9

Савинков с братьями Вноровскими и Шиллеровым ставил в Москве покушение на Дубасова. В крошечном, охряном домике, зажатом в зелени сосен, Азеф жил в Гельсингфорсе. Дом был уютен. Воздух резок и ароматен. Но Азеф волновался. Мерещилась генеральская пипка, веревка, чорт знает что.

Савинков подъезжал на финке, семенившей мохнатыми копытцами по серебряному, снежному насту.

– Ждал тебя, ждал, – рокотал Азеф, крепко обнимая и целуя Савинкова.

Азеф провел его в небольшую, солнечную комнату. За окнами: – сосны, снег, сад.

Савинков мыл руки, Азеф, приготовляя чай, спросил:

– Кто убил Татарова, Двойников?

– Федя, – вытирая руки полотенцем, сказал Савинков.

– Так, а я думал Двойников. Как в Москве? Через окно солнце залило Савинкова. Азеф наливал чай, подставлял Савинкову лимон, хлеб.

– Я тут по-холостяцки, плохо живу.

– В Москве, не понимаю причин, но скверно, Иван. Регулярного выезда не можем установить, измотались, истрепались. Приехал советоваться с тобой, по моему покушение может выйти только случайное.

– Ерунда, – нахмурился Азеф, голова ушла в плечи. – Стало быть плохо наблюдают, если не могут установить. А случайное покушение, это – ерунда, я не могу рисковать людьми ради твоих импрессий!

– Импрессий! Ты не ведешь и не знаешь. Выезды стали настолько нерегулярны, обставлены такой конспиративностью, словно он знает, что мы здесь. А при случайном выезде успех может быть. Надо взять кого-нибудь из мастерской, пусть приготовит снаряды, будем ждать возвращения Дубасова из Петербурга.

Азеф пыхтел, грудь поднималась от тяжелого дыханья. Он повернул всё тело в кресле, пробормотал:

– Вообще у нас теперь ничего не выйдет, я в этом уверен.

– Почему?

Азеф каменный, мрачный, сморщился, махнул рукой:

– Я не могу больше работать, я устал. Убежден, ничего не выйдет. Папиросники, извозчики, наружное наблюдение, старая канитель, ерунда! Все это знают. Я решил уйти от работы, пойми, со времени Гершуни я всё в терроре, имею же я наконец право на отдых, я не могу больше. Ты и один справишься.

– Если ты устал, то конечно твое право уйти, но без тебя я работать не буду.

Азеф посмотрел ему в лицо.

– Почему?

– Потому, что ни я, ни кто другой не чувствуем себя в силах взять ответственность за руководство центральным террором. Ты назначен ЦК. Без тебя не согласятся работать товарищи.

Азеф молчал. Савинков говорил убежденно, доказывая, что отказ Азефа – гибель террора, а стало быть и партии. Азеф изредка поднимал бычачью голову на короткой шее, взглядывал на него. Когда он кончил, Азеф сидел молча, сопя.

– Хорошо, – проговорил наконец, лениво роняя слова, – будь по твоему, но мое мнение, ничего у нас не выйдет. Если хочешь бросить регулярное наблюдение и рассчитывать на случайную поездку Дубасова – хорошо, поезжай, возьми из мастерской Валентину, она поедет с тобой, приготовит бомбы. Только по моему это нерационально, дробится организация. Во всяком случае прежде всего извести меня телеграммой. Я приеду сам и всё проверю.

10

В тот же вечер Савинков ехал из Гельсингфорса в Териоки. На даче, у взморья стояла динамитная мастерская, поставленная Азефом.

Продремав ночь на станции за чашкой чая, Савинков с рассветом тронулся к взморью. По снежной дороге нес вейка. Раскатывались санки на крутых поворотах. Ни впереди, ни сзади – ни души. Лес, снег, небо, да пробегающие лыжники. Финн знал путь. Быстро с лесистой дороги свернул на малоезженую снежную полосу. У дачи с подстриженными заснеженными кустами остановился.

Савинков шел по узкой тропе, которую вытоптали здесь жильцы. Было тихо. В саду стучал дятел. Звенели в легком ветре сосны. Под ногой заскрипели ступени лесенки. Коротким стуком Савинков постучал в стеклянную дверь. Навстречу вышла женщина, похожая на монашку. Лицо было желтоватое, изможденное. Темные глаза ушли вглубь. Движенья спокойные. Смотря на Савинкова, террористка Саша Севастьянова проговорила:

– Проходите, все дома.

В просторной, светлой столовой Савинков застал хозяина дачи Льва Зильберберга.

– Вот неожиданно! А мы тут как затворники! Вот радость! – говорил изящный, хрупкий Зильберберг.

На их голоса вышли Рашель Лурье, худая, резкая брюнетка, лет 20-ти и смеющаяся Валентина Попова. Но по губам и полноватой фигуре Савинкову Попова показалась беременной.

Обступив Павла Ивановича все здоровались, смеялись. Как молодо! Какие голоса! Как бодро! Какой смех! Саша Севастьянова, работающая за прислугу, накидывала на стол скатерть, суетилась, готовя закуску, ставя самовар с холоду приехавшему гостю.

– Как же живем, а? – похлопывал Зильберберга Савинков.

– Да готовим, – смеялся Зильберберг, – вы вот расскажите, что на воле делается? Мы тут целый месяц без газет, ничего не видали. Может там уж и царя то у нас нет, свергли? – засмеялся Зильберберг.

– Нет покуда сидит еще. Вот покажите-ка полностью мастерскую, тогда и решим, долго ли еще сидеть будет, – и Савинков с Зильбербергом вышли из столовой, где молчаливой монашенкой хлопотала Саша Севастьянова.

Дача была в девять комнат с отдельной кухней. Наверху три летних. Низ же оборудован по зимнему. Богатая дача, с мебелью карельской березы, картинами, креслами. До того хороша, что многих боевиков даже стесняла.

– Здесь вот барин живет, то есть, значит я. Здесь вот – барыня, то-есть, Рашель. А вот это и есть мастерская, не Бог весть что, но работать можно, – ввел Зильберберг Савинкова в просторную квадратную комнату, почти без мебели, с туго спущенными белыми шторами.

Савинков ощутил знакомый запах горького миндаля, от которого всегда болела голова. На двух столах стояли спиртовки, примусы, лежали медные молотки, напильники, ножницы для жести, пипетки, стеклянные трубки, наждачная бумага, в флаконах, аккуратно как в аптеке, была серная кислота. В углу – запасы динамита. И рядом, внутри выложенные парафиновой бумагой, в виде конфетных коробок, консервных банок – оболочки снарядов.

Горький миндаль напомнил номер Доры в «Славянском базаре», Каляева, зимний день, смерть Сергея, радость убийства и тоску. Савинков знал, Каляев повешен, Дора сошла с ума в каземате Петропавловской крепости.

– А у вас не болит от него голова? – спросил, указывая на динамит.

– Привычка. Вот у Валентины сильные боли.

– У меня тоже, – говорил Савинков, вспомнив о Доре, о ночи, когда пришел к ней, и о том, что, как говорят, она в тюрьме просила дать ей яду и сошла с ума, изнасилованная стражей.

– А где ваша жена? – выходя из задумчивости спросил Савинков.

– Жена? – переспросил Зильберберг. – Она заграницей, у меня даже двухмесячный ребенок, пишут уже улыбается, не видал еще.

– Да? – процедил Савинков. Они входили в комнату, похожую на гостиную; кроме желтой мебели, посредине стояла кровать, покрытая байковым одеялом. Навстречу им шли Попова и Рашель Лурье. Попова весело кричала:

– Павел Иванович! пожалте обедать! Только вы ведь привыкли к изысканностям. А у нас по-простецки. Саша даже стесняется, ей Богу.

– Валентина, – сердито проговорила Саша и сама засмеялась.

За большой круглый стол садились шумно. Савинков помолодел, он почти студент, бегающий за Невскую заставу на рабочие собрания.

Саша несла сковороду с шипящей глазуньей.

– Извините, товарищи, что-то сегодня неудачно, кажется.

Попова подставляла деревянные подставки.

– Какой неудачно! Дело не в удаче, а в количестве, товарищ Севастьянова. Голоден, как волк. А вот винца бы? Нет у вас? В вашей работе не надобится? Жаль. А мы развратились, привыкли заливать трапезу, – смеясь говорил Савинков.

Все смеялись. Ели яичницу, картофель, пережаренное Сашей в волнении, мясо. А после обеда, обняв за плечи Валентину, смотря в ее смеющееся лицо с раскрытыми губами, за которыми белели мелкие зубы, Савинков говорил:

– Товарищ Валентина, я ведь вас увезу. Хотите?

– На дело?

– Ну, конечно. А то на что же? – Савинков кратко рассказал о их плане.

– Согласны?

– О чем спрашиваете? Зачем же я здесь?

– Только один вопрос. Вы не беременны? Краска залила щеки, лоб, словно выступила даже сквозь брови Валентины.

– Это вас не касается, это мое дело.

– Напрасно думаете. Меня очень касается. И как человека и как революционера. Во первых, в случае вашей гибели, вы убьете живого ребенка. Кроме того можете ослабеть, не совладать. Ведь придется трудно.

– Я за себя ручаюсь.

– Нет, поскольку вы подтверждаете, я на себя взять этого не могу. Изменить тоже не могу, дело Ивана Николаевича. Приеду завтра. Но говорю прямо, не обижайтесь, я буду настаивать, чтобы вместо вас ехал кто-нибудь Другой.

– Если Иван Николаевич назначил меня, я поеду. Вы не имеете права, – вспыльчиво проговорила Валентина. – Вы обижаете меня, как члена Б. О. Я говорю, что способна на работу.

– Я не могу, Валентина, не будем спорить.

В своей комнате, сдержанная, строгая плакала Рашель Лурье. Назначение должно было принадлежать ей, а Павел Иванович вызвал Попову.

11

Азеф собирался к генералу Герасимову, когда внезапно вошел Савинков. По ушедшей в плечи голове, наморщившемуся лбу и затуманившимся глазам, Савинков понял, что Азеф не в духе.

– Почему ты приехал? – отрывисто спросил Азеф. – Постой, не ходи ко мне, у меня женщина. Пойдем сюда.

Они вошли в кухню. Опершись о стол, Азеф слушал Савинкова.

– Какой вздор! – пробормотал он. – Нам нет никакого дела, беременна Валентина или нет. Я не могу производить медицинских освидетельствований. Раз она приняла на себя ответственность, мы должны верить ей.

– Я отвечаю за всё дело. Мне важна каждая деталь, я не могу рассчитывать на успех, если сомневаюсь в Валентине.

– Я знаю Валентину, она всё выполнит.

– Я повторяю, беременную женщину в дело я не возьму.

Азеф захохотал. Кончив хохотать, проговорил:

– Бери Валентину и поезжай сейчас же в Москву. Менять поздно. Сантименты прибереги для других.

– Это слишком по-генеральски, Иван! – вскрикнул Савинков. – Вот тебе последний сказ: – или я выхожу из организации, или вместо Валентины едет Рашель.

Азеф остановился в дверях. Смотрел насмешливо, был похож на большую гориллу.

– Сегодня же езжай в Москву. Понял? – проговорил он и, не прощаясь, вышел.

12

Восемь раз, в голубой форме сумского гусара с коробкой конфет, выходил Борис Вноровский навстречу коляске Дубасова. Волосы Вноровского поседели. Но коляска Дубасова ускользала. Савинков, Вноровские, Шиллеров и Валентина Попова – обессилели. И тогда в Москву, убивать Дубасова, приехал из Финляндии Азеф.

Он назначил убийство на день именин императрицы. Чтоб, когда по случаю тезоименитства грянут оркестры, в весеннем солнце блестя бастромбонами, корнетами, литаврами, тронется отчетливая пехота и, расходясь плавным тротом, завальсируют кони под кавалеристами, тогда в разгар парада метальщики замкнут пути из Кремля и Дубасов в весенний день поедет на бомбу.

Поседевший, еще более красивый, Борис Вноровский оделся в форму лейтенанта флота. Азеф передал ему восьмифунтовый снаряд, чтоб Вноровский замкнул Тверскую от Никольских ворот.

Одетому человеком в шляпе, с портфелем, Шиллерову Азеф дал снаряд, чтоб замкнул Боровицкие ворота. А на третий путь по Воздвиженке стал, одетый простолюдином, Владимир Вноровский, дожидаясь чтоб Азеф привез снаряд.

Летящие в весеннем воздухе звуки военных маршей и крики ура наполняли Москву. Вноровский волновался. Не понимал, как можно быть неаккуратным. Сжимал покрывавшиеся потом руки. Крутясь, высматривая в толпе, Вноровский мог казаться даже подозрительным. Но вдруг толпа отшатнулась. Вынырнул взвод приморских драгун в канареечных бескозырках. Коляска Дубасова плавно ехала в двух шагах от Вноровского. Дубасов поднял к козырьку руку. Адъютант к кому то обернулся, улыбаясь. Но уже несся замыкающий взвод драгун. И только тут Вноровский, недалеко, на извозчике увидал полного, безобразного человека в черном пальто и цилиндре, с папиросой в зубах. Извозчик Ивана Николаевича скрылся. Но вдруг раздался глухой, подземный гул…

Это, увидав выехавшую из Чернышевского переулка на Тверскую площадь коляску Дубасова, уже готовую скрыться в воротах дворца, бросился наперерез ей седой лейтенант, швырнув под рессоры коробку конфет.

Тяжело дыша, не разбирая, сколько он сунул извозчику, Азеф в кафе Филиппова на Тверской в изнеможении и испуге опустился у столика. Вокруг кричали люди – «Генерал-губернатор! Убит! Дубасов!»

На торцах площади у дворца, возле убитых рысаков валялся, разорванный в куски, адъютант Дубасова граф Коновницын. Поодаль, с седой головой, странно раскинул руки окровавленный труп молодого лейтенанта.

Раненого Дубасова вели под руки в покои дворца.

13

В полчаса девятого генерал Герасимов ждал Азефа. Генерал ходил по паркетной зале, был в военном. Шпоры звенели отрывисто, доносясь во все шесть комнат. Судя по заложенным за спину рукам и слишком быстрому звону шпор, генерал был взволнован и в нетерпении.

Когда в передней раздался звонок, генерал полузлобно протянул – «аааааа».

– Я запоздал, – глухо говорил Азеф, отряхивая капли дождя с цилиндра.

– Я вас жду полчаса.

Азеф кряхтя снял пальто, кряхтя повесил на вешалку, потирая руками лицо, пошел за Герасимовым. С виду он был спокоен. Генерал же напротив шел, готовя жестокие слова.

– Потрудитесь сказать, где вы были во время покушения, Евгений Филиппович? – проговорил Герасимов, когда меж их креслами стал курительный прибор.

– В Москве, – доставая из кармана спички, оказал Азеф. – Даже был арестован в кофейне Филиппова, что не особенно остроумно. Я выехал, чтоб захватить дело.

– И не ус-пе-ли? – расхохотался злобно Герасимов.

– Дубасов спасся чудом! Коновницын убит на глазах всей охраны! Вы понимаете или нет, что мне скажут в министерстве?!

– Ну, знаю, – лениво проговорил Азеф, – но что вы от меня хотите, я не Бог, я не давал вам слова, что революционеры никого никогда не убьют, это неизбежно…

– Не финтить! – в бешенстве закричал Герасимов.

– Забываете?!

Дым заволакивал лицо Азефа, оно становилось каменным.

Герасимов замолчал, стараясь подавить бешенство.

– Евгений Филиппович, – проговорил он тихо, – в нашей работе всё построено на доверии. Сегодня в департаменте Рачковский заявил, что московское дело – ваше. Скажите прямо: – у вас были данные, что покушение назначено на время парада? – и серостальные глаза не выпускали черных глаз Азефа.

– Либо вы мне верите, либо нет, – лениво сказал Азеф. – Я хотел захватить всё дело, Дубасов сам виноват.

Я указал маршрут, сказал, чтоб из предосторожности выезжали на Тверскую из Брюсовского, а они выехали из Чернышевского. Герасимов похрустывал пальцами, смотря в пол.

– Кто ставил дело?

– Не знаю.

– А я знаю, что Савинков! – закричал Герасимов.

– Возможно, – пожал плечами Азеф, – в ближайшие дни узнаю.

– Я уверен. Но понимаете вы, что получается, или нет? Вы просили не брать Савинкова, потому что он вам нужен. Я не брал. А теперь? Мы с вами ведем сложнейшую канитель, а Савинков на глазах всей Москвы убивает? Так мы ни черта не вылущим, кроме как самих себя! Рачковский, будьте покойны, намекнет кому надо.

– Это будет сознательная ложь с его стороны. Но если вы этому верите, то арестуйте меня, – и Азеф стряхнул пепел в никелевую пепельницу на приборе.

В комнате наступила большая пауза.

– В Москве я узнал, что в Петербурге хотят готовить на Дурново, повели наблюдение трое извозчиков. Герасимов подошел к письменному столу.

– Один живет на Лиговке, улицу не знаю, брюнет, еврей, но мало типичен, выезжает на угол Гороховой в три часа. Другой – газетчик, лохматый, русский, в рваном подпоясанном веревкой тряпье, почти как нищий, у Царскосельского вокзала. Дурново не должен ездить в карете, пусть идет пешком. И в пути принимает меры предосторожности, не то будет плохо.

Азеф сидел спокойно, заложив ногу на ногу, виден был розовый носок. Ботинок острый, лакированный на высоком каблуке.

– Есть еще?

– Послезавтра дам точные данные, сможете взять. Взволнованность Герасимова, как будто, прошла. Он знал, что сказать в министерстве, и сложив блокнот, вставил в него карандаш.

– Вы ручаетесь, что с Дурново не повторится дубасовская история?

– Будем надеяться, – пожал плечами Азеф. Но вдруг увидал, что генерал улыбается и пипка на его щеке заметалась.

– У меня есть терпение, но не столько, как вы думаете. И ума больше, чем кажется. В данном случае мои условия коротки: всех боевиков на Дурново сдать. Если хоть одно покушение будет удачно и ваша роль также неясна, как в Дубасове, не пожалею. Дубасова запишем а конто революции. Больше таких не будет, ни одного. Савинкову гулять довольно. Не допущу, чтоб шлялся по России и убивал, кого ему нравится. Не позднее этого месяца я его возьму. Ваше дело обставить шито крыто.

– Хорошо, – проговорил Азеф, – только его брать надо не здесь.

– Отошлите. Говорили, что хотели ставить на Чухнина? Вот и пошлите. Мы отсюда отправим людей.

Азефу показалось, что генерал выбивает из под него табуретку и он повисает в петле.

– Подумаю, – проговорил он, – только не понимаю вашего отношения. Запугиванье. Я не мальчик. Не хотите, не буду работать, я же вам обещал…

– Ээээ, батенька, обещаньями дураков кормят. Азеф вынул платок, отер лоб.

– Так работать нельзя, – пробормотал он, – нужно доверие.

У него было тяжелое дыханье. Ожиренье.

– Я не получил еще за прошлый месяц, – глухо сказал Азеф.

– Дорогоньки, Евгений Филиппович.

С Невы дул ветер. Из мокрой темноты летели колкие капли. На тротуаре Азеф огляделся. В направлении Летнего сада стлалась темная даль Петербурга. По Фонтанке он прошел к Французской набережной. На Неве разноцветными огнями блестели баржи. Открыв зонт, Азеф пошел к Троицкому мосту.

14

Перед созывом Государственной Думы, волнуясь в табачном дыму, боевики собрались на заседание в охряном домике Азефа. Комната прокурена. На столе бутылки пива. Облокотившись локтями о стол, тяжело сидел уродливым изваянием Азеф. Абрам Гоц развивал план взрыва дома министра внутренних дел Дурново. Он походил на брата,

но был моложе и крепче. В лице, движениях был ум, энергия. Чувствуя оппозицию плану, он горячился.

– Если мы не можем убить Дурново на улице, если наши методы наблюдения устарели, а Дурново принял удесятеренную охрану, надо идти ва банк. Ворвемся к Дурново в динамитных панцырях!

– Иван Николаевич, ты как? – сказал Савинков. Азеф медленно уронил слова:

– Что ж план хорош, я согласен. Только в открытых нападениях руководитель должен идти впереди. Я соглашаюсь, если пойду первым.

Родилось внезапное возбуждение.

– Не понимаю, Иван! – кричал Савинков, размахивая папиросой. – Какой бы план не был, мы не можем рисковать главой организации!

– Невозможно же, Иван Николаевич!!

– Я должен идти. И я пойду, – пробормотал Азеф. В дыму, в криках, в запахе пива поняли все, что воля главы Б. О. не ломается, как солома. А когда разбитые бесплодностью заседания, боевики выходили, Азеф задержал Савинкова.

– Надо поговорить, – пророкотал он и сам пошел выпустить остальных товарищей из охряного домика.

15

Оставшись один в комнате, Савинков растворил окно: – чернели силуэты деревьев. Комната вместо дыма, стала наполняться смолистым запахом сосен.

Азеф вернулся ласковый. Он лег на диван. Савинков стоял у окна. Так прошла минута.

– Какая чудная ночь, – проговорил, высовываясь Савинков. И в саду его голос был слышнее, чем в комнате.

Азеф подойдя, обнял его, и тоже высунулся в окно. Но быстро проговорил:

– Ну, ладно, брось лирику.

Окно закрылось, занавесилась штора.

– Устал я очень, Борис, – сказал Азеф, – жду возможности сложить с себя всё, больше не могу.

– А я не устал? Все мы устали.

– Ты – другое дело. На тебе нет такой ответственности, – зевнул Азеф, потер глаза и потянулся. – Но как бы то ни было, до сессии Думы надо поставить хоть два акта, иначе чепуха. Жаль, что Дурново не дается, не понимаю, почему началась слежка, всё шло хорошо, теперь ерунда какая то. По моему надо снять их всех, как ты думаешь?

– Судя по всему, наблюдение бессмысленно.

– Я тоже думаю. Мы их снимем. Азеф словно задумался, потом заговорил с неожиданным волнением.

– Что же тогда из нашей работы? Дубасов середина на половину. Дурново не удается. Акимов не удается. Риман невыяснено. Что ж мы, стало быть, в параличе? ЦК может нам бросить упрек и будет совершенно прав. Израсходовали деньги и ни черта. Остаются гроши. Надо просить, а вот тут то и скажут: – что же вы сделали?

– Не наша вина.

– Это не постановка вопроса, чья вина. Важно дело. Я думаю послать кого нибудь к Мину иль Риману прямо на прием. Яковлев, например, лихой парень, подходящий. Но в Питере вообще, знаешь, дело дрянь. Как ты думаешь насчет провинции?

– Можно и в провинции.

– Зензинов говорит, что Чухнина убьют. А я не верю. Не убьют. А Чухнина надо убить. Это подымет матросов. Савинков молчал.

– Ты как думаешь?

– Следовало бы.

– Надо послать кого-нибудь. Только кого? Савинков сидел, небрежно развалясь в кресле. Лицо длинно, худо, грудь впалая, плечи узкие. Азеф ласково глядел на него.

– А знаешь, что, Иван, – улыбаясь проговорил Савинков. – Давай я поеду на Чухнина? Крым я люблю, погода прекрасная.