Глава 9 (Di-Metra)

Энн поспешно повесила жестяной фонарь на крючок за дверью. Она направила свой Хань на ладонь, и в воздухе над ней, словно бутон, послушно расцвёл крошечный огонёк. Энн зашла в комнатушку: огонёк мягко порхнул к фитильку стоявшей на столе свечи — и закрыла за собой дверь.

Так давно в её походном дневнике не появлялось новых записей, и вот сейчас ей не терпелось поскорее заглянуть в него.

В этом простом помещении без окон места было совсем не много. Если не считать кровати, всё пространство комнаты занимали столик и деревянный стул с прямой спинкой, которые сюда принесли по её просьбе. Это место служило не только спальней, но и подходящим местом уединения, подобно храму, где можно было побыть одной, спокойно подумать, помолиться. И заглянуть в дневник без посторонних глаз.

Рядом на столе Энн обнаружила блюдо с сыром и фруктами. Вероятно, это Дженнсен принесла его, прежде чем отправиться любоваться луной вместе с Томом.

Сколько бы ни было лет Энн, ей всегда доставляло неизменное удовольствие видеть свет любви в глазах двух близких людей. Как ни стараются порой влюблённые скрыть свои чувства от окружающих, наивно полагая, что им это успешно удаётся, но это чувство столь очевидно, что даже яркая краска на сером фоне была бы менее заметна.

Временами Энн сожалела о том, что в их с Натаном жизни не было таких минут, когда можно было раствориться в этом простом, но всепоглощающем чувстве. Однако проявление чувств не подобало сану аббатисы.

Энн задумалась. И откуда только взялось это убеждение? Ведь когда она была ещё только послушницей, им не давали лекций на тему «Став аббатисой, никогда не проявляй своих чувств». Не считая, разумеется, чувства неодобрения. Достойная аббатиса должна была уметь одним лишь взглядом вызывать в людях такую робость, чтобы колени непроизвольно подкашивались. Энн не могла сказать, почему она так полагала, но, тем не менее, всегда руководствовалась этим принципом.

Быть может, она стала аббатисой, потому что такова была воля Создателя, который и наделил её соответствующим для этого служения характером. Порой ей всего этого очень не хватало.

А ещё она никогда не признавалась себе самой в чувствах к Натану. Он был пророком. Она — аббатисой Сестёр Света, обладающей верховной властью во Дворце Пророков, а он — её пленником, несмотря на кажущееся приличие, с которым вся эта ситуация обставлялась в тщетной попытке придать ей более гуманный вид. Но всё было предельно ясно: тысячелетиями считалось, что пророки слишком опасны, чтобы свободно разгуливать среди обычных людей.

Те, кто с молодых лет ограничивал свободу пророка, отрицал существование свободной воли как таковой. Любой пророк был заранее виновен и осуждён, не имея ни малейшего шанса самому делать свой выбор и отвечать за свои поступки. И этому древнему иррациональному убеждению Энн посвятила большую часть своей жизни. Иногда она неохотно думала о том, как это её характеризовало.

Теперь, когда они с Натаном, постарев, оказались вместе — каким бы нелепым это ни казалось когда-то — их отношения были далеки от «всепоглощающего чувства». Более того, она всю жизнь испытывала недовольство его выходками и неусыпно следила за тем, чтобы пророк не вырвался ни из ошейника, ни из заточения во Дворце, хотя это лишь усугубляло его невыносимое поведение, влекущее за собой гнев Сестёр, который, в свою очередь, подхлёстывал его непокорство. И так без конца.

Но какие бы он ни вызывал беспорядки, пусть даже нарочно, было в нём что-то, от чего Энн в душе улыбалась. Временами он был словно ребёнок. Ребёнок почти в тысячу лет от роду. Ребёнок, который был ещё и волшебником с пророческим даром. Такому, как он, стоило лишь произнести слова пророчества непосвящённым массам, и это вызвало бы бунт, а то и войну. Во всяком случае, именно этого всегда боялись, когда речь шла о пророках.

Несмотря на голод, Энн отодвинула в сторону тарелку с сыром и фруктами. Еда подождёт. Сердце учащённо билось от нетерпения. Что поведает ей Верна в своём послании?

Энн села и придвинула стул ближе к столу. Вынув маленький походный дневник в кожаном переплёте, она торопливо пролистала его, пока не нашла запись. В комнатке было темно. Энн прищурилась, пытаясь разобрать слова, и притянула к себе свечу.

Энн сама невольно улыбнулась. Она прекрасно понимала Верну, но та не знала Натана так, как Энн. Порой он навлекал на них неприятности быстрее дюжины мальчишек, принесших к ужину живых лягушек, но несмотря на всё сказанное и сделанное, Энн, зная пророка столько веков, не могла бы назвать никого, с кем у неё было бы больше общего, чем с Натаном.

Она вздохнула и вернулась к чтению.

Энн нахмурилась. Как можно «чересчур» преуспеть, когда сдерживаешь дикую орду, грозящую смести всю оборону, пролить кровь защитников и поработить свободный народ? Она нетерпеливо притянула свечу ещё ближе к странице. По правде говоря, Энн была не на шутку обеспокоена, не зная, что задумал Джегань теперь, когда зимние холода и весенняя слякоть остались позади.

Сноходец был терпеливым противником. Его люди пришли с юга, из Древнего Мира, и не привыкли к морозным зимам Нового Мира. Многие пали жертвой суровых условий, сотни и тысячи были унесены болезнями, охватившими зимний лагерь Ордена. Но несмотря на многочисленные потери в боях, от болезней и множества других причин, всё новые и новые полчища продолжали стекаться на север, и армия Джеганя неумолимо росла. При этом он не тратил силы и людей впустую на зимние походы. Жизнь солдат не представляла для него никакой ценности, но завоевание Нового Мира было его целью, и потому он двигался к своей цели, только когда можно было не принимать во внимание погоду. Сноходец не рисковал без необходимости. Он непоколебимо и упорно перемалывал врагов, равняя их с землёй. Единственно важным было покорить мир, а не то, сколько времени на это понадобится. На жизнь он смотрел сквозь призму идей и убеждений Братства Ордена. Жизнь отдельного человека, даже его самого, не значила ничего; важен был только вклад каждого в дело Ордена.

Теперь, когда в Новом Мире скопилась столь несметная армия, силы д’харианцев были отданы на милость сноходца, и судьба их зависела от того, что он предпримет. Без сомнения, армия Д'Харианской Империи была внушительной, но этого было явно недостаточно, чтобы противостоять несметным полчищам Имперского Ордена, не говоря уже о том, чтобы заставить их повернуть назад. По крайней мере, пока Ричард не предпримет всё, что только возможно и невозможно, чтобы как-то изменить ход войны.

Пророчество гласило, что Ричард был «камнем, брошенным в пруд»: его действия расходились, как волны по воде, и охватывали всё и вся. В различных пророчествах разными способами давалось понять также и то, что шанс на победу был у них лишь в случае, если в решающей битве их возглавит Ричард.

Если же нет, всё будет потеряно. Пророчество было предельно ясным и неумолимо чётким в этом вопросе.

Почувствовав внезапно подступившую при этой мысли волну боли в желудке, Энн судорожно прижала руку к очагу боли и затем решительно вынула из корешка дневника перо — точно такое же находилось у Верны.

«Я здесь, Верна, — написала она, — но теперь ты стала аббатисой. Мы же с пророком уже давно мертвы и погребены».

Так было задумано, и хитрость эта должна была помочь им двоим спасти многие жизни. Порой Энн с грустью вспоминала время, когда была аббатисой, и скучала по своим Сёстрам. Она искренне любила многих из них, по крайней мере, тех, кто не оказался среди Сестёр Тьмы. Жгучая боль этого предательства — не только по отношению к ней, но и к самому Создателю — никогда не слабела.

Всё же только теперь, когда она была свободна от такого груза ответственности, смогла она посвятить себя гораздо более важной задаче. Как ни жаль было расставаться с прежним образом жизни аббатисы во главе Дворца Пророков, Энн понимала, что её призванием было нечто большее, чем сидеть за каменными стенами и управлять Сёстрами, послушницами и молодыми волшебниками, проходящими во Дворце своё обучение. Её истинное призвание заключалось в том, чтобы помочь сохранить жизнь на земле. А для этого будет лучше, если и Сёстры Света, и все остальные будут считать её и Натана погибшими.

Энн выпрямилась, увидев, как на бумаге стали проявляться слова Верны.

С этим не поспоришь. Энн взяла с тарелки кусочек сыра и, склонившись над столом, продолжила письмо.

Энн снова откинулась на своём стуле с прямой спинкой и в ожидании принялась за дольку груши. Её походный дневник был магически связан с таким же у Верны, и всё написанное в одном из них сразу же проявлялось и во втором. Дневник этот был из числа немногих древних вещей, оставшихся от Дворца Пророков.

На бумаге опять начали проявляться слова Верны:

Читая эти строки, Энн прижимала ладонь ко рту. Новости были поистине тревожные. Она не замедлила с ответом, чтобы не заставлять Верну ждать.

Энн аккуратно вывела последние слова: «И я тоже, дитя моё. Доброго пути».

Энн склонилась на локтях и устало потёрла виски. Новости были не утешительными, но всё не так уж плохо. Джегань хотел прорваться через перевалы и легко достичь намеченной цели, но перевалы устояли, и в итоге ему пришлось разделить войска и начать долгий изнурительный поход. Энн попыталась взглянуть на это с хорошей стороны. У них ещё было в запасе время. Ещё многое можно успеть предпринять. Уж что-нибудь они да придумают. Ричард что-нибудь придумает. Пророчество гарантировало, что в нём заключался шанс на их спасение.

Она не могла допустить мысли, что зло принесёт Тьму в этот мир.

В дверь постучали, и Энн вздрогнула от неожиданности. Она прижала руку к груди, пытаясь унять колотящееся сердце. Хань не предупредил её о чьём-либо присутствии.

— Да?

— Энн, это я, Дженнсен, — раздался тихий голос за дверью.

Отодвигая стул, Энн вернула перо на место и спрятала дневник за пояс. Затем она поправила одеяние и глубоко вздохнула, пытаясь восстановить дыхание.

— Войди, дитя моё, — она открыла дверь и тепло улыбнулась сестре Ричарда. — Спасибо за еду, — Энн протянула руку к столу. — Не хочешь разделить со мной трапезу?

— Нет, благодарю, — Дженнсен покачала головой. Лицо её, обрамлённое золотистыми локонами, выражало крайнюю озабоченность. — Энн, меня прислал за вами Натан. Это очень срочно. Вы же знаете, каким он бывает. Вы же знаете, как округляются его глаза, когда он сильно взволнован.

— Да уж, — протянула Энн. — Он всегда такой, когда находит неприятности на свою голову.

Дженнсен моргнула, удивлённо и испуганно. — Боюсь, вы правы, потому что он весьма недвусмысленно велел мне найти вас и тут же привести к нему.

— Натан считает, что окружающим полагается взвизгнуть каждый раз, когда он ущипнёт. — Энн жестом предложила девушке указать путь. — Пожалуй, я лучше действительно проверю что к чему. Где пророк?

Дженнсен подняла фонарь повыше, выходя из маленькой комнатки. — На кладбище.

Энн поймала девушку за рукав платья. — На кладбище? И он хочет, чтобы я тоже туда отправилась? — Дженнсен оглянулась через плечо и кивнула. — И что он делает на кладбище?

Дженнсен нервно сглотнула. — Я его спросила, а он сказал, что откапывает мертвеца.

Глава 10 (MagG)

На травянистом склоне, спускающемся до самого кладбища росла раскидистая ива. В ее ветвях поселился пересмешник, который проводил ночи, передразнивая самые разнообразные звуки. Эти его крики предназначались для отпугивания всевозможных конкурентов от его территории. Обычно такие звуки означали угрозу для представителей птичьего мира, но доставляли удовольствие Энн. Однако сейчас, в мертвой тишине ночи, эти пронзительные птичьи крики, свист и болтовня, неприятно раздражали нервы. Откуда-то издали им вторил еще один пересмешник, выкрикивавший свои угрозы. Даже птицы здесь не могли достигнуть согласия.

Дженнсен прокладывала путь через высокую траву, держа фонарь в высоко поднятой руке, чтобы Энн могла видеть дорогу. — Том сказал, что мы найдем его там, внизу.

Вспотев после долгой прогулки, Энн вглядывалась в темноту. Она не могла даже представить, что затеял пророк на этот раз. За все время, что она знала этого человека, он еще никогда не совершал подобного поступка. Что и говорить, у него была куча странностей, но таких поступков, как сегодня, он не совершал ни разу. Обычно с возрастом люди, напротив, всеми силами стремятся избегать кладбищ как можно дольше.

Младшая сестра Ричарда быстрыми шагами, едва удерживаясь от бега, спускалась вниз по склону. Энн, задыхаясь, следовала за ней с ощущением, что они идут уже половину ночи. Она ничего не знала об этом заброшенном кладбище, затерянном в необитаемой дикой местности. А еще сожалела, что не подумала захватить немного еды, которая осталась лежать на тарелке в ее комнате.

— Ты уверена, что Том еще здесь?

Дженнсен оглянулась через плечо. — Должен быть здесь. Натан хотел, чтобы он постоял на страже.

— Зачем? Отбиваться от других гробокопателей?

— Не знаю, возможно. — Ответила Дженнсен нервно хихикнув.

Энн редко удавалось смешить людей, шутки удавались ей плохо, чаще она заставляла их колени дрожать. Она полагала, что кладбище темной ночью не слишком подходящее место для шуток, больше оно подходило, чтобы вызвать дрожь в коленях.

Может, Натану просто нужна компания, — предположила Энн.

— Не думаю, что это так. — Дженнсен нашла упавшую часть ограды этого жилища смерти и перебралась через нее. — Натан просил, чтобы я привела вас сюда, а еще он хотел, чтобы Том оставался и караулил на кладбище. Думаю, это для того, чтобы никто не подошел незамеченным.

Натан обожал, когда о нем заботились; в этом он всегда оставался истинным Ралом. Хотя возможно, это была всего лишь прихоть, чтобы заставить Дженнсен, Тома и Энн побегать, выполняя его приказы. Пророк любил драматические эффекты, а кладбище и в самом деле создавало подходящее настроение.

Сейчас Энн была бы счастлива, если бы это оказалось очередной выходкой Натана. Но к сожалению, у нее появилось отвратительное ощущение, что происходит что-то не столь простое и безвредное, как небольшая сценическая выходка пророка.

Те несколько сотен лет, что она его знала, Натан бывал то скрытным, то лживым, временами — опасным; но никогда — злым; хотя это и не всегда было очевидно. Большую часть времени, что он прожил во Дворце Пророков, он испытывал терпение Сестер так, что они готовы были кричать и рвать на себе волосы, но все же он никогда не был высокомерным и намеренно не причинял зла хорошим людям. Он ненавидел тиранию и по-детски искренне радовался жизни. Временами этот человек был совершенно невыносим, временами раздражителен. Но сердце у Натана было доброе.

С самого начала, несмотря на обстоятельства, он был доверенным лицом Энн, ее союзником против Владетеля, ее опорой в жизни, соратником в борьбе против зла и людей, присвоивших себе право быть выше других Он упорно трудился, чтобы остановить Джеганя. В конце концов, именно он первым показал ей пророчество о Ричарде… лет за пятьсот до его рождения.

Энн невыносимо захотелось, чтобы не было так темно, чтобы они были не на кладбище. А еще, чтобы у Дженнсен были не такие длинные ноги.

Внезапно она поняла, зачем Натану нужен стоящий на страже Том. «Убедиться, чтобы никто не подошел незамеченным», как сказала Дженнсен. Точно также как Дженнсен, жители Бандакара от рождения были неодаренными. Они были лишены даже той бесконечно малой искры дара Создателя, которую несут все остальные в мире, обладающие связью, как с природой, так и с магией. Для этих людей магии никогда не существовало.

Отсутствие врожденной искры дара не только дает такому неодаренному иммунитет против магии, но поскольку они не могут взаимодействовать с тем, чего для них не существует, это делает их недосягаемыми для магических сил.

Если даже один из родителей обладает такой неодаренностью, это свойство обязательно передается его потомкам. В древности такие люди были высланы, чтобы сохранить магический дар в природе людей. Это было ужасное решение, но в результате человеческий род сохранил в себе магию. Если бы не это решение, она уже давно перестала бы существовать.

Поскольку пророчества были магией, для неодаренных они также были невидимы. Ни одна книга пророчеств ни разу не упоминала об этих людях. И что произойдет теперь, когда Ричард нашел этих людей и прекратил их изгнание, какое будущее ожидает магию и человечество — этого не могла сказать ни одна из древних пророческих книг.

Энн предполагала, что Ричард придерживается другого мнения. Его отношение к пророчествам было далеко от восторженного. Несмотря на то, что в пророчествах говорилось о нем самом, он не придавал им никакого значения. Он верил в свободную волю. Он не одобрял мнения, что есть вещи, предопределенные а потому неизменные.

Всему в мире, а особенно магии необходим баланс. В некотором смысле, такие действия Ричарда уравновешивали пророчества. Он был центром, вокруг которого вращались самые разные силы. В его случае пророчество пыталось предсказать непредсказуемое. И все же пыталось.

Больше всего беспокоило то, что свободная воля Ричарда делала его темной лошадкой, даже в тех пророчествах, в которых говорилось непосредственно о нем. Он был словно хаос среди порядка, беспорядок среди точно выверенной структуры, капризный, словно молния. И в то же время он действовал в соответствии с истинными причинами, а не подчиняясь прихоти или случаю, и при этом не допускал случайностей. Как мог он одновременно вносить хаос в пророчества и быть при этом совершенно рациональным — это было загадкой.

Энн очень волновалась за Ричарда, потому что волшебники одаренные такими противоречивыми способностями иногда заканчивали помешательством. Сумасшедший вождь — это последнее, что им было нужно.