, обмазала кафтан, шедшей из-под удил, пеной.

Вырисовывался силуэт второй пролетки. Лошадь остановилась. К первой, в темноте, медленно прошла полная фигура Азефа.

– А не накроют? – оказал он, здороваясь с Савинковым.

– Какой чорт, тут хоть глаз выколи. У тебя револьвер есть?

– Есть. Мы чисто ехали? Ты уверен?

– Уверен.

– Сделаем так, – сказал Азеф, – сядем в первую пролетку и всё обсудим, это во всех смыслах удобнее, если и погоня будет.

Шумя длиннополым кафтаном подошел от второй пролетки Сазонов. Здороваясь с Савинковым и Мацеевским, проговорил певуче, смеясь.

– Темень-то какая, своих не узнаешь. Мацеевский сел на козлы, Азеф и Савинков в пролетку, Сазонов стоял у пролетки, поставив ногу на подножку.

– Ну, Иван Николаевич – заговорил Мацеевский, – надо кончать, всё ясно, в 12 каждый четверг выезжает. Я даже в стекло самого министра видел.

– Где видели?

– На Фонтанке, недалеко от департамента.

– А вы, Егор, видели?

– Один раз, совсем мельком, – сказал Сазонов.

– Это вздор, вздор – страстно заговорил Мацеевский – ошибки быть не может, выезд известен, часы известны, ошибиться каретой нельзя, за ней несутся сыщики на лихачах, на велосипедах, у кареты белые, отмытые спицы, черный лаковый кузов, рысаки либо вороные, либо серые, кучер с окладистой бородой, рядом сыщик, переодетый лакеем, ошибки быть не может. Давайте я буду первым метать, я ручаюсь.

– Постойте, – сказал Азеф, – что вы думаете, Егор?

– Мне трудно говорить, – сказал Сазонов – я видел только раз. Но если товарищ Иосиф так уверен, если, например, он станет сигнальщиком, подтвердит карету, то я готов.

– Нет, так нельзя, – раздраженно сказал Азеф – бить надо наверняка.

– Иван Николаевич, – заговорил Савинков – я не понимаю, более точных сведений у нас никогда не будет. Товарищи видели карету три раза на расстоянии двух шагов. Стало быть Плеве мог быть уж три раза убит. Проводя наружное наблюдение дальше, мы только рискуем всем делом. Я предлагаю немедленно утвердить план и в следующий же четверг произвести покушение.

Азеф ничего не ответил. Мацеевский сказал:

– Совершенно верно, времени терять нечего. Наступило молчанье. «Убьют», – думал Азеф.

– Хорошо, – сказал он – но мне не верится, чтоб план прошел в точности, ведь маршрута не знаете, ставить акт у самого департамента, как ты хочешь Павел Иванович, всё равно что мыши лезть к кошке в рот. Я не могу дать на это свое согласие.

– А я вам говорю, Иван Николаевич, дальше вести такое наблюдение невозможно, мы влетим в лапы полиции. Нужно скорей кончать. Сорвется, не мы одни в Б. О., пойдут другие. А сидеть, ждать лучших условий – невозможно.

– Верно, – сказал Сазонов. – Давайте говорить о плане.

Азеф молчал. Фыркнула громко лошадь второй пролетки, обдавая слюной. В поле было необыкновенно темно и тихо.

– Ну, что ж, Иван Николаевич, согласен? – спросил Савинков.

– Если вы так хотите, хорошо, попробуем счастья, – медленно проговорил Азеф.

Мацеевский вздохнул, повернулся на козлах.

– Что ж ты предлагаешь свой план, Павел Иванович?

– Да, в общем, план этот, товарищи его знают.

– Он мало детализован, – сказал Азеф, – до будущего четверга есть еще время, приходи завтра в «Аквариум» половина десятого, мы детализуем план. И ты сообщишь товарищам.

Недалеко в поле раздался крик. Кричал мужской, хриплый голос «Стой! Стой!» и раздался шум столкнувшихся телег.

– Что такое? – прошипел, вскакивая с пролетки, Азеф.

Сазонов бросился на шум в темноту. Все замолчали. В темноте Сазонова не было видно. Крик сменился бранью. Брань неслась по полю в несколько голосов. Было ясно, столкнулись в темноте мужичьи телеги.

Сазонов вернулся.

– Стало быть завтра полдесятого в «Аквариуме»? – сказал Савинков.

– Они по этой дороге едут? – спросил Азеф.

– По этой, но еще далеко.

– Всё равно. Надо ехать. Все детали получите от Павла Ивановича.

Пожав руку Мацеевскому и Савинкову, толстое, черное пальто и котелок скрылись у второй пролетки. Лошади с трудом проворачивали экипажи в пашне. Вытащив на укатанный проселочник, быстро тронули в темноте. Было слышно веселое пофыркиванье и мягкий цок восьми копыт, ударяющихся в притоптанную землю.

20

– Как вы, Иосиф, думаете, будет убит Плеве?

– Уверен, – ответил Мацеевский, сдерживая лошадь, наезжавшую на первую пролетку.

– Я тоже.

Они выезжали на большой, тряский, плохо вымощенный тракт. Вторая пролетка поехала шагом, первая тронула рысью и скрылась в темноте.

Сидя в пол-оборота, Мацеевский разговаривал с Савинковым.

– Знаете что, провезите меня по Среднему.

– Хорошо. Что там у вас?

– Жена и дети, – голосом улыбнулся Савинков.

– Правда? И вы их не видите?

– Вот уж полтора года. Без меня мальчишка родился. Мацеевский, покачав головой, пробормотал длинное «иэх».

– Какой номер?

– 28.

– Когда ехали по Среднему, он был пустынен, желт от пятен огней. Проплыла фигура городового рядом с странным очертанием ночного сторожа. Мацеевский пустил лошадь шагом. Пролетка проезжала дом №28.

– Темно, – сказал Савинков.

– Какой этаж?

– Третий. Крайнее окно. Темно, – он вынул часы.

– Скоро два, – сказал.

– Куда же вас?

– Отвезите на Невский.

21

Вера стояла в темноте у кровати ребенка. Одной рукой держала сонное, пахнущее теплотой и детскими запахами тельце, другой меняла обмоченную простынку, что-то тихо шепча в полусонье попискивающему мальчику. Но это были не слова, а какое-то особое общенье между матерью и сыном.

22

Барин в пенснэ, с брезгливым лицом и завитыми усами, без четверти девять кончал пить кофе. Несколько раз взглядывал на стенные часы. Кофе был допит. У подъезда – экипаж. В девять директор департамента Лопухин проходит в кабинет на Фонтанке. Без пяти девять. А человека, свиданье с которым условленно, нет.

Рядом с чашкой лежало письмо. Оно было прочтено. Но всё ж, дожидаясь, Лопухин перечитывал: – «Дорогой Алексей Александрович! Простите, что опять беспокою вас, но обстоятельства крайне важные вызывают меня к этому. Еще осенью от известного вам секретного сотрудника были получены мною вполне определенные указания, что приблизительно в январе предполагается совершить покушение на жизнь статс-секретаря Плеве, при чем были указаны и лица наиболее близко стоящие к террористической деятельности. Таковыми являлись Серафима Клитчоглу, Мария Селюк и Степан Слетов. Серафима Клитчоглу была обнаружена, проживающей нелегально в Петербурге, и за ней велось секретное наблюдение. Испросив вашего разрешения, я предложил сотруднику отправиться к Серафиме Клитчоглу и вступить с ней в сношения. Секретный сотрудник посетил ее, при чем Серафима Клитчоглу рассказала следующее:

Лопухин органически не переносил расхлябанности. Он точно сказал Ратаеву, чтобы Азеф был без четверти девять. «Говорить с провокатором, конечно, отвратительно», недовольно морщась, думал Лопухин. «Еще чего доброго с рукой полезет? Нннет, голубчик, ты необходим, но на почтительной дистанции».

В девять, Азеф грузно и тяжело вошел в кабинет за Лопухиным. Было видно, он взволнован. Лопухин принял это за выражение смущенья.