Он почти ничего не стал нам рассказывать о том, как он провел эти полтора года в Доме юношей, объясняя это тем, что хочет составить подробный отчет, когда вернется на корабль. Зато он рассказал нам, что ему предстояло бы, если бы он остался на Соро. Тогда он был бы обязан вернуться на Территорию и продолжать борьбу за лидерство в их группе, соревнуясь с другими в жестокости, до тех пор, пока не запугает всех и не будет признан самым сильным. Лишь тогда ему будет позволено уйти. А дальше он должен будет в одиночестве странствовать до тех пор, пока мужчины не разрешат ему поселиться в каком-то определенном месте. Эндене с еще одним парнем решили объединиться (это разрешается, если между партнерами сексуальная связь) и с окончанием Сезона Дождей они уйдут в поисках своего нового дома вдвоем. Да, к подобным парам оседлые мужчины относятся спокойно, но только до тех пор, пока партнеры ведут себя по-мужски, а не пытаются подделываться под женщин. Что же касается одиночек, то они должны найти способ заставить уважать себя всех оседлых мужчин, живущих в районе радиусом на три дня ходьбы от Круга Тетушек. "То есть еще года три-четыре жизни в бою без конца и начала, сказал он. - Нужно всегда 'ыть настороже, да еще все вре'я выслеживать кого-то и са'о'у завязывать драки, что'ы всем доказать какой ты крутой и несгибае'ый и что ты и день и ночь начеку. А в награду - жизнь в 'олном одиночестве. Нет, я так больше не хочу. - И, взглянув на меня исподлобья, он добавил, - Да, я не личность. И я хочу до'ой."
      "Я сейчас же радирую на корабль", - тихо сказала мама и из ее груди вырвался вздох облегчения.
      "Нет", - сказала я.
      Мать обернулась ко мне, и хотела что-то сказать, но Родни остановил ее: "Я возвращаюсь. А ей не надо. Зачем это ей?" Он, как и я, уже давно привык не поминать личные имена лишний раз.
      Мать застыла на месте, лишь поочередно переводя взгляд то на меня, то на него, а затем искусственно рассмеялась:
      "Но я не оставлю ее здесь, Родни!"
      "А зачем и тебе возвращаться?"
      "Затем, что я так хочу! - ответила она. - С меня довольно. Я сыта выше крыши. За эти семь лет мы набрали фантастическое количество материала о жизни в женских деревнях. А ты теперь еще сможешь дополнить его своими исследованиями обычаев мужчин. Этого более чем достаточно. И теперь наконец пришло время, когда мы должны вернуться к своему народу. Мы и так здесь уже засиделись. Пора домой. Всем вместе."
      "Но у меня нет своего народа, - сказала я. - Я больше не принадлежу ни к какому народу. Я пытаюсь стать личностью. Так почему же ты хочешь забрать меня отсюда, где живет моя душа? Ты хочешь, чтобы я занялась магией! А я этого не хочу. Я не буду заниматься магией. Я не буду говорить на твоем языке. И я не хочу ехать с вами!"
      Моя Мать так и не научилась вслушиваться. Она набрала побольше воздуха, чтобы обрушить на меня поток гневных слов, но Родни вновь поднял руку, как женщина, собирающаяся петь и она обернулась к нему.
      "Хватит говорить, - сказал он. - Еще наговори'ся. Я сейчас туго соображаю, я уже в 'олной отключке от усталости."
      Он прятался в нашем доме два дня, пока мы решали как же нам теперь жить дальше. Мне грустно вспоминать об этом. Я тоже не выходила из дому, так, словно я больна. Я не хотела лгать другим личностям. И все это время мы только и делали, что говорили, говорили и говорили. Родни уговаривал маму остаться со мной; я просила оставить меня с Садне или Нойит - любая из них с радостью возьмет меня в свой дом. Но мама и слышать об этом не хотела. Она была Матерью, а я - дочерью и ее власть надо мной была священной. Она радировала на корабль и попросила, чтобы за нами прислали катер на пустоши, находившиеся в двух днях пути от Круга. Из деревни мы ушли тайком, дождавшись полной темноты. Я не взяла с собой ничего, кроме душехранительницы. Весь следующий день мы шли без остановки и лишь к вечеру, когда дождь поутих, устроили небольшой привал, чтобы немного поспать. Потом мы опять шли и шли, пока не дошли до пустоши. Земля там была вся в трещинах, разломах и ямах - когда-то здесь стоял город Эпохи до Начала Времен. Почва там состояла из мешанины мельчайших осколков стекла, осколков камня и глины и ничего на ней не росло, как в пустыне. Вот там мы и стали ждать свой катер.
      Небо раскололось пополам и оттуда стремительно спикировало нечто сияющее и очень большое - больше самого большого дома. И все же руины домов древнего города были выше его. Мама повернулась ко мне, не в силах сдержать торжествующей улыбки: "Ну и как? Магия это или нет?" И мне было очень трудно поверить в то, что это не магия, хотя я хорошо знала, что магия таится не в вещах, она - в мыслях. И я ничего не ответила. Да я и так, с той минуты, как мы ушли из моего дома не сказала им ни слова.
      Я решила вообще больше ни с кем не разговаривать, пока не вернусь домой; но ведь тогда я все же была еще ребенком и была обязана повиноваться старшим. Я продержалась всего пару часов: всё на корабле было настолько чужим, что я заревела в голос и стала проситься домой. Пожалуйста, ну прошу вас, умоляю, отпустите меня домой!
      На корабле все обращались со мной очень ласково и дружелюбно.
      И все же, вспоминая о том, через что пришлось пройти Родни, я думала что мне предстоит теперь не меньшее испытание. Но разве их вообще можно было сравнивать? Нет, разница между ними была просто непомерной. Он там был совсем один - запуганный мальчишка, не имеющий ни пищи, ни крова и вынужденный постоянно сражаться с такими же, как он, до предела измученными мальчишками за власть, которую они считали высшим выражением собственной мужественности. Я же жила в холе и лелее, меня наряжали, как куклу, и кормили так обильно, что меня уже мутило от сладкого; куда бы я не пришла, меня везде ожидал столь горячий прием, что меня даже в дрожь бросало; любой из жителей этого огромного города считал своим долгом поговорить со мной, показать мне что-то новое и интересное, разъяснить что к чему и поделиться со мной своей общей силой, которую они считали выражением их общего гуманизма. И он и я, мы оба - не могли устоять перед обаянием этих колдунов и оба мы - и он и я, признавая их хорошие качества, все же не могли жить в их мире.
      Родни рассказывал мне о том, как он по ночам на Территории скрючившись в каком-нибудь укрытии, где не было ни огня, ни еды, беспрестанно мысленно повторял песни и истории, которые он слышал от Тетушек. Так вот, я точно так же проводила свои ночи на корабле. Но петь и рассказывать что-либо вслух я отказалась наотрез. И еще я отказалась говорить на своем языке. Там для меня это был единственный способ безмолвствовать.
      Мама была просто в ярости и надолго обиделась на меня. "Ты должна отдать свое знание своему народу", - сказала мне она. Но я не ответила ей, потому что я не могла ей сказать ничего, кроме того, что это не мой народ и что у меня вообще нет народа. Я личность. И у меня есть свой язык на котором я не стану говорить. И еще у меня есть тишина. И ничего больше.
      Потом я пошла в школу. На корабле было много детей разных возрастов совсем как у нас в Кругу - и обучало нас множество взрослых. Там я изучала историю и географию Экумены, а еще мама дала мне прочитать отчеты по истории Соро-11 о том периоде, который на моем языке назывался Эпохой до Начала Времен. И я узнала, что на моей планете были построены самые большие во всем обитаемом мире города, даже не города - два континента были практически полностью застроены, лишь кое-где оставались небольшие островки ферм; в этих мегаполисах проживало около 120 миллиардов человек. Сначала погибли животные, потом море, воздух и почва, а потом стали умирать и люди. Это была очень страшная история. Мне было стыдно за нее и как бы мне хотелось, чтобы никто и никогда на корабле не узнал об этом! И тогда я решила, что если они узнают мои истории об Эпохе до Начала Времен, то может быть, они наконец-то поймут, что такое магия, и как она обратилась сама против себя. И что дело всегда этим только и кончается.
      Прошло чуть меньше года и мама сообщила нам, что мы улетаем на Хайн. Корабельный врач и его умные машины сделали верхнюю губу Родни такой же, как она была до того, как он ушел из Круга. Они с мамой закончили свои отчеты. Мой брат уже был достаточно взрослым для того, чтобы поступить (как он и мечтал), в высшую школу Экумены. А вот я совсем разболелась и ни добрый доктор, ни его умные машины ничем не могли мне помочь: я продолжала терять в весе, плохо спала и у меня начались кошмарные мигрени. К тому же вскоре после нашего прилета на корабль у меня впервые начались месячные и тогда ко всему букету болезней добавились жуткие боли в низу живота в критические дни. "Да, жизнь на корабле тебе явно не на пользу, - признала мама, Тебе надо жить под открытым небом, на планете. Но на цивилизованной планете.
      "Но если я улечу на Хайн, то когда я вернусь домой, все личности, которых я знала, уже несколько сотен лет, как будут в могилах."
      "Может, ваша светлость перестанет мерить все мерками Соро? Мы улетаем отсюда. И ты должна взять себя в руки и перестать заниматься самоедством. Смотри в будущее, а не в прошлое. У тебя еще вся жизнь впереди. И на Хайне ты поймешь, что такое жить по-настоящему."
      Я набралась храбрости и ответила ей на моем языке: "Я уже больше не ребенок. И у тебя нет больше надо мной никакой власти. Я не полечу с вами. Уезжайте без меня. У тебя больше нет надо мной власти!"
      Меня давно научили, как нужно говорить с колдунами и магами. Не знаю, поняла ли мама, что именно я ей сказала, но зато она увидела, что я ее смертельно боюсь и это повергло ее в горестное молчание.
      Но потом она все же ответила мне по-хайнски: "Я согласна. У меня нет над тобой власти. Но еще я имею и права. Право на уважение. Право на любовь."
      "Не может быть правым то, что укрепляет твою власть надо мной", возразила я ей на своем языке.
      Она посмотрела на меня так, словно увидела в первый раз в жизни, а потом с горечью сказала: "Ты такая же, как они. Ты одна из них. Вы не знаете, что такое любовь. Вы замкнуты сами в себе, как устрицы. Лучше бы я не брала тебя туда, где на руинах древней культуры в корчах доживают свой век жестокие, невежественные, эгоистичные последыши, замкнутые каждый в раковину собственного чудовищного одиночества. И я позволила им сделать тебя одной из них!"
      "Ты учила меня чему могла, - мой голос дрожал и я даже стала заикаться от волнения, - и в здешней школе меня тоже учили, а еще меня учили Тетушки и я хочу закончить свое образование. - Я судорожно сжимала кулаки, с трудом удерживаясь от слез. - Я еще не женщина. И я хочу стать женщиной."
      "Боже, Ясна, конечно же ты ею станешь! Да еще какой! В десять раз лучше той, какой бы ты стала на Соро. Ну, прошу тебя, попытайся меня понять, поверь мне..."
      Я зажмурилась, закрыла уши ладонями и заорала:"У тебя больше нет надо мной власти!" Тогда она подошла ко мне и ласково обняла, но я оставалась зажатой и холодной и не поддавалась на ее попытки приласкать меня, а как только она меня отпустила, сразу же ушла.
      За то время, пока мы жили на планете, состав экипажа частично поменялся; так, например, Первые Наблюдатели отбыли на другие планеты и у нас появился новый дублер - археолог с Гетена Аррем. Наш дублер побывал на планете всего два раза, и то на двух континентах, где никто не жил, поэтому ему было очень интересно поговорить с нами, "жившими среди выживших" (по его словам). Аррем мне понравился сразу - он был не похож ни на кого из остальных. И он не был мужчиной (я все никак не могла привыкнуть видеть вокруг себя столько мужчин). И женщиной тоже оно не было. Его нельзя было назвать взрослым, но в тоже время оно уже не было ребенком. Короче, ему было здесь так же одиноко, как и мне. Оно знало мой язык не очень хорошо, но всегда старалось найти повод попрактиковаться в нем. И когда у меня наступил кризис, Аррем несколько раз приходило к моей Матери с просьбой отпустить меня на планету (об этом рассказал мне Родни, который присутствовал при одном из таких разговоров).
      "Аррем говорило, что если тебя отправить на Хайн, то ты просто зачахнешь. Уж душа-то твоя точно умрет. Оно сказало, что нечто подобное тому, чему нас учили там, присутствует и в некоторых постулатах их собственной религии. Причем Аррем говорило так мягко и деликатно, что мамуля так и не решилась, как обычно, наброситься на обличение чужих религиозных предрассудков. А еще оно убеждало маму, что если ты останешься на Соро и закончишь свое обучение, то Экумена получит бесценный научный материал. Ты же у нас бесценный экземпляр, - рассмеялся Родни, а вслед за ним прыснула и я. Он отсмеялся, а затем добавил уже серьезным тоном, - Но ты сама знаешь, что если я улечу, а ты останешься, мы оба умрем."
      Да, обычно молодежь при расставании, когда один улетал со сверхсветовой скоростью, а другой оставался, так и прощались друг с другом: "Прощай! Я умер." И это было правдой.
      "Да, знаю", - ответила я и у меня перехватило горло. И мне стало страшно: я еще никогда не видела, как взрослые плачут, кроме того случая, когда у Сат умер ребенок. Тогда Сат прорыдала всю ночь - "Воет, как собака", - сказала тогда моя Мать. Не знаю, я никогда не видела собак и не слышала, как они воют, но плач этой женщины был чем-то ужасным. И сейчас я боялась, что сама завою, как она. Сдерживаясь изо всех сил я сказала по-хайнски: "Если я смогу вернуться домой, чтобы завершить свою душу, то, кто знает, возможно, после окончания обучения, я смогу прилететь на Хайн."
      "Чтобы поохотиться?" - подмигнул мне Родни и расхохотался и я захохотала вместе с ним.
      Там, внизу, никто не мог сохранить своего брата и все же Родни вернулся ко мне из мертвых, так почему же я не могла сделать того же для него, только несколько позже? Во всяком случае, я должна была хотя бы притвориться, что так и сделаю.
      И Мать наконец приняла решение: Родни улетает на Хайн, а мы с ней остаемся на корабле еще на год. Я должна буду продолжать ходить в школу, но если к концу этого года я все еще буду хотеть вернуться на планету, то она мне это разрешит, а сама (со мной или без меня) все равно улетит на Хайн к Родни. И если я захочу их снова увидеть, мне придется лететь вслед за ними. Этот компромисс, конечно, не удовлетворял полностью ни одного из нас, но все же лучшего варианта мы не нашли и примирились с ним.
      Перед отлетом Родни подарил мне свой нож.
      Я с головой погрузилась в учебу, пытаясь себя уверить, что все мои болезни - ерунда, а в свободные часы я обучала Аррем искусству осознавать и способам защиты от колдовства. Мы часто гуляли, вслушиваясь, по корабельному парку и вскоре выяснилось, что это очень похоже на не-транс кархайдских ханддаратов с Гетена.
      Корабль оставался на орбите Соро-11 не только из-за нас. Зоологи обнаружили в океанах планеты некий вид цефалопода, развившегося до почти что разумного существа. А может, и без всяких "почти что". Но и с ними вопрос контакта до сих пор не был разрешен. "Ситуация почти такая же, как и с аборигенами", прокомментировала свои затруднения Упорство, наша школьная учительница зоологии. Она дважды брала нас на свою экспериментальную станцию на необитаемом острове в северном полушарии Соро. Для меня это было почти что непереносимо - возвращаться в свой мир и быть так же далеко от моих Тетушек и сестричек и братишек, как и прежде. Но я никому не показала, как мне тяжело.
      Я видела как из океанских глубин медленно и как-то нерешительно всплывает огромное бледное существо с извивающимися щупальцами, по которым пробегают цветовые волны, а затем раздаются где-то на грани слуха странные, но приятные, словно нежный перезвон серебрянных колокольчиков, звуки. И смена цветов идет с такой скоростью, что глаз не успевает за ней уследить. В ответ специальный аппарат сверкнул розовым лучом и выдал свиристящую фразу, прозвучавшую механически уныло и мгновенно потерявшуюся в шелесте волн. Но цефалопод на нее ответил, прозвенев что-то на своем прекрасном, как призрак музыки, языке. "ПК, - иронически прокомментировала происходящее Упорство. Проблема контакта. Мы понятия не имеем о чем с ним разговариваем."
      "Я немного знаю об этом, - сказала я. - Меня здесь многому учили. В одной из наших песен говорится... - я запнулась, пытаясь подобрать слова, чтобы перевести на хайнский как можно точнее, - там говорится, что мыслить это один из способов действовать, а слова - это один из способов мыслить."
      Упорство с удивлением воззрилась на меня и я решила, что она мне не верит. Хотя скорее всего дело было в том, что до сих пор кроме "Да" она не слышала от меня ни единого слова. Но, обдумав то что я сказала, она спросила: "Так ты предполагаешь, что оно говорит не словами?"
      "Возможно оно вообще не говорит. Возможно, оно так думает."
      Учительница вновь воззрилась на меня и, слегка помедлив, кивнула головой: "Спасибо." У нее был такой вид, словно она тоже пыталась думать. Больше всего мне в ту минуту хотелось нырнуть в эти прохладные глубины и исчезнуть в них, как цефалопод.
      Молодежь на корабле относилась ко мне дружелюбно и вежливо (этих двух слов нет в моем языке), хотя сама я вела себя по отношению к ним ни дружелюбно, ни вежливо. Но они этого словно не замечали, за что я была им крайне благодарна. И все же на корабле не было ни единого местечка, где я могла бы побыть в одиночестве. Да, конечно, у каждого была своя каюта пусть и маленькая, зато удобная и прекрасно обставленная. "Хейхо" был исследовательским кораблем хайнской постройки, и приспособлен для того, чтобы болтаться в нем на орбите годами. Но моя каюта была обставлена во вкусе людей. Да, в ней я действительно могла уединиться, не то что в нашем однокомнатном домике внизу; но зато там я была свободна, а здесь чувствовала себя словно в ловушке. Я постоянно чувствовала присутствие живущих рядом людей: людей вокруг меня; людей, давящих на меня; давящих с тем, чтобы я стала одной из них; одной из них; одной из людей. Как же я могла заниматься своей душой? Я еле-еле удерживала то, что уже было создано и все время панически боялась, что рано или поздно растеряю и это.
      Один из покоящихся в моей душехранительнице камней был невзрачным серым осколком, подобранным мною в Серебряную Пору в определенном месте и в определенное время. Этот крошечный осколок моего мира стал здесь на корабле всем моим миром. Каждую ночь ложась спать я зажимала его в кулаке и грезила о залитых солнцем холмах, и прислушиваясь к урчанию корабельных аппаратов, словно к рокоту механического моря, засыпала.
      Доктор, все еще на что-то надеясь, пичкал меня всяческими тониками. Обычно мы с мамой завтракали вместе и она даже за едой продолжала что-то черкать и переправлять в своем отчете о нашей жизни на Соро-11. Но я знала, что работа у нее не ладится. Ее душа находилась в сомнениях не меньших, чем моя.
      "Ты ведь никогда не простишь меня, Ясна, правда?" - как-то спросила она меня, нарушив обычное за завтраком молчание. Для меня это молчание никогда не было значимым, я просто отдыхала от слов.
      "Мать, я хочу домой. И ты тоже хочешь домой. Так что нам мешает отправиться туда?"
      На секунду ее глаза вспыхнули от радости, но затем она поняла, что я имею в виду, и радость в ее глазах сменилась на усталую печаль.
      "Так мы умрем?" - дрогнувшим голосом спросила она.
      "Не знаю. Я должна создать свою душу. Только тогда я узнаю, могу ли я отправиться вслед за тобой."
      "Но ты знаешь, что я не смогу вернуться. Все зависит от тебя."
      "Да, я знаю. Поезжай к Родни. Возвращайся домой. А то здесь мы обе умрем."
      И тут из меня вдруг вырвался клокочущий, рыдающий вой, и Мать тоже заплакала. Она обняла меня и я тоже смогла обнять свою маму и поплакать вместе с ней, потому что ее магия наконец окончательно потеряла надо мной власть.
      Глядя в иллюминатор катера на плещущийся внизу океан Соро-11, я задыхалась от счастья, мечтая о том, что когда я вырасту достаточно, чтобы уйти из деревни, я обязательно приду на берег моря и буду вглядываться в тех морских созданий, в переливы их цветов и вслушиваться в их пение до тех пор, пока не пойму о чем они думают. Я буду вслушиваться, я буду учиться до тех пор, пока моя душа не станет огромной, как весь этот сияющий мир. А под нами уже потянулась бескрайняя выжженная равнина: руины, руины, руины... Мы приземлились. Весь мой багаж составляли моя душехранительница, висящий на шее нож Родни, коммуникационный имплантант на мочке уха и дорожная аптечка, которую мне навязала мама: "Думаю, после всего, что уже прожито, нет смысла умирать от гангрены в случайно оцарапанном пальце." Люди с катера сердечно попрощались со мной, но я забыла им ответить - моя душа стремилась домой.
      Здесь было лето и ночи были теплыми и короткими. И поэтому я шла почти без остановок и уже в середине следующего дня дошла до нашей деревни. В наш дом я зашла с опаской: а вдруг, пока нас не было, его уже кто-то занял? Но нет, в нем никто не жил. Казалось, мы ушли оттуда только вчера. Разве что матрасы отсырели. Я выставила их на солнышко сушиться и пошла проведать, что там без меня выросло в саду. Пиджи без ухода измельчали, но все же мне попалось несколько достаточно крупных корней. Во двор забежал маленький мальчик и уставился на меня. Я узнала его это был сын Миджи. А вскоре пришла Хиуру и уселась рядом со мной на солнышке. Она улыбалась и я улыбалась ей в ответ и мы обе не знали как начать разговор.
      "А твоя Мать не вернулась", - наконец сказала она.
      "Она умерла", - ответила я.
      "Грустно."
      Мы вновь надолго замолчали. Я продолжала выкапывать корни, а Хиуру наблюдала за этим. Затем спросила:
      "Ты придешь на Певческий Круг?"
      Я кивнула.
      И она вновь улыбнулась. Да, она изменилась и сильно похорошела, но улыбка у нее осталась прежней - из нашего детства. "Хай-йя!" удовлетворенно выдохнула она и растянулась на животе прямо на глине, оперев подбородок на сжатый кулак. - "Вот это славно!"
      А я в полной эйфории продолжала выкапывать корни.
      Этот и два последующих года я вместе с Хиуру и другими девушками ходила на Певческий Круг. Дидсу тоже часто приходила туда и еще к нам присоединилась новенькая - Хан. Она переехала в наш Круг Тетушек, чтобы родить своего первого ребенка. В Певческом Кругу девушки обменивались песнями и историями которые они слышали от своих матерей, а молодые женщины из других деревень рассказывали о своих обычаях и учили своим тонкостям ремесел. Вот так наши женщины учились создавать свою душу и души своих будущих детей.
      Хан поселилась в доме недавно умершей старой Днеми. А ведь за все время, пока мы там жили всей семьей, в деревне никто не умер, кроме ребенка Сат. Кстати, моя мать весьма сожалела, что у нее практически нет информации о похоронных обрядах. Тогда Сат просто ушла из деревни с мертвым ребенком на руках и больше никогда не возвращалась. И никто больше и не упоминал о ней. Думаю, что это восстановило мою мать против местных в большей степени, чем все остальное вместе взятое. Она тогда была просто в ярости, что не может пойти к Сат и попытаться утешить ее и что никто тоже не станет этого делать. "Это не люди! - сказала она. - Они себя ведут как животные. И вот тебе ярчайшее доказательство того, что это не общество, а его жалкие обломки. Ужасающая, чудовищная бедность чувств!"
      Узнай она о смерти и похоронах Днеми, она еще больше бы укрепилась в этом мнении. Старуха умирала долго и мучительно. Думаю, у нее было что-то с почками, потому что ее кожа приобрела болезненный желтушный оттенок. Но пока она была в состоянии ходить, никто не помогал ей, а когда заметили, что она уже два дня не выходит из дома, женщины стали присылать к ней детей с водой, пищей и дровами. Так продолжалось всю зиму, пока однажды утром малышка Раши не сказала своей Матери, что тетя Днеми "уставилась". Тогда несколько женщин пошли к дому старухи и зашли в него в первый и последний раз в жизни. Затем послали за всеми девушками из Певческого Круга для того чтобы мы научились тому, как поступать в таких случаях. И мы по очереди сидели у тела в доме и на крыльце в течение суток и пели старинные и детские песни, чтобы дать ее душе спокойно уйти. Затем старшие женщины обернули тело простыней, положили на носилки и понесли на пустоши. И там они оставили его внутри какого-то разрушенного дома. "Это земля мертвых, - сказала Садне. - И все мертвые должны уйти туда."
      А год спустя в том доме поселилась Хан. А когда у нее начались роды она позвала на помощь Дидсу и мы с Хиуру с крыльца следили за всем происходящим, чтобы и этому научиться. Это было удивительное зрелище, потрясшее меня до глубины души. "Я тоже так хочу!" - воскликнула Хиуру. Я же не сказала ни слова, но подумала о том, что я тоже хочу того же, но все же не сейчас. Потому что если у тебя появляется ребенок, ты уже больше никогда не останешься один.
      А как я уже писала неоднократно, больше всего на свете я ценила свое одиночество.
      Описать, что такое полное одиночество, просто невозможно. Писать это в любом случае то же, что говорить с кем-то, то есть в любом случае общаться. "ПК", как сказала бы Упорство. Одиночество исключает любую форму общения, оно подразумевает полное отсутствие других людей. Присутствие самого себя уже самодостаточно.
      Одиночество женщины в Круге базируется на постоянном удерживании некоторой дистанции между нею и ее товарками. Да и оседлые мужчины общаются с женщинами, но не друг с другом; их Дома - это что-то вроде Круга для одного. А "охотницы" играют в обществе роль своеобразных связных между Домами и Кругами. Но некоторые мужчины и женщины предпочитают селиться вообще вне Кругов и их уединение можно считать абсолютным - они вне системы. В иных мирах подобных людей называют святыми. Подобная изоляция - это самый надежный способ оградить себя от магии, но в моем мире именно их и считают колдунами, насылающими по собственной воле или по воле другого колдуна свои злые чары на остальных.
      Я знала, что я сильна в магии и искала способ справиться с самой собой. Вскоре уже я стала тосковать по полному уединению - одной мне будет легче и безопаснее. Но в то же самое время я с еще большей страстью желала поскорее постичь не наносящие вреда магические заклинания, которые используют мужчины и женщины когда приходит пора "охотиться".
      И тогда я нашла для себя предлог почаще ходить на холмы: я решила что мне надоело копаться в саду и лучше я буду собирать дикие корни и растения. Но в тот год я уже не обходила мужские Дома широким кругом, как прежде; в тот год я сама подходила к ним и разглядывала мужчин, если они выходили на порог. А они в ответ разглядывали меня. В черных, как вороново крыло, волосах Хромого с Речной Заводи уже появились седые прядки, но стоило ему затянуть свою длинную протяжную песню, как я вдруг обнаружила, что сижу на земле, словно в моих ногах вовсе нет костей, и слушаю его. Он был очень красивым. А еще я встретила мужчину, которого помнила еще по Кругу; тогда его звали Третом, он был сыном Бехуи. Теперь он возмужал и получил право построить Дом в долине Красных Камней. А вокруг дома он развел изумительный цветник.
      Однажды он подошел ко мне и сказал: "Ты сестра Родни." Голос у него был низкий и очень красивый.
      "Он умер", -ответила я.
      Мужчина с Красных Камней кивнул: "Да, это его нож."
      В моем мире я еще ни разу не разговаривала с мужчиной и меня захлестнуло какое-то странное незнакомое чувство. Чтобы скрыть смущение, я снова стала собирать ягоды.
      "Ты набрала зеленых", - сказал с улыбкой Мужчина с Красных Камней.
      И от звуков его низкого, глубокого голоса кости в моих ногах опять куда-то исчезли.
      "Похоже, тебя еще никто не трогал, - сказал он. - Я возьму тебя очень нежно. Я думаю о тебе уже с самого начала лета, когда ты впервые тут появилась. Смотри, вон там куст спелых ягод, а здесь одни зеленые. Пойдем туда."
      И я пошла к нему. К нему и к кусту спелых ягод.
      Еще на корабле Аррем говорило мне, что во множестве языков сексуальные отношения между мужчиной и женщиной, так же как и связь между матерью и детьми и привязанность между близкими друзьями - все это обозначается одним-единственным словом и слово это: любовь. В моем языке нет слова подобной силы. Может быть мама и была права в том, что в моем мире все человеческие ценности Эпохи до Начала Времен обесценились и потомкам остается довольствоваться лишь жалкими обломками и крохами прежних великих чувств и знаний. В моем языке для любви есть много разных слов. И одному из них я научилась у Мужчины с Красных Камней, и мы пропели его друг другу.
      Мы с ним построили маленький шалаш под речным утесом и, забыв о собственных садах, питались одними спелыми ягодами.
      В мою аптечку мама исхитрилась запихнуть столько контрацептивов, что мне могло хватить их и на две жизни. Но она ничего не знала о наших местных травках, а я знала; и они мне отлично помогали.
      А через год или чуть позже, когда настала Золотая Пора, я решила выйти "поохотиться" уже по-настоящему. Однако мне пришло в голову, что в тех местах, куда я могу забрести, эти травки могут и не расти. Пришлось пойти на крайнее средство: я воткнула в свой имплантат в мочке уха крошечную капсулу. Правда, через секунду уже пожалела об этом: ведь это тоже в чем-то сравни колдовству. Впрочем, позже я себя убедила, что никакое это не колдовство: конрацептив действует точно так же как травы, просто немного подольше, вот и все. И в душе пообещала маме, что больше никогда не буду такой суеверной. Контрацептив слегка пек мне ухо, я подхватила душехранительницу, повесила на шею нож Родни, а на плечо - мамину аптечку и поняла, что я готова к выходу в большой мир.
      Перед уходом я решила попрощаться с Хиуру и с Мужчиной с Красных Камней. С подругой моей мы прощались долго - целую ночь просидели на речном берегу; пели, разговаривали, прощались. А Мужчина с Красных Камней все же спросил меня своим низким глубоким голосом: "Зачем тебе уходить?"
      "Чтоб уйти подальше от твоей магии, колдун", -ответила я.