А открытие, нет - откровение, которое принес ей Хироси, не имело ничего общего - или так ей казалось - с их партнерством. Оно касалось его работы их работы. Их жизни. Всех людей в мире корабля.
      - Ты меня уговорил за тебя выйти, чтобы меня кооптировать, - укорила она его с полгода спустя.
      Хироси, со своей обычной честностью - ибо хотя все, что он делал, имело своей целью сокрытие и продолжение обмана, друзьям он старался не лгать даже в малости - ответил:
      - Нет, нет. Я тебе и без того доверял. Но так куда проще, разве нет?
      Синь посмеялась.
      - Для тебя. Но не для меня! Для меня все было простым прежде. А теперь все вдвое...
      Несколько секунд он молча смотрел на нее; потом взял ее за руку и нежно коснулся губами ее ладони. Любовником он был церемонно-вежливым; его неизбежная капитуляция перед лицом превосходящей страсти всегда пробуждала в Синь нежность, так что их любовь всегда была приятственной, а порой изумительно радостной. И все же Синь знала, что она в конечном итоге - лишь топливо для его реактора, подчиненного единственной, всепревосходящей цели. И обманутой, использованной она не чувствовала себя только потому, что знала теперь - для Хироси топливом служило все, включая его самого.
      Ошибки
      На третий день после свадьбы Хироси рассказал ей, в чем цель его труда - чем он вообще занимается.
      - Год назад, - заметил он, - ты спрашивала меня о расхождениях в записях работы ускорителей.
      Они обедали вдвоем в своем жилпространстве. Это называлось "медовым месяцем". Слово давно потеряло всякое значение в мире, где нет ни меда, ни медоносных пчел, ни месяцев в календаре, ни месяца на небе. Но обычай хороший.
      Синь кивнула.
      - Ты мне тогда показал, что я что-то упустила. Не помню только, что.
      - Ложь, - заявил Хироси.
      - Нет, ты сказал что-то другое. Константа...
      - То, что я сказал - ложь, - перебил он ее. - Намеренный обман. Чтобы увести тебя с правильного пути. Убедить, что ты ошиблась. Твои вычисления были совершенно точны, и ты ничего не упустила. Расхождения существуют. Гораздо большие, чем те, что обнаружила ты.
      - В записях работы ускорителей? - тупо переспросила она.
      Хироси коротко кивнул. Он перестал жевать. Говорил он очень тихо - как уже знала Синь, от нервного напряжения.
      Сама она здорово проголодалась, поэтому запихнула в рот здоровый ком лапши, прежде чем отложить палочки и пробурчать с набитым ртом:
      - Ладно, и что ты хотел рассказать?
      Хироси поднял застывший взгляд, и на миг Синь уловила в его глазах выражение столь нехарактерное - отчаяние? мольба? - что оно тронуло ее до глубины души, как его уязвимость в минуты любви.
      - Что случилось, Хироси? - прошептала она.
      - Корабль сбрасывает скорость на протяжении последних четырех лет, ответил он.
      Мысли Синь помчались чудовищным галопом, перебирая выводы, объяснения, сценарии.
      - Что случилось? - проговорила она, наконец, и голос ее почти не дрожал.
      - Ничего. Это делается намеренно. Сознательно.
      Хироси смотрел себе в миску. Когда он на мог поднял глаза, Синь сообразила, что он боится ее суждения. Боится ее. Хотя - и это она тоже поняла - страх не изменит ни его решения, ни его слов.
      - Намеренно?
      - Решение было принято четыре года назад, - проговорил он.
      - Кем?
      - Четырьмя навигаторами в Рубке. Потом его подтвердили двое из Администрации. Сейчас об этом знают еще четверо в инженерно-ремонтном отделе.
      - Но почему?
      Похоже было, что этот вопрос принес Хироси облегчение - возможно, потому, что прозвучал спокойно, без вызова или протеста.
      - Ты спросила, что случилось, - ответил навигатор почти обыденным тоном, даже с налетом лекторской язвительной самоуверенности. - Ничего. Не было никакой аварии. Мы не сходили с курса, если не считать ничтожных отклонений. Но ошибка случилась. Экстраординарного масштаба ошибка. И мы воспользовались ею. Ошибка - это всегда возможность. Нашли ее мы с Чьереком. Фундаментальная, повторяющаяся ошибка в расчетах траектории с того момента, как пять лет назад, в году 154-м, мы миновали гравитационный колодец CG440. Что случилось при этом прохождении?
      - Мы потеряли скорость, - автоматически отозвалась Синь.
      - Мы ее набрали, - поправил Хироси, и поднял голову, чтобы наткнуться на ее недоверчивый взгляд. - Ускорение было таким внезапным и значительным, что компьютеры сочли его ошибкой десятого порядка, и компенсировали соответственно.
      - Десятого порядка?
      - К тому времени, когда Чьерек явился ко мне с начальными данными, и я сообразил, что объяснить расхождения можно только ошибкой вычислителей, мы набрали скорость 0,82с, и обогнали график на сорок лет.
      У Синь его шутка, его дурачество, попытка надуть ее невозможными числами, вызывала только холодное возмущение.
      - Мы не могли набрать восемьдесят две сотых, - пренебрежительно бросила она.
      - О нет, - с такой же ледяной ухмылкой откликнулся Хироси. - Еще как могли. И набрали. Мы двигались на скорости 0,82 в течение девяносто одного дня. Все, что мы знали об ускорении, уравнения Гегаарда, лимит приращения масс - все неверно! Вот где крылась ошибка! В аксиомах! Ошибка таит в себе шанс. Когда получаешь данные, когда можешь сделать расчет, все становится очевидно. Мы все это передадим физикам на Дичу, когда долетим до Синдичу. Расскажем, как они ошиблись. Что можно использовать гравитационный колодец, чтобы через эффект пращи разогнать корабль до восьми десятых световой. Это действительно полет "Открытия". Мы могли бы одолеть весь путь за восемьдесят лет. - Лицо его - лик завоевателя - победительно закаменело. - Мы прибудем в систему назначения через пять лет, - проговорил он. - В начале Года 164.
      Синь ощутила только гнев.
      - Если все это правда, - проговорила она наконец, медленно и невыразительно, - почему ты решился рассказать об этом только сейчас? Почему вообще решился? От всех других ты это скрывал. Почему?
      Этот приступ гнева - то противостояние, которого Хироси опасался поначалу, неизбежное "Да как ты осмелился?", - был вызван не только неимоверным потрясением, вызванным его словами, но еще и его торжествующим взглядом, триумфальным тоном. Но теперь гнев Синь не трогал его; убежденность в собственной правоте хранила навигатора.
      - В этом наша единственная сила, - ответил он.
      - Наша? Чья?
      - Тех, кто не ангелы.
      Пересчитывая ангелов
      Когда Луису сообщили, что образовательные программы для шестого поколения недоступны, поскольку находятся в процессе пересмотра, он сухо заметил:
      - Это же мне сказали, когда я запрашивал их восемь лет назад.
      Работница справочной центра образования по-матерински сочувственно покачала головой.
      - Ох, ангел, да они всегда то пересматриваются, то перерабатываются, объяснила она. - Надо же держаться в ногу со временем.
      - Понятно, - пробормотал Луис, - спасибо, - и отключил связь.
      Старик Тан умер два года назад, но внук оказался ему многообещающей заменой.
      - Слушай, Биньди, - бросил Луис в другой конец сопространства, - в переписи ангелы учитываются?
      - Откуда мне знать?
      - Библиотекари собирают полезные фактики.
      - Ты имел в виду - учитываются ли ангелы как ангелы? Нет. С какой стати? Старые вероисповедания даже не входили в анкету. Это означало бы вносить ненужные различия. - Биньди изъяснялся не так медлительно, как его дед, но в том же ритме - небольшая, раздумчивая пауза на четверть целой после каждой фразы. - Полагаю, что благодать можно считать вероисповеданием. Иначе ее никак не определить. Хотя как вообще определяется религия, я не уверен.
      - Значит, у нас нет способа узнать, сколько именно на корабле ангелов. Или скажем иначе: не разберешь, кто ангел, а кто - нет.
      - Можно спросить.
      - Ага. Непременно спрошу.
      - Будешь бродить коридорами по всему миру, спрашивая "Вы, случаем, не ангел?", - поинтересовался Биньди.
      - Разве не все мы ангелы? - парировал Луис.
      - Порой именно так и кажется.
      - Действительно.
      - К чему ты клонишь?
      - Меня тревожит все, до чего я не могу дотянуться. Вот например, программа обучения для Шестого поколения.
      Биньди слегка удивился.
      - Собираешься завести малыша-Шестого?
      - Нет. Хочу выяснить кое-что о Синдичу. Шестые высадятся на Синдичу. Логично предположить, что это входит в их образовательные программы. Они должны знать, что их ждет. Должны уметь на долгое время выходить навне, на поверхность планеты. Это, в конце концов, их работа. И нулевики должны были включить эти сведения в их образовательные программы. Твой дед прямо об этом заявил. Так где программы? И кто будет их преподавать?
      - Ну, еще никто из шестых не носит одежды, - заметил Биньди. - Не рановато запугивать бедненьких малышат сказками о неведомом мире?
      - Лучше рано, чем никогда, - отозвался Луис. - До Прибытия осталось сорок четыре года. Еще мы могли бы выйти навне на Синдичу. Выковылять, как выражается Синь.
      - Можно я отвечу через пару десятков лет? - отшутился Биньди. - Мне сейчас надо разобраться с парой полезных фактиков.
      Он вернулся к экрану, но минуту спустя глянул на Луиса через плечо.
      - А при чем тут число ангелов? - спросил он голосом человека, которому уже известен ответ.
      Враги благодати
      5-Цинь Рамона Синь знала плохо, хотя он входил в кружок Хироси. На протяжении последних пары лет он был членом административного совета, хотя Синь за него не голосовала. Он считал себя гражданином китайского происхождения, и жил в блоке Сосновой горы, где почти все носили фамилию Цинь или Ли. Многие Цини рано становились ангелами. Рамон высоко поднялся, как было у них принято говорить, во благодати. С виду это был бесцветный и непримечательный человечек; к женщинам он, как и многие ангелы-мужчины, относился отчужденно, выстраивая защитную стену из улыбок - манера, которую Синь полагала отвратительной. И она не только здорово удивилась, но и расстроилась, узнав, что Рамон был одним из десяти - теперь уже одиннадцати - людей, знавших, что корабль тормозит, приближаясь к неожиданно близкой Цели.
      - Значит, ты сделал запись, не говоря этим людям, что их записывают? спросила она, не сдерживая презрения и недоверия.
      - Да, - бесстрастно ответил Рамон.
      У Рамона случился, по выражению Хироси, кризис совести. 5-Чаттерджи Ума объяснила Синь, что это значит. Умой Синь восхищалась, и любила ее - эту стройную и изящную умницу, четыре года подряд избиравшуюся главой административного совета; к ней нельзя было не прислушаться. Рамон, как рассказала Ума, был допущен в круг приближенных Пателя Воблаге, в архангелы; и то, что он там узнал и услышал, потрясло его до такой степени, что Рамон, нарушив данную им клятву хранить все в тайне, записал, о чем беседуют меж собой архангелы, и передал запись Уме. Та, в свою очередь, поделилась с Канавалем и прочими. Те потребовали от Рамона подтвердить свои обвинения, и тот втайне протащил магнитофон на архангельское собрание.
      - Как можно доверять такому человеку? - потребовала ответа Синь.
      - Иначе он не мог добыть для нас улики. - Ума сочувственно глянула на девушку. - Сколько мы уже наслушались параноидального бреда - заговоры с целью захватить рубку, вмешаться в генокод человека, подпустить неопробованных медикаментов в водопровод! Для Рамона это был единственный способ убедить нас, что он не бредит и не бесится со зла.
      - Записи легко подделать.
      - Подделки легко распознать, - с улыбкой возразил 4-Гарсия Тео, могучий, грубоватый, добродушный инженер, которому Синь доверяла, как ни хотелось ей лишить своего доверия всех собравшихся. - Все правда.
      - Послушай, Синь, - сказал Канаваль, и девушка кивнула, хоть и с тяжелым сердцем. Она ненавидела всю эту таинственность, ложь, заговоры. Она не хотела иметь с этим ничего общего, не хотела видеть этих людей, и быть одной из них, и разделять их сокровенную власть - власть, захваченную, говорили они, поневоле; но никто не заставлял их лгать. Никто не имел права на то, чем занимались они - без спросу направлять чужие судьбы.
      Голоса из динамиков ничего ей не говорили. Мужские голоса, обсуждавшие что-то, ей непонятное, и в любом случае - ненужное. Пусть ангелы подавятся своими тайнами, а Канаваль и Ума - своими, только выпустите меня!
      Но тут ее захватил голос Пателя Воблаге, тихий, старческий, стально-мягкий, с детства знакомый. Сквозь ее неохоту, отвращение, порожденное нуждой подслушивать, сквозь неверие прорвалось:
      - Канаваля следует дискредитировать, прежде чем мы сможем положиться на Рубку. И Чаттерджи.
      - И Транха, - добавил другой голос, на что 5-Транх Голо, тоже член совета, скорчил гримасу - мол, спасибо-вам-большое.
      - Какова будет ваша стратегия?
      - С Чаттерджи будет просто, - ответил еще один голос, басистый, - она неосторожна и высокомерна. Слухи подорвут ее влияние. С Канавалем придется давить на его слабое здоровье.
      Синь передернуло. Она покосилась на Хироси, но тот сидел, бесстрастный, как на утренней медитации.
      - Канаваль - враг благодати, - постановил старческий голос Пателя.
      - На посту уникального значения, - отозвался еще кто-то, на что басовитый голос ответил: - Его следует заменить. В Рубке и в колледже. На оба поста нам потребуются добрые люди. - Тон его был мягок и уверенно-логичен.
      Спор продолжался, большей частью соскальзывая на темы, совершенно непонятные, но теперь Синь вслушивалась внимательно, пытаясь осознать сказанное.
      Запись оборвалась на полуслове.
      Синь вздрогнула, оглянувшись - на Уму, Тео, Голо, Рамдаса, которых считала друзьями, на Цинь Рамона и еще двух женщин, инженера и советника, которых знала как членов тайного кружка, но друзьями не считала. И на Хироси, все еще сидящего в дзадзен. Они собрались в жилпространстве Умы, обставленном в модном нынче "кочевничьем" стиле - никаких встроек, только ковры и подушки в ярких наволочках.
      - Что они там говорили о твоем здоровье? - спросила Синь. - И что-то про сердечные клапаны?
      - У меня врожденный порок сердца, - объяснил Хироси. - Это записано в моем личдосье.
      У каждого было свое личдосье: генетическая карта, история здоровья, школьные табели и отзывы с работы. Код доступа к досье имел только владелец; никто без его разрешения не мог заглянуть в твое личдосье без разрешения, пока ты не умрешь, и досье не переедет из отдела кадров в архив. Эти личные файлы покрывал полог тайны. Никто, кроме сородителя или врача, не попросит заглянуть в твое личдосье. Невозможно было помыслить, будто кто-то может украсть или взломать код, чтобы получить доступ к данным. Синь не заглядывала в личдосье Хироси, и даже не спрашивала о нем - ребенка они пока заводить не собирались. Почему он упомянул о своем досье, она не поняла.
      - Работники отдела кадров - на девяносто процентов ангелы, - пояснил Рамон, заметив недоумение на ее лице.
      Синь возмущало то, как он подталкивает ее к ненавистному пониманию, она ненавидела Рамона - его слишком тихий голос, суровое лицо. И рядом с Рамоном Хироси тоже суровел, замыкался в себе, обуянный этим бредовым заговором против ангельских козней. А теперь Рамон и над ней получил власть, втянул в сговор, заставил выслушать эту запись, полученную ценой преданного доверия.
      К своему ужасу она поняла, что сейчас расплачется. Она уже много лет не плакала - из-за чего?
      Сочувственный взгляд Чаттерджи Умы прожигал ее.
      - Синь, - негромко проговорила старшая женщина, когда остальные заспорили о чем-то, - когда Рамон показал мне свои заметки, я его выставила. А потом блевала всю ночь.
      - Но... - выдавила Синь. - Но. Но зачем им это все?!
      Голос ее прозвучал громко и гулко. Все обернулись к ней.
      Ответили одновременно Рамон и Хироси. "Власть", сказал один, а другой: "Контроль".
      Синь не глядела на них. Она смотрела только на советницу - женщину - в поисках осмысленного ответа.
      - Потому что - если я правильно поняла, - объяснила Ума, - Патель Воблаге учит ангелов, что наша цель - это не конечная остановка, это вообще не место в физическом пространстве.
      Синь уставилась ей в глаза.
      - Они думают, что Синдичу не существует?
      - Вне корабля не существует ничто. Есть только Путь.
      Душа, ответь, что есть смерть
      - Возрадуйтесь в пути жизни, от жизни к жизни
      Жизни вечной во благе вечном.
      Мы летим, о ангелы мои, и полетим!
      В сладостном восторге хор отзвенел последнею строкой, и Роза с улыбкой обернулась к Луису. Они сидели рядком - Луис, потом Роза со своей малышкой Джелликой, и ее муж Руис Йен со своим двухлетним сыном Радом на коленях. Ангелы делали большой упор на том, что называли "цельными семьями" и "истинным братством" - парах, которые обоих своих детей растили совместно. "Мама нас наставит, Папа поведет, Братик и сестричка Встретят новый Год". В голове Луиса шуршали лозунги, речевки, поговорки. Последние четыре десятидневки он не читал ничего, кроме ангельской литературы. Он дважды осилил "Вестника к ангелам" и трижды - "Новые комментарии" Пателя Воблаге, не считая всего остального; он беседовал с друзьями и знакомыми-ангелами, и слушал куда больше, чем говорил. Он попросил у Розы разрешения сходить с ней на увеселение, и та, конечно, с благостной улыбкой ответила, что будет в полном восторге.
      - Я иду не для того, чтобы стать ангелом, Рози, - предупредил он, мне не это нужно, - Но она только рассмеялась и взяла его за руку: - Ты уже ангел, Луис. Не волнуйся. Я только рада буду привести тебя к благодати!
      После хорового пения наступал черед уроков мира, когда празднующие сидели в молчании, покуда один из них не мог более сдерживать слов. Луис решил, что уроки ему нравятся. Никто не выступал долго - кто-то делился радостью, кто-то горем или страхом, искренне ожидая сочувствия. Когда он впервые посетил увеселение с Розой, та встала и заявила: "Я так рада, что мой дорогой друг Луис пришел к нам!", и люди с улыбками поглядывали на них. Бывали, конечно, заранее подготовленные речи о благодарности и обязательной радости, но чаще люди говорили от чистого сердца. На последнем собрании старик, чья жена недавно умерла, сказал: "Я знаю, что Ада летит во благодати, но мне одиноко, когда я бреду по коридорам без нее. Научите меня не скорбеть по ее радости, если знаете, как".
      Сегодня выступающих было немного, а те, что находились, несли банальщину - наверное, потому, что собрание посетил архангел. Те порой заглядывали на домашние или квартальные увеселения, чтобы прочитать короткую проповедь. Иной раз это бывали певцы, исполнявшие, как это называлось, "благочестия", и тогда слушатели замирали, точно завороженные. Луис и сам находил эти песни интересными и сложными как музыкально, так и поэтически. Вот и сейчас он приготовился слушать, когда представили певца - 5-Ван Виня.
      - Я исполню новую песню, - промолвил Винь с ангельской простотой и, выдержав паузу, начал.
      Аккомпанемента ему не требовалось - его тенор и так был силен и уверен. Этого благочестия Луис прежде не слыхивал. Мелодия лилась свободно, восторженно - судя по всему, то была импровизация на основе нескольких сходных музыкальных фраз. Но слова контрастировали с музыкой - краткие, загадочные, притягательные.
      - Око, что видишь ты?
      Бездну и тьму.
      Ухо, что слышишь ты?
      Молчание и тишину.
      Душа, ответь, что есть смерть?
      Тишь, и тьма, и вовне.
      Да очистится жизнь!
      Лети к вечной радости,
      О сосуд благодати!
      Три последних строки взмывали ввысь привычными торжественными нотами, но песня вставала за их спиной черной тенью, повторяемая снова и снова. Голос певца трепетал от того же ужаса, который вселяли его слова в души слушателей, не исключая и Луиса.
      Исключительной силы представление, подумал он. А Ван Винь - настоящий мастер.
      И тут же Луис понял - он защищается от этой песни, пытаясь обуднить тот эффект, какой произвели на него краткие строки:
      Душа, ответь, что есть смерть?
      Тишь, и тьма, и вовне.
      Возвращаясь переполненными коридорами в свое жилпространство в четвертой чети, он прокручивал мрачную песню в голове снова и снова. Но только проснувшись на другое утро, понял, что она значит для него.
      Не вставая, он потянулся к блокноту, который подарила ему Синь на шестнадцатилетие. Хотя Луис редко пользовался им, за годы большая часть страниц оказалась сверху донизу и от края до края исписана его мелким четким почерком. Остались лишь считаные листы. На обложке было начертано: "Коробочка для мыслей Луиса. Сделана с любовью Синь", где имя было обозначено древним иероглифом. Всякий раз, открывая блокнот, Луис перечитывал заголовок.
      Вот что он написал: "Жизнь/корабль/сосуд/путь: способ смертных достичь бессмертия (истинной благодати). Цель есть метафора - вместо "назначение" читай "значение". Все значение - внутри. Вовне ничего нет. Вовне суть нигде. Отрицание, пустота, без-дна: смерть. Жизнь внутри. Выйти вовне жизнеотрицание, богохульство". На последнем слове он запнулся, потом нагнулся к экрану корабельной сети и вызвал из библиотеки большой толковый словарь. Довольно долго он изучал определение и этимологию слова "богохульство", потом поискал "ересь, еретический, еретик", потом "ортодоксия", на котором прервался внезапно, чтобы записать в блокнот: "Хомо сап. крайне ПРИСПОСОБЛЯЕМ! Благодать как псих/метаорг. адаптация к существованию в пути - квази-идеальный гомеостаз. Следуй закону, живи внутри, живи вечно. Антиадаптация к прибытию. Прибытие равняется физич./духовной ГИБЕЛИ". Он приостановился снова, потом добавил: "Как противодействовать, вызывая минимум споров, раздоров, свар?"
      Потом он отложил блокнот, и надолго задумался. Поток воздуха из вентиляционного канала, температурой 22°С, непрерывный, слабый, ровный, шевелил исписанные листки, возвращая их на покой, вновь открывая обложку "Коробочка для мыслей Луиса". Слово "любовь". Иероглиф "Синь", что значит звезда. Больше поговорить не с кем.
      На первое сообщение она не ответила, а когда Луис, наконец. достучался до нее, она была занята - извини, столько работы навалилось, просто не могу оторваться... Она не могла так быстро стать самодовольной. Канаваль был самодоволен - не без причины. Но Синь - напыщенная, Синь - уклончивая? Нет. Занята. Чем? Что за работа навалилась, если она не может ответить другу? Возможно, она до сих пор его опасается. Это печалило Луиса, но то была старая, привычная боль. А поскольку на самом деле Синь боялась не его, а себя, это, собственно, ее проблема. Поэтому Луис настаивал. Отказывался принимать отговорки. "Я зайду завтра в десять", и завтра в десять он стоял на пороге ее жилпространства. Синь была дома; Канаваль ушел. Они сели друг напротив друга на кушетке-встройке. Синь была неуклюже-бесцеремонна.
      - Что-то случилось, Луис?
      - Я должен рассказать тебе все, что разузнал об ангелах.
      Странно было начинать первый разговор после полугода молчания этими словами. Но еще более странным Луису показалась реакция Синь. Девушка была потрясена и встревожена. Она попыталась скрыть изумление, начала говорить что-то, запнулась, и наконец проговорила с явным подозрением:
      - Почему мне?
      - А кому еще?
      - Почему ты решил, что я имею с ними что-то общее?
      "Как уклончиво!" - подумал Луис, а вслух сказал:
      - У тебя с ними ничего общего нет. Это большая редкость. То, что я нашел - очень важно, и я должен обговорить это с тобой. Выяснить, что ты об этом думаешь. Мне нужно твое суждение. Когда я спорю с тобой, я начинаю мыслить яснее.
      Синьэто не успокоило. Она кивнула - нервно, неохотно, опасливо.
      - Чаю хочешь?
      - Нет, спасибо. Я буду говорить быстро. Если что непонятно - спрашивай. И скажи, можно ли в это поверить.
      - В последнее время я готова поверить чему угодно, - сухо отозвалась Синь, отводя взгляд. - Давай. Но в десять-сорок я должна быть в Рубке, извини.
      - Полчаса мне хватит.
      За полчаса он высказал все, что должен был сказать. Начал он с того момента, когда осознал, что на протяжении самое малое двадцати лет все комитеты и советы по образованию контролировались существенным большинством ангелов. Уже невозможно было восстановить, какие образовательные программы Нулевое поколение заложило для Шестого. Эти планы давно стерты - возможно, даже из архивов.
      Каждый раз, когда эта возможность приходила Луису в голову, его заново передергивало, и он не пытался скрыть тревоги. Синь же упрямо сдерживала любую реакцию. Луис подумал даже - а не узнала ли она обо всем этом сама? Если так, то и об этом невозможно было судить с уверенностью. Луис продолжал рассказ.
      Программы начальной и средней школы практически не изменились со времен учебы Синь и Луиса. Но самой разительной переменой стало уменьшение количества учебных часов, посвященных как Дичу, так и Синдичу. Теперь дети в школах почти ничего не узнавали как об изначальной планете, так и о планете назначения, да и то - в расплывчатых формулировках, до странности отчужденно. В двух учебных текстах, появившихся совсем недавно, Луису встретилось словосочетание "планетарная гипотеза".
      - Но через сорок три с половиной года мы прилетим на одну из этих гипотез, - говорил Луис. - И что мы тогда будем делать?
      Эта фраза тоже поразила Синь - поразила и напугала. Как это понимать, Луис тоже не знал. Он продолжал рассказ.
      - Я попытался понять, какие элементы в теории - или доктрине - ангелов заставляют их отрицать важность - сам факт - существования планеты, породившей нас, и планеты, куда мы направляемся. Благодать - это связная система воззрений, имеющая смысл как сама по себе, так и для людей, ведущих подобный нашему образ жизни. В этом и заключается проблема. Благодать - это замкнутая аксиоматика, закрытая система. Психическая адаптация к нашему существованию - жизни в корабле - адаптация к замкнутой системе, неизменной искусственной среде, постоянно снабжающей нас всем необходимым. У нас, срединных поколений, нет иной цели, кроме как жить и поддерживать корабль в действии и на курсе, а чтобы достигнуть ее, нам достаточно следовать закону - Конституции. Нулевики воспринимали это как важную обязанность, как высший долг, потому что видели это частью завершаемого пути - средство, оправданное целью. Но для нас, тех, кто не увидит конца пути, цель ничего не оправдывает. Самосохранение мнится эгоизмом. Система не просто замкнута она удушает. В этом и состояло прозрение Кима Терри. Он нашел способ освятить средство достижения цели, само путешествие, сделав следование закону самоцелью. Ему мнилось, что наш истинный путь - не в материальном мире, где мы летим сквозь космос, но в духовном, где мы достигаем благодати праведной жизнью здесь.
      Синь кивнула.
      - Но за прошедшие с тех пор десятилетия Патель Воблаге постепенно исказил смысл прозрения. Главным стало "здесь". Вовне корабля нет ничего как в буквальном смысле, так и в духовном. Цель и назначение - всего лишь метафоры. Реальности они не касаются. Единственная реальность - это путь. Путешествие, ставшее самоцелью.
      Синь слушала его бесстрастно, словно ничего нового Луис ей не сообщил, но очень внимательно.
      - Патель - не теоретик. Он активист. Он воплощает видения в жизнь через своих архангелов и их учеников. Полагаю, что в последние десять-пятнадцать лет ангелы стояли за большинством решений Совета, и во всяком случае - за всеми, что касались образования.
      Синь снова кивнула, но с осторожностью.
      - В школах перестали говорить о том, что являлось изначальной целью межзвездного перелета - изучить и, возможно, заселить новую планету. В учебниках и программах осталась покуда информация о космосе - звездные карты, типы светил, образование планет, все, чему мы учились в десятом классе - но я говорил с учителями, и те открыто признают, что большую часть этих сведений пропускают, потому что детям "неинтересно" и "они путаются в древних материалистических теориях". Ты осознаешь, что практически все школьные администраторы и шестьдесят пять процентов учителей - в первой чети девяносто процентов - следуют благодати?
      - Столько?
      - Минимум столько. У меня создалось впечатление, что некоторые ангелы сознательно скрывают свои убеждения, чтобы их превосходство не бросалось в глаза.
      Синь неловко заерзала в отвращении, но смолчала.
      - А тем временем в учениях архангелов "вовне" идентифицируется с опасностью, как физической, так и духовной - с грехом и злом - и со смертью. И ни с чем иным. Вовне корабля ничего благого быть не может. Внутри - плюс, вовне - минус. Дуализм чистой воды. Очень немногие молодые ангелы сейчас идут в дерматологию, но кое-кто из старших еще выходит навне. Как только они возвращаются, проходят ритуал очищения. Ты об этом знала?
      - Нет, - прошептала Синь.
      - Это называется "деконтаминация". Старый материалистический термин, сменивший значение. Беззвучная тьма вовне оскверняет душу... Но это неважно. Ангелы с радостью готовы следовать закону, потому что добро прожитая жизнь ведет прямо к вечному счастью. Они с радостью. заставят всех нас следовать закону. Мы живем в сосуде благодати. Никуда мы от благодати не денемся. Если только не нарушим единственный новый закон. Самый главный: КОРАБЛЬ НЕ ДОЛЖЕН ОСТАНОВИТЬСЯ!
      Он замолк. На лице Синь читался гнев - как всегда, когда она была расстроена, встревожена или напугана.
      Сам Луис, обнаружив этот постепенный сдвиг в содержании ангельских проповедей и то влияние, которое ангелы обрели на многие советы, встревожился, но не испугался. Он подходил к ситуации, как к проблеме, серьезной проблеме, требовавшей решения. Решить ее можно было, вынеся на суд общества, заставив ангелов объяснить свое поведение, а не-ангелам показав, что Патель Воблаге пытается втайне изменить закон. Когда об этом станет известно, возникнет ответная реакция. Обойдется без кризиса.
      - У нас осталось сорок три с половиной года, - проговорил он. - Времени на споры достаточно. Нужно ввести это в какие-то рамки. Самым радикальным ангелам придется согласиться, что у нас есть цель, что людям придется там выходить навне, и что им придется выучиться это делать, а не рассматривать выход навне как грех.