Эпилог

Мерседес локтем открыла дверь в библиотеку. Поднос с чаем и пирожными задрожал в ее руках, и она чуть не уронила его, входя в комнату. Колин отложил книгу и, вскочив на ноги, подоспел ей на помощь. Он забрал у нее поднос и отнес его на стол, пока Мерседес закрывала дверь на ключ.

— Ты знаешь, — доверительно сказал он ей, наливая чай, — у нас в Уэйборн-Парке достаточно прислуги, чтобы принести сюда по отдельности все, что стоит на этом подносе. Так что тебе совсем не обязательно было делать это.

— Да я только помогла миссис Хеннпин, перехватив у нее поднос в коридоре. — Принимая от Колина чашку чаю, Мерседес дотронулась до его руки. Он был без пиджака, и крахмальный рукав его рубашки приятно холодил ее пальцы. Ей нравилось вот так иногда дотрагиваться до него. Это было приятно и вселяло уверенность. — Разве мне это в тягость?

Колин посмотрел на ее нежные руки. Ему вдруг представились эти руки, лежащие на подушке у его головы. Он посмотрел на часы. Может, ему удастся уговорить ее лечь сегодня пораньше.

— Близнецы уже в постели? — спросил он как бы случайно.

— Да, я как раз от них, — сказала она, пригубляя чай.

— А Хлоя?

— Рукодельничает. — Она улыбнулась, заглядывая ему в глаза, и предвосхитила следующий вопрос:

— Сильвия пишет длинное письмо мистеру Джонсу, а Понтий укладывает вещи в ожидании скорейшего отъезда из Уэйборн-Парка. Миссис Хеннпин…

Колин приложил ей палец к губам.

— Мы одни.

— Мы никогда не бываем одни. — Встав на цыпочки, она поцеловала его. Ее губы были теплыми от чая. — Просто сейчас мы можем посвятить это время друг другу… — Ее голос осекся. — Без всяких помех.

Эта хитроумная мысль пришла им на ум одновременно. За последние три недели время, проведенное наедине, было для них редким удовольствием. Во-первых, неизбежно было нашествие представителей власти. Мистер Паттерсон был частым гостем Уэйборн-Парка, пытаясь разобраться в причинах смерти графа. Он пришел к выводу, что Уоллас Лейден причастен к появлению трупа в сгоревшем домике, но не торопился признать его причастным к убийству, случившемуся двадцать лет назад. Не было никаких доказательств, и он считал, что невозможно принять за таковое неожиданно пробудившуюся память Мерседес. Не склонен он был верить и показаниям Северна о пьяных откровениях графа.

Мерседес и Колина нисколько не волновало то, что мистер Паттерсон не разобрался до конца в этом деле. Им было достаточно, что они сами знали правду. Мерседес не имела желания выносить на люди давнишнюю историю убийства своих родителей. Она была удовлетворена, когда шериф решил не возбуждать судебного дела.

С Маркусом Северном было совсем другое. Сидя в той самой камере, где сидела Мерседес, он упорно продолжал утверждать, что убийство графа — дело рук Колина. И хотя Мерседес и Колин полностью отрицали его обвинение, это поначалу вызвало у Паттерсона подозрение, что Северн несправедливо обвинен.

Допросы следовали один за другим. Рискуя собственным добрым именем, Сильвия дала показания, что видела своего отца и Северна в лондонском порту. Близнецы признались, что они подслушивали разговоры графа с Северном и знали, что охотничий домик был их любимым укрытием и местом отдыха. Хлоя сказала, что была свидетельницей, как Северн приехал в Уэйборн-Парк с известием, что его отец при смерти.

Северн упорно заявлял, что все это ложь, но Паттерсон в конце концов вынужден был поверить большинству. Среди всех этих показаний не было только голоса Понтия Пайна. Северн не упоминал о его присутствии на поляне, поскольку знал, что этот человек не подтвердит его версии.

Мерседес и Колин молчали, потому что знали, что шериф его тут же арестует.

Когда Обри привез мистера Паттерсона к охотничьему домику, Понтия Пайна там уже не было. По настоянию Мерседес он скрывался в лесу, пока Колин не привез его тайком в Уэйборн-Парк. С тех пор он тайно жил в одной из комнат северного крыла. Близнецы были просто в восторге, когда им приходилось отвлекать внимание мистера Паттерсона, когда тот появлялся в северном крыле. Рассчитывали, что Понтий отплывет вместе с Обри на «Таинственном», но он отказывался. Расследование было еще далеко от завершения, и он хотел присутствовать на тот случай, если дело будет полностью раскрыто.

Присутствие Понтия в доме было незаметным. Большую часть времени он пребывал в своей комнате один, пока кто-нибудь не решал навестить его. Он был неизменно весел, но это казалось Мерседес преднамеренной игрой, и иногда, когда он думал, что на него никто не смотрит, она ловила его взгляд, направленный на Колина и на мальчиков. В этом взгляде была такая тоска, что у нее начинало болеть сердце.

Миссис Хеннпин считала пребывание Понтия в Уэйборн-Парке весьма утомительным для себя. Предполагая, что он будет прибирать к рукам все, что не прибито гвоздями к полу, она пристально за ним следила. По приказу домоправительницы служанки ежедневно занимались описью белья, а миссис Хеннпин самолично пересчитывала столовое серебро. Мерседес была смущена этим и чувствовала себя виноватой, но ничего не могла поделать с этими бесконечными проверками. И хотя их гость на людях вел себя как ни в чем не бывало, будто и не догадывался о подозрительности экономки, он изводил бедную миссис Хеннпин, потихоньку переставляя с места на место статуэтки из жадеита и наводя беспорядок в ящиках с серебром.

Начало школьных занятий Бриттона и Брендана отодвинулось из-за событий в Уэйборн-Парке. От такой неопределенности они просто не знали, куда себя деть, и были готовы на любые выходки. Умение ждать никогда не было сильной стороной их натуры, и если один из них только лишь подумывал что-нибудь сделать, то другой уже приводил это в исполнение. И только долготерпение Колина мешало Мерседес закрыть их в северной башне и подождать до тех пор, пока им не исполнится двадцать.

Если близнецы старались ускользнуть от ее внимания, то Сильвия и Хлоя сами явились к ней. Они пришли заявить о своем намерении устроить двойную свадьбу, после чего Мерседес почувствовала потребность удалиться в свою комнату и немного прийти в себя. Помолвка Сильвии с Обри Джонсом в разгар этих бурных событий — еще куда ни шло, но назначать свадьбу сестер в таких непредсказуемых условиях — это совсем другое.

Посреди всех забот и неурядиц Колин оставался для Мерседес в центре всех событий. Мерседес не нужен был повод, чтобы разыскать его. Что бы он ни делал, он всегда находил для нее время. Она ценила его молчание и пришла к выводу, что это заставляет ее быть более внимательной и заботливой.

В первые дни ее мучили кошмары. Ей снилось что-то давно подавляемое, какие-то забытые страхи, и она просыпалась дрожащая, в холодном поту. Тогда он выслушивал ее. Иногда брал ее за руку. Иногда просто молчал. Казалось, он без слов понимал, что ей нужно.

Однажды вечером он вывел ее на галерею, и они сидели там, обнявшись, на каменной балюстраде. Они насчитали шесть падающих звезд, прежде чем она заснула в его объятиях. Большего Колин не мог бы и пожелать.

Причудливые повороты судьбы и случайности, соединившие их, больше не казались Мерседес удивительными. Они скорее представлялись ей неизбежными, будто предсказанными звездами, на которые они недавно любовались. Это было совершенно фантастическое умозаключение, которым она и не пыталась поделиться с Колином. У него была более практичная натура, и до последнего времени она думала точно так же о себе.

Одной рукой Колин взял чашку, а другой обнял Мерседес. Когда он уселся в большое кожаное кресло, ее не нужно было долго уговаривать присоединиться к нему.

Она удобно устроилась у него на коленях, поджав ноги. И вздох ее был красноречив.

Склонившись, Колин поцеловал ее пышные темные волосы. Он не уговаривал ее идти спать. Сейчас это было все, чего хотела она и чего желал он.

— Ты боишься встретиться завтра на суде с Северном? — спросил он.

— Нет, — сказала она. — Больше не боюсь. Я только хочу, чтобы все наконец разрешилось. Даже мистер Паттерсон согласен, что Уэйборн-Парк по закону принадлежит тебе. Теперь Северн не будет и пытаться обвинить тебя в том, что ты обманом выиграл пари. Он ведь не захочет, чтобы суд узнал о третьем свидетеле всего, что произошло возле охотничьего домика.

Колин кивнул.

— Он, наверное, удивляется, почему мы ни разу не упомянули Понтия.

— Наверное, просто умирает от любопытства, — сказала она.

Колин поднял бровь.

— Довольно жестоко с твоей стороны говорить так.

— Меня это мало волнует. — И это в самом деле было так. Мерседес отпила из чашки. — Ты только подумай, как бы все могло обернуться, если бы не Понтий.

— Я думаю об этом каждый день, — сразу посерьезнев, ответил Колин.

— А он об этом не хочет и слышать.

— Это потому, что ему немного стыдно.

Мерседес слегка выпрямилась.

— Что? Почему он должен стыдиться?

— Потому что он думает, что если бы он не наслушался сплетен в бостонских тавернах, если бы он не разыскал графа и не вошел в его игру и если бы он не лгал, что был в моей команде во время рекордного рейса «Таинственного», то твой дядя остался бы в Бостоне. Первой мыслью Понтия было, что его участие защитит нас. Но после всего, что произошло, он сильно засомневался, не подверг ли нас еще большей опасности.

Мерседес поставила чашку на столик рядом с собой. — Тогда он просто не оценивал реально натуру моего дяди. Да и Северна тоже.

— Меня не нужно в этом уверять.

— Ты прав. — Она снова вздохнула. — Мне следовало бы догадаться, что он думал как раз об этом, когда отказался уехать вместе с Обри. Миссис Хеннпин уверена, что он остался с единственной целью — украсть все ценное, что осталось в доме.

Колин усмехнулся. Его чашка присоединилась к чашке Мерседес на столике.

— Так же, как он украл пистолет из-за пояса у Северна.

— Чем и доказал, какой он на самом деле сообразительный вор. — Ее пальцы легко пробежали вниз по рубашке на груди у Колина, затем поднялись обратно и снова спустились к поясу его брюк. При этом она не отрываясь смотрела ему в глаза. — Как ты думаешь, каким образом ему удалось это сделать незаметно от Северна?

— Не знаю, но твою руку я чувствую.

— Чувствуешь? Гм-м. Значит, у меня не такая легкая рука, как у Понтия.

Ее улыбка дразнила его не меньше, чем руки.

— А тебе не приходило в голову, что он сможет научить…

Колин схватил ее за запястья; когда она опять принялась ласкать его.

— Нет, — сказал он. — Мне нравится вот так.

Мерседес наклонилась и поцеловала его. Пальцы его сразу ослабили хватку, и она вольна была продолжать начатое.

Никто из них не услышал слабое царапанье в дверь. И только когда этот звук сменился неуверенным стуком, они оторвались друг от друга. Мерседес вскочила на ноги, приглаживая волосы и оправляя платье. Колин заправил рубашку и отряхнул свой пиджак. Пятерней он откинул назад волосы и бросил на Мерседес осуждающий взгляд.

Если бы не расширенные темные зрачки, она выглядела бы вполне невинно. Ее возбуждение внешне осталось почти незаметным в отличие от того, что вызвала она своими невинными ласками там, у него под одеждой.

— Я-то думал, они все уже улеглись, — прямо-таки прорычал он. Чувствуя себя нашкодившим подростком, застигнутым на месте преступления с женой директора школы, Колин схватил книжку, которую перед этим читал, и сделал вид, что весь поглощен чтением.

Мерседес открыла двери. За порогом стояла домоправительница.

— Слушаю, — как можно любезнее произнесла Мерседес и испугалась собственного голоса — он был какой-то дрожащий и хриплый, будто принадлежал не ей. Она прочистила глотку и попыталась снова:

— Что случи-лось, миссис Хеннпин?

— Прошу прощения, но у вас с капитаном гости. Граф приехал с визитом.

Мерседес на мгновение растерялась. Ей показалось, что миссис Хеннпин имеет в виду ее дядю, несмотря на всю абсурдность такого предположения. Она услышала, как за ее спиной Колин поднялся из кресла и направился к двери.

— В чем дело? — спросил он.

— Приехал граф Розфилд, — сказала миссис Хеннпин. — Не могла же я отказать ему.

Мерседес пожала плечами.

— Отец Северна? В такой поздний час? — Она не ждала от миссис Хеннпин ответа на свои вопросы. Она посмотрела на Колина. — Как ты думаешь, чего он хочет?

Колин легко коснулся плеча Мерседес.

— Пригласите его, миссис Хеннпин. Скажите, что мы рады видеть его у себя.

Граф Розфилд вошел в библиотеку без посторонней помощи, легко опираясь на трость с набалдашником из эбенового дерева. Поступь его была медленной и осторожной. У него было серое лицо, а там, где сосуды подходили близко к поверхности, на коже проступал мраморный рисунок. Черты лица застыли, будто выгравированные на камне. Он выглядел на все свои семьдесят восемь лет.

— Спасибо вам за то, что приняли меня, — чопорно сказал он.

Мерседес была сама любезность.

— Для нас это неожиданная радость. Садитесь, пожалуйста, и позвольте распорядиться насчет свежего чая.

— Может быть, что-нибудь покрепче? — сказал Колин. Он внимательно посмотрел на графа. Тот выглядел не просто изможденным. Казалось, он находился в состоянии сильнейшего шока. — Виски?

— Чаю, — ответил граф. — Мои доктора говорят, что… — Он прервал сам себя досадливым взмахом руки. — Да что они понимают! Виски подойдет в самый раз. Три пальца.

Колин щедро налил графу и чуть-чуть себе. Он поднес ему бокал и сел рядом с Мерседес на диван. Не было никакого обмена любезностями. Граф немедленно перешел к цели своего визита.

— Я только что вернулся из тюрьмы, — начал он. — Произошло несчастье. Лорд Северн… Маркус… — Он посмотрел вниз, на свой стакан. Рука его дрожала, а вместе с ней подрагивала и жидкость. — Мой сын мертв. — Мерседес тихо ахнула, и он поднял на нее глаза. — Для меня это уже не столько прискорбно, сколько неожиданно. Боюсь, я уже истратил все свои запасы горя и скорби, чтобы оплакивать его кончину. Эти последние недели… когда я узнал о его страсти к жестокости… о лживости и хитрости…

Его голос осекся. Он жадно глотнул из стакана.

—  — Как это могло случиться? — тихо спросила Мерседес.

— Вы можете, конечно, спрашивать, но подробности не столь удивительны. Накануне суда Маркус решил убежать. Он напал на надзирателя и в драке с ним ударился головой о камни. Врач, который его осматривал, сказал, что причиной смерти явился не сам удар, а неудачный угол падения. Он ударился затылком.

Ни Колин, ни Мерседес не проронили ни слова, и граф Розфилд был благодарен им за это.

— Вы не знаете, что и сказать, не так ли? Не утруждайте себя поисками ответа. Я прекрасно знаю, сколько неприятностей доставил вам мой сын. Вы, наверное, думаете, что я приехал к вам ночью лишь затем, чтобы сообщить это печальное известие, но я и в самом деле собирался к вам. И только из-за смерти Маркуса явился так поздно.

Удивление Мерседес было написано на лице. Но капитан Торн, как заметил граф, умел скрывать свои чувства.

— Капитан, в гостиной вы найдете моего человека, у него есть документы, которые будут вам чрезвычайно интересны. Принесите их, пожалуйста. И я все вам объясню.

Слегка удивленный, Колин поднялся и вышел из биб-лиотеки. Он вернулся через несколько минут. Мерседес и граф тихо беседовали и сразу замолчали, когда он вошел в комнату. Он передал документы графу. Они были перевязаны черной лентой, а цвет бумаги говорил об их почтенном возрасте.

Граф прислонил трость к ручке кресла и положил документы к себе на колени.

— Я нашел эти документы в доме Маркуса в Лондоне. Он не имел никакого права держать их у себя. Они принадлежат мне. Они перешли ко мне двенадцать лет назад, когда умер мой поверенный. Я не знаю, в какой момент Маркус нашел их, прочитал и понял их суть. Он никогда не говорил мне, что они у него, а я не обнаружил пропажи. Я всегда был уверен, что они надежно хранятся вместе со всеми остальными вещами, с которыми не хотел бы расставаться, но которые не нужны мне каждый день.

Дрожащими пальцами он поглаживал перевязанные лентой бумаги.

— Простите меня, — сказал он. — Вы так добры, что выслушиваете меня.

— Пожалуйста! — Мерседес была искренне тронута. — Если это вам так трудно, то пусть все останется как есть. Может быть, этим бумагам, что бы там в них ни было, лучше лежать на своем старом месте?

Но граф и слышать об этом не хотел. Выпитое виски вернуло живые краски его лицу.

— Нет, я сейчас все скажу. То же самое я сказал и Маркусу, и он понял, что это означало для него. — Голос его понизился до шепота. Трудно было сделать такое признание. — Быть может, это и привело его к такому печальному концу.

— Вы слишком много берете на себя, — тихо сказала Мерседес.

Граф Розфилд поднял руку, останавливая ее.

— Не более, чем я заслуживаю, — ответил он. — А может быть, и меньше. — Он стиснул пальцы и положил руки на бумаги, лежащие у него на коленях. — Вы прочтете их после того, как я уйду, но позвольте мне объяснить их содержание. Они представляют собой гигантский труд, проделанный мистером Эллиотом Уиллогби, который был у меня на службе более тридцати лет. Последние восемь лет своей жизни он посвятил розыскам моих внуков.

Мерседес пожала плечами.

— Но не детей Северна?

— Конечно, нет. Он сам был тогда еще очень молод. Это были дети моего первенца — сводного брата Маркуса. Мерседес, у меня было трое детей: Джон, Джеймс и Маркус. Джеймс умер ребенком. Скарлатина унесла и его, и мою жену, но Джон остался в живых. Он вырос и стал пригожим мужчиной. Как и его отец, он был своеволен, упрям и горд, но в отличие от меня Бог наградил его еще терпением и щедрым, отзывчивым сердцем. — Граф откашлялся и нерешительно спросил:

— Могу я говорить откровенно?

Мерседес кивнула. И заметила, что Колин воздержался от ответа.

— Маркус — мой внебрачный сын, дитя неудачной и неразумной любовной связи. До четырнадцати лет он жил со своей матерью и, возможно, оставался бы с ней и дальше, если бы не смерть моего первого сына. После подтверждения этой страшной вести я сделал то, о чем Джон просил меня уже несколько лет: я признал его сводного брата своим законным сыном.

— Я ничего не знала об этом, — сказала Мерседес, качая головой.

— Это было так давно, — сказал граф. — Вы были ребенком, а Маркус никогда и никому не рассказывал о своем происхождении. — Взяв опять свой стакан, он глотнул виски и, передохнув, продолжал:

— Можно сказать, что Маркус был причиной разлада между мной и Джоном. Джон был яркой, незаурядной личностью и обладал исключительно сильным характером. Я возлагал большие надежды на его карьеру на политическом поприще. Но он был так же независим и в сердечных делах и заключил неравный брак. По крайней мере мне так казалось. Женщина, в которую он влюбился, не имела ни титулов, ни приданого, ни известного имени. Она была актрисой, подумать только! Их женитьба казалась мне совершенно нелепой затеей, и я открыто выразил ему свое неудовольствие. Я сказал, что в свое время тоже имел связь с актрисой и что у меня хватило ума не жениться на ней.

Граф рассмеялся, и смех его был полон горечи и издевки над собой.

— Вы не можете себе представить, как он посмотрел на меня. Я уже и тогда ходил с тростью. Больше из желания покрасоваться, чем по необходимости. И я ударил его этой тростью. Да не один раз, я просто стал избивать его. Он стоял молча, не пытаясь защититься, и продолжал бы вот так принимать удары, если бы не сломалась моя палка. Вы, Может быть, подумаете, что он тогда сразу ушел навсегда из моей жизни, но это не так. Он еще верил, что сумеет достучаться до моего сердца. Представляете себе? Мой сын пытался убедить меня пересмотреть мои принципы! Он уговаривал меня начать общаться с Маркусом и признать его своим сыном. Я и слушать ничего не желал. Ведь я выполнял свой долг, обеспечивая материально, без всяких возражений, и Маркуса, и его мать в течение многих лет. И я сказал тогда, что этого достаточно. Более чем достаточно.

— И тогда он уехал, — сказал Колин. Он почувствовал, как Мерседес просунула свои тоненькие пальцы внутрь его ладони. — Потому что его нельзя было заставить свернуть с выбранного им пути. Он любил ее — я знаю это точно. Эмили, так ее звали, поддерживала его в первые годы их семейной жизни. Она продолжала играть на сцене. Я не помню те годы. Она оставила театр, лишь когда отец нашел должность служащего в суде.

Граф совершенно не удивился, что Колин обо всем догадался.

— Ты похож на нее. Ты ничего не взял от Джона.

Колин ничего не ответил.

— Разве что его проклятую молчаливость. Мой Джон мог молчать долго. И вот так же смотреть, как ты на меня. Но у меня уже нет сил поднять на тебя палку.

— Я бы этого и не позволил. Граф Розфилд печально улыбнулся:

— Нет, конечно. Я в этом уверен. Ты сильнее, чем он. Сразу видно. Но ведь ты был вынужден стать таким, верно?

Он поднял с колен документы и, немного подержав в руках, снова опустил.

— Когда мой сын покинул меня, он сделал все, чтобы навсегда исчезнуть с моего горизонта. Он изменил фамилию и уехал из Лондона. Я был слишком горд, чтобы тут же броситься за ним в погоню, а потом было уже поздно. — Он судорожно вздохнул, будто сдерживая рыдания. — Твоя мать писала мне, извещая о рождении каждого моего внука. Она не называла имени, не описывала внешность, не сообщала никаких подробностей, но я заучивал наизусть все ее послания. И я молил Бога о следующем внуке, потому что я мог тогда получить от нее весточку.

Ее последнее письмо пришло неожиданно. Она не могла снова родить. Прошло слишком мало времени, и я открывал конверт, дрожа от волнения, потому что боялся получить плохие новости о Джоне.

Колин догадался о содержании письма матери.

— Она сообщала, что мы собираемся приехать к вам. Граф кивнул:

— Да, совершенно верно. Без всякого приглашения или сомнения насчет моего желания принять вас она просто извещала меня о вашем приезде.

— До сих пор мучительно думать об этом, — сказал Колин.

Граф Розфилд отпил глоток виски.

— Да, да, это правда. Проклятая вещь — гордость. Могу вам сказать, я с трудом проглотил тогда это. Я приготовился к встрече своего блудного сына. — Голос его опустился до шепота, и плечи поникли. — Но он так и не приехал. Никто из вас не приехал.

В воздухе повисла тишина. Мерседес изо всех сил сжала руку Колина. Она знала, что он воскрешает в памяти тот день. Она вспоминала, какую роль сыграл в этой трагедии ее дядя.

Граф снова заговорил.

— Это все здесь, — сказал он, указывая на документы. — Уиллогби сделал записи обо всех контактах, которые он завязал. Я поручил ему разыскать своего сына, когда никто из вас не приехал в Розфилд. Я не думал тогда, что он уже мертв. Я предположил, что либо он передумал мириться, либо Эмили… И только через несколько месяцев Уиллогби связал ваше исчезновение с той несчастной семьей, убитой по дороге в Лондон, Его внимание привлекла фамилия потерпевших — Торн. — Граф опять улыбнулся, на этот раз с нежностью. — Это было так похоже на Джона — назваться Торном, то есть терновником. «Розфилдский терновник. Колючка ты моя». Так я, бывало, говорил ему. Он, наверное, запомнил это.

Розфилд наклонился и передал перевязанную лентой пачку документов Колину.

— Возьми их, — сказал он. — Прочти сам и узнаешь, сколько времени и сил потратил Уиллогби, чтобы найти тебя. Он приехал к Каннингтонам через несколько недель после того, как тебя забрали. Хозяева оказались не очень-то любезны.

Колин хотел узнать только одно.

—  — Где мои братья? Граф покачал головой:

— Ведь о них почти ничего не было известно. Уиллогби в конце своей жизни занимался только этим, здесь все, что ему удалось собрать. Прости меня, но после его смерти я оставил все попытки разыскать вас. У меня уже не было на это ни сил, ни желания.

Колин не ответил, но он понял графа. Его пальцы еще крепче сжали пачку бумаг.

Мерседес смотрела на руки Колина. Она поняла, что он полон новых надежд. Она и сама чувствовала то же самое.

— Вы говорили, что Маркус держал эти бумаги у себя?

— Да, — ответил граф.

— Тогда он знал, кто такой Колин, — сказала Мерседес.

— Наверное, знал. Он отрицал это, когда я прямо спрашивал его, но это была его обычная манера. Я уверен, что это он подбил Уэйборна заключить пари с капитаном Торном и привел их к столкновению. Он любил забавляться подобными вещами. Маркус был уверен в своих способностях к махинациям и в своей безнаказанности. И наверняка он подбил Уэйборна вызвать на дуэль вашего супруга. На карту был поставлен не только Уэйборн-Парк, но и мое поместье.

Граф Розфилд торжественно перевел взгляд с Мерседес на Колина.

— Капитан Торн, иными словами, я должен объявить вам, что вы наследуете мой титул — виконт Филдинг — и наследник всего, чем я владею.

— Ты не спишь, — тихо сказала Мерседес. Она была довольна, что не задвинула шторы. Лунный свет четко обрисовывал точеный профиль Колина. Он лежал на спине, уставясь глазами в потолок. Когда она легко дотронулась до его груди, он обернулся и обнял ее за плечи. Мерседес повернулась на бок и прильнула к нему всем телом. Она была уверена, что он ни на секунду не сомкнул глаз, с тех пор как они легли в постель. Граф уже давно откланялся, но они еще несколько часов изучали документы, которые он оставил. Так что луна вот-вот должна была уступить место рассвету.

— Вы недовольны тем, что узнали, милорд?

— Я недоволен лишь тем, что ты упорно меня так величаешь.

Она легко прикоснулась пальцем к его щеке.

— Ты никогда к этому не привыкнешь, да? То, что ты получил Уэйборн-Парк собственными усилиями, тебя вполне устраивает, но то, что этот титул принадлежит тебе по Праву наследования, тебя мало убеждает.

— Я никогда не буду англичанином настолько, как это предполагает мое право первородства, — сказал он.

— Я все прекрасно понимаю и готова принять это.

Он что-то проворчал и нежно поцеловал ее. Она припала к нему еще теснее и вернула поцелуй — глубокий и долгий. Потом с явной неохотой отстранилась.

—  — Что случилось? — спросил он. Мерседес внимательно изучала его лицо.

— Ты не должен его оставлять, — сказала она. — Я имею в виду лорда Филдинга, графа Розфилда. Твоего деда. Ты же не сможешь выбросить его из своей жизни, правда? Он и так достаточно наказан за свои необдуманные слова и неумеренную гордыню. Он знает это. Иначе не пришел бы сегодня сюда. Мне кажется, что это уже совсем другой человек, а не тот, которого знал твой отец.

— Мерседес, тебе нет нужды уверять меня в этом. Я не виню его.

— Но сегодня ты казался таким отчужденным.

— Я должен привыкнуть к нему. Он мой дед — это правда, но ведь я его совсем не знаю.

Мерседес приняла его объяснения. Всему свое время — так подумала она. А сейчас — ее время. Она только теперь начала наслаждаться жизнью. И Мерседес открыла свое сердце.

— Люби меня, — прошептала она. — Я хочу от тебя ребенка.

Он прикоснулся к ее волосам. Его пальцы нежно скользнули ей на шею и прошлись по плечам. Он лег так, что соприкасались их лица, их колени, их носы. Он улыбнулся.

— Посмотрю, что у меня получится.

Эти слова, произнесенные чуть хрипловатым голосом, который она так любила, растворились на ее губах. Он закрыл тоненькую щель, разделявшую их рты, и приник к ней долгим поцелуем.

Страсть не заставила себя долго ждать. Их тела встретились и соединились. Она качала его как в люльке, принимая его удары. Его ослепительно светлые волосы перемешались с ее цвета темного шоколада. Он приник ртом к ее груди, и жаркая влага его прикосновений заставила ее выгнуться под его телом в страстном порыве. Она вскинула колени, лаская его бедра. Пальцы ее неустанно скользили вдоль его спины.

Он прикасался к ней бережно, как к сокровищу. Он любил ее самозабвенно, восторженно и неистово, заставляя ее вскрикивать от наслаждения. Этот звук трепетом пробегал по его коже. И она крепко прижимала его к себе, снимая судорожное напряжение его натянутого, как тетива, тела.

После она тихо лежала рядом с ним, послушно согнув колени и повторяя своим телом изгибы его фигуры. Рука Колина покоилась на ее плоском животе, и этот уже привычный его жест убаюкивал и вселял надежду. Закрыв глаза и улыбаясь, Мерседес нежно перебирала его пальцы.

Они заснули крепко и незаметно, как дети. И то ли удивительные события прошедшей ночи, то ли бурная любовь были тому виной, но они не заметили залившего комнату солнечного света, который будил их каждое утро. Они проснулись от шума в коридоре. Бриттон и Брендан требовали, чтобы их впустили.

— Ну начинается, — сказал Колин.

Мерседес томно застонала и снова прижалась щекой к подушке. Она подумала, что Колин явно недооценивает размеры надвигающегося бедствия.

Колин глянул на каминные часы и, вскочив, мгновенно влез в свой халат. Он бросил Мерседес пеньюар.