Голос Колина был спокойный и немного хрипловатый.

— Единственное, что изменилось: теперь ты знаешь, что я знаю.

Она прикусила нижнюю губу. Он закрыл ее рот своим. Поцеловал ее раз… два. Потом еще, более глубоко, пытаясь добиться того отклика, которым она уже одарила его однажды. Ее губы стали мягкими и раскрылись. Она тронула кончик его языка своим, прежде чем он успел его убрать.

— Мерседес!

Он спокойно произнес ее имя, ничего не добавив. Но она уже знала, чего он от нее ждет, независимо от того, спросил он или нет.

— Две тысячи фунтов, — ответила она. Она пристально смотрела на него, ожидая, что сейчас он замрет от изумления, возмутится или выругается. Но ничего подобного не произошло. Колин даже не шелохнулся.

— Очень хорошо, — сказал он.

Он отпустил ее, сёл и передвинулся на край постели. Встав, он нагнулся, поднял из-под кровати оба листа бумаги и отнес их на письменный стол. Потом поднял крышку секретера, достал гроссбух и записал на копии счета сумму в две тысячи фунтов.

— На кого мне выписывать счет? На тебя? — спросил он.

Мерседес села. Она подняла бретельки ночной рубашки, чтобы прикрыть грудь, но ей показалось этого мало. Дотянувшись до края покрывала, она натянула его на себя.

— На Эшбрука и Дикинза.

Колин сделал запись и закрыл гроссбух. Потом убрал книгу и скомканное письмо. Окунув перо в чернила, он аккуратно расправил на столе бланк банковского чека с водяными знаками. Его рука быстро двигалась по бумаге, почерк у него был тяжелый и твердый, без завитков и других украшений.

— И кто эти господа?

Он выжидательно посмотрел на нее, оторвав перо от бумаги.

Мерседес вспомнила, что говорил ей дядя, но Колину нельзя было говорить, что они купцы. Какой товар она сможет показать ему на сумму в две тысячи фунтов?

— Они поверенные, — сказала она.

Это был более безопасный ответ, потому что ей ничего не нужно было потом предъявлять. А дела с любым поверенным обычно кончались кучей бумажек, заполненных писаниной на совершенно особом, труднодоступном языке законников.

Колин кивнул и продолжал писать.

— А адрес их конторы?

Мерседес дала ему адрес дядиного дома в Лондоне. Она смотрела, как Колин записывает все это вранье в чек, и ощущала противную тошноту под ложечкой.

Он поставил свою подпись несколькими скупыми движениями и отложил перо. Потом еще раз посмотрел на чек и повернулся к Мерседес.

— Ты хочешь посмотреть на него? — спросил он. Она покачала головой.

— Я доверяю вам, — сказала она. Мерседес опустила голову, заметив на его губах сдержанную насмешливую улыбку.

— Если бы я мог сказать то же самое о вас!

Ее поразил тон, которым это было сказано, — не презрительный, а скорее покорный, даже печальный. Она взглянула на него, но его темные глаза были непроницаемы, и она решила, что просто ошиблась, не так ис-толковала его тон.

Мерседес пододвинулась к краю кровати.

— Я, пожалуй, пойду, — сказала она спокойно.

— Нет.

Колин снял пиджак и повесил его на спинку стула.

— Нет?

Расстегивая жилет, он направился к кровати. И только подойдя к Мерседес вплотную, остановился. Она подняла на него глаза.

— Вы могли бы попросить у меня денег, — сказал он. — Не знаю, что бы я вам ответил, но вы могли бы меня попросить. Вы не сделали этого. Вместо этого вы решили украсть их у меня.

Ей нечего было ответить. Совершить это действие ей помешал именно Колин. Она еще крепче вцепилась в покрывало, так что косточки на пальцах побелели.

Он поднял руку и коснулся ее лица. Пальцы его осторожно погладили бледную щеку Мерседес.

— Вы принесли себя в жертву, чтобы скрыть свой обман?

Мерседес хотела было отвести глаза в сторону, но взгляд Колина прямо гипнотизировал ее.

— Вы были готовы лечь со мной в постель, чтобы скрыть свое преступление?

Он замолчал. Его пальцы медленно соскользнули с ее лица и зарылись в волосах цвета темного шоколада.

— Я готов закрыть глаза на ваше преступление, пока вы будете делить со мной постель.

Она не отшатнулась от его прикосновения. Его пальцы так мягко прикасались к ее шее. И ей хотелось повернуться и подставить щеку его ладони. Она заговорила, и голос ее был серьезен, а серые глаза смотрели пристально.

— Тогда я стану для вас просто шлюхой?

— Шлюху берут на одну ночь, — сказал Колин. — Две тысячи фунтов — очень большие деньги. За такую сумму вы станете моей содержанкой.

Мерседес почувствовала легкую дрожь. Причиной этому могли быть его слова. Но скорее всего в этом был повинен его палец, медленно обрисовывающий линию ее щеки.

— Я не…

Он слегка отступил в сторону, чтобы она увидела письменный стол и лежащий на нем чек. Он проследил, как ее глаза посмотрели в этом направлении. Слова больше не требовались. Угроза, сказанная вслух, была бы слишком жестокой.

Мерседес опять посмотрела на Колина. Потом попыталась что-то сказать, но голоса не было.

Он сел рядом с ней на край постели. Покрывало, которое она так крепко держала, медленно опустилось вниз. Он взял в руки ее лицо и заставил снова посмотреть на себя. Под пальцами на висках он чувствовал биение ее пульса. Он наклонил голову и легко поцеловал ее, чувствуя тепло ее полураскрытых губ.

— Сказать вам, что на самом деле изменилось? — прошептал он, касаясь губами ее рта.

Мерседес не была уверена, что хочет это знать. Его руки медленно и осторожно уложили ее на постель, и она почувствовала, что стала почти невесомой. У нее возникло ощущение отстраненности: будто бы все, что происходило сейчас, было не с ней, а с кем-то другим, а она лишь наблюдала, как его рот приближается к ее рту и как его пальцы спускают бретели ее ночной рубашки.

— Разница в том, — сказал он тихим голосом, — что никто теперь не будет притворяться. Вам не нужно будет уверять себя, что вы находитесь в моей постели с какой-то другой целью. Вы не будете обманывать себя, что я не знаю, зачем вы здесь. И вы не сможете вообразить себе, что мой поцелуй означает, что я вот-вот влюблюсь в вас.

Его объяснения были острее, чем нож, который он носил у себя в сапоге. Они ранили сильнее. Мерседес задохнулась от боли, нанесенной его словами. Но в следующий момент дыхание ее участилось, потому что губы его прикоснулись к ее груди. Там, где затаилась глубокая боль, она почувствовала влажный кончик его языка он залечивал, зализывал ее рану.

— Но с вами-то как раз все в порядке, — хрипло сказал он, — ведь это я оказался обманутым. Вы были не против изобразить ко мне некоторый интерес, делая вид, что действительно хотите меня. И если я оказался таким слабоумным, чтобы поверить, что вы действительно можете меня желать, более того, что вы можете полюбить меня, вам наши новые отношения явно доставят еще больше; удовольствия.

— Нет!

Это был тихий крик отчаяния, тут же заглушенный его губами.

Поцелуй был глубоким и сильным — как вызов на бой. Мерседес ответила ему в полной мере. Возбужденная, она сама стала источником возбуждения, принимая его страсть и возвращая ему свою. Она изгибалась под ним дугой, но не потому, что хотела сбросить с себя его тяжесть, а наоборот, чтобы почувствовать его силу грудью, животом и особенно бедрами.

Рубашка была с нее сорвана. Скупой свет лампы освещал ее голые плечи. Она опустила глаза не для того, чтобы скрыть их, а чтобы видеть, как губы Колина колдуют у нее на груди. Он как бы пил маленькими глотками ее кожу, а потом втягивал горячими губами сосок. Ее пальцы перебирали его светлые, соломенные волосы. Она уперлась пятками в матрас: ей захотелось стать для него более открытой.

Колин провел тыльной стороной ладони по ее телу от груди до бедер. Вернулся наверх и задержался у талии, потом прошелся по животу. Ее кожа сжалась под шершавыми кончиками его пальцев. Когда он отнял руку, она снова сжалась в предвкушении нового прикосновения. Она оказалась необыкновенно чувствительной к любому, даже самому слабому касанию, и когда его рука скользнула между бедер, из груди ее вырвался вопль восторга.

Опершись на локоть, Колин следил за игрой эмоций на ее лице, а пальцы его продолжали свою работу.

— Смотри на меня, — сказал он, когда она попыталась отвернуться. — Я хочу видеть твое лицо.

И даже сейчас оно не окрасилось румянцем. Мерседес попыталась отодвинуться, но с ужасом обнаружила, что бедра ее поднимаются, чтобы встретить его ласку. Она почувствовала, как внутри у нее разгорается свой собственный огонь, зажженный его горячими пальцами, и, когда один из них прошел внутрь ее, она ощутила в себе влагу, встретившую это вторжение. Крик готов был сорваться с ее губ, но она сдержала его, отчего в горле застрял болезненный комок.

— Не молчи, не надо, — прошептал он, нагибаясь ближе. Движение его руки становилось настойчивей, ритмичней. Он давал ей понять, что, как только она захочет, он войдет в нее…

— Ты можешь говорить, кричать все, что угодно. «Не все, что угодно», — подумала она.

— Я могу так возненавидеть тебя, — был ее ответ. Он улыбнулся той сдержанной, сводящей ее с ума загадочной улыбкой, которая могла означать и все, и ничего. Он запечатал этой улыбкой ее губы, вызвав у нее совсем другую реакцию. И продолжал следить за ней, убыстряя темп руки и пальцев, и увидел, что она стала отвечать на его ласку ритмичными подъемами тела.

Пальцы ее судорожно вцепились в ночную рубашку, подмятую ею. Груди ждали его поцелуев. Она вся была переполнена желанием, тело ее натянулось как тетива, когда она выгнулась, вытянув шею и спину. Страсть, свернувшаяся в ней как стальная пружина, стала раскручиваться и заполнять ее вены расплавленным металлом, отчего ее разгоряченному телу показалось сразу холодно в теплой комнате. Дрожь сотрясла ее от макушки до пяток, еще более сильная, чем та, которую он вызвал своими ласками.

Мерседес вскрикнула, опять став невесомой, подхваченная совершенно новым, пугающе сильным ощущением. Оно обжигало ее кожу и наполнило тяжестью груди. Его руки рождали в ней волны тепла и огня. Все, что она чувствовала до этого, было лишь прелюдией к происходящему сейчас, и она была не вольна остановить свои неудержимо скачущие бедра.

Когда все кончилось, она долго лежала без движения. Во всем теле была тяжесть. Никогда в жизни она не ощущала себя такой переполненной, отягощенной и убаюканной пережитым удовольствием и необычностью всего, что с нею произошло. Боль вернулась к ней — теперь уже не в груди, а в горле. Ей было трудно подобрать слова, не уронив при этом своего достоинства.

— Вы уже закончили… со мной?

Колин не смог скрыть сдержанного удовольствия.

— Вряд ли.

Он стал целовать ее неторопливо, со вкусом, как бы смакуя удовольствие. Коснулся губами закрытых век, щек и подбородка. Поцеловал нежные мочки ушей. Прошелся по чувственной линии шеи. Провел языком влажный след до самой ямочки у основания шеи и снова нашел губами ее рот.

И только почувствовав, как в ней зарождается уже знакомое ему возбуждение, он оторвался от нее. Сев так, чтобы загородить ей путь к отступлению, Колин начал раздеваться. Он был бы не против почувствовать на себе ее руки, которые помогли бы ему сделать то, с чем он прекрасно мог справиться и сам, но она не предложила помощи, а он не настаивал.

Раздевшись, он вытянулся рядом с ней и тесно прижался к ее бедру. Мерседес закрыла глаза, но не отодвинулась.

— Не нужно так, — сказал он, гладя губами ее плечо. — Не приноси себя в жертву. Ведь ты делаешь это не против своей воли.

Ей хотелось бы возразить ему, но он был прав. Она назвала цену, и он заплатил. И теперь она должна ему. Раньше она готова была на любую жертву, чтобы освободиться от своего дяди, и теперь была уязвлена, что получила свободу от одного человека, чтобы тут же узнать тиранию другого. Мерседес открыла глаза. Колин внимательно смотрел на нее.

— Нет, — ответила она тихо. — Это не против моей воли.

Она подняла руки ему на плечи. Пальцы ее зарылись ему в волосы на затылке. Его тело было крепким и горячим. Она притянула его голову к себе и в последний момент сама прижалась губами к его рту.

Колину пришлось не столько держать ее, сколько сдерживать. Мерседес теребила мягкие пряди его волос на затылке, потом руки ее разъединились и быстро пробежали по всей спине. Его светлые волосы составляли резкий контраст с бронзовым, загорелым телом. Недели и месяцы на «Таинственном Ремингтоне», когда он работал под солнцем обнаженный до пояса, под солеными брызгами, так задубили его кожу, что ее не могло отбелить даже бледное английское лето. Ее руки казались совершенно белыми, тонкими и бессильными на фоне переливающихся мускулов его спины.

Она легко прошлась ногтями вниз по его груди. Живот был твердый и гладкий, а талия незаметно переходила в узкие бедра. Она прикоснулась к ним сзади, потом руки ее взметнулись вверх по спине и снова опустились, поймав в ладони его твердые ягодицы. С тихим стоном он прижал ее к себе.

Ноги его, сильные и стройные, поросли льняными волосами, еще более светлыми, чем волосы на его голове.

Кожа была одновременно и шершавой, и шелковистой и чудесным образом отличалась от ее собственной. Она потерлась ногой о его икру, наслаждаясь ее теплом и упругостью, и вдруг дрожь сотрясла сначала его тело, а потом и ее.

Колин движением колена разъединил ее ноги. Она выгнулась под ним, когда он налег на нее всей тяжестью своего тела. Дыхание его участилось, но в движениях не было никакой спешки. Когда он поднял торс, она почувствовала, что ей не хватает его тепла. Он подхватил ее колени и развел в стороны. Она вцепилась ему в руки, и тут он проник в нее.

Первый толчок причинил ей боль. Второй принес ощущение наполненности. После этого он затих, давая ей почувствовать свое присутствие в ней. Ее лоно было тесным и окружало его как мягкий нежный футляр. Мышцы ее сократились, потом привыкли, и, когда он выходил, она попыталась воспротивиться этому, превратив его отход в невероятное наслаждение.

Она уже знала ритм. Он обучил ее этому руками и пальцами. Теперь она двигалась вместе с ним, отвечая на каждое его усилие. Он шел вперед, и она охватывала его ногами и удерживала коленями. Она чувствовала на груди его горячее дыхание, но кончик языка был еще горячее, и Мерседес казалось, что по ее коже пробегают искры.

Толчки были сильными и размеренными, пока его не захватила нарастающая волна наслаждения. Она почувствовала, как изменился ритм: быстрые и поверхностные удары следовали все быстрее и быстрее. И наконец огненный бутон в ее чреве раскрылся, и его семя излилось в нее.

Он встал первым, тихо выскользнул из постели в гардеробную и там помылся. Вернулся он, неся в руках таз с водой и полотенце. Мерседес натянула на себя простыню, но он отбросил ее. Она попыталась отвернуться, но он упрямо повернул ее к себе, с непроницаемым лицом намочил в тазу край полотенца и вложил его ей между ног. Оно окрасилось той же кровью, которая была и на нем.

— Ты была девственница, — сказал он без всякой интонации. — Я не был уверен…

«Еще один удар», — подумала она. И это опять было больнее, чем все, что он причинил ее телу. Она закрыла глаза рукой, пока он мыл ее, будто это могло сделать ее невидимой для него и для нее самой. Когда он закончил, она спросила:

— Можно мне надеть ночную рубашку?

Он протянул ее, и она надела рубашку через голову, но, когда стала подниматься с постели, он положил ей руку на плечо. Ему не нужно было даже прикладывать какую-то силу. Тяжести его руки было достаточно.

— Теперь я хочу уйти в свою комнату, — сказала она.

— Нет.

Он не стал ничего объяснять, но, убрав на пол таз и полотенце, лег на постель рядом с ней. Простым движением — одна рука под коленом, другая — на плече — он изогнул ее тело в той же позе, которую занял и сам. Они лежали теперь рядышком, как две ложки в бархатном футляре.

Колин никогда не спал долго и никогда не засыпал крепко. Это вошло в его привычку с первых дней в работном доме Каннингтона, когда он заметил, что старшие мальчики часто по ночам хотели чего-то от младших. Ему удавалось отбиваться от них, хотя он и не знал, против чего и почему он сражается. Ответы на эти вопросы пришли к нему гораздо позднее, когда Джек Куинси взял его на борт своей «Морской танцовщицы». Его привилегированное положение по отношению к капитану и зоркий глаз Куинси не всегда могли защитить его. В команде были люди, воспринимающие его особое положение как вызов. В самом начале путешествия Колина однажды приперли к стене на складе оружия, где на его глазах был изнасилован другой юнга. Два его насильника удовлетворились своей первой жертвой и отпустили Колина. Они никогда не произносили вслух угрозу, что позабавятся с ним таким же манером. Даже в таком молодом возрасте Колин чувствовал, что это придавало особый вкус той игре в кошки-мышки, которую они предвкушали.

Но им так и не удалось его поймать. Одного из них смыло волной во время ужасного шторма в Северной Атлантике. Другой умер от отравления. Никто и никогда не подозревал Колина в том, что он причастен к этому.

Колин не ожидал, что ему удастся крепко заснуть в эту ночь, но ему не хотелось вылезать из постели. Предвкушение возможности полежать рядом с Мерседес, свернувшейся у него под боком, сознавая, что совсем недавно они были так близки, давало удивительно приятное ощущение. Он представлял, как будет смотреть на нее, спящую, и прислушиваться к ее тихому дыханию. Весь его предыдущий опыт и не допускал, что может случиться обратное.

Мерседес освободилась из легких объятий Колина, когда сама собой погасла лампа. Как только он заснул, она повернулась к нему лицом и долго лежала на боку, разглядывая его, поражаясь незащищенности, проступившей на мальчишески юном лице во время сна. Не было ни скептической, слегка загадочной улыбки, ни цинично поднятой брови. Нижняя челюсть расслабленно опущена, губы приоткрыты. На лоб упала прядь золотистых волос. Дважды она пыталась убрать ее, но та каждый раз возвращалась на место. В конце концов она оставила ее в покое. Его ресницы маленькими веерами лежали на щеках, и при ближайшем рассмотрении оказалось, что на концах они темные.

Мерседес бросила последний взгляд через плечо, стоя у письменного стола. Колин сладко спал. Она взяла оставленный для нее чек и поспешила к выходу. Если он проснется, то сразу исчезнет это его мальчишеское выражение лица. В эту ночь она не впервые задумалась над тем, как ребенок превращается в мужчину.

Со времени исчезновения графа его комната оставалась нетронутой, если не считать, что время от времени там вытирали пыль. Она нашла оба чемодана в гардеробе и быстро уложила в них одежду. Она не пошла в свою комнату одеваться, а вместо этого выбрала из графской одежды пару брюк, рубашку и пиджак и надела их. Чтобы брюки не спадали, она подпоясалась галстуком. Ей пришлось дважды подвернуть манжеты пиджака, чтобы не путаться в рукавах. Потом она свернула узлом волосы и упрятала их под шляпу, выбранную из графского гардероба. Конечно, никто не принял бы ее за графа Уэйборна, но если смотреть со стороны, она вполне могла бы сойти за мужчину.

Собрав чемоданы, она потащила их в кладовку, прихватив заодно и пару графских башмаков. Ее ноги были слишком малы, и она стучала бы при ходьбе в них по деревянному полу, как подкованная лошадь. Поэтому Мерседес не стала надевать их сразу. Сначала она взяла из кладовки хлеба, фруктов и сыра и уложила все это в чемодан. Она заранее решила для себя, что не будет брать ничего спиртного. Если это и был бунт, то совсем ничтожный, но Мерседес радовалась и малейшей возможности ослушаться приказа графа. Когда она укладывала дуэльные пистолеты, то взяла один и для себя. Вставив в него запал и зарядив его, она положила оружие в карман брюк.

Сверху из холла послышался громкий бой часов — пробило три. Мерседес не предполагала, что уже так поздно. Значит, какое-то время она проспала в объятиях Колина, как и он… Неужели он тоже просыпался и смотрел на нее? И у нее во сне было такое же, как и у него, беззащитное лицо? Оставалось надеяться, что это было не так. Мысль об этом вселяла в нее беспокойство. Ведь она не должна показывать Колину свою слабость.

Мерседес подхватила тяжелые чемоданы и направилась к черному ходу. Если бы она умела ездить верхом, то весь путь к заброшенному домику занял бы каких-нибудь десять минут. Но при таких набитых чемоданах и спадающих на ходу башмаках ей понадобилось на дорогу не меньше получаса.

Домик был пуст. И хотя дядя говорил, что навряд ли будет ждать ее. Мерседес вглядывалась в темноту, боясь, что он может сделать ей такой сюрприз. Она не стала медлить, чтобы он, не дай Бог, не застал ее здесь. Аккуратно сложив чек. Мерседес поместила его поверх буханки хлеба в одном из чемоданов.

Когда она вернулась обратно, ноги ее были стерты в кровь. Она сняла башмаки прямо на пороге и с ужасом осмотрела свои ступни. Нужно было срочно что-то делать, иначе придется хромать не один день.

Добравшись до своей спальни, Мерседес сняла одежду дяди и засунула ее в свой гардероб. Затем положила пистолет в один из башмаков и тоже убрала подальше. Потом она спокойно вернет все это на место. Вода, приготовленная для нее вечером, уже совершенно остыла, но Мерседес скинула ночную рубашку и отважно нырнула в лохань. Она сразу же почувствовала острую боль, но болели не столько ступни, сколько нежная кожа между ног, натертая широкими, не по размеру брюками. Другая, особая боль была внутри. Ее было не утолить никакой водой. Эта боль напоминала о том, что сегодня в тело Мерседес вторгся мужчина, и теперь это вторжение может повториться.

Мужчина.

Колин Торн.

Мерседес оперлась о край ванны и закрыла глаза. И только услышав скрежет открываемой двери, она с запозданием поняла, что забыла запереть ее. Человек, который только что занимал все ее мысли, теперь заполнял собой дверной проем.

— Это чтобы смыть следы от моих рук? — спросил он.

Глядя на него во все глазами, Мерседес покачала головой. И хотя вопрос Колина был обращен как бы в пространство, в его тоне она услышала раздражение. Мерседес невольно наклонилась вперед и подтянула колени к подбородку.

Колин подошел к ней, даже не подумав прикрыть Дверь. Опустившись на колени рядом с ванной, он потрогал воду рукой.

— Неужели тебе так хотелось помыться? Вода совсем ледяная!

— Ну пожалуйста, — почти шепотом сказала Мерседес, — лучше уходите…

Зачерпнув пригоршню воды, Колин поднял руку к обнаженному плечу Мерседес.

— Знаешь, ничего из этого не выйдет! — сказал он. — Сейчас на тебе опять будут мои следы… — Он растопырил пальцы и пропустил воду между ними.

Мерседес вздрогнула то ли от холода, то ли от его прикосновения.

— Вставай, — сказал он ей.

— Но ведь дверь открыта. И кто-нибудь может…

— Все спят, кроме нас с тобой.

— Ну хотя бы погасите лампу. Колин поднялся и подошел к ночному столику. Выполнив ее просьбу, он настойчиво повторил свою. На этот раз Мерседес послушалась и встала. Некоторое время в комнате не слышалось никаких звуков, кроме ее частого прерывистого дыхания и тихого плеска срывающихся в воду капель. Она все еще стояла в ванне. Теперь она уже не просто вздрагивала от холода, ее била настоящая дрожь.

Колин подал ей руку. Он даже удивился, как крепко она ее сжала. Как будто ей требовалась помощь, чтобы сделать следующий шаг. Когда Колин подал ей ночную рубашку, Мерседес просто подняла руки вверх, позволив ему набросить ее ей через голову. Легкая ткань окутала ее тело словно белое облако, просвечивая разреженным туманом там, где она прилипла к влажной коже.

Мерседес опустила руки и слегка покачнулась на своих стертых в кровь ногах. Колин понял это движение по-своему, и, хотя Мерседес вовсе не имела в виду приглашение к близости, она не стала его переубеждать. Он поднял ее и прижал к груди, она не противилась, а даже обняла его одной рукой за шею. Склонив голову к нему на плечо, Мерседес позволила ему вынести себя из комнаты, а потом сама прикрыла дверь своей спальни.

Колин пронес ее через два крыла здания и лестничную площадку. И за все это время дыхание его ни разу не сбилось. Когда они оказались в его комнате, он опустил Мерседес на кровать и лег рядом.

Крепко сжав руками ее лицо, он пальцами ласкал ее густые волосы.

— Не делай так больше, — жарко прошептал он ей прямо в губы.

— Как? — Она коснулась губами его рта.

— Не уходи… — Он ответил не сразу: его вдруг охрипший голос с трудом вырвался из глотки, будто преодолевая какое-то препятствие. И, словно устыдившись своей слабости, он впился в рот Мерседес поцелуем.

Сначала это было больше похоже на наказание, чем на ласку. Колин с такой силой прижимался к ней губами, что у нее перехватывало дыхание. Его язык пытался преодолеть преграду зубов и немилосердно распирал ей рот. Хотя Мерседес и не пыталась сопротивляться, он крепко сжимал руками ее лицо, не давая пошевелиться.

Ей, однако, удалось незаметно переломить этот агрессивный настрой. Губы ее стали мягкими. Пальцы нежно коснулись его шеи и стали нежно прочесывать шелковые пряди длинных волос. Кончиками ногтей она, слегка царапая кожу, провела сверху донизу по его обнаженной спине, и затем, скользнув под пояс брюк, обхватила руками за талию.

В конце концов Колин сам прервал поцелуй, судорожно заглотнув ртом воздух. В тишине комнаты раздавалось его хриплое дыхание. Он разжал ладони и выпустил лицо Мерседес. Пальцы его скользнули в копну ее шоколадных волос. В комнате было слишком темно, чтобы разглядеть выражение ее лица, но он почувствовал во всем ее хрупком теле немую мольбу.

— Мерседес?

Он произнес ее имя будто бросил пробный шар — и Мерседес ответила на этот вопрос, где все слова только подразумевались. Точно так же — одним словом — она сказала ему все, что он хотел услышать:

— Да!

У Мерседес не хватило храбрости помочь Колину снять брюки, зато она приподнялась на коленях и подняла до бедер свою ночную рубашку, которую Колин тут же подхватил и сбросил совсем. Оба предмета одежды были небрежно выброшены за пределы постели.

Тут же она очутилась в его объятиях, и ее острые набухшие соски были расплющены его мощной грудью. Мерседес почувствовала горячий твердый ствол, прижатый к ее плоскому животу. Колин подхватил ее снизу под ягодицы и приподнял, чтобы она еще сильнее почувствовала его жаркую близость. Бедра ее подались вперед, а руки обхватили его за плечи. Колин снова опустил ее на постель, прижался губами к ее рту и вошел в нее.

Ее короткий стон был заглушен его поцелуем, а потом, когда он начал двигаться внутри нее, она тихонько застонала от томления и удовольствия. Колин поцеловал ее в плечо, затем в нежный изгиб шеи. Едва касаясь губами ее груди, он нашел ее сосок и стал ласково теребить его языком. Она была податливой и послушной в его руках, приподнималась и опускалась вместе с ним и отвечала на каждое движение его бедер. Он был погружен в нее и одновременно обнимал ее всю каждой клеточкой своего тела, и она как бы слилась с ним, растворилась в нем… Он не мог найти слов, чтобы выразить ей да и себе самому, насколько она нужна ему. Теперь он был в состоянии говорить только на языке прикосновений и сладких движений внутри ее плоти.

Мерседес судорожно втянула в себя воздух, когда их тела соединились и согласно задвигались, подчиняясь волшебному ритму. Голова ее откинулась, открыв длинную шею для его поцелуев. Руки неустанно скользили по его плечам, и мускулы его твердели и бугрились под ее пальцами. При каждом его толчке в ней подымалась уже знакомая ей горячая волна. Иногда ей казалось, что при его касании по ее коже пробегают искры. Такие ощущения возникали неожиданно и так же неожиданно уходили, становясь с каждым разом все сильнее, но оставаясь неуловимыми.

И только в самом конце наслаждение заполнило всю ее плоть и кровь. Мерседес ощутила неимоверное напряжение во всем теле и вытянулась в струнку под непрестанными толчками Колина. Пальцы ее впились ему в плечи. По животу прошла волна дрожи. И она почувствовала, как лоно ее судорожно сжалось вокруг его плоти.

Колин тоже это почувствовал. Он только и ждал этого, чтобы позволить себе освободиться от напряжения. Дрожь, потрясшая ее изнутри, передалась и ему. Он выгнулся дугой в мощном толчке, и это последнее проникновение было таким глубоким и сильным, будто он хотел всем телом войти в нее.

Несколько мгновений спустя, еще не придя в себя от пережитых ощущений, Колин вышел из нее и повернулся на бок. Подняв простыню, он укрыл и себя, и Мерседес, и на этот раз, уже без всяких указаний и принуждений, она уютно свернулась, послушно повторив изгибы его тела.

— Я разбужу тебя перед рассветом, — сказал он. И заснул, положив ей руку на бедро.

В следующий раз он говорил с ней, когда Мерседес уже сидела за завтраком. Она была не одна. Тут были Бриттон с Бренданом и Сильвия. Только Хлоя вышла к столу позже него. Прежде чем сесть на свое место, он, подойдя к буфету, положил себе на тарелку яйцо всмятку, свежий хлеб и несколько ломтиков помидора.

— Доброе утро, — сказал он.

Приветствие относилось ко всем, но его глаза задержались дольше всего на Мерседес.

Но ответил ему Бриттон, а не Мерседес.

— Добрутро, капитан, — скороговоркой сказал он счастливым голосом, обмакнув кусок хлеба в жидкий желток и запихнув его в рот. И, не успев проглотить, он снова заговорил:

— Вы чуть было не опоздали.

В лучшем случае это заявление было большим преувеличением. Под суровым взглядом Мерседес он торопливо проглотил кусок.

Брендан не стал ждать, пока его брат прочистит горло.

— Он хочет сказать, — степенно объяснил он, — что если бы вы пришли чуть позже, то мы бы все уже уехали.

— О-о?!

Колин стукнул ложечкой по яйцу. Треск скорлупы поставил внушительную точку под знаком вопроса. Он увидел, как Мерседес вздрогнула при этом звуке, но промолчала и с преувеличенным вниманием продолжала изучать то, что было на ее тарелке.

Сильвия с лукавой улыбкой обратилась к Колину:

— Мерседес говорит, что мы все сейчас поедем с Хлоей в Глен-Иден. Помните? Хлоя собирается погостить пару недель у тети мистера Фредрика. — И поскольку ей не удалось добиться от Колина никакого ответа, она напомнила ему: