Глава 8

Дженнсен неотрывно смотрела на буйную толпу, устроившись в углу, который показался ей наиболее безопасным. Себастьян разговаривал с хозяйкой таверны, опершись на деревянную стойку. Хозяйка была крупной женщиной, устрашающе хмурой, и выглядела так, словно давно привыкла к неприятностям и готова преодолеть любую новую беду.

Комната была полна людей, в основном мужчин, и это были веселые мужчины. Некоторые бросали кости или играли в другие игры. Кто-то занимался перетягиванием рук. Почти все пили, обменивались шутками, и раскаты хохота сотрясали столы.

Смех для Дженнсен звучал как оскорбление. В ее мире не было места радости. И не могло быть!..

Минувшая неделя осталась в памяти неким смутным пятном. Или прошло уже больше, чем неделя? Дженнсен не могла точно вспомнить, как долго длилось их путешествие. Да и какое это имело значение?

Дженнсен была непривычна к обществу. Люди для нее всегда представляли опасность. Группы людей вызывали тревогу – тем более посетители таверны, шумящие, пьющие, играющие в азартные игры. Заметив ее, стоявшую у стены, они тут же забыли шутки и перестали кидать кости. Встретив устремленные на нее пристальные взгляды, Дженнсен снова надела капюшон плаща, спрятав густые кудри. Этого движения хватило, чтобы посетители таверны снова занялись каждый своим делом.

Рыжие волосы Дженнсен притягивали взгляды людей как магнитом, особенно тех, кто был суеверным. Рыжие волосы встречались достаточно редко, так что сразу вызывали подозрение. Люди начинали тревожиться, не обладает ли рыжеволосая девушка даром. А может быть, она и вовсе колдунья?..

Дженнсен, встречаясь с людьми глазами, использовала их страхи. Раньше такое поведение было ей защитой и зачастую лучшей, чем нож.

После того как посетители таверны отвернулись от нее, возвратившись к напиткам и игре в кости, девушка снова посмотрела в сторону стойки. Коренастая хозяйка таверны разглядывала ее, Дженнсен.

Впрочем, женщина тут же перевела глаза на Себастьяна. Тот задал ей еще один вопрос. Хозяйка склонилась ближе. За несмолкаемым рокотом разговоров, шуток, заключаемых пари, веселых здравиц, проклятий и смеха Дженнсен не слышала их беседу. Себастьян кивнул в ответ на слова женщины, которые та сказала ему едва ли не в ухо. Потом она показала пальцем поверх своих гостей, явно указывая направление.

Себастьян выпрямился, вытащил из кармана монету и положил ее на стойку. Взяв монету, хозяйка выдала ему ключ. Себастьян взял ключ со стойки, протертой бессчетным количеством кружек и рук, поднес ко рту свою кружку и явно пожелал женщине удачи.

Подойдя к краю стойки, он склонился к Дженнсен так, чтобы она могла его услышать, и жестом показал на кружку:

– Уверены, что вам не хочется выпить?

Дженнсен отрицательно помотала головой. Себастьян перевел взгляд на посетителей таверны. Те опять занимались своими делами.

– Хорошо, что вы опять надели капюшон. Увидев ваши волосы, хозяйка словно онемела. А потом язык у нее развязался.

– Хозяйка ее знает? Она все еще живет здесь, в Греттоне, как говорила мама?

Себастьян сделал большой глоток, наблюдая, как катящийся кубик принес победителю кучу громких поздравлений.

– Хозяйка рассказала мне, где ее найти.

– А комнаты удалось снять?

– Только одну. – Себастьян сделал еще один большой глоток и увидел ее реакцию. – Да оно и лучше на всякий случай быть вместе. Я думаю, вдвоем мы будем в большей безопасности.

– Я бы предпочла спать с Бетти. – Поняв как это прозвучало, Дженнсен смущенно отвела взгляд и добавила: – Чем в таверне, я имею в виду. В месте, где так много людей, мне бы лучше быть одной. Я бы чувствовала себя в лесу в большей безопасности, чем здесь, в помещении. Я не имела в виду...

– Я понимаю, что вы имели в виду. – В голубых глазах Себастьяна пряталась улыбка. – Вам пойдет на пользу поспать в помещении. Ночь будет тяжелой. А Бетти совсем неплохо в конюшне.

Человек, содержавший конюшню, был немного удивлен, когда его попросили принять на ночь козу, но лошадям соседство козы нравилось, и он согласился.

В ту, самую первую ночь Бетти, наверное, спасла им жизнь. Себастьян бы со своей лихорадкой, по крайней мере, точно не выжил...

Но Дженнсен нашла сухое место под выступом скалы. В нише оказалось достаточно места для всех. Потом Дженнсен нарезала и набросала еловых ветвей, чтобы холод камня не лишил их остатков тепла. Спутника Дженнсен уложила на ветки, легла рядом сама и уложила Бетти. В результате коза закрывала доступ холоду и давала им тепло, и у них получилась сухая теплая постель...

Дженнсен постаралась в ту ночь не думать о несчастьях. Она даже почувствовала облегчение, когда Себастьян сумел заснуть. К утру в его болезни наступил кризис.

Но наступившее утро стало первым в новой безрадостной жизни без матери.

Не один день Дженнсен преследовала мысль о том, что она оставила тело матери, что мать оказалась брошенной. Ужасающая кровавая схватка возвращалась к Дженнсен в кошмарах. Днем она то и дело принималась рыдать, и сердце ее разрывалось от муки. Жизнь казалось пустой и бессмысленной.

Однако они сумели спастись. Инстинктивное стремление к жизни – как и понимание, что мать пожертвовала собой ради дочери, – заставляли Дженнсен держаться. Временами она жалела, что так труслива, что не может принять смерть и единым махом покончить со всем этим. Но ужас от того, что ее преследуют, заставлял девушку передвигать ноги. И тем не менее приходили иногда мгновения, когда она чувствовала совершенно яростную жажду жить и желание не допустить, чтобы все жертвы матери оказались напрасными...

– Нам надо поужинать, – сказал Себастьян. – У них есть телячье жаркое. А потом, может быть, вам лучше выспаться в теплой постели, а уж потом встретиться со своей старой знакомой. Пока вы будете спать, я покараулю.

Дженнсен покачала головой:

– Нет. Давайте навестим ее сейчас. Мы сможем выспаться позже.

Она видела, как люди ели густое жаркое из деревянных мисок, но ее совсем не привлекала мысль о еде.

Себастьян внимательно посмотрел спутнице в лицо и понял, что ее не отговорить от принятого решения. Тогда он осушил кружку и поставил ее на стойку:

– Это недалеко. Мы как раз в нужном районе города.

На улице в наступающих сумерках Дженнсен спросила:

– Почему вы решили остановиться здесь, в этой таверне? Были ведь более приятные места, и люди там не выглядели такими... грубыми.

Голубые глаза Себастьяна ощупали здание, темные дверные проемы, аллеи, а пальцы коснулись плаща на уровне рукояти меча – это давало уверенность в своих силах.

– Грубая толпа задает меньше вопросов. Особенно таких, на которые мы не хотим отвечать.

Он казался Дженнсен человеком, который привык избегать всяческих вопросов о себе.

Девушка ступала вдоль узкой канавы по замерзшей колее, следуя к дому женщины, которую едва помнила. Она упорно цеплялась за надежду, что эта женщина поможет ей. По-видимому, у матери были веские причины не ходить больше к этой женщине, но Дженнсен ничего не приходило в голову, кроме желания найти у нее помощь.

А помощь Дженнсен была необходима. Судя по тому, что пятеро врагов мертвы, следует предположить, что преследователей было, по крайней мере, два квода. Это означало, что за ней все еще охотятся трое убийц. А может быть, и больше. И даже если сейчас охотников на нее поблизости нет, то скоро они наверняка появятся.

Им тогда удалось бежать из дома по тайной тропе – видимо, солдаты не знали о ней, – и таким образом они с Себастьяном временно успели уйти на безопасное расстояние. Дождь, наверное, сделал и доброе дело, смыв следы. Возможно, они спаслись и им ничего больше не грозит. Но преследовал Дженнсен сам лорд Рал, а значит, не менее возможным было и то, что убийцы мистическим образом, шаг за шагом, приближаются к ней. После кровавого столкновения в своем доме Дженнсен ощущала ужас от одной только мысли, что это может повториться...

На пустынном перекрестке Себастьян указал направо:

– Вот эта улочка.

Они проходили мимо темных домов, у которых не было окон и которые, по-видимому, вполне могли использоваться как склады. Похоже, никто на этой улице не жил. Скоро дома остались позади. Деревья, безлистые от жестоких ветров, словно сбились впереди в кучу.

– Судя по словам хозяйки, – сказал Себастьян, – дом находится там, у той группы деревьев.

Дорога выглядела так, словно ею почти не пользовались. Слабый свет из отдаленного окна едва пробивался сквозь голые ветви дуба и ольхи. Свет вовсе не выглядел радушным приглашением – скорее как свет тлеющего костра, советующий неосторожному путнику держаться подальше.

– Почему бы вам не подождать здесь? – сказала Дженнсен. – Может быть, будет лучше, если я пойду одна?

Она давала Себастьяну повод не ходить с ней. Большинство людей не хотят связываться с колдуньями. Дженнсен сама бы с радостью не делала этого, будь у нее хоть малейший выбор.

– Я пойду с вами.

Себастьян проявлял явное недоверие ко всему, связанному с магией. То, как его глаза разглядывали темный дом среди ветвей и кустов, выдавало, что он храбрится, пытается не показать своего страха...

Дженнсен выругала себя за то, что посмела даже помыслить подобное. Ведь Себастьян сражался с д'харианскими солдатами, которые не только превосходили его габаритами, но и числом. Он мог тогда остаться в пещере и не рисковать своей жизнью. Он мог запросто удрать от этой бойни. Его страх перед магией только доказывает, что он здравомыслящий человек. Дженнсен больше, чем кого-либо, понимала боящихся магии.

Они сошли с дороги и двинулись по узкой тропе, среди деревьев. Под ногами скрипел снег. Себастьян опасливо оглядывался по сторонам, в то время как все внимание Дженнсен было направлено на сам дом. За этим небольшим участком вздымался вверх по склону лес. Дженнсен решила, что только те, у кого была в этом острая необходимость, осмелились бы пройти к этой двери по лесу.

Но раз колдунья живет в такой близости от города, значит, она из тех, кто помогает людям, кому люди доверяют. Вполне возможно, что жители общины ценят и уважают эту женщину. Хотя бы как целительницу, посвятившую жизнь другим. И ее не надо бояться...

Ветер взвыл в деревьях, склонившихся вокруг. Дженнсен постучала в дверь. Себастьян изучал лес с обеих сторон дома. Вдали, позади, огни домов указывали обратный путь.

Пока они ждали, Дженнсен тоже вперила взгляд в окружающую тьму. Ей представились наблюдающие за нею из темноты глаза, и волосы у нее на затылке зашевелились.

Дверь наконец приоткрылась, но ровно настолько, чтобы можно было разглядеть гостей.

– Да? – послышался женский голос.

Дженнсен едва различала черты лица женщины, но та вполне могла разглядеть Дженнсен при свете, вырвавшемся из приоткрытой двери.

– Вы – Латея? Колдунья?

– А что?

– Нам сказали, что здесь живет Латея-колдунья. Если это вы, то нельзя ли нам войти?

Дверь шире не приоткрылась. Дженнсен запахнула поплотнее свой плащ – не столько от холодного ночного воздуха, сколько от не слишком теплого приема. Неотрывный взгляд женщины переместился на Себастьяна, затем вновь вернулся к Дженнсен.

– Я не повитуха. Если вы хотите выбраться из беды, в которую попали, в этом я не могу помочь. Идите к повитухе.

Дженнсен помертвела:

– Но мы здесь не для этого!

Женщина какое-то время пристально разглядывала двух чужаков у дверей своего дома.

– Тогда что за лекарство вам нужно?

– Не лекарство, а... заклинание. Я уже встречалась однажды с вами. Мне нужно заклинание, которое вы наложили на меня... когда я была ребенком.

– Когда? – Женщина нахмурилась. – И где?

Дженнсен откашлялась:

– В Народном Дворце. Когда я там жила. Вы помогли мне, когда я была маленькой.

– Помогла тебе в чем? Говори же, девушка!

– Помогли... спрятать меня. Каким-то заклятьем, я думаю. Я тогда была совсем маленькая, поэтому я точно не помню.

– Спрятать тебя?

– От лорда Рала.

Наступило молчание.

– Вы помните? Меня зовут Дженнсен. Я тогда была совсем ребенком. – Дженнсен скинула с головы капюшон, так, чтобы женщина смогла увидеть ее рыжие кудри.

– Дженнсен?.. Я не могу вспомнить тебя, но волосы твои помню. Не часто встретишь такие волосы.

У Дженнсен отлегло от сердца и поднялось настроение.

– Это было давно. Я так рада, что...

– Я не имею дела с такими вещами, – оборвала ее женщина. – И никогда не имела. Я не накладывала на тебя чары.

Дженнсен онемела от изумления. Она не знала, что сказать. Она была уверена, что именно эта женщина когда-то накладывала на нее заклятие.

– Теперь уходите прочь. Оба.

Дверь начала закрываться.

– Подождите, пожалуйста. Я вам заплачу.

Дженнсен залезла в карман и поспешно вынула монету. Только протянув ее в приоткрытую дверь, она увидела, что это золото. Женщина некоторое время разглядывала монету, вероятно, раздумывая, стоит ли опять вовлекать себя в страшное преступление высшего разряда, хотя перед ней и было сейчас небольшое состояние.

– Теперь вспомнили? – спросил Себастьян. Женщина перевела взгляд на него:

– А ты кто?

– Просто друг.

– Латея, мне снова нужна ваша помощь. Моя мать... – Дженнсен не могла заставить себя произнести неизбежное и начала по-другому: – Я помню, как моя мать рассказывала мне о вас и как вы однажды помогли нам. Я в то время была совсем ребенком, но помню, что на меня накладывали чары. Их сила с годами иссякла. Мне вновь нужна ваша помощь.

– Но ты обратилась не по адресу, не к тому человеку.

Кулаки Дженнсен сжались. У нее больше не было никаких слов. Она смогла придумать только одно.

– Латея, пожалуйста. Я просто схожу с ума. Мне нужна помощь.

– Она предложила вам приличную сумму денег, – вмешался Себастьян. – Если вы еще раз скажете, что мы обратились не к тому человеку, я полагаю, нам придется сберечь это золото для нужного нам человека.

Латея хитро улыбнулась ему:

– О, я сказала, что она обратилась не к тому человеку, но я не сказала, что не могу заработать предложенные деньги.

– Я не понимаю, – сказала Дженнсен, придерживая плащ у горла, поскольку ее била дрожь.

Латея некоторое время пристально смотрела на гостей, словно желала удостовериться, что они внимательно слушают ее.

– Вы ищете мою сестру Алтею. Я – Ла-тея. Она – Ал-тея. Именно она помогла вам, а не я. Твоя мать, видимо, спутала имена, или ты запомнила неверно. Эта ошибка в свое время была частой. Тогда мы были вместе. Мы с Алтеей одарены по-разному. Именно Алтея помогла тебе и твоей матери, а вовсе не я.

Дженнсен оцепенела от разочарования. Впрочем, она не чувствовала себя побежденной. Существовала еще тоненькая ниточка надежды.

– Пожалуйста, Латея, не могли бы мне на этот раз помочь вы? Вместо сестры?

– Нет. Я ничего не могу сделать для тебя. Я слепа в таких случаях. Только Алтея может видеть дыры в мире. А я не могу.

Дженнсен не знала, что это значит – дыры в мире.

– Слепа ... в моем случае?

– Да. Я сказала тебе, что не умею. А теперь уходи! – Женщина начала закрывать дверь.

– Подождите! Пожалуйста! Можете хотя бы сказать, где живет ваша сестра?

Колдунья снова взглянула на полное ожидания лицо Дженнсен:

– Это опасное дело...

– Это – дело, – сказал Себастьян голосом холодным, как ночь вокруг. – И золотая марка – цена его. За марку мы хотя бы должны узнать, где сможем найти вашу сестру.

Латея обдумала услышанное, затем таким же холодным голосом, каким только что говорил Себастьян, сказала:

– Я не хочу ничего общего иметь с делами такого рода. Понятно? Ничего общего! Если Алтея делает такое – это ее беда. Спросите в Народном Дворце.

Дженнсен стало казаться, что она помнит путешествие к женщине, живущей не очень далеко от дворца. Она тогда думала, что это Латея, но должно быть, там жила ее сестра Алтея...

– Но не можете ли вы сказать еще что-нибудь? Где она живет, как мы можем ее найти?

Себастьян положил руку на дверь прежде, чем женщина успела закрыть ее.

– Все это – слишком жалкие сведения. За предложенную плату нам причитается больше.

– Невелика плата за то, что я уже сказала вам. Я дала информацию, которая вам нужна. Если моя сестра хочет испытывать судьбу, ее дело. А вот в чем я не нуждаюсь за любую плату, так это в неприятностях.

– Мы не хотели доставить вам неприятности, – сказала Дженнсен. – Нам только необходима помощь. Если вы не можете помочь, мы благодарим вас за имя вашей сестры. Мы будем искать ее. Но есть еще кое-какие важные вещи, которые я бы хотела узнать. Не могли бы вы сказать...

– Если у вас есть хоть какое-то благоразумие, вы оставите Алтею в покое. Такие, как ты, только приносят нам вред. А теперь вон от моей двери, не то я напущу на вас кошмары.

Дженнсен посмотрела на ее лицо, выглянувшее из тени.

– Кошмар на нас уже наслали, – сказала она и двинулась прочь.

Глава 9

Чувствуя себя модно одетым, Оба шел в своем кепи и коричневой шерстяной куртке по узким улочкам, напевая мелодию, которую услышал, проходя мимо таверны. Перед поворотом на дорогу, ведущую к дому Латеи, ему пришлось пропустить проезжающего мимо всадника. Уши коня повернулись в его сторону. Когда-то у Обы тоже была лошадь, и он любил ездить верхом, но мать решила, что они не могут позволить себе держать лошадь. Более практичным было иметь быков – они делали больше работы, – но с ними особо не подружишься.

Оба шел по темной дороге, и под его ботинками скрипел снег. Навстречу ему прошла какая-то пара. Наверное, тоже ходили к Латее за снадобьем. Женщина настороженно взглянула в его сторону. На темной дороге это было естественно, а кроме того, Оба знал, что некоторых женщин его вид просто пугает. Мужчина, шедший рядом с нею, встретился с Обой глазами – хотя мало кто из мужчин смотрел на него...

Их взгляды напомнили Обе о крысе. Он ухмыльнулся при воспоминании о том, как узнает новые вещи. Кажется, мужчина и женщина подумали, что он смеется над ними. Тогда Оба приподнял перед леди свое кепи. Она в ответ чуть улыбнулась. Это была добрая, ничего не значащая улыбка – так Обе часто улыбались женщины. А он сразу начинал чувствовать себя шутом...

Пара растворилась во тьме. Оба же, засунув руки в карманы куртки, повернул к дому Латеи. Он терпеть не мог ходить туда в темноте. Колдунья сама по себе пугала его, а ночной поход к ней вызывал еще больший страх...

Оба судорожно вдохнул прохладный зимний воздух. Он не боялся оказать сопротивление грубой силе, но знал, что беспомощен перед колдовством. Он знал, в какое жалкое состояние повергает его снадобье Латеи. Оно прожигало Обу, входя в него и исторгаясь вон. Зелье не только вызывало боль, от него Оба терял власть над собой, а после ощущал в себе что-то звериное. Это было так унизительно.

Он слыхал истории о людях, которые разозлили колдунью. Их постигла ужасная кара – лихорадка, слепота, медленная, намеренно мучительная смерть. Один человек сошел с ума и голым бросился в болото. Люди говорили, что он каким-то образом разозлил колдунью. Его нашли погибшим от укуса змеи, он весь распух и стал багровым; тело его плавало среди осклизлых водорослей.

Оба не мог вообразить, что должен был сделать этот человек, чтобы заслужить от колдуньи такую судьбу. Ведь он должен был знать об опасности и остерегаться этой старой сварливой бабы.

Иногда Обу преследовали кошмары о том, что при помощи своего колдовства она может сделать с ним. Во власти Латеи было пронзить его тысячью копий. И даже содрать мясо с костей. Или сварить его глаза прямо в голове. А то и сделать так, чтобы его язык распух, и тогда он подавится и задохнется, испытав страшные мучения...

Он поспешил к дому колдуньи. Раньше начнешь, раньше закончишь... Оба уже хорошо знал об этом.

Подойдя к двери, он постучал:

– Это Оба Шолк. Мать прислала меня за лекарством.

Ожидая ответа, он наблюдал, как его дыхание облачком поднимается к небу. Дверь наконец открылась, и Латея принялась разглядывать его. Он подумал, что колдунья могла бы посмотреть на него, и не открывая двери. Иногда, когда он ждал, пока Латея смешает снадобья, к ней приходили, и она запросто открывала дверь. Однако, если приходил Оба, она всегда сначала разглядывала его в щелку.

– Оба.

Ее голос был такой же постный, как и выражение лица. Она открыла дверь, впуская его. Осторожно, проявляя уважение, Оба ступил внутрь. Он осматривался, хотя хорошо знал это место. Он следил за тем, чтобы не быть с ней слишком напористым.

Латея не испытывала к нему ни капли страха и запросто подтолкнула его плечом, понукая пройти в комнату.

– Опять у твоей матери колени? – спросила она, захлопывая дверь, из которой шел холодный воздух. Оба кивнул, уставившись в пол:

– Она говорит, что они очень болят и ей надо бы вашего лекарства. – Он знал, что придется сказать и об остальном. – Она также попросила прислать... чего-нибудь и для меня.

Латея улыбнулась своей обычной хитрой улыбкой:

– Что-нибудь для тебя, Оба?

Оба знал – ей прекрасно известно, что он имеет в виду. Он всегда приходил только за двумя снадобьями: одним для матери, другим – для него. Ей, однако, нравилось, чтобы он это говорил. Латея была омерзительна, как зубная боль.

– Какое-нибудь средство для меня тоже. Так сказала мама.

Лицо колдуньи приблизилось к нему. Она разглядывала его. Коварная ухмылка все еще кривила ее рот.

– Средство от зла. – Ее голос перешел в шипение. – Так ведь, Оба?.. Мамаша Шолк хочет, чтобы ты принес именно это?

Оба прокашлялся и кивнул. Он чувствовал свое ничтожество и снова уставился в пол.

Взгляд Латеи задержался на нем. Оба забеспокоился. Что было в этой умной голове, какие дьявольские мысли, какие мрачные планы?..

Наконец она пошла за компонентами для составления снадобий. Они хранились в высоком шкафу с выдвижными ящиками. Грубо сделанная сосновая дверца шкафа скрипнула, когда колдунья потянула за нее. Потом она прижала бутыли к груди и понесла их к столу в середине комнаты.

– Она не бросает своих попыток, правда, Оба? – голос стал монотонным, словно колдунья разговаривала сама с собой. – Она по-прежнему пытается, хотя ничего не меняется.

Масляная лампа на установленном на козлах столе осветила целый ряд бутылей. Колдунья выставляла их одну за другой, подолгу держа каждую перед глазами.

Она раздумывала. Наверное, о том страшном месиве, которое должна намешать для него на этот раз. А может, о том, какое болезненное состояние она навлечет на него на сей раз, пытаясь искоренить живущую в нем таинственную злую силу.

Дубовые поленья в камине полыхали ярким желто-оранжевым пламенем, распространяя вокруг сильный жар и хорошо освещая комнату. У Обы и матери посреди комнаты находилась яма для костра. Ему очень нравилось, что дым из камина у Латеи уходит вверх по дымоходу, а не зависает в комнате прежде, чем выйти через маленькое отверстие в крыше. Обе нравился настоящий камин, и он думал, что дома следует сделать такой же. Каждый раз, приходя к Латее, он изучал, как устроен камин. Очень важно узнавать новое...

Поэтому он поглядывал и на Латею, видя, как она наливает жидкости из бутылей в банку с широким горлом. Добавив очередную жидкость, она разбалтывала смесь стеклянной палочкой. Наконец, удовлетворенная результатом, она налила лекарство в маленькую бутылку, закрыла пробкой и вручила бутылочку гостю:

– Это для твоей матери.

Оба передал ей монету. И осмелился вздохнуть лишь после того, как она взяла монету узловатыми пальцами, бросила в карман и снова вернулась к столу. Там она молча подняла несколько бутылей, изучая их содержимое при свете огня.

Обе не нравилось разговаривать с Латеей, но от ее молчания ему становилось совсем неуютно. Ничего путного для разговора в голову не приходило, но надо было хоть что-то сказать...

– Мама будет довольна лекарством. Она надеется, что оно поможет ее коленям.

– И надеется излечить сына, не так ли? Оба пожал плечами, сожалея, что затеял этот пустой разговор.

– Да, госпожа.

Колдунья глянула через плечо:

– Я уже говорила мамаше Шолк... Я сомневаюсь, что от этого будет какой-нибудь толк.

Оба тоже так думал, поскольку не верил, что ему требуется лечение. В детстве он думал, что мать все знает лучше и не будет давать ему лекарство, если оно не требуется, однако с тех пор многое изменилось. И мать больше не казалась Обе такой мудрой.

– Она ведь должна заботиться обо мне. И она все время старается, чтобы было лучше.

– А может быть, она надеется, что это лечение поможет ей избавиться от тебя?

Латея произнесла последнюю фразу бездумно, продолжая возиться с бутылями.

«Оба».

У Обы голова пошла кругом. Он не мигая смотрел в спину колдунье. До сих пор такая идея никогда не приходила ему в голову. Неужели Латея надеялась, что ее средство избавит мать от бастарда?.. Мать хаживала к Латее в гости. Может быть, они обсуждали это?..

Неужели он, как недоумок, верил, что эти две женщины желают ему добра, а все было наоборот?.. Может, они издавна вынашивали планы отравить его?

Ведь если с ним что-то случится, матери больше не надо будет содержать его. Она часто ругалась, что он много ест. Время от времени она заявляла, что ей приходится работать не столько на себя, сколько на него, и именно из-за него она не может скопить денег. А если бы она откладывала деньги, которые приходится годами тратить на его лечение, то сейчас бы уже жила в уютном домике.

Но ведь если с ним что-то произойдет, матери придется самой выполнять всю работу...

А может, обе женщины хотели убить его просто по злобе?..

Может быть, они не продумали все, как поступил бы Оба. Мать часто удивляла его своим простодушием.

Оба наблюдал, как на жидких волосах колдуньи мерцает отраженный свет.

– Сегодня мама сказала, что ей следовало бы сделать то, что вы советовали с самого начала.

Латея, наливавшая густую коричневую жидкость в банку, обернулась через плечо:

– Значит, теперь она считает так?

«Оба».

– А что вы советовали маме с самого начала?

– Разве это не ясно?

«Оба».

В его жилах застыла кровь, когда он все понял.

– Вы советовали ей убить меня!

Он еще никогда не говорил так прямо. Еще ни разу он не осмеливался перечить колдунье – слишком боялся ее. Но на этот раз слова были произнесены помимо его воли – таким же образом, как звучали в его мозгу голоса, и он заговорил о возможном убийстве прежде, чем успел подумать, разумно ли это.

Латею он удивил больше, чем себя. Она с сомнением застыла у своих бутылей, пристально глядя на него. Словно он переменился у нее на глазах... А может, так оно и было?..

Он вдруг понял: ему очень нравится ощущение, когда говоришь то, что думаешь.

Он никогда не видел раньше, чтобы Латея запиналась. Может быть, потому что чувствовала себя в безопасности, ходя вокруг да около предмета разговора – это была безопасность в тени слов, которые не выносились на дневной свет.

– Именно это вы всегда хотели сделать, Латея, правда? Убить выродка?

На худом лице колдуньи появилось жалкое подобие улыбки.

– Все не так, как тебе кажется, Оба. – Надменность и замедленность речи испарилась из ее голоса. – Все не так. – Она обращалась к нему теперь как к мужчине, а не как к незаконнорожденному щенку, которого лишь терпела. Голос ее звучал почти любезно. – Женщинам иногда лучше живется без новорожденного. Это не такое уж злодейство, когда ребеночек – еще младенец. Они ведь не настоящие люди...