Олеро и Дженни Чонг вызвались отправиться вдвоем. Харфекс высадил их в лесу около базового лагеря, обширного массива, занимающего четыре пятых Континента Д. Он запретил поясное оружие. Они не должны были выходить за пределы участка Осдена. Регулярно, дважды в сутки, они выходили на связь. Так продолжалось в течение трех дней. Порлок доложил о мимолетном видении, которое, по его мнению, имело большую полувертикальную фигуру и двигалось среди деревьев к реке; Олеро была уверена, будто слышала, как что-то бродило около палатки во вторую ночь.
      - На этой планете животных нет, - сказал Харфекс затравленно. Затем Осден пропустил свой утренний сеанс связи. Томико подождала около часа, затем вылетела с Харфексом в тот район, где, как доложил Осден, он находился прошлой ночью. Но когда геликоптер завис над морем пурпурных листьев, бесконечным, непроницаемым, ее охватило паническое отчаяние.
      - Как мы найдем его здесь?
      - Он доложил, что остановился на берегу реки. Поищем его геликоптер; его палатка будет рядом, а он не должен был уйти далеко от нее. Подсчет видов - медленная работа. Вот и река.
      - Это его машина, - сказала Томика, уловив яркий чужеродный блеск среди растительных красок и теней. - Давай сюда.
      Она зафиксировала аппарат над землей и выдвинула лестницу. Вместе с Харфексом спустились вниз.
      Море жизни сомкнулось у них над головой.
      Как только ее ноги коснулись поверхности, она расстегнула кнопку на кобуре, но потом, взглянув на Харфекса, который был безоружен, решила не доставать оружие, хотя в любой момент готова была сделать это. Стояла абсолютная тишина. Как только они оказались в нескольких метрах от медленной, коричневой реки, свет стал тусклый. Толстые стволы стояли довольно далеко друг от друга, почти на одинаковом расстоянии, почти одинаковые; они были мягкокожие, некоторые казались гладкими, а другие губчатыми, серые или зелено-коричневые и коричневые, перевитые веревками ползучих растений и украшенные гирляндами эпифитов, вытягивающие негнущиеся, спутанные охапки больших, блюдцеобразных, темных листьев, которые образовывали слоеную крышу толщиной двадцать-тридцать метров. Почва под ногами была пружинистая, как батут, каждый дюйм ее был переплетен корнями и усыпан низкой порослью с мясистыми листьями.
      - Вот его палатка, - сказала Томико и испугалась звука собственного голоса в этом безмолвии. В палатке они увидели спальник, пару книжек, коробку с продуктами. "Мы должны кричать, звать его", - подумала она, но даже не предложила этого, не сделал этого и Харфекс. Они кружили вокруг палатки, тщательно следя за тем, чтобы не потерять друг друга из виду в этом лесу в сгущающейся темноте,
      Она споткнулась о тело Осдена не далее тридцати метров от палатки, ориентируясь на белесоватый отблеск выпавшего блокнота. Он лежал лицом вниз между двумя деревьями с огромными корнями. Его голова и руки были покрыты кровью, кое-где засохшей, а кое-где еще сочащейся, красной.
      Рядом с ней появился Харфекс, его бледное лицо хайнита казалось в этой темноте совершенно зеленым.
      - Мертв?
      - Нет, его ударили. Сзади. - Пальцы Томико ощупывали окровавленный череп, виски, затылок. - Оружие или инструмент. Я не нахожу перелома.
      Как только она перевернула тело Осдена так, что они смогли его поднять, его глаза открылись. Она держала его, низко наклонившись над его лицом. Бледные губы Осдена скривились от боли. Страх вошел в нее. Она громко вскрикнула два или три раза и попыталась убежать, волоча ноги и спотыкаясь в страшной тишине. Харфекс поймал ее, и от его прикосновения и звука голоса страх ее несколько уменьшился.
      - Что это? Что это такое? - говорил он.
      - Я не знаю, - она всхлипнула. Ее сердце все еще трепетало в груди, она не могла ясно видеть. - Страх это... Я испугалась. Когда я увидела его глаза.
      - Мы оба нервничаем. Я не понимаю этого...
      - Теперь все в порядке, пойдем, он нуждается в нашей помощи.
      Действуя с бессмысленной поспешностью, они приволокли Осдена на берег реки; приподняли и обвязали канатом под мышки; он висел, словно мешок, слегка раскачиваясь под клейким темным морем листьев. Они втолкнули его в геликоптер и минуту спустя уже летели над степью. После того как Томико настроилась на радиомаяк базового лагеря, она глубоко вздохнула, и ее глаза встретились с глазами Харфекса.
      - Я так испугалась. Я почти потеряла сознание. Со мной еще такого не случалось.
      - Я тоже был напуган... без видимой причины, - сказал хайнит, и действительно, он выглядел потрясенным и каким-то постаревшим. - Не так сильно, как ты. Но беспричинно.
      - Это случилось, когда я прикасалась к нему, держала его. Мне показалось, что в какой-то момент он пришел в сознание.
      - Эмпатия... Я надеюсь, он сможет рассказать нам, что на него напало.
      Осден, как сломанная кукла, покрытый кровью и грязью, так и полулежал на задних сидениях, как они свалили его, в безумной поспешности стремясь выбраться из леса. На базе их возвращение вызвало большую панику.
      Неумелая жестокость нападения была зловещей и ставила в тупик. Так как Харфекс упорно отрицал всякую возможность животной жизни, они стали думать о чувствующих растениях, растительных чудовищах, психических проекциях. Латентная фобия Дженни Чонг вновь заявила о себе, и она могла говорить только о темных "Ego" *, которые повсюду следовали за людьми у них за спиной. Она, Олеро и Порлок были отозваны на базу, которую ни у кого не было особого желания покинуть.
      Осден потерял добрую порцию крови за три или четыре часа, что он лежал в лесу, а от сотрясения и сильной контузии у него наступил шок и предкоматозное состояние. Когда оно сменилось легкой лихорадкой, он с мольбой в голосе несколько раз позвал: "Доктор Хаммергельд". Когда он спустя два дня, показавшихся мучительно долгими, полностью пришел в себя, Томико позвала Харфекса в его каюту.
      * Ego - я (лат.).
      - Осден, можете вы сказать нам, что напало на вас?
      Бледные глаза скользнули мимо лица Харфекса.
      - На вас напали, - сказала Томико мягко. Бегающий взгляд был знаком до ненависти, но она была физиком, человеком, защищающим от опасности. - Может быть, вы еще не вспомнили. Что-то напало на вас. Вы были в лесу...
      - Что... в лесу?
      Он жадно глотнул воздух. Выражение проясняющегося сознания появилось у него на лице. Спустя некоторое время он произнес:
      - Я не знаю.
      - Вы видели, что напало на вас, - сказал Харфекс.
      - Я не знаю.
      - Теперь вы вспомните это?
      - Я не знаю.
      - Все наши жизни могут зависеть от этого. Вы должны сказать нам, что вы увидели!
      - Я не знаю, - повторил Осден, всхлипывая от слабости. Он был слишком слаб, чтобы скрывать, что он знает ответ. Порлок, стоя поблизости, жевал свои усы цвета перца и старался услышать, о чем говорили в каюте.
      Харфекс наклонился над Осденом и сказал: "Ты нам скажешь". Томико пришлось энергично вмешаться.
      Харфекс сдерживал себя с таким трудом, что на него было больно смотрел. Он ушел в свою каюту, где, без сомнения, принял двойную или тройную дозу транквилизаторов. Остальные мужчины и женщины, разбросанные по большому хрупкому зданию - длинный главный холл и десять кают-спален, ничего не сказали, но выглядели подавленными и раздраженными. Осден, как всегда, даже теперь имел над ними всеми власть. Томико, наклонившись, смотрела на него со жгучей ненавистью, которая разъедала ей горло как желчь. Этот чудовищный эготизм, который сам по себе питал это чувство в других, это абсолютное себялюбие, было хуже, чем любое, самое ужасное физическое уродство. Как врожденный монстр, он не должен жить. Он должен умереть. Почему ему не размозжили голову?
      Однажды он лежал безжизненный и белый, беспомощно вытянув руки вдоль туловища, бесцветные глаза были широко открыты, и из уголков бежали слезы. Он пытался защититься.
      - Нет, - сказал он слабым хриплым голосом и попытался поднять руки, чтобы закрыть голову. - Нет!
      Она села на складной стул рядом с кроватью и через несколько секунд положила свою руку на его. Он попытался вырваться, но она удержала ее силой.
      Повисла долгая тишина.
      - Осден, - наконец прошептала она. - Извини меня, извини меня. Я хочу, чтобы ты поправился. Позволь мне хотеть, чтобы тебе было хорошо, Осден. Я не хочу причинить тебе вреда. Послушай, теперь я должна знать. Это был один из нас. Правда? Нет, не отвечай, только скажи, если я ошибаюсь, но я не ошибаюсь... Конечно, на этой планете есть животные. Их десять. Я не спрашиваю, кто это был. Не в этом дело, не так ли? Именно теперь это могла быть я. Я понимаю это. Я не поняла, как это произошло, Осден. Ты не можешь представить, как это трудно для нас понять... Но послушай. Если бы была любовь, вместо ненависти и страха... Разве любви никогда не было?
      - Нет.
      - Почему нет? Почему ее не может быть никогда? Неужели человеческие существа все такие слабые? Это страшно. Ничего. Не беда. Не беспокойся. Не шуми. По крайней мере, сейчас-то это не ненависть, ведь так? По меньшей мере, симпатия, участие, доброжелательность. Ты должен чувствовать это, Осден. Ты это чувствуешь?
      - Среди прочего другого, - сказал он почти неслышно.
      - Шум от моего подсознания, наверное. И кого-нибудь еще в этой комнате. Послушай, когда мы нашли тебя там, в лесу, когда я старалась перевернуть тебя, ты ненадолго пришел в себя, и я почувствовала ужас, исходящий от тебя. На минуту я сошла с ума от страха. Когда я это почувствовала, ты испугал меня?
      - Нет.
      Ее рука все еще лежала на его руке, а он, расслабленный, медленно засыпал, как человек, получивший облегчение от мучившей его боли.
      - Лес, - пробормотал он; она едва могла расслышать. - Боюсь. Она не сжимала больше его руку, а просто держала в своей и смотрела, как он засыпал. Она знала, что она чувствовала и что, следовательно, должен чувствовать он. Она была уверена в этом: существует только одно чувство или состояние человеческого существа, которое может так, целиком и полностью перевернуть все в тебе самом, за один миг заставить все заново переосмыслить. В Великом языке Хайна есть одно слово ONTA, для любви и для ненависти. Она, конечно же, не влюбилась в Осдена, это было нечто иное. То, что она испытывала к нему, было ONTA, противоположность ненависти. Она держала его руку, и между ними протекал ток, божественное электрическое прикосновение, которого он всегда боялся. По мере того как он погружался в сон, кольцо анатомических наглядных мускулов вокруг его рта разжималось, и Томико увидела на его лице то, что никто из них никогда не видел, едва уловимо - улыбку. Скоро она истаяла. Осден спал.
      Он был вынослив; на следующий день он уже сидел и хотел есть, Харфекс пытался допросить его, но Томико запретила. Она повесила лист полиэтилена на дверь его каюты, как это часто делал сам Осден.
      - Это блокирует твою эмпатическую восприимчивость? спросила она, и он ответил сухим осторожным тоном, каким они теперь разговаривали друг с другом:
      - Нет.
      - Ну хоть ослабляет?
      - Отчасти. Больше самовнушение. Доктор Хаммергельд думал, это срабатывало... Может, так оно и есть, чуть-чуть.
      Однажды была любовь. Испуганное дитя, задыхающееся от прилива крови под действием приливов-отливов, избиваемое гигантскими эмоциями взрослых, тонущий ребенок, спасенный одним человеком. Отец-Мать-Бог: и ничего другого.
      - Он еще жив? - спросила Тонико, думая о невероятном одиночестве Осдена и странной жестокости великих врачей. Она вздрогнула, услышав его громкий, дробный смех.
      - Он умер, по меньшей мере, два с половиной века назад, сказал Осден, - или ты забыла, где мы, координатор! Мы все оставили в прошлом наши маленькие семьи...
      За полиэтиленовой занавеской, смутно различимые, копошились остальные восемь человеческих существ, прибывших на Мир 4470. Говорили они тихо и напряженно. Эсквана спал; Посвет Ту на лечении; Дженни Чонг занималась тем, что регулировала освещение в своей каюте так, чтобы не отбрасывать тени.
      - Они все боятся, - сказала Томико испуганно. - Их всех терзает мысль о том, что напало на тебя. Что-то вроде обезьяно-картофелины, гигантский ядовитый шпинат. Я не знаю... Даже Харфекс. Может быть, ты прав, не рассказывая им. Но еще хуже может стать потеря доверия друг к другу. Ну почему мы все так трусливы, настолько неспособны смотреть фактам в лицо, так легко ломаемся? Неужели мы действительно все сумасшедшие?
      - Скоро будет похлеще.
      - Почему?
      - Есть что-то... - Он сжал губы. Выступили напрягшиеся мышцы.
      - Что-нибудь, наделенное чувством?
      - Чувство.
      - В лесу?
      Он кивнул.
      - Что же это?
      - Страх. - Он опять показался странным и беспокойно дернулся. - Когда я упал, там, ты знаешь, я не сразу потерял сознание. Или я очнулся. Не знаю. Это было больше похоже на паралич.
      - Да, как будто.
      - Я лежал на земле. Я не мог встать. Мое лицо было в грязи, в этой мягкой лиственной плесени. Она забивала мне ноздри и глаза. Я не мог пошевелиться. Не мог видеть. Как будто я был в земле. Погребенный в земле, ее часть. Я знал, что лежу между двумя деревьями, хотя я никогда не видел их. Думаю, я мог чувствовать корни. Под собою в земле, внизу под землей. Мои руки были окровавлены, я мог это чувствовать, и кровь образовала липкую грязь вокруг лица. Я почувствовал страх. Он нарастал, как будто они наконец узнали, что я был там, лежал на них там, под ними, среди них, вещь, которой они боялись, которая сама - часть их страха. Я не мог прогнать страх, и он продолжал нарастать, а я не мог пошевелиться, не мог убежать. Должно быть, я потерял сознание, думая, а потом страх вошел в меня опять, и я все еще не мог двигаться. Не больше, чем могут они.
      Томико почувствовала холодок от шевелящихся на голове волос - включение органа страха.
      - Они, кто они, Осден?
      - Они - это... я не знаю. Страх.
      - О чем ты говоришь? - возмутился Харфекс, когда Томико рассказала об этом разговоре. Она не разрешила еще Харфексу задавать Осдену вопросы, чувствуя, что должна защитить его от бешеного напора мощных, совершенно не сдерживаемых эмоций хайнита. К несчастью, это разожгло медленный костер параноидного беспокойства, который разгорался в бедном Харфексе, ведь он подумал, что она и Осден стали заодно, скрывая кое-какие свидетельства огромной важности или даже способные привести к гибели весь экипаж.
      - Это похоже на слепого, пытающегося нарисовать слона. Осден не видел или не слышал этого... с чувством, так же, как и мы.
      - Но он почувствовал это, моя дорогая Хаито? - спросил Харфекс с едва сдерживаемой яростью. - Не эмпатически. На своем черепе. Оно пришло, свалило и ударило его тупым предметом. Неужели он даже мельком не увидел этого?
      - Что он должен был увидеть, Харфекс?
      Но он не слышал ее многозначительного тона; он даже не хотел этого слышать.
      - Человек боится чужого. Убийца снаружи, чужой, а не один из нас. Дьявол не во мне!
      - Первый удар сразу лишил его сознания, - сказала Томики, начиная терять терпение. - Он ничего не видел. А когда он пришел в себя, один в лесу, он почувствовал леденящий страх. Не свой собственный. Эмпатический эффект. Он уверен в этом. И он уверен, что страх исходил не от нас. Таким образом, очевидно, местные формы жизни не все лишены способности чувствовать.
      Харфекс секунду мрачно смотрел на нее.
      - Ты пытаешься напугать меня, Хаито. Я не понимаю, почему ты хочешь это сделать.
      Он поднялся и ушел в свою лабораторию, сорокалетний мужчина, задыхаясь и волоча ноги, как восьмидесятилетний старик.
      Она оглядела остальных. Она испытывала некоторое отчаяние. Ее новый, хрупкий внутренний контакт с Осденом придавал ей, она это отчетливо осознавала, некоторую дополнительную силу. Но уж если Харфекс не смог сохранить благоразумие, чего же ждать от других. Порлок и Эсквана заперлись в своих каютах, все остальные либо работали, либо были чем-нибудь заняты. Было что-то странное в их позах. Сначала координатор не могла сказать, что это было, потом она увидела, что все они сидели лицом к ближайшему лесу. Играя в шахматы с Ананифойлом, Олеро передвигала свой стул до тех пор, пока он не оказался рядом с его.
      Она подошла к Маннону, который изучал клубок паукообразных коричневых корней, и попросила его разгадать головоломку. Он тут же откликнулся с несвойственным ему лаконизмом:
      - Посмотри на врага.
      - Что за враг? Что чувствуешь ты, Маннон?
      У нее вспыхнула внезапная надежда на него как на психолога, на этот непонятный мир намеков и эмпатий, где биологи сбивались с пути.
      - Я чувствую сильное беспокойство со специфической пространственной ориентацией. Но я не эмпат. Поэтому я объясняю эту тревогу особой стрессовой ситуацией, то есть нападением на члена команды в лесу, а также абсолютной стрессовой ситуацией, то есть моим присутствием в совершенно чужом окружении, для которого сверхтипические коннотации слова "лес" дают неизбежную метафору.
      Ночью Томико разбудил Осден, кричавший во сне; Маннон уже успокаивал его, и она опять погрузилась в собственные разбегающиеся во тьму, непроходимые сны. Утром Эсквана не проснулся. Не помогли и стимуляторы. Он цеплялся за свой сон все больше и больше, до тех пор, пока не лег, свернувшись калачиком и прижав палец к губам. Бесполезно.
      - Двое за два дня. Десять негритят, девять негритят... Это был Порлок.
      - А ты следующий негритенок, - огрызнулась Дженни Чонг. Иди исследуй свою мочу, Порлок.
      - Он сведет с ума нас всех, - сказал Порлок, вставая и размахивая левой рукой. - Неужели вы не чувствуете этого? Боже милостивый, вы что, все глухие и слепые? неужели вы не чувствуете, что он делает, его эманации? Это все исходит от него - оттуда, из его комнаты - из его мозга. Он нас всех сведет с ума своим страхом!
      - Кто? - произнес огромный, выглядевший угрожающе Ананифойл, нависая над маленьким землянином.
      - Должен я назвать его имя? Извольте - Осден! Осден! Осден! Думаете, почему я пытался убить его? Из самообороны. Спасти вас всех. Потому что вы не хотите видеть, что он собирается сделать с нами. Он саботировал экспедицию, ссоря нас, а теперь он намеревается свести нас всех с ума, проецируя страх на нас таким образом, что мы не можем спать или думать, как огромное радио, которое не издает ни единого звука, но оно все время работает, и вы не можете спать, и вы не можете думать. Хаито и Харфекс уже под его контролем, но остальные могут быть спасены. Я должен был это сделать!
      - Ты сделал это не слишком удачно, - сказал Осден, стоя полуголый у дверей своей каюты. - Я мог бы ударить себя сильнее. Дьявол, это не я, не я напугал тебя до смерти, Порлок, это - оттуда, оттуда, из леса!
      Порлок сделал отчаянную попытку наброситься на Осдена, но Аснанифойл схватил его в охапку и без труда удерживал, пока Маннон не сделал седативный укол. Его увели, и он еще минуту кричал о гигантском передатчике. Затем седатив начал действовать, и он присоединился к мирной тишине Эскваны.
      - Прекрасно, - заметил Харфекс. - Теперь, Осден, вы расскажете нам, что вы знаете.
      - Я ничего не знаю, - сказал Осден.
      Он выглядел разбитым и слабым. Томико заставила его сесть, прежде чем он начал говорить.
      - Побыв три дня в лесу, я подумал, что время от времени принимаю нечто вроде аффекта.
      - Почему вы не доложили об этом?
      - Думал, что схожу с ума, как и все вы.
      - Тем не менее об этом нужно было сообщить.
      - Вы бы вернули меня на базу. Я не мог вынести этого. Вы понимаете, что мое включение в экспедицию было огромной сшибкой. Я не способен сосуществовать с девятью другими неврастеническими личностями в тесном замкнутом пространстве. Я был неправ, вызвавшись добровольцем в Сверхдальний Поиск, и Совет был неправ, приняв меня.
      Никто не возражал; но Томико увидела, на этот раз совершенно ясно, как дрожат плечи Осдена, как напряжены его лицевые мускулы, так как он регистрировал их горькое согласие.
      - Как бы там ни было, я не хотел возвращаться назад на базу, потому что любопытен. Даже становясь психом, как я мог принять эмпатические аффекты, когда не было существа, чтобы их генерировать? К тому же они не были такими уж плохими. Очень смутные. Странные. Как дуновение в закрытой комнате, короткая вспышка в уголке глаза. Ничего существенного. Ничего, действительно, на самом деле ничего. - На какое-то мгновение он прервался, подбодрившись от их внимания; они слушали - значит, он рассказывал. Он был целиком и полностью в их власти. Если они не любили его, он должен ненавидеть, если они насмехались над ним, ему приходилось издеваться над ними, если они слушали, он становился рассказчиком. Он был беспомощным пленником их эмоций, реакций, настроений. Сейчас их было семь; слишком много, чтобы угодить им всем, поэтому он должен был постоянно натыкаться на каприз или прихоть то одного, то другого. Он не мог найти гармонию. Даже когда он говорил и держал их ,чье-нибудь внимание обязательно блуждало: Олеро, возможно, думала, что он не так уж непривлекателен, Харфекс искал скрытый смысл в его словах, мозг Аснанифойла, который не мог долгое время задерживаться на чем-либо конкретном, уносился странствовать в бесконечный мир чисел, а Томико отвлекалась на жалость, страх. Осден запнулся. Он потерял нить. - Я... Я подумал, это, должно быть, деревья, сказал он и остановился.
      - Это не деревья, - сказал Харфекс. - Они не имеют нервной системы, так же как растения хайнского происхождения на Земле. Нет.
      - За деревьями вы не видите леса, как говорят они на Земле, - вставил Маннон, проказливо улыбаясь; Харфекс уставился на него.
      - Что вы скажете об этих корнях, которые ставят нас в тупик вот уже двадцатый день, а?
      - Ну и что же они?
      - Это несомненно родственные связи. Деревья - родственники. Правильно? Теперь давайте только предположим самое невероятное, что вы ничего не знаете о строении мозга животных. И вам дана отдельная клетка. Будьте любезны определить, что это такое? Разве вы не увидели, что клетка способна на чувство?
      - Нет, потому что она и не способна. Отдельно взятая клетка способна лишь на механическую реакцию на раздражение. Не больше. Вы предпологаете, что индивидуальные древоформы это "клетки", нечто вроде мозга, Маннон?
      - Не совсем так. Я лишь заметил, что они все взаимосвязаны как на уровне корнеузлового сцепления, так и с помощью их зеленых эпифито в ветвях. Соединение невероятной сложности и физической протяженности. Посмотрите, даже степные травоформы имеют корневые связи, не так ли? Я знаю, что чувствительность и разумность - это не вещь, вы не можете найти ее в клетках головного мозга или анализировать ее в отрыве от клеток головного мозга. Это функция взаимосвязанных клеток. В известном смысле эта связь - родственность. Она не существует. Я не пытаюсь говорить, что она существует. Я только предполагаю, что Осден должен суметь описать ее.
      И Осден прервал его, говоря как бы в трансе:
      - Чувствующая материя без органов чувств. Слепая, глухая, лишенная нервной системы, неподвижная. Некоторая раздражительность - реакция на прикосновения. Реакция на солнце, свет, воду, химические соединения в земле вокруг корней. Все непостижимо для животного разума. Присутствие без мозга. Осознавание существования без объекта или субъекта. Нирвана.
      - Почему ты принял страх? - сухо спросила Томико.
      - Я не знаю. Я не могу видеть, как может возникать осознание объектов, кого-то другого: не осознаваемая ответная реакция... Но в течение нескольких дней чувствовался какой-то дискомфорт. А потом, когда я лежал между двумя деревьями и моя кровь была на их корнях... - лицо Осдена покрылось потом. - Тогда пришел страх, - сказал он, дрожа, только страх.
      - Если бы такая функция существовала, - сказал Харфекс, она была бы неспособна понимать самодвижущий, материальный организм или реагировать на него. Она сознавала бы нас не больше, чем мы можем осмыслить Бесконечность.
      - Меня ужасает безмолвие этих бесконечных пространств, * - пробормотала Томико. - Паскаль осознал бесконечность. С помощью страха.
      - Лесу, - сказал Маннон, - мы должны казаться лесными пожарами, ураганами, угрозой. Что движется быстро - опасно для растения. Не имеющее корня должно быть чужим, страшным. И если это разум, то кажется только более вероятным, что он осознал Осдена, чей собственный мозг открыт для связи со всеми другими до тех пор, пока он в здравом уме, и который лежал, страдая от боли и умирая от страха в пределах этого разума, фактически внутри него. Не удивительно, что разум испугался.
      - Не "он"! - возразил Харфекс, - Это не живое существо, не личность! Это может быть, в лучшем случае, функция...
      - Это только страх, - сказал Осден.
      Все на некоторое время замерли и услышали тишину окружающего их мира.
      - Неужели то, что я чувствую все время как возникающее сзади меня, именно это? - спросила подавленная Дженни Чонг.
      Осден кивнул.
      - Ты чувствуешь это, хотя и глуха. С Эскваной дело хуже всего, потому что он действительно обладает некоторой симпатической способностью. Он бы мог отослать сигнал, если бы знал как, но он слишком слаб, он может быть только лишь медиумом.
      - Послушай, Осден, - сказала Томико, - ты можешь отослать сигнал. Тогда пошли ему - лесу, страху оттуда - скажи ему, что мы не хотим ему вредить. Если было или есть нечто вроде аффекта, в который превращается то, что мы чувствуем как эмоции, разве мы не можем совершить обратное превращение? Отослать сообщение: "Мы безвредны, мы дружелюбны".
      - Вы должны знать, что никто не может испускать лживую эмпатическую информацию. Вы не можете послать что-то, чего не существует.
      - Но мы не намереваемся вредить, мы дружелюбны.
      * Блез Паскаль. "Мысли".
      - В самом деле? В лесу, когда вы меня подобрали, ты почувствовала дружелюбие?
      - Нет, я была напугана. Но это - его, леса, растений, не мой собственный страх, не так ли?
      - Какая разница? Это все ты чувствовала. Неужели вы не видите, - и голос Осдена поднялся от раздражения, - почему я не люблю вас и вы не любите меня, вы все? Неужели вы не видите, что я посылаю обратно весь негативный и агрессивный аффект, который чувствуете по отношению ко мне с тех пор, как мы впервые встретились? Я возвращаю вашу враждебность с благодарностью. Я это делаю в порядке самозащиты. Как Порлок. Это все-таки самооборона; это единственная способность, которую я совершенствовал, чтобы заменить мою первоначальную защиту - полный уход от окружающих. К несчастью, это создает замкнутую цепь, самоподдерживающуюся и самоподкрепляющуюся. Ваша первая реакция на меня была инстинктивная антипатия к калеке. Теперь, конечно, это ненависть. Вы не могли увидеть моих достоинств. Лес-Мозг передает только страх теперь, и единственное сообщение, которое я могу послать, это страх, потому что, когда я оставлен беззащитным перед ним, я не могу испытывать ничего, кроме страха.
      - Что же теперь мы должны делать? - спросила Томико, и Маннон быстро ответил:
      - Сменить место. На другой континент. Если там есть растения, составляющие разум, они не сразу нас заметят, как было и с этим, может быть, вовсе не захотят нас заметить.
      - Это было бы большое облегчение, - холодно заметил Осден, Остальные смотрели на него с неожиданным любопытством. Он приоткрыл себя, они увидели его таким, каким он был, беспомощным человеком в ловушке. Возможно, подобно Томико, они увидели, что сама ловушка, его грубый и жестокий эгоизм, был их собственным творением, а не его. Они построили клетку и заперли его в нее, и, как загнанная в клетку обезьяна, он выделывал непристойности за решеткой. Если бы, встретив его, они предложили доверие, если бы у них достало сил предложить любовь, каким бы он тогда предстал перед ними?
      Никто из них не смог тогда сделать это, а сейчас было уже слишком поздно. Будь на то время, будь одиночество, Томико смогла бы постепенно выстроить с ним резонанс чувств, созвучие доверия, гармонию; но времени не было, их работа должна быть сделана. Не было достаточного помещения для культивации такого великого чувства, они должны были вырастить его с помощью симпатии, жалости, маленьких перемен к любви. Даже это придало ей новые силы, но это было ни в коей мере не достаточно для него. Она могла видеть теперь на его освежеванном лице дикое возмущение их любопытством, даже ее жалостью.
      - Пойди приляг, твоя рана опять кровоточит, - сказала она, и он повиновался ей.
      На следующее утро они собрали вещи, растворили напыленный ангар и жилые помещения и на механическом управлении взяли курс на другое полушарие Мира 4470 над красными и зелеными материками, многочисленными петлями, зелеными морями. Они заметили подходящее место на Континенте G: степь площадью 20 тысяч квадратных километров открытых всем ветрам граминиформ. Они приземлились на участок около 100 километров, где не было ни леса, ни одиночных деревьев и рощиц. Растительные формы попадались только в виде больших видов - колоний, никогда не смешивались, кроме некоторых мелких вездесущих сапрофитов и спороносителей. Команда пульвелизировала холомельд на опорные конструкции и к вечеру тридцати двух часовых суток вселилась в новый лагерь. Эсквана все еще спал. А Порлок все еще находился под седативным действием укола, но все остальные были веселы.
      "Здесь вы можете дышать", - не уставали повторять они.
      Осден встал и нетвердо направился к дверному проему; ссутулившись он смотрел в наступивших сумерках на темное пространство качающейся травы, которая не была травой. Он чувствовал слабый, сладкий запах пыльцы в ветре, ни звука, только мягкий, широкий шелест ветра. Его забинтованная голова немного поднялась. Эмпат долго стоял неподвижно. Пришла темнота и звезды, свет в окнах далекого дома Человека. Ветер уже стих, не было ни звука. Он слушал.
      В долгой ночи слушала и Хаито Томико. Она лежала и слышала кровь в своих артериях и темных венах, дыхание спящих, дуновение ветра, приближающиеся грезы, безбрежную статику разрастающихся звезд, как будто окружающий мир медленно умирал, бежал из кромешного одиночества своей комнаты. Один Эсквана спал. Порлок лежал в смирительной рубашке, бессвязно бормоча на своем непонятном родном языке. Олеро и Дженнит Чонг с мрачными лицами играли в карты, Посвет Ту была в отсеке терапии, погруженная в лечебную ванну. Аснанифойл рисовал Мандалу, Тройную Схему Первооснов *. Маннон и Харфекс сидели вместе с Осденом.