Глава 10

Рэй навзничь лежала в траве, щурясь в синеву неба, где стояло в зените неожиданно яркое солнце. Ветер, налетая с реки, ерошил высокие травы, заставляя луговину зыбиться, словно зеленое озеро. Лучи солнца бродили по закинутым за голову рукам, и хотелось сладко поежиться, как от щекотки. Невольная улыбка коснулась губ Рэй. В Маклеллан-Лэндинг пришло бабье лето, и она поддалась его короткому очарованию, позволила себе расслабиться вдали от недремлющего ока семьи.

Разумеется, родные желали ей только добра. Прошло полгода с того дня, когда Рэй навсегда простилась с Джерико Смитом, и четыре месяца с тех пор, как вернулась с Эшли и детьми на плантацию. Она была по горло сыта тем, что все и каждый носились с ней, как с каким-нибудь неоперившимся птенцом. Салем помогал ей видеть эту забавную сторону назойливой заботы близких, и, будь он рядом, Рэй было бы легче. Но когда Салем был отозван в действующую армию в преддверии сражения, которое должно было решить исход войны, он сумел отправить жену и детей в провинцию. Рэй часто писала ему. Это были короткие, полные юмора послания, и они плохо отражали ее душевное состояние. Впрочем, девушка знала, что мать и Эшли держат братьев в курсе всего происходящего дома, ведь состояние ее памяти по-прежнему оставляло желать много лучшего. Сама мысль о том, что Салем и Ной делятся новостями с Джерри, была для Рэй невыносимой. Зная, каково ей приходится, он вполне мог догадаться и о том, что она мечтает снова оказаться на Гудзоне, на борту шхуны, рядом с человеком, который видел ее именно такой, какой она в сущности и была.

Вспоминая то время и сравнивая с нынешним, Рэй пришла к заключению, что с таким провалом в памяти ей было куда легче в обществе Джерри, чем под крылом любящей семьи. Покидая шхуну, она была далека от этой мысли, но прошло не так уж много времени, и стало ясно: окружающие чего-то от нее ждут. Джерри не возлагал на Рэй больших надежд, потому что совсем не знал ее. Иное дело родные и близкие. Каждый из них лелеял свой собственный образ Рахаб Маклеллан как дочери, сестры, тетки, подруги, и все это, вместе взятое, слагалось в образ единый, собирательный, к которому можно было обратиться, когда речь заходила о событиях прошлого.

Поначалу, когда она еще оставалась в доме Салема, только он и Эшли могли время от времени, например в легкой застольной беседе, упомянуть о Маклеллан-Лэндинге и его обитателях. В таких случаях они спохватывались, умолкали и устремляли к Рэй испытующий взгляд в надежде, что упомянутое в разговоре о чем-нибудь ей напомнит. Но поскольку лицо девушки при этом выражало в лучшем случае смущение, они углублялись в объяснения, а позже, думая, что она не замечает, обменивались разочарованными взглядами. Как же она ненавидела эти переглядывания! Как все это было невыносимо! Рэй скоро научилась избегать этого молчаливого участия, уединяясь при первой же возможности, хотя и знала, что это тревожит ее родных…

Внезапная прохлада заставила девушку слегка нахмуриться. Хотелось верить, что это лишь облачко набежало на раскаленный солнечный диск. Но это было не так. Кто-то явился нарушить ее уединение.

— Чарити направила меня сюда, — сказала Эшли, усаживаясь в траву.

Она не стала спрашивать, можно ли ей присоединиться к Рэй, из опасения услышать отказ. И без того было ясно, что та не в восторге от неожиданной компании. Эшли оправила подол платья, оперлась на руки, слегка откинулась и устремила взгляд на открывающуюся впереди панораму.

Тысяча акров плодородных виргинских земель окружала усадьбу Маклелланов. Дом так хорошо вписывался в окружающий ландшафт, словно его не выстроили, а вырастили на невысоком травянистом холме. Хозяева заботились о нем любовно, как о живом существе. Человек проезжий видел в просветы между деревьями то часть красной кирпичной кладки; то веранду, открытую солнцу и ветрам; а то приветливое окно с распахнутыми решетчатыми ставнями. Для Эшли особняк был прямой противоположностью мрачному бастиону, в котором она жила в Линфилде. Здесь даже стекла лукаво бросали зайчики, словно подмигивали. Надо быть поистине счастливицей, чтобы жить в таком доме.

— Мне бы догадаться, что мать меня высмотрит, — вдруг сказала девушка, не открывая глаз. — От ее зорких глаз не укроешься. Интересно, она со всеми так заботлива?

— Со всеми, кого любит. — Эшли улыбнулась, потом заметила осторожно: — Раньше ты звала ее мамой даже за глаза.

— Лия уже говорила мне об этом. И Гарет в свой приезд, и даже его жена. Но я не могу сейчас выдавить из себя слово «мама». Это ее очень обижает?

Эшли прикинула, не солгать ли, но подумала: какой смысл?

— Да, очень. И Роберту больно, когда ты называешь его «отец», а не Папа Но, как раньше. Ничего, они готовы ждать сколько угодно.

Рэй наконец открыла глаза и посмотрела на жену брата. Эшли оказалась совсем не такой, какой она воображала ее себе на шхуне. Тогда она и не думала, что будет хорошо относиться к женщине, которую Джерри вознес на столь высокий пьедестал. Однако неприязнь Рэй быстро растаяла. Эшли была не только красива, но и умна. С одинаковым мастерством она шила, вышивала, играла на клавикордах, растила детей. Она была неизменно мила, обходительна и безмерно терпелива со всеми, кроме Салема. Но последнее объяснялось скорее чрезмерной любовью, чем пренебрежением, и Рэй не могла ставить это Эшли в вину.

— Знаешь, — произнесла девушка задумчиво, — лучше бы они не обращались со мной, как с хрупкой статуэткой. Так и норовят сдуть каждую пылинку! Взгляни на детей, они ведут себя естественно, хотя я ничего не помню о том, как Кортни пряталась у меня под юбкой и как Трентон выплюнул карамель на мое бальное платье.

— Возможно, потому, что они и сами ничего об этом не помнят, просто знают со слов взрослых, — заметила Эшли. — Я бы сказала, у вас на данный момент примерно одинаковый груз воспоминаний. Дети довольствуются малым и готовы строить дружбу даже на однодневном знакомстве. Со взрослыми дело обстоит иначе.

— Тогда почему никто до сих пор не хватил меня по голове…

— Доской?

— А что? Наверняка это пробудило бы мою память.

— Скорее наградило бы здоровенной шишкой. К тому же доктора уверяют, что ты и так оправишься, нужно время.

— Доктора! — хмыкнула Рэй. — Много они понимают! Ты сама сказала, что один из них советовал не упоминать неприятных событий из моего прошлого. А я уж совсем было подумала, что росла в коробке с ватой и ни разу даже не разбила коленку! Ни куклы у меня не ломались, ни котята не умирали — райское детство. Если бы Джерри не упомянул про расторгнутую помолвку, я бы так и не услышала ни от кого, что была обручена с Троем. Просто какой-то заговор молчания! Пришлось чуть не на коленях умолять просветить меня на этот счет, да и то ты потом долго каялась, все боялась, что я впаду в тоску.

— Но ты ничего не ощутила…

— Отчего же, ощутила. Сочувствие к той девушке, с которой все это случилось. Я не могу связать себя с ней воедино, не могу представить, что я когда-то любила Троя. Что на меня тогда нашло? Они с Лией созданы друг для друга, а я ему совершенно не подхожу.

— Это тебе сейчас так кажется, а в то время это был тяжелый удар. Позже ты не принимала мужское внимание всерьез, считала его легковесным и недолговечным. Если бы не полная потеря памяти, ты не подпустила бы к себе Джерри и на пистолетный выстрел.

Рэй вздрогнула и пронзила Эшли взглядом.

— А с чего ты взяла, что я его к себе подпустила?

— Назови это женской интуицией. Братья поверили тебе потому, что хотели верить. В противном случае ситуация была бы затруднительная. Ну а я просто рассуждаю здраво. Знай Джерри, кто ты такая, он держался бы безупречно. Не считай ты себя доступной женщиной, ты бы не потерпела с его стороны никаких вольностей и дала отпор…

— Ну и? — В голосе Рэй звучал вызов.

— Ну и Джерри повел себя соответственно обстоятельствам.

— То есть?

— То есть не родись ты под счастливой звездой, то уже носила бы платья намного просторнее.

Под счастливой звездой! Рэй снова ненадолго прикрыла глаза. Нет уж, здесь Эшли ошибалась. Она считала бы себя куда счастливее, если бы ожидала ребенка Джерри. Когда девушка снова открыла глаза, в них блестели слезы.

— Кто бы говорил! Ты не постеснялась обзавестись ребенком, чтобы заарканить Салема!..

От крепкой пощечины у нее зазвенело в ушах. Пару секунд Рэй смотрела на невестку во все глаза, потом неудержимо разрыдалась, не столько от обиды, сколько от стыда за то, что оскорбила эту добрую женщину. Эшли отвела ее руки от заплаканного лица и мягко принудила положить голову себе на колени, не мешая выплакивать душевную боль.

— Ничего, дорогая, ничего, — приговаривала она, поглаживая Рэй по голове. — Поплачь. Ты так долго храбрилась, что слез, должно быть, накопилось немало.

Хотя Рэй и старалась не подавать виду, Эшли подозревала, что она страдает с тех самых пор, как рассталась с Джерри. С первых дней она честно пыталась вернуться к чужой для нее жизни: вела светскую беседу с людьми, которых знала теперь только по именам, ловила обрывки прошлого, которое больше не имело значения. Было больно видеть, как она выходит к гостям с фальшивой улыбкой на губах и как час от часу все больше замыкается в себе, угнетаемая страхом спутать имена, по ошибке обратиться к кому-то, как к знакомому, или, наоборот, не узнать друга семьи. Эшли надеялась, что в Маклеллан-Лэндинге все как-то образуется, встанет на свои места, исчезнет невыносимый гнет, под которым жила ее золовка. Казалось, провидение пошло ей навстречу, когда Салем заговорил о переезде. Если Рэй и показалось, что он вышел чересчур спешным, она не подала виду.

Увы, возвращение в родительский дом не стало той благотворной встряской, которой втайне ожидали все Маклелланы. Никто не предвидел, что вопреки любви и поддержке, которые изливали на нее близкие, Рэй будет чувствовать себя чужой и здесь.

Когда слезы иссякли, Эшли отерла щеки золовки подолом своего платья.

— Лично я плачу только на плече у Салема. В его отсутствие мне не приходит в голову, что женщина тоже может иметь при себе носовой платок.

Рэй кисло улыбнулась, но даже это порадовало Эшли. Она продолжала гладить девушку по голове, давая понять, что она может и дальше оставаться в этой позе.

— Это правда, что я забеременела до свадьбы, но…

— Ты не должна передо мной оправдываться, Эшли!

— Я хочу, чтобы ты знала, как все вышло. Я не пыталась заарканить твоего брата. А что, кто-то сказал тебе, что пыталась?

— Нет, что ты! Просто Джерри сказал, что и одного раза может быть достаточно… — Она смутилась и покраснела.

— Ты жалеешь, что не беременна?

— А это плохо? — робко спросила Рэй, и запоздалая слезинка скатилась у нее по щеке. — Это не ради брака. Я бы хотела иметь его ребенка, все равно, мальчика или девочку — белокурого, с синими глазами, густыми ресницами и обаятельной улыбкой.

Эшли оставила при себе замечание, что ребенок может пойти и в мать, так как сильно сомневалась, что это порадует Рэй. Этой глупышке по-прежнему казалось, что она не вышла внешностью.

— Ничего плохого в этом нет, — сказала она вместо этого, — особенно если ты любишь Джерри.

Девушка напряглась всем телом. Но потом расслабилась, взгляд ее прояснился.

— Ему я этого не говорила.

— Значит, он не знает. Хочешь, чтобы так оно и оставалось?

— Да… то есть нет… не знаю! Мы же простились.

— Это не помешает вам снова поздороваться, — с улыбкой заметила Эшли.

— Возможно, но какой в этом смысл? Вряд ли Джерри вспоминает меня. Я не принесла ему ничего, кроме хлопот и неприятностей. Если бы ты его спросила о тех днях, он бы такого обо мне наговорил!

В голосе Рэй прозвучала неколебимая убежденность в сказанном, и Эшли снова оставила возражения при себе, хотя на письменном столе в ее комнате лежало письмо от Салема. Как раз содержание послания и заставило ее нарушить уединение Рэй. Письмо было написано три недели назад. Но сложности с доставкой навеяли Эшли неприятную мысль: что, если она собирается говорить с золовкой о человеке, которого уже нет в живых?

Салем писал, что Джерри в последнее время очень переменился и мало походил на прежнего Джерико. Солдаты прозвали его Святой Смит — не за кротость или религиозное рвение, а намекая на то, что долго ему не жить.

В то самое время, когда Эшли пыталась вызвать Рэй на откровенность, Джерри находился в непосредственной близости от лагеря генерала Корнуоллиса на реке Йорк и проводил рекогносцировку — проще говоря, шпионил. Редкая рощица, где он залег, плохо подходила для этой цели, поэтому в рыхлой почве пришлось выкопать углубление. Пока он работал, его рубашка вымокла насквозь, грязный френч стал волглым, и от него разило так, словно под подкладкой издохла какая-то мелкая живность. В сапогах, казалось, скопилась вся выкопанная земля. Одним словом, Джерри испытывал невыразимый дискомфорт, что ничуть не улучшало и без того неважного настроения. Оглядев свои руки, он шепотом выругался. Больше всего на свете он ненавидел грязь под ногтями. Ох как был прав Том Пейн, когда писал: «Бывают минуты, когда нам требуется все отпущенное природой терпение».

Не без труда подавив желание вычистить ногти, Джерри развернул кусочек бумаги и начал заносить туда расположение английских позиций. Чертеж должен был быть очень точным. Он сосредоточил внимание, и это позволило отвлечься от досадных мелочей, опасности и изнурительной жары.

Траншеи кишели красными формами, наводя на мысль о вишневом дереве, усыпанном спелыми ягодами. При мысли о том, что скоро, очень скоро урожай будет собран, Джерри улыбнулся. Корнуоллис окопался не в самом удачном месте. Хоть позиции и располагались на обоих берегах реки, фланги противника были обращены к морю и укреплены значительно хуже. И неудивительно, ведь Англия была крупнейшей морской державой и считала моря и океаны без малого своей собственностью. Но на сей раз англичане явно просчитались. Вскоре им предстояло быть отрезанными от своих морских сил французским флотом: адмирал де Грасе уже приближался к побережью.

Во всяком случае, таковы были последние сведения. Войска Вашингтона — восемь тысяч солдат и офицеров — сгорали от желания получить наконец поддержку с моря. Французское подкрепление приближалось и по суше. Граф Рошамбо уверял: его соотечественники прибудут точно в срок и задуманная блокада войск Корнуоллиса будет успешно осуществлена. Чтобы не допустить грабежей и погромов, этого бедствия военного времени, он из собственного кармана финансировал повстанцев. Обносившиеся и голодные, люди вполне могли махнуть рукой на дисциплину. Генерал Вашингтон сделал ставку на скорое появление адмирала де Грасе и перешел в наступление.

Набрасывая чертеж с механической аккуратностью, Джерри размышлял над тем, знает ли Рэй, как близко они находятся сейчас друг от друга. Впрочем, вряд ли ей было до этого дело. Наверняка девушку больше занимало то, что ее братья находятся при Вашингтоне, а Шеннон с небольшим гарнизоном остался в Нью-Йорке, чтобы отвести подозрение от главных сил армии. Ради успеха кампании генерал Клинтон должен был оставаться в неведении насчет этого марш-броска.

Джерри думал и о том, что Маклелланам скоро предстоит узнать, как обстоят дела. Еще несколько дней — и население в окрестностях Йорктауна сильно увеличится за счет народного ополчения и моряков. Вашингтон намеревается обосноваться в Уильямсберге, недалеко от Маклеллан-Лэндинга. Очень скоро весть об этом разойдется по всем окрестностям. Судя по тому, как тщательно англичане возводят укрепления, они ожидают серьезного столкновения.

Закончив чертить, Джерри спрятал карту в специальный кармашек под подкладкой шляпы. Почему-то считалось, что обувь — наилучший тайник, но любого разведчика начинали обыскивать именно с сапог. Джерри не раз приходилось отпускать шуточки в том смысле, что шпионов давно пора вешать за ноги — за их самое натруженное место. Юмор висельника. Вспомнив, что его называют Святым Смитом, он поспешил прикрыть волосы, маяком сиявшие под ярким солнцем бабьего лета. Потом он устроился в своем окопе и приготовился ждать ночи.