1

Никогда не был Азеф так весел, как этой весной в Петербурге. Мозг Ивана Николаевича был математический. Расчеты сходились. Окупались деньгами. Он жил с Хеди. И все радовало.

П. И. Рачковскому отдал динамитные мастерские в Саперном и Свечном. Правда, отношения оборвались. Рачковский стал даже неаккуратен в выплате жалованья, не ответив на письма. Но Азеф и не волновался, поигрывая с левой руки.

Приходившему на квартиру к Хеди, Павлу Ивановичу, Азеф рокотал:

– Уютная обстановочка, Боря, а? Люблю, Боря, мещанство.

– Мещанство? А я не люблю мещанства.

– Где уже тебе любить мещанство, ты у нас барин, англичанин.

Очень весел был Иван Николаевич в те дни.

2

Но кабинет начальника петербургского охранного отделения, генерала А. В. Герасимова, был интересен историку, психологу и вообще любителю тайн человеческих душ. Много занятного в кабинете у генерала. Только в кабинет никто не входит. Даже подметает не сторож Исаич, в георгиевских крестах и медалях, а сам генерал Герасимов. Завтрак не вносят, а выходя, со стула берет генерал.

А. В. Герасимов плотен, высок, по военному прям. С заклиненной бородкой, с усами кверху. Глаза? Глаза – серовато-стальные. Была и привычка: генерал дергал носом.

На Мойку, в охранное, генерал приезжал в штатском хорошо сшитом костюме. Когда задумавшись, сидел за столом кабинета, был похож на большую, белесоватую, но очень хитрую рыбу.

3

Азеф в это утро встал рано. Вышел в прекрасном расположении духа, напевая «Три создания небес». Знал, что в Лионском кредите 60.000, что при всеобщей сумятице, охватившей разваливающуюся империю, можно поставить акты, от которых захватит дух всей Европе.

Но что за странность? Азеф шел по делу Б. О. На углу Гороховой и улицы Гоголя, как старый, матерый волк, спиной почувствовал сзади что-то волнующее, недоброе. Оборачиваться головой Азеф не умел. Шея была слишком коротка. Поэтому он быстро, словно отгрызаясь от удара, повернулся всем корпусом: – близко, по пятам шли два филера.

«Что за чорт?» Широко перешагнув через лужу, Азеф пошел по улице Гоголя. Филеры шли в двадцати шагах.

Азеф шел быстрей. По делу надо было выйти на Невский. Но он свернул к Мойке. «Ерунда, отвяжутся», пробормотал. Но филеры шли по пятам. Азеф снова повернул к Невскому. На Невском у музыкального магазина «Юлий Генрих Циммерман» остановился, в витрину смотря на филеров. Филеры остановились у колбасной.

Азеф двинулся. Двинулись и они. Азеф видел ясно: – один рыжий, громадный, наверное из дворников. Другой – низкий, очень широкий в плечах, на кривосогнутых ногах. «Что за дьявол?» – бормотал Азеф, чувствуя, что спина его покрывается потом, и он устает от ходьбы и волнения.

Обкладывая Рачковского всеми ругательствами, он шел крупными шагами, торопливо раскачивая животастое тело на тонких ногах. Никто не поверил бы, что с такой легкостью может идти этот неуклюжий, громоздкий, уродливый коммерсант. Азеф знал – за углом лихачи. Только мельком взглянул на очередного, понял, что вороной старик может дать еще ходу по Петербургу, и впрыгнув в пролетку, бормотнул: «К Николаевскому вокзалу».

В тот же момент вынырнули филеры, заметались. Но вороной мастадонт, раскачивая старый костяк со стороны на сторону, уж размял опоенные ноги и мчал Азефа по Невскому. «Сволочь», пробормотал Азеф. Это относилось к Рачковскому.

4

Ни на следующий день, ни на третий день не мог вызвать Азеф действительного статского советника П. И. Рачковского. На лбу Азефа наливалась жила – признак волнения. Азеф любил ясность. Хеди заметила его озабоченность, рассеянность. Он даже не мог быть ласков. Часто подходил к окну. Глаз был верен: – обложен филерами.

– Warum bist du so traurig? Warum denn, mein Schatz? – пышнотелая Хеди прижалась к Азефу, крепко поцеловав его в губы, именно так, как он любил.

– Ach, weiss du, ich bin bischen erkaeltet, ich weiss selber nicht, was mit mir los ist, ich fuehle mich nicht wohl. Weiss du, ich bleibe paar Tage im Bett. Das wird am besten sein und meine kleine Pipel wird за мной ухаживать.

– Mein armes Haenschen, mein Муши-Пуши, мой папашка, – зацеловывала его Хеди. Уложила в постель. И отнесла письма Азефа на почту.

Хуже всего было, что Азеф ничего не понимал. Когда встал, сразу подошел к окну. На противоположной стороне никого не было. Он прошел в уборную. Дом был угловой. Филеров не стояло и здесь. Азеф понял: в департаменте была ошибка, теперь выяснилась. Напевая «шли по улицам Мадрида», он пошел к Хеди и всё утро прохохотали, про-дурачились, проласкались.

В цилиндре, в черном пальто обтягивающем уродливую фигуру, Азеф вышел из дому выбритый, надушенный. Слежки не было. Возле ресторана «Ампир» на Невском, куда хотел войти, чтобы вызвать Савинкова, с двух сторон за руки схватили Азефа филеры и жандармы.

Вырываясь всей тушей, Азеф закричал: – Что это значит?! Как вы смеете! Я инженер Черкасов!!

– Не сопротивляться! – гаркнул ротмистр с щеткой черных усов. И двое жандармов поволокли Азефа к пролетке.

Мельком с извозчика Азеф осмотрел собравшихся у тротуара. Знакомых, как будто, не было. Эту дорогу Азеф знал лучше жандармов. Везли на Мойку в охранное, в тот самый дом, где умер Пушкин. Азеф знал и это. Но думал о том, что под цилиндром выступил пот и обтереться нельзя, жандармы держат за руки.

5

Цилиндр лежал на деревянном, изрезанном ножами столе. Пальто висело на гвозде. Азеф, в синем костюме, лежал на койке одиночной камеры. Захватывающее бешенство не проходило.

В четыре часа дня на пороге появился генерал Герасимов, в штатском. Азеф не поднялся. Герасимов сел у стола и улыбнулся, чуть дернув носом.

– Я начальник охранного отделения генерал Герасимов, потрудитесь встать и назвать вашу фамилию, – сказал он. Слова падали каплями на жесть, без всякого выражения.

Азеф вскочил с койки с лицом перекошенным злобой. Глаза были отведены далеко в сторону, так что радужница исчезла, были только желтые белки и этот «белый огонек» перерезал лицо.

– Я инженер Черкасов! Живу на Фурштадтской! Требую немедленного объяснения, почему я арестован!? И если вы сейчас же меня не освободите, я буду жаловаться министру!

– Так-так-так, – пробарабанил по столу крепкими пальцами генерал Герасимов, рассматривая Азефа.

– Потрудитесь отвечать, что это значит? – наступая на генерала крикнул Азеф.

– Значит? – тихо проговорил Герасимов. Азеф увидал стальные щели глаз генерала. – Вы инженер Евно Азеф, член партии социалистов-революционеров! Вот что это значит!

Бешенство сплыло с желтого лица Азефа.

– Что?! – проговорил он. – Какая чушь! – и расхохотался на всю камеру. – Вы меня с кем-то путаете, генерал! Я Черкасов. Я отдал свой паспорт.

– Так-так-так, – прищуриваясь, сказал генерал, подергивая носом, – однако же я буду вас держать до тех пор, пока вы не станете несколько умнее.

– Вы бредите! Это безобразие!

– Ну, вот что! – крикнул Герасимов, ударив по столу так, что на нем подпрыгнула кружка. – Не очень то вы! Бросайте канитель! И потрудитесь отвечать на вопросы!

Азеф пристально смотрел на Герасимова темными блещущими, выпуклыми маслинами. В них, в вывороченных губах Азефа Герасимов явно увидел хохот. Азеф хохотал гнусаво, закатисто, неприятно. Это был хохот над генералом Герасимовым.

– Вам отвечать я во всяком случае не буду, – резко прогнусавил Азеф. – А будьте-ка любезны прислать мне действительного статского советника Рачковокого.

– Петра Ивановича? Вы дадите ему показания?

– Дам, – пробормотал Азеф, заходив по камере.

– Прекрасно, – усмехнулся Герасимов.

6

В камере было темновато. Азеф резко обернулся на шум отворяемой двери. Входили Герасимов и Рачковский.

– Что это значит, Петр Иванович!? В какое вы меня ставите положение!!? – закричал Азеф.

– Прежде всего не кричите, – протянул руку Рачковский, – никакого положения тут нет.

– Для вас! Не вы ходите под виселицей! – искажаясь, выпуская слюни на вывороченные губы, закричал Азеф.

– Положим, к сожалению, и я.

– Вы виноваты! Вы не отвечали! Вы бросили меня! Вы дурацкой слежкой поставили меня чорт знает в какое положение перед революционерами!

– Да не волнуйтесь, Евгений Филиппович, всё образуется, тут дела были почище наших с вами.

– Почище, – злобно пробормотал Азеф.

– Ну, разумеется, – спокойно протянул Рачковский, – дел по горло, вот и не отвечал.

Герасимов, посмеиваясь, глядел на Рачковского и Азефа.

– Из-за этой же моей занятости, сейчас сношения с вами будет вести, вот, Александр Васильевич, собственноручно, так сказать, – любезно-злобно сказал Рачковский.

– Стало быть, Александр Васильевич, удостоверяю, арестованный является сотрудником, арест произведен очевидно по недоразумению, – улыбнулся зло Рачковский. – Надо вышколить людей, чтоб зря своих не подводили. А теперь, что же мне тут, вы уж сами сговоритесь, не так ли? Одно скажу, чрезвычайно ценный сотрудник, – засмеялся с хрипотцой Рачковский.

Герасимов молчал. Азефу показалось, что-то нехорошее пробежало по рыбьему лицу генерала.

– А вы, батенька, не сердитесь, старую дружбу-то не забывайте, – пожимал Рачковский руку Азефа. – Кипяток вы, Филиппович, и как это спокойный человек так может раскипятиться, нехорошо батенька, в нашей работе нервы первое дело.

Азеф пытался выпростать маленькую руку из жилистой мертвячей руки Рачковского. Тот, опять почему то засмеявшись, вышел.

– Прежде всего позвольте извиниться, что я принял вас за революционера, – садясь к столу, проговорил Герасимов. – Вполне понимаю ваше возмущение. Виноваты люди, чистая случайность. Надо надеяться, что в этом лучшем из миров всё делается, быть может, к лучшему.

Азеф рассматривал генерала. Волновала пипка. Казалось, пипка в разговоре перепрыгивает с щеки на щеку.

Так вот, работать с вами буду я. Принципы работы коротки: – мало слов, много дела. Освобожу, разумеется, вас сегодня же. Дам адрес. Как-нибудь вечерком потолкуем. Только предупреждаю, – вдруг ударил ладонью в такт словам генерал: – вы вели игру на две руки, не возражайте! – повысил он голос, – знаю! С этого часа на двойной игре ставьте крест. Поняли? Не допущу.

– Это ложь и интрига, – спокойно сказал Азеф, – никакой другой работы я не вел.

– Вели.

– Нет, не вел.

Герасимов смотрел на Азефа. Азеф на Герасимова. Прошла минута.

– Ладно, – улыбнувшись стальными глазами, прервал Герасимов, – во всяком случае или служите только мне, или… – и Герасимов чиркнул рукой по шее также, как чиркал Азеф на приеме боевиков.

– Понятно? – сказал он, не сводя стальных щелей с мясистого лица Азефа.

Всеми силами Азеф скрывал волнение, скрыл бы, если б не выступивший пот.

– Это ложь. Я никогда на революционеров не работал.

– Евгений Филиппович, слово держу крепко. Ваши сведения, знаю, были всегда ценны. На оплату работы не поскуплюсь. Вы сколько получали последнее время?

– Очень мало. 500 рублей.

– Ну, положим, это не мало. Многие получают гораздо меньше. За отдельные дела получали наградные? Не правда ли? Денег больших в моем распоряжении нет. Но, ценя вас, набавлю до 800 в месяц.

– Мало, – глухо прохрипел Азеф. – Я ставлю голову, не за 800 же рублей.

Герасимов, улыбаясь, видел, что Азеф согласен.

– Ха-ха-ха! Да не втирайте вы очки! Ведь живете и жить будете на партийный счет, а он побольше нашего!! Наши чистоганчиком пойдут в Лионский Кредит. За год, батенька, 10 тысяч одного жалованья. За три – фабрику купите, завей горе веревочками! Ночью вас освободят, так удобней, – вставая, сказал Герасимов. – Вот адрес: – Паителеймоновская 9, кв. 6, спросите папашу. Лучше к ночи. Проверять буду другими сотрудниками. Хорошие дела, – хорошие деньги. Малейшая ложь – уж не обессудьте, придется. Ну всего хорошего, Евгений Филиппович! – и, по военному прямо, генерал Герасимов вышел из камеры.

7

В черном пальто, в руках с цилиндром Азеф стоял в одиночке. Не меняя упершегося в пол взгляда, что-то про себя бормотал, ожидая освобождения.

Из темных ворот Охранного извозчик тронул хорошим ходом. Путь с Мойки на Стремянную, в квартиру Хеди, был длинен. Ночь поздняя. Летел теплый, тающий на тротуаре снег, от фонарей, света из окон, казавшийся желтым. Сырость стояла сплошная, тяжелая, в этом тумане столицы было не продохнуть. В липком ветре летела мокреть, сжавшиеся люди в котелках, шляпах бежали походкой странных выдуманных силуэтов. И Азеф, ушедший в цилиндр и в поднятый воротник, на быстром извозчике, казался тушей без головы.

Так промчался он на Стремянную. Извозчик, резко осаживая лошадь, пролетел дом Хеди. Лошадь поскользнулась у тротуара и упала скользко раскатившись ногами, затрещав по камням подковами.

– Уууу, чорт, – пробормотал Азеф, выпрыгивая из пролетки. Он не додумывал, почему было неприятно падение лошади. Да она уж и вскочила, встряхивая спиной и вытягиваясь, кашляя. Азеф взглянул: – в окне красноватый свет. Он тяжело стал подниматься по лестнице. Но вдруг, на втором повороте почувствовал слабость, сердцебиение и остановился, переводя дыхание.

Хеди, поджав ноги, в теплом халате и мягких туфлях, читала на диване «Викторию» Гамсуна. В сильных местах не могла читать, а опуская книгу, шептала – «wie suess!» Три звонка Азефа застали ее в таком состоянии. Хеди стремительно бросилась к двери.

– HaenschenI Papachen! Um Gottes Willen! – кричала она, обнимая еще не успевшего снять цилиндр и отдышаться Азефа.

– Lass doch, lass, – вдруг грубо проговорил Азеф. – Он сам не ожидал, что так встретит Хеди. Сел на стул. Острая режущая боль прорезала почки. Он схватился за поясницу.

– Um Gottes Willen! Was ist los mit dir? O, mein Gott! – испуганно вскрикнула Хеди.

Морщась от боли, Азеф постарался улыбнуться.

– Sei nicht boese, Muschi, Papachen hatte schlechte Geschaefte – растягивая толстые губы в подобие улыбки, проговорил Азеф. И встав, крепко поцеловал Хеди.

8

Полицейская конспиративная квартира на Пантелеймоновской улице меблирована была отлично. Генерал любил красное, александровское дерево и выдержал обстановку в стиле.

Азефу в темноте отворил дверь темный мужчина.

– Папаша дома?

– Дома. – Азеф узнал по голосу и фигуре разоблаченного провокатора социал-демократов «Николая, золотые очки».

– Милости прошу, Евгений Филиппович, – улыбался генерал, словно дружили они двадцать лет. Азеф ответил точно также:

– Я вас, Александр Васильевич, еле разыскал. Герасимов в серых верблюжьих туфлях, в бархатной куртке с бранденбурами. От его вида веяло уютом.

– Идемте, голубчик, – говорил он, ведя Азефа анфиладой комнат. Одна была заставлена клетками – на стенах, столах, на полу.

– Что это у вас такое? – бормотал Азеф.

– Птицы, – проговорил генерал – А вы не любите птиц?

– Птиц? – промычал Азеф

– У меня с реального училища страсть, я в харьковском реальном был, к канарейкам. Отдыхаю. Только времени то нет, – сказал генерал Герасимов, вводя в просторный кабинет, с низкими креслами и портретами императоров в золотых тяжелых рамах.

– И фотографией не интересуетесь? – спросил, подкатывая Азефу кресло.

– Нет, – рокотнул Азеф.

– А я и фотографией. Снимаю. Садитесь, Евгений Филиппович, располагайтесь удобней, вот тут, голубчик.

Кресла, деланные по рисунку генерала, были великолепны, успокаивающи. Утонув в черном сафьяне, Азеф распустил по ковру ноги, пророкотав:

– Хорошая квартира у вас, Александр Васильевич.

– Ничего, не жалуюсь, – роясь на столе, ответил Герасимов. – А вот моя работа, увеличиваю. Незнакомы? – и он смеясь кинул фотографию.

Азеф рассматривал портрет Савинкова 13x18.

– А этот поясной портрет не видали? – кинул генерал смеющегося Чернова с альбомом в руке. – Видите, сразу знакомыми угостил, – смеялся Герасимов, сев в кресло, пододвигая меж ними курительный прибор. Азеф закурил предложенную папиросу.