- Лично я в этой войне на вашей стороне, - сказал он, - но Экумена вынуждена оставаться нейтральной. Поскольку в данный момент я - единственный инопланетянин на Уэреле, имеющий возможность высказаться, любое мое слово можно будет почесть, а то и причесть как исходящее от посольства и Стабилей. Этим я был ценен для Райайе. Возможно, этим я ценен и для вас. Но это ложная ценность. Я не могу говорить от имени Экумены. У меня нет на это полномочий.
      - Они хотели, чтобы вы заявили, что Экумена поддерживает легов? спросил усталый генерал, Тюэйо.
      Эсдан кивнул.
      - Говорили ли они об использовании какой-либо особой тактики или оружия? - Вопрос задал угрюмый Банаркамье, стараясь произнести его как бы между прочим.
      - На этот вопрос, генерал, я бы предпочел ответить у вас в тылу, в беседе с людьми из Освободительного Командования, которых я знаю лично.
      - Вы говорите с командованием армии Всемирного Освобождения. Отказ отвечать может быть расценен как свидетельство сотрудничества с врагом. Это сказал своим резким голосом Метой, непроницаемый, жесткий.
      - Я знаю, маршал.
      Они обменялись взглядами. Несмотря на эту неприкрытую угрозу, именно Метою Эсдан был склонен доверять. Он был надежен. Остальные нервничали и колебались. Теперь он был уверен, что они фракционеры. Как велика их фракция, как велики их разногласия с командованием Освободительных сил, он мог узнать разве что из их случайных обмолвок.
      - Послушайте, господин Старая Музыка, - сказал Тюэйо, - нелегко избавиться от старых привычек. - Мы знаем, что вы работали для Хейма. Вы помогали переправлять людей на Йеове. Тогда вы нас поддерживали. - Эсдан кивнул. - Вы должны поддержать нас сейчас. Мы говорим с вами откровенно. У нас есть сведения, что леги планируют контрнаступление. А что это значит сейчас, так только то, что они собираются применить бибо. И это ничего другого значить не может. Этого не должно случиться. Им нельзя этого дозволить. Их надо остановить.
      - Вот вы сказали, что Экумена нейтральна, - сказал Банаркамье. - Это ложь. Сотню лет Экумена не впускала наш мир в свои ряды, потому что у нас была бибо. Она просто была, ее никто не использовал, довольно и того, что она у нас была. А теперь Экумена заявляет о своем нейтралитете. Теперь, когда это действительно важно! Теперь, когда этот мир является ее частью! Они обязаны действовать. Действовать против этого оружия. Они обязаны помешать легам применить ее.
      - Если она у легитимистов действительно есть, и если они действительно собираются ее использовать, и если я смогу связаться с представителями Экумены - что они смогут сделать?
      - Вы поговорите. Вы скажете президенту легов: Экумена велела прекратить. Экумена пришлет корабли, пришлет войска. Вы поддержите нас! Если вы не с нами, вы с ними!
      - Генерал, ближайший корабль находится за много световых лет отсюда. Легитимисты это знают.
      - Но вы можете их вызвать, у вас есть передатчик.
      - Анзибль посольства?
      - У легов он тоже есть.
      - Анзибль в министерстве иностранных дел был уничтожен в ходе Восстания. В первом же нападении на правительственные здания. Был взорван весь квартал.
      - Откуда нам знать?
      - Это сделали ваши собственные силы. Генерал, вы полагаете, что у легитимистов есть анзибельная связь с Экуменой? У них ее нет. Они могли бы захватить посольство и его анзибль, но тогда бы они утратили всякое доверие со стороны Экумены. И что хорошего им бы это могло дать? У Экумены нет войск для посылки на другие планеты, - и он добавил, внезапно усомнившись, известно ли об этом Банаркамье, - как вам известно. А если бы и были, путь сюда у них занял бы годы. По этой причине, а также по многим другим, Экумена не держит армии и не ведет войн.
      Он был глубоко встревожен их невежеством, их дилетантством, их страхом. Но он старался не выдать голосом свою тревогу и беспокойство и говорил негромко и смотрел на них бестрепетно, словно бы ожидая понимания и согласия. Пустая видимость подобной уверенности иной раз оказывается достаточной. К несчастью, судя по их лицам, он сказал двум генералам, что они ошибались, а Метою сказал, что он был прав. Он принял чью-то сторону в споре.
      - Оставим это покуда, - сказал Банаркамье и вернулся к допросу, повторяя то, о чем спрашивал, требуя больше деталей и выслушивая их без всякого выражения на лице. Сохраняя лицо. Показывая, что не доверяет заложнику. Он пытался выжать, что еще Райайе говорил о вторжении или контрнаступлении на юге. Эсдан повторил несколько раз, что Райайе сказал, что президент Ойо ожидал вторжения Освободительных сил в эту провинцию, ниже по реке от Ярамеры. Всякий раз он прибавлял: "Я не имею ни малейшего представления, сказал ли мне Райайе хоть одно слово правды". На четвертом или пятом круге он сказал:
      - Простите, генерал, я должен опять спросить о здешних людях...
      - Вы знали кого-нибудь здесь до того, как попали сюда? - резко спросил один из молодых.
      - Нет. Я спрашиваю о прислуге. Они были добры ко мне. Ребенок Камзы болен, ему нужен уход. И мне было бы приятно узнать, что за ними есть уход.
      Генералы совещались друг с другом, не обращая внимания на его просьбу.
      - Любой, кто остался здесь, в таком вот месте, после Восстания, хозяйский прихвостень, - подал голос задьйо Тэма.
      - А куда им было деваться? - спросил Эсдан, стараясь говорить спокойно. - Тут вам не свободная провинция. Тут надсмотрщики все еще властвуют в полях над рабами. И все еще применяют клетку-сгибень. - на последнем слове голос его дрогнул, и он мысленно выругал себя за это.
      Банаркамье и Тюэйо все еще совещались, не обратив на его вопрос никакого внимания. Метой встал.
      - Довольно на сегодня, - распорядился он. - Идите за мной.
      Эсдан заковылял за ним через холл, вверх по лестнице. Юный задьйо поспешал за ними, явно по приказу Банаркамье. Никаких приватных разговоров. Метой, однако, остановился у двери в комнату Эсдана и сказал, глядя на него сверху вниз: "О прислуге позаботятся".
      - Спасибо, - тепло произнес Эсдан и добавил. - Гана лечила мою ступню. Мне необходимо ее увидеть.
      Если он им нужен целый и невредимый, почему бы не использовать свои страдания как средство воздействия. А если он им не нужен, другие средства тоже не принесут пользы.
      Спал он мало и плохо. Он всегда жаждал информации и действия. Он изнемогал от незнания и беспомощности, искалеченный физически и умственно. И он был голоден.
      Вскоре после рассвета он подергал дверь и убедился, что она заперта снаружи. Он долго кричал и стучал, пока наконец не появился хоть кто-то перепуганный молодой человек, по всей вероятности, часовой, а за ним Тэма, сонный и хмурый, с ключом от двери.
      - Я хочу видеть Гану, - весьма повелительно произнес Эсдан. - Она ухаживает вот за этим. - Он жестом указал на свою повязку. Тэма закрыл дверь без единого слова. Примерно через час ключ снова загремел в замке, и вошла Гана. За ней следовал Метой. За ним следовал Тэма.
      Гана приняла перед Эсданом почтительную позу. Он быстро подошел к ней, опустил ладони на ее плечи и прижался щекой к ее щеке.
      - Хвала владыке Камье за то, что я вижу тебя во здравии! - произнес он те слова, которые часто говорили ему такие, как она. - А Камза, малыш, как они?
      Она испугалась, задрожала, волосы у нее были неприбраны, веки покраснели, однако она довольно быстро оправилась после его неожиданно братского приветствия.
      - Теперь они на кухне, господин, - сказала она. - Эти солдаты возвестили, что нога причиняет вам боль.
      - Это я им так сказал. Может, ты переменишь мне повязку?
      Он сел на постель, и она принялась разматывать ткань.
      - А остальные в порядке? Хио? Чойо?
      Она качнула головой.
      - Прости, - сказал он. Он не смел расспрашивать ее дальше.
      Она не так хорошо забинтовала его ногу, как раньше. В ее руках почти не осталось силы, чтобы затянуть повязку потуже, и она торопилась, нервничая под взглядами двоих незнакомцев.
      - Надеюсь, Чойо вернулся на кухню, - сказал он наполовину для нее, наполовину для них. - Должен же кто-то заниматься стряпней.
      - Да, господин, - сказала она.
      Никаких "господ", никаких "хозяев", хотел он крикнуть в страхе за нее. Он взглянул не Метоя, стараясь понять его отношение к происходящему, и не смог.
      Гана окончила работу. Метой одним словом отослал ее прочь, а за нею вышел и задьйо. Гана ушла с охотой, Тэма противился.
      - Генерал Банаркамье... - начал было он. Метой посмотрел на него. Юноша заколебался, нахмурился и подчинился.
      - Я присмотрю за этими людьми, - сказал Метой. - Я всегда этим занимался. Я был надсмотрщиком в поселке. - Он взглянул на Эсдана своими холодными черными глазами. - Я вольнорезанный. Таких, как я, теперь осталось немного.
      - Спасибо, Метой, - помолчав, сказал Эсдан. - Им нужна помощь. Они ведь не понимают.
      Метой кивнул.
      - И я тоже не понимаю, - добавил Эсдан. - Есть ли у освободительных сил план вторжения? Или Райайе изобрел его как предлог для применения бибо? Верит ли в это Ойо? Верите ли в это вы? Есть ли там, за рекой, Армия Освобождения? Вы принадлежите к ней? Кто вы? Я и не жду, что вы ответите.
      - А я и не отвечу, - сказал евнух.
      Если он и двойной агент, подумал Эсдан после его ухода, работает он на Командование освободительных сил. Во всяком случае, ему хотелось на это надеяться. Этого человека он хотел видеть на своей стороне.
      Но я сам не знаю, на чьей я стороне, подумал он, возвращаясь на свое кресло возле окна. На стороне Освобождения, само собой - но что такое Освобождение? Уже не идеал свободы для порабощенных. Уже нет. И никогда впредь. С началом Восстания Освобождение стало армией, политической махиной, огромным скопищем людей, вождей и будущих вождей, амбициями и алчностью, удушающими силу и надежду, неуклюжим дилетантским правительством, шарахающимся от насилия к компромиссам, все более сложным, и уже никогда не познать той прекрасной простоты идеала, чистой идеи свободы. Вот чего я хотел, вот во имя чего я трудился все эти годы. Замутить благородно простую структуру кастовой иерархии, заразив ее идеей справедливости. А затем обескуражить благородно простую структуру идеала человеческого равенства попыткой претворить ее в жизнь. Монолитная ложь рассыпается на тысячи несовместимых истин - так вот чего я хотел. И я пойман в ловушку безумия, глупости, бессмысленной жестокости происходящего.
      Они все хотят извлечь из меня пользу, подумалось ему, а я уже пережил собственную полезность - и эта мысль пронизала его, словно сноп солнечных лучей. Он все еще думал, что может что-нибудь сделать. Ничего он не может.
      Тоже своего рода свобода.
      Неудивительно, что они с Метоем поняли друг друга сразу и без единого слова.
      К двери подошел задьйо Тэма, чтобы сопроводить его вниз. Снова в собачью комнату. Всех с замашками вождей влекла к себе эта комната, ее мрачная мужественность. На сей раз в комнате оказалось всего пятеро - Метой, двое генералов и двое в ранге рега. Над всеми доминировал Банаркамье. С расспросами он покончил и теперь был настроен распоряжаться.
      - Мы отбываем завтра, - заявил он Эсдану. - Вы вместе с нами. Мы получим доступ в голосеть Освобождения. Вы будете говорить от нашего имени. Вы скажете правительству легов, что Экумена знает, что они собираются применить запрещенное оружие, и предупредите их, что если они это сделают, возмездие будет страшным и беспромедлительным.
      У Эсдана кружилась голова от голода и бессонницы. Он стоял неподвижно сесть ему не предложили - уставясь в пол и вытянув руки по швам. Еле слышно он прошептал:
      - Да, хозяин.
      Банаркамье вздернул голову, глаза его сверкнули.
      - Что вы сказали?
      - Энна.
      - Да кем вы себя возомнили?
      - Военнопленным.
      - Можете идти.
      Эсдан вышел. Тэма последовал за ним, но не останавливал его и не направлял. Он пошел прямо на кухню, откуда слышалось громыхание сковородок, и сказал:
      - Чойо, пожалуйста, дай мне поесть.
      Съежившийся и трясущийся старик что-то бормотал, извинялся и сокрушался, но раздобыл немного фруктов и черствого хлеба. Эсдан сел за кухонный стол и жадно принялся за еду. Он предложил ее и Тэме, но тот чопорно отказался. Эсдан съел все до крошки. Покончив с едой. Он прохромал из кухни к боковой двери. Ведущей на большую террасу. Он надеялся встретить там Камзу, но никого из прислуги видно не было. Он сел на скамью возле балюстрады над длинным зеркальным прудом. Тэма рядышком нес караул.
      - Вы сказали, что невольники в таком месте, если они не присоединились к Восстанию, просто вражеские пособники, - сказал Эсдан.
      Тэма стоял недвижно, однако слушал.
      - А вам не пришло в голову, что они просто не понимали, что творится? И сейчас еще не понимают? Это проклятое место, задьйо. Здесь свободу даже вообразить-то себе трудно.
      Молодой человек некоторое время не отвечал из чувства протеста, но Эсдан все говорил и говорил, стараясь установить хоть какой-то контакт, хоть как-то пронять его. Внезапно что-то из сказанного им вышибло пробку.
      - Потребные девки, - сказал Тэма. - Черные их трахают каждую ночь. Вот они кто такие, трахалки. Шлюхи легов. Рожают их черных выблядков, дахозяин, дахозяин. Вы сами сказали. Они не знают, что такое свобода. Никогда и не узнают. Нечего тут освобождать всяких, которые дают черным себя трахать. Они - скверна. Грязь, несмываемая грязь. Они сплошь пропитались черным семенем, сплошь. Леговское семя! - Он сплюнул на террасу и утер рот.
      Эсдан сидел неподвижно, глядя на спокойные воды пруда за нижней террасой, на большое дерево, на туманную реку, не зелень дальнего берега. Здоровья ему и благого труда, терпения. Сострадания, мира. Да какой от меня толк? Все, что я делал. Это всегда было без толку. Терпения, сострадания, мира. Они же твой собственный народ... он посмотрел вниз, на густой плевок на желтом песчанике террасы. Дурень, ты оставил свой собственный народ на всю жизнь и явился вмешиваться в дела другого мира. Дурень, как ты мог думать, что сможешь хоть кому-нибудь дать свободу. Для этого существует смерть. Чтобы выпускать нас из клетки-сгибня.
      Он поднялся и молча заковылял к дому. Молодой человек следовал за ним.
      Свет зажегся с наступлением сумерек. Нверное, старому Саке позволили вернуться к заботам о генераторе. Предпочитая сумерки, Эсдан выключил свет в комнате. Он лежал в постели, когда Камза постучалась и вошла к нему с подносом.
      - Камза! - воскликнул он, подымаясь, и обнял бы ее, не помешай ему поднос. - А Рекам?..
      - С моей матерью, - пробормотала она.
      · С ним все в порядке?
      Голова ее откинулась в кивке. Она поставила поднос на постель, поскольку стола в комнате не было.
      - С тобой все в порядке? Смотри, берегись, Камза. Как бы мне хотелось... они сказали, что завтра уйдут. Держись от них подальше, если сумеешь.
      - Я держусь. Да пребудет с вами безопасность, господин, - произнесла она своим тихим голосом. Он так и не понял, был это вопрос или пожелание. Он грустно пожал плечами и улыбнулся. Она повернулась, чтобы уйти.
      - Камза, а Хио?..
      - Она была с этим. В его постели.
      - Вам есть где спрятаться? - спросил он. Он опасался, что люди Банаркамье могут казнить тут всех перед уходом как прихвостней, или просто чтобы замести следы.
      - У нас есть нора, куда уйти, как вы сказали.
      - Хорошо. Туда и уйдите, если сможете. Исчезните! Скройтесь с глаз долой.
      - Я буду держаться стойко, господин, - ответила она.
      Она уже закрывала за собой дверь, когда звук приближающегося флаера заставил задрожать оконные стекла. Они оба так и застыли, она у двери, он возле окна. Крики внизу, крики снаружи, топот бегущих ног. С юго-востока приближался флаер, и не один.
      - Вырубите свет! - крикнул кто-то.
      Люди бежали к флаерам, стоящим на газонах и террасах. Окно выблеснуло мгновенным светом, воздух сотрясся мгновенным взрывом.
      - Пойдемте со мной, - сказала Камза и, взяв его за руку, потащила за собой за дверь, вдоль по коридору, а потом через выход для прислуги, которого он раньше не видел. Он ковылял за ней так быстро, как только мог, по крутой каменной лестнице, через боковой переход и наружу, к конюшням. Едва они вышли, как несколько взрывов подряд сотрясли вокруг них все. Они рванулись через двор сквозь оглушительный грохот и языки пламени. Камза все еще тащила его за собой с полной уверенностью в том, что движется в нужном направлении, и нырнула вместе с ним в один из конюшенных амбаров. Там уже была Гана и старый невольник, как раз открывающий крышку люка. Они спустились вниз; Камза спрыгнула, а остальные медленно и неуклюже сошли по деревянной лестнице. Особенно тяжело дался спуск Эсдану, который всей тяжестью наступил на больную ногу. Старик спустился последним и закрыл за собой крышку люка. У Ганы был фонарик, но она лишь на мгновение включила его, высветив большой погреб с низким потолком и грязным полом, полки, арку, ведущую в соседнее помещение, груду деревянных ящиков и пять лиц: младенец проснулся, молча выглядывая из перевязи на плече Ганы. Потом - темнота. И, ненадолго, тишина.
      Они нащупали себе по ящику и уселись на них, кто где.
      Снова взрывы, вроде бы дальние, но земля и тьма содрогнулись. И они содрогнулись во тьме.
      - О, Камье! - прошептал кто-то.
      Эсдан сидел на расшатанном ящике, давая пронзительной боли в ступне утонуть в пульсирующем пламени.
      Взрывы: третий, четвертый.
      Тьма была веществом, словно глубокая вода.
      - Камза, - пробормотал он.
      Она что-то шепнула, и он понял, что она где-то рядом.
      - Спасибо.
      - Вы сказали спрятаться, и тогда мы говорили об этом месте, - шепнула она.
      Старик дышал хрипло и часто прокашливался. Дыхание ребенка тоже было различимым - тихий неровный звук, почти всхлип.
      - Дай мне его, - это Гана. Должно быть, она передала малыша матери.
      - Не теперь, - прошептала Камза.
      Старик заговорил громко и так внезапно, что все подскочили:
      - Тут воды нет!
      Камза шикнула на него, а Гана зашипела:
      - Не ори, придурок!
      - Глухой, - шепнула Камза Эсдану с намеком на смех.
      Если у них нет воды, прятаться здесь они могут недолго: ночь и следующий день, и даже этого может оказаться слишком много для кормящей матери. Камза думала о том же, что и Эсдан.
      - Как нам узнать, настала ли пора выходить? - сказала она.
      - Придется рискнуть, когда понадобится.
      Наступила долгая тишина. Было трудно смириться с тем, что глаза не могут привыкнуть к этой тьме, и сколько бы ты тут не просидел, ничего все равно не увидишь. Здесь было зябко, как в пещере. Эсдан пожалел, что на нем нет рубашки потеплее.
      - Ты грей его, - пробормотала Гана.
      - Грею, - отозвалась Камза.
      - Эти люди, они были невольниками? - Это прошептала Камза. Она была совсем рядом с ним, где-то слева.
      - Да. Освобожденные невольники. С севера.
      - Многажды много разных людей приходило сюда, - сказала она, - с тех пор, как старый хозяин опочил. И солдаты тоже. А невольников не было. Они застрелили Хио. И стреляли в Вея и старика Сенео. Не застрелили его, но стреляли.
      - Их наверняка привел кто-то из полевых невольников, показал, где стоят часовые. Но они не смогли отличить невольников от солдат. Где вы были, когда они пришли?
      - Спали в дальней кухне. Все мы, домочадцы. Шестеро. Этот человек стоял, как восставший покойник. Он сказал: "Всем лечь! И чтоб ни волос не шелохнулся!" Мы так и сделали. И слышали, как они стреляют и вопят по всему дому. О, Владыка всемогущий! Как же мне было страшно! Потом стрельбы не было, а тот человек вернулся и наставил на нас свой пистолет и погнал нас в старый барак. Они закрыли за нами старые ворота. Как в старые времена.
      - Зачем они это сделали, если они невольники? - раздался из темноты голос Ганы.
      - Старались освободиться, - ответил Эсдан.
      - Освободиться для чего? Чтобы стрелять и убивать? Чтобы убить девушку в постели?
      - Они все сражаются со всеми остальными, мама, - сказала Камза.
      - Я думала, с этим покончено три года назад, - сказала старуха. Голос ее звучал необычно. Она плакала. - Тогда я думала, что это свобода.
      - Они убили хозяина в его постели! - пронзительно и резко заверещал старик. - Что может из этого выйти!
      В темноте послышалась возня. Гана трясла старика, шипела ему, чтобы он заткнулся. Он закричал: "Пусти меня!" - но притих, хрипя и ворча.
      - Великий владыка! - пробормотала Камза со смешком отчаяния.
      Сидеть на ящике становилось все неудобнее, и Эсдану захотелось поднять ногу повыше или хотя бы вытянуть перед собой. Он сполз на пол. Пол был холодный, шершавый, к нему и прикасаться было неприятно. Опереться было не на что.
      - Если бы ты зажгла свет на минутку, Гана, - сказал он, - мы могли бы найти мешки, найти хоть что-то, на что можно прилечь.
      Мир подвала вспыхнул вокруг них во всей своей хитросплетенной точности. Оказалось, что кроме пустых полок, искать нечего. Они разложили полки, устроив нечто вроде настила, и заползли на него, когда Гана вновь погрузила их в бесформенную простоту ночи. Всем было холодно. Они сгрудились вместе, спиной к спине, бок о бок.
      Спустя долгое время, час, а то и больше, когда полнейшую тишину подвала не нарушал ни единый звук, Гана нетерпеливо прошептала:
      - Все наверху мертвы, я думаю.
      - Это упростило бы нашу ситуацию, - пробормотал Эсдан.
      - Но ведь похоронены-то мы, - сказала Камза.
      Их голоса разбудили ребенка, и он захныкал - то была первая его жалоба, услышанная Эсданом. Тоненькое усталое попискивание или всхлип, но не плач. Это затруднило ему дыхание, и оно начало прерываться между всхлипами.
      - Ну, детка, детка, тише, тише, - пробормотала мать, и Эсдан ощутил, что она покачивается, баюкая ребенка и прижимая его к себе для тепла. Она пела почти неслышно, - Суна мейя, суна на... сура рена, сура на... Монотонное ритмичное жужжащее мурлыканье согревало, создавало уют.
      Должно быть, он задремал. Он лежал на полках, свернувшись калачиком. Он не имел ни малейшего понятия, как долго они пробыли в этом погребе.
      Я прожил здесь сорок лет, алкая свободы, сказал ему мысленный голос. Это алкание привело меня сюда. Оно меня отсюда и выведет. Я буду держаться стойко.
      Он спросил остальных, слышали ил они что-нибудь после окончания бомбежки. Все ответили шепотом, что нет.
      Он потер затылок.
      - Как ты мыслишь, Гана? - сказал он.
      - Я мыслю, что холод ребенку вреден, - сказала она почти нормальным голосом, который всегда был тихим.
      - Вы говорите? Что вы говорите? - заорал старик. Камза, сидевшая рядом с ним, похлопала его по плечу и утихомирила.
      - Я пойду посмотреть, - сказала Гана.
      - Я пойду.
      - Да вы при одной ноге, - недовольно сказала старуха. Она закряхтела и поднялась на ноги, опираясь на плечо Эсдана. - Сидите тихо.
      Она не включила фонарик, а ощупью отыскала лестницу и взобралась по ней, переводя дух на каждой перекладине. Она уперлась в крышку люка и надавила на нее. Показала кромка света. В полумраке они различили подвал, друг друга, темный шар головы Ганы на фоне света. Оно простояла довольно долго, затем опустила крышку.
      - Никого, - шепнула она. - И ни звука. Словно в первое утро.
      - Лучше подождать, - сказал Эсдан.
      Она спустилась к ним и снова села. Через некоторое время она сказала:
      - Мы выйдем, а в доме чужаки, солдаты другой армии. Куда нам тогда податься?
      - Вы можете добраться до полевого поселка, - предложил Эсдан.
      - Путь не ближний.
      - Мы не можем знать, что нам делать, - сказал он после недолгого молчания, - пока не знаем, кто там, наверху. Ладно. Выпусти меня наверх, Гана.
      - Чего ради?
      - Затем, что я узнаю, кто они такие, - сказал он, надеясь на свою правоту.
      - И они тоже, - сказала Камза со странным смешком. - вас не спутаешь.
      - Верно, - сказал он. Он кое-как поднялся на ноги, отыскал лестницу и с трудом полез по ней. "Староват я становлюсь для таких дел", - вновь подумалось ему. Он поднял крышку и осмотрелся. Долго вслушивался. Наконец прошептал тем, кто остался внизу: "Я вернусь, как только смогу", - и выполз, с грехом пополам встав на ноги. У него захватило дух: воздух вокруг потяжелел от гари. Свет был странным, сумеречным. Он шел вдоль стены, пока не смог выглянуть из амбара в дверной проем.
      То, что еще оставалось от старого дома, теперь не отличалось от прежних развалин, развороченное взрывами. Тлеющее, затянутое вонючим дымом. Мощеный двор был покрыт черным угольем и битым стеклом. Ничто не двигалось, кроме дыма. Желтого дыма, серого дыма. А над всем этим сияла ровная чистая рассветная синева.
      Он пошел кружным путем к террасе, прихрамывая и спотыкаясь, потому что боль пронизывала не только ступню, но и всю ногу. Добравшись до балюстрады, он увидел почерневшие останки двух флаеров. Половина верхней террасы превратилась в дымящуюся воронку. А под нею простирались сады Ярамеры, столь же прекрасные и безмятежные, как и прежде, уровень за уровнем, к вековому дереву и реке. Поперек ступенек, ведущих на нижнюю террасу, лежал человек; он лежал привольно, словно бы отдыхая с раскинутыми руками. Ничто не шевелилось, только ползучий дым, да еще кусты, усыпанные белыми цветами, колыхались от вздохов ветра.
      Ощущение того, что из выбитых окон еще пока не рухнувших обломков дома за ним наблюдают, было невыносимо.
      - Эй, есть тут кто? - внезапно выкрикнул Эсдан.
      Тишина.
      Он крикнул еще раз, громче.
      Ответ донесся издали, откуда-то со стороны фасада. Хромая, он спустился к дорожке, открыто, не таясь - а что толку таиться? Огибая дом, к нему навстречу вышли люди, трое мужчин, затем, четвертой - женщина. Имущество в грубой одежде, должно быть, полевые невольники, вышедшие из своих бараков.
      - Со мной тут кое-кто из прислуги, - сказал он, остановившись одновременно с ними метрах в десяти. - Мы спрятались в подвале. Тут есть еще кто-нибудь?
      - Ты кто такой? - сказал один из них, подойдя ближе и вглядевшись, заметив не тот цвет кожи, не те глаза.
      - Я вам скажу, кто я. Но нам безопасно выйти наружу? Там старики, младенец. Солдаты ушли?
      - Солдаты убиты, - сказала высокая женщина с бледной кожей и костлявым лицом.
      - Одного мы нашли раненым, - сказал мужчина. - Вся прислуга перебита. Кто бросал эти бомбы? Что за армия?
      - Не знаю, что за армия, - сказал Эсдан. - Пожалуйста, скажите моим людям, что они могут подняться. Там, за домом, где конюшни. Покличьте их. Скажите им, кто вы. Я не могу идти.
      Повязка на его ноге ослабла, переломы сместились; он начинал задыхаться от боли. Он сел на дорожку, ловя ртом воздух. Голова кружилась. Сады Ярамеры сделались очень яркими и очень маленькими, уходя от него все дальше и дальше, отдаляясь сильнее, чем родной дом.
      Он не полностью потерял сознание, но в голове у него еще долго все мешалось. Вокруг было множество народу, все под открытым небом, отовсюду воняло горелым мясом, этот запах терзал его небо и вызывал тошнотный кашель. Потом появилась Камза и крохотная синеватая тень спящего личика на ее плече. Потом появилась Гана, говорящая остальным: "Он выказал нам дружбу". Парень с крупными руками заговорил с ним, сделал что-то такое с его ногой и забинтовал ее заново, что вызвало сперва жуткую боль, а затем облегчение.
      Он лежал навзничь на траве. Рядом с ним кто-то другой лежал навзничь на траве. Это был Метой, евнух. Голова у Метоя была окровавлена, черные волосы обгорели почти под корень и побурели. Лицо его цвета пыли побледнело и приобрело синюшный оттенок, как у младенца. Он лежал тихо и изредка моргал.
      Сияло солнце. Слышно было, как разговаривают люди, множество людей, и даже где-то поблизости, но они с Метоем лежали на траве, и их никто не тревожил.
      - Флаеры были из Беллена, Метой? - спросил Эсдан.
      - С востока, - Резкий голос Метоя звучал сипло, еле-еле. - Насколько я понимаю. - Помолчав, он добавил. - Они хотят перебраться через реку.
      Эсдан обдумывал это некоторое время. Его рассудок все еще не справлялся, как должно.
      - Кто хочет? - спросил он наконец.
      - Эти люди. Полевые рабы. Имущество Ярамеры. Они хотят встретить Армию.
      - Армию Вторжения?
      - Армию Освобождения.
      Эсдан приподнялся на локтях. От этого движения в голове у него прояснилось, и он сел. Он посмотрел на Метоя.
      - Они ее найдут?
      - Если на то будет воля Владыки, - сказал евнух.
      Вскоре Метой попытался приподняться, как Эсдан, но не смог.
      - Меня накрыло взрывом, - сказал он, задыхаясь. - Что-то ударило меня по голове. В глазах двоится.
      - Вероятно, сотрясение. Лежите смирно. Не засыпайте. Вы были заодно с Банаркамье или вы наблюдатель?
      - Я ваш коллега.
      Эсдан кивнул, запрокинув голову.
      - Фракции нас погубят, - слабым голосом произнес Метой.
      Камза подошла к Эсдану и села на корточки.
      - Они говорят, мы должны переправиться через реку, - поведала она своим мягким голосом. - Туда, где народная армия будет нас охранять. Я не знаю.
      - Никто не знает, Камза.
      - Я не могу взять Рекама через реку, - прошептала она. Ее лицо напряглось, губы стиснулись, брови опустились. Она плакала молча, без слез. - Вода холодная.
      - У них будут лодки, Камза. Они присмотрят за тобой и за малышом. Не тревожься. Все будет хорошо. - Он знал, что его слова бессмысленны.
      - Я не могу уйти, - шепнула она.
      - Тогда останься, - сказал Метой.
      - Они сказали, что сюда придет другая армия.
      - Может прийти. Скорее все-таки придут наши.
      Она взглянула на Метоя.
      - Ты вольнорезанный, - сказала она. - Вместе с другими. - Она оглянулась на Эсдана. - Чойо убит. Всю кухню разнесло на горящие обломки. Она укрыла лицо руками.