Поколению, к которому я принадлежу, пришлось волею судьбы принять участие в двух мировых войнах, закончившихся поражением моей страны. Это чрезвычайно жестокая участь, и мы, бывшие солдаты, особенно глубоко чувствуем боль и скорбь своего народа. Много лет молчали участники последней великой схватки: одни находились в плену, другие воздерживались от выступлений по иным мотивам. Между тем у наших бывших врагов, в странах-победительницах, уже появилось немало книг о второй мировой войне. Это либо воспоминания участников войны, либо – ценные труды исторического характера. Нам кажется, что после того как глубочайшие потрясения, вызванные нашей катастрофой, отошли в прошлое, наступила пора и для нас, немцев, переживших это величайшее поражение, выступить со своими воспоминаниями. Наши архивы в основном уничтожены или попали в руки противников. Это обстоятельство сильно затрудняет исторически правдивое освещение прошедших событий. Тем большее значение приобретают личные воспоминания участников войны, даже если эти воспоминания касаются лишь отдельных эпизодов и носят преимущественно субъективный характер.
      Однако не только это обстоятельство заставило меня взяться за перо.
      Миллионы женщин Германии отдали родине мужей и сыновей. Сотни тысяч немецких женщин, детей и стариков оказались жертвами бомбардировок авиации противника. Женщины и дети помогали строить оборонительные сооружения, работали на фабриках и заводах, в сельском хозяйстве, чтобы защитить свое отечество. Немецкие рабочие в невероятно трудных условиях продолжали неутомимо выполнять свой долг по отношению к отечеству. Немецкие крестьяне, обрабатывая свои земельные участки в суровых условиях войны, снабжали страну продовольствием до самого горького конца. Миллионы [9]немцев, лишившись крова, либо погибли, либо вынуждены добывать кусок хлеба у иностранцев. Миллионы мужчин – цвет нашего народа – мужественно приняли смерть в борьбе с врагами, как в течение столетий умирали немецкие солдаты, оставаясь верными до конца своему народу, своему отечеству. Все они заслуживают признательность нашего народа.
      Я не имею права говорить от имени немецкого народа, но выразить благодарность, по крайней мере. своим бывшим солдатам могу. Мы знали, как необходимо поддерживать друг друга; взаимное уважение и взаимная любовь связывают нас и по сей день и будут, на что я с надеждой уповаю, связывать всегда.
      Нас очень часто обвиняют в милитаризме и национализме, и этой книге, очевидно, не избежать подобных нападок определенной стороны. Для моих старых солдат, как и для меня лично, понятие милитаризм означает не что иное, как пустую игру в парады, хвастливое подражание солдатскому языку, чрезмерное увлечение солдатской выправкой, а также культивирование их в условиях гражданской жизни, – т. е. все то, что отвергает каждый истинный солдат. Именно солдат больше, чем кто-либо иной, испытывает на себе ужасные последствия войны и поэтому как человек относится к ней отрицательно. Солдату чужда всякая мысль о честолюбивых захватнических планах и политике силы. Мы стали солдатами для того, чтобы защищать отечество, и для того, чтобы подготовить из нашей молодежи людей честных и способных с оружием в руках оборонять свою страну, и мы охотно выполняли эти свои обязанности. Мы считали, что военная служба является для нас выполнением высокого долга, основанного на любви к своему народу и к своей стране. Национализм означает для нас эгоистическое преувеличение своей любви к отечеству и заносчивость по отношению к другим народам и расам. Нам чужды такие чувства. Мы любим свою страну и свой народ, но мы уважаем также и другие народы и присущие им особенности. Мы и в дальнейшем не будем отказываться от [10]любви к своему отечеству, от высокого чувства национального долга. Мы не дадим смутить себя непрестанными обвинениями в национализме. Мы хотим остаться немцами и останемся ими. Мы отлично понимаем необходимость объединения Европы и готовы стать равноправным и в равной степени уважаемым членом сообщества этой потрясенной до основания части света.
      Настоящая книга расскажет молодому поколению, как боролись их отцы, как отдавали жизнь за свой народ, а также напомнит о тех, кто. несмотря на бедствия и смертельную опасность, нависшие над страной, и даже несмотря на поражение ее, все же верил в нашу Германию. Ибо только таким образом принесенные тяжелые жертвы будут оправданы, и у нас останется надежда на восстановление с божьей помощью мирной Германии.
      Я далек от мысли оправдывать или обвинять кого-либо. Я стремился писать только то, что мне пришлось пережить самому. Материалами для данной книги послужили отдельные заметки и письма, сохранившиеся, несмотря на изгнание меня из пределов родины и плен, а также сведения, полученные от моих соратников. Не исключены, конечно, отдельные пробелы, касающиеся некоторых деталей, так как событий было слишком много и их воспроизведение становится трудным после стольких лет лишений.
      События, освещаемые в книге, изложены так, как они в свое время представлялись мне как командиру армейского корпуса, командиру танковой группы и командующему танковой армией. Для того, чтобы дать исчерпывающее изложение всего хода второй мировой войны, нужны соответствующие материалы.
      Считаю своим долгом выразить глубокую признательность барону фон Либенштейну, господам Гелену, Шереру, фон Шеллю, барону фон Штейну и барону Фрейтагу фон Лорингхофену унд Веке за дружескую помощь, оказанную мне при составлении настоящей книги.
       Гейнц Гудериан [11]

      Я родился 17 июня 1888 г. в Кульме (Хелмно) на Висле. Мой отец Фридрих Гудериан, обер-лейтенант 2-го Померанского егерского батальона, родился 3 августа 1858 г. в Гросс-Клоне, округа Тучель. Моя мать Клара (урожденная Кирхгоф) родилась 26 февраля 1865 г. в Немчике, округа Кульм. Оба мои дедушки были помещиками, все остальные известные мне предки были либо помещиками, либо юристами и проживали в области Варта, в Восточной или Западной Пруссии. Отец был первым кадровым офицером в нашем роду. 2 октября 1890 г. родился мой брат Фриц. В 1891 г. военная карьера привела моего отца в Кольмар (Эльзас), где я поступил в школу, как только мне исполнилось 6 лет. В декабре 1900 г. отец был переведен в Санкт-Авольд (Лотарингия) , а так как в [12]этом небольшом городке не было средней школы, то родители оказались вынужденными отправить обоих сыновей учиться в другой город. Скромные средства родителей, а также желание мое и моего брата стать офицерами послужили причиной того, что для продолжения нашего образования был выбран кадетский корпус. 1 апреля 1901 г. я и брат были приняты в кадетский корпус для младшего возраста, находившийся в Карлсруэ, а 1 апреля 1903 г. я был переведен в кадетский корпус для старшего возраста в Гросс-Лихтерфельде вблизи Берлина. Через два года сюда же поступил и мой брат. В феврале 1907 г. я сдал экзамен на аттестат зрелости.
      С чувством глубокой благодарности и уважения вспоминаю о своих тогдашних начальниках и воспитателях. Методы воспитания в кадетском корпусе были, конечно, военными – строгими и несложными, однако основывались они на доброте и справедливости. В преподавании следовали программе реального училища; в этом отношении кадетский корпус нисколько не отставал от соответствующих гражданских учебных заведений, он дал нам основательные познания, необходимые в жизни.
      В феврале 1907 г, я был направлен в качестве фенриха в 10-й Ганноверский егерский батальон, стоявший в Биче (Лотарингия). Командиром батальона до декабря 1908 г. являлся мой отец. Это счастливое обстоятельство дало мне возможность после шестилетней разлуки вновь поселиться вместе с родителями. По окончании военного училища в городе Мец, в котором я учился с апреля по декабрь 1907 г., 27 января 1908 г. мне было присвоено звание лейтенанта.
      В течение нескольких лет, вплоть до начала первой мировой войны, я жил счастливой жизнью лейтенанта. 1 октября 1909 г. егерский батальон, в котором я [13]служил, был переведен в район своего формирования с Гослар (провинция Ганновер). Там я был помолвлен с Маргаритой Герне, ставшей 1 октября 1913 г. моей женой и верной подругой, которая в течение многих лет шла со мной по извилистому и не всегда легкому пути солдата.
      Наша счастливая жизнь была прервана войной, разразившейся 2 августа 1914г. В течение последующих четырех лет мне лишь изредка удавалось во время коротких отпусков навещать семью. 23 августа 1914 г. у меня родился сын Гейнц Гюнтер, а 17 сентября 1918 г. второй сын – Курт.
      В начале войны умер мой любимый отец, который после тяжелой операции был вынужден 14 мая 1914 г. выйти в отставку. Отец являлся для меня образцом человека и солдата. Мать пережила отца на шестнадцать лет и умерла в марте 1931 г.
      После окончания войны, начиная с 1918 г., я служил в войсках, охранявших восточные границы, – сначала в Силезии, а затем в Прибалтике. Подробные сведения о прохождении моей военной службы приведены в биографической хронике, помещенной в конце книги. До 1922 г. я служил в основном в штабе округа и в министерстве рейхсвера, специализируясь преимущественно по пехоте, однако служба в 3-м телеграфном батальоне в Кобленце, а также служба в различных радиотелеграфных подразделениях в начале первой мировой войны дала мне возможность приобрести некоторые знания, весьма пригодившиеся в дальнейшем, при создании нового рода войск. [14]

      В период между двумя войнами я занимался главным образом организацией бронетанковых войск Германии. Хотя по военному образованию я являлся пехотинцем и не имел никакого технического образования, судьба надолго связала меня с деятельностью, имевшей Отношение к моторизации войск.
      После возвращения из Прибалтики осенью 1919 г. и непродолжительной службы в 10-й бригаде рейхсвера в Ганновере я был назначен в январе 1920 г. командиром роты егерского батальона в Госларе, в котором служил до войны. О возвращении на службу в генеральный штаб, к корпусу офицеров которого я принадлежал до осени 1920 г., я и не помышлял, так как мой отъезд из Прибалтики был связан с затруднениями служебного характера, кроме того, у меня не было почти никаких перспектив сделать военную карьеру в урезанных штатах стотысячного рейхсвера. Я был поражен, когда осенью 1921 г. мой командир полка полковник фон Амсберг спросил у меня, не желаю ли я возвратиться на службу в генеральный штаб. Я дал свое согласие, но некоторое время мне ничего не сообщали, и лишь в январе 1922 г. меня вызвал к себе [15]обер-лейтенант Иоахим фон Штюльпнагель, работавший в управлении войск министерства рейхсвера , и спросил, почему я до сих пор не отправился в Мюнхен. От него я узнал, что командование намеревается перевести меня в инспекцию военных сообщений, в отдел автомобильных войск, так как инспектору, генералу фон Чишвитцу, нужен офицер генерального штаба. Он добавил, что в министерство рейхсвера меня переводят с 1 апреля и что мне дается возможность к этому сроку практически ознакомиться с работой автомобильных войск, для чего я получаю командировку в Мюнхен, в 7-й Баварский автомобильный батальон, куда мне и надлежит немедленно отправиться.
      Обрадованный новым назначением, я немедленно отбыл в Мюнхен и явился к командиру батальона майору Лутцу, с которым мне довелось работать вместе несколько лет. Нас связывала не только совместная работа, я относился к нему с искренним уважением, а он ко мне – с исключительной благосклонностью.
      В Мюнхене меня прикомандировали к 1-й роте, которой командовал профессиональный летчик Виммер. Майор Лутц сообщил мне, что в министерстве на меня будет возложена задача разработать вопрос об организации и использовании автомобильных войск. В Мюнхене я должен был заниматься главным образом подготовкой к выполнению указанной задачи. Майор Лутц и капитан Виммер сделали все для того, чтобы я мог подробно изучить организацию работы в батальоне.
      1 апреля 1922 г. я явился в Берлин к генералу фон Чишвитцу за получением указаний относительно своей новой службы в министерстве рейхсвера. Он сообщил мне, что первоначально предполагал использовать меня для разработки вопросов применения автомобильных войск. Однако начальник его штаба майор Петтер [16]решил поручить мне изучение ряда других вопросов, касающихся автомастерских, бензоскладов, специальных сооружений, штатов технического персонала, а также автомобильных перевозок. Я был весьма удивлен этим и сообщил генералу, что совершенно не подготовлен к разработке этих преимущественно технических проблем и что для руководящей работы в данной области не имею необходимых познаний. Генерал фон Чишвитц ответил мне, что сначала предполагал использовать меня именно так, как передавал через майора Лутца, однако начальник штаба доказал ему, что согласно положению о военном министерстве Пруссии от 1873 г. (которое, конечно, дополнялось рядом других распоряжений) распределением кадров занимается не инспектор, а начальник штаба; поэтому он, генерал, к сожалению, ничего не мог изменить, но будет стараться привлекать меня также к участию в разработке намеченных им вопросов. Моя просьба об откомандировании меня в егерскую роту была отклонена.
      Итак, меня перевели на работу в области техники, с чем мне пришлось смириться.
      Мой предшественник не оставил после себя ничего ценного, кроме нескольких незаконченных документов. Дружескую поддержку нашел я лишь в лице некоторых старых чиновников военного министерства, знакомых с деловыми бумагами и знающих технику делопроизводства. Моя новая работа была весьма поучительной и полезной для моего дальнейшего совершенствования, однако наиболее ценным оказалось порученное мне генералом фон Чишвитцем изучение проблемы переброски войск на автомашинах. Благодаря этой работе, которой предшествовали небольшие практические занятия в Гарце, я впервые ознакомился с возможностями использования моторизованных войск. Теперь я мог иметь по этому вопросу собственное суждение.
      Генерал фон Чишвитц чрезвычайно критически относился к моей деятельности; обращая особое [17]внимание на точность, он не пропускал ни одной моей ошибки, чем помог мне приобрести необходимые знания.
      В первой мировой войне часто применялись переброски войск на автомашинах, однако они всегда осуществлялись в условиях позиционной обороны, и не было ни одного случая, чтобы при ведении маневренной войны они проводились непосредственно в сторону противника. Для неукрепленной Германии казалось невероятным, что будущая война начнется именно как война позиционная, с устойчивой линией фронта, поэтому мы были вынуждены считаться с необходимостью ведения подвижной обороны. Проблема переброски моторизованных войск в условиях маневренной войны сразу же вызвала необходимость организации охранения этих перебросок. Эффективное охранение могло осуществляться только бронетанковыми средствами. И вот я начал изучать историю, стремясь ознакомиться с опытом использования бронированных машин. Так, я познакомился с молодым обер-лейтенантом Фолькгеймом, который обработал имевшиеся незначительные данные о применении немцами в период, первой мировой войны небольших бронетанковых подразделений, а также с данными об использовании противником более крупных бронетанковых сил. Эти данные имели определенную ценность для нашей небольшой армии. Фолькгейм снабдил меня некоторой литературой, и я получил возможность приступить к изучению еще слабо разработанной теории использования бронетанковых войск. Наиболее богатый опыт в этой области имели англичане и французы. Я достал необходимую литературу и начал ее штудировать.
      Это были преимущественно английские статьи и книги Фуллера, Лиддл Гарта и Мартеля, которые меня чрезвычайно заинтересовали и обогатили мою фантазию. Эти дальновидные специалисты уже в тот период хотели превратить бронетанковые войска в нечто более значительное, чем вспомогательный род войск для [18]пехоты. Они ставили танк в центр начинающейся моторизации нашей эпохи и являлись, таким образом, крупными новаторами в области разработки современных методов ведения войны.
      В стране слепых одноглазый – король. Так как никто, кроме меня, данной проблемой не занимался, то вскоре я прослыл специалистом. Этому способствовали небольшие статьи, публиковавшиеся время от времени мной в газете “Милитэр-Вохенблат”, редактор которой генерал фон Альтрок неоднократно навещал меня, побуждая к сотрудничеству в газете. Он был истинным солдатом и охотно предоставлял страницы газеты для статей по наиболее актуальным военным вопросам современности.
      Сотрудничество в газете дало мне возможность познакомиться с австрийцем Фрицем Хайглем, автором “Справочника танкиста”, который пользовался некоторыми моими советами по тактическим вопросам.
      Зимой 1923/24 г. под моим руководством была проведена военная игра на тему “Использование моторизованных войск во взаимодействии с авиацией”. Руководство игрой мне было поручено подполковником фон Браухичем – будущим главнокомандующим сухопутными силами Германии. Игра была одобрена отделом боевой подготовки. Мне было предложено стать преподавателем тактики и военной истории. После соответствующего экзамена я был направлен в так называемую “учебную” командировку. Осенью 1924 г. я прибыл в штаб 2-й дивизии, находившийся в Штеттине (Щецин), которой в то время командовал генерал фон Чишвитц, снова ставший моим начальником.
      До переезда в Штеттин я под руководством полковника фон Натцмера, заменившего Чишвитца на посту инспектора автомобильных войск, провел ряд тактических занятий на тему использования бронетанковых войск совместно с кавалерией для ведения разведки. Во время занятий мы пользовались лишь неуклюжими бронемашинами, которые нам разрешено было иметь [19]по Версальскому мирному договору. Хотя эти машины из-за своего большого веса были в состоянии двигаться в основном только по дорогам, я был удовлетворен результатами занятий и при подведении итогов выразил надежду, что теперь автомобильные войска будут выведены из подчинения органов тыла и станут боевыми частями. Однако мой инспектор придерживался противоположного мнения и в ответ на мои высказывания бросил реплику: “К черту боевые части! Пусть перевозят муку”.
      Итак, я прибыл в Штеттин, чтобы преподавать тактику и военную историю офицерам, предназначенным для работы в генеральном штабе. Новая служба требовала много работы; перед своими весьма критически настроенными слушателями мне приходилось ставить хорошо продуманные задачи, всесторонне оценивать решение этих задач и делать ясные выводы. В преподавании военной истории я уделял значительное внимание кампании Наполеона 1806 г. К изучению этой кампании в Германии до этого относились с пренебрежением, так как она закончилась чувствительным поражением; между тем с точки зрения ведения маневренных операций она довольно поучительна. Далее я уделил внимание истории боевых действий немецкой и французской кавалерии осенью 1914 г. Детальное изучение данного вопроса оказалось чрезвычайно полезным для дальнейшего развития моих тактических и оперативных взглядов, так как это еще больше укрепило меня во мнении максимально использовать элемент подвижности в войне.
      В процессе тактических занятий и военных игр я при всяком удобном случае старался изложить перед слушателями свои взгляды. Мой непосредственный начальник майор Херинг обратил на это внимание, что и отметил в данной мне аттестации.
      После трех лет преподавания я снова был направлен в министерство рейхсвера, где стал работать в отделе военных перевозок управления войск, начальником [20]которого был полковник Хальм, а затем подполковники Вегер и Кюне, Отдел военных перевозок подчинялся в то время оперативному отделу. Мне было поручено составить реферат, в котором я должен был изложить свои взгляды на возможности переброски войск автотранспортом. Управлению войск казалось тогда возможным производить крупные переброски частей и соединений нормального состава на обычных грузовых машинах. Никаких других транспортных средств у нас в тот период не было. При изучении этого вопроса мы столкнулись с рядом трудностей, вытекавших из свойств данного вида транспорта. Французы в период первой мировой” войны производили подобные переброски войск, в частности во время сражения под Верденом; однако они осуществлялись за неподвижной линией фронта, а в подобных условиях не требовалась немедленная доставка к месту назначения всего принадлежащего дивизии конного транспорта и особенно артиллерии. Когда же встал вопрос о возможности переброски автотранспортом целых дивизий вместе со всеми их тылами в условиях маневренной войны, стало очевидным, что для этого потребуется огромное количество грузовых автомашин. По этому поводу у нас развернулись горячие споры, причем сомневавшихся было больше, чем веривших.
      Осенью 1928 г. полковник Штоттмейстер из учебного отдела автомобильных войск обратился ко мне с просьбой взять на себя преподавание тактики танковых войск его слушателям. Мои начальники из управления войск согласились на то, чтобы я взял на себя эту дополнительную работу. Таким образом, я снова стал заниматься танками, правда, пока только теоретически. Однако мне недоставало практических знаний в этой области, к тому времени я еще ни разу не побывал внутри танка. Теперь же мне предстояло преподавать дисциплину, имеющую непосредственное отношение к танкам. Тщательная подготовка к занятиям потребовала от меня серьезного изучения различных источников. [21]
      Теоретическая разработка вопроса теперь уже не представляла таких трудностей, как в первое время моя работа в министерстве рейхсвера, потому что к этому времени уже появилась богатая литература о прошедшей войне, а в иностранных армиях были даже изданы соответствующие наставления . Для практических занятий использовались макеты танков. Первоначально макеты были обтянуты парусиной и перемещались людьми, а в дальнейшем делались из жести и передвигались с помощью мотора. Мы проводили такие занятия и совместно с пехотой, в частности с подразделениями 3-го батальона 9-го пехотного полка, которым последовательно командовали подполковники Буш и Лизе. Во время этих учений я познакомился со своим будущим коллегой Венком, бывшим тогда адъютантом 3-го батальона. Мы занимались с ним систематически, изучая действия в бою одиночных танков, танковых взводов, рот и батальонов,
      Хотя возможности для проведения практических занятий были довольно ограниченными, тем не менее мы постепенно получали довольно ясное представление о перспективах использования танков в современной войне. Особенно плодотворной для работы моей фантазии явилась моя четырехнедельная командировка в Швецию, во время которой я имел возможность практически ознакомиться (во время маневров) с последним образцом немецкого танка LK II, использовавшегося в период войны.
      По пути в Швецию мы с женой побывали в Дании, где приятно провели несколько дней в Копенгагене и его окрестностях.
      Глубокое впечатление произвели на нас прекрасные скульптуры Торвальдсена. Сидя на террасе замка Хельсиньор, мы вспоминали слова Гамлета: [22]
 
Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось вашим мудрецам.
 
      Лучи солнца окрашивали бронзовые стволы пушек в зеленоватый цвет. Это была великолепная картина.
      Дальнейший путь от Мотала до Стокгольма мы совершили на пароходе. По дороге остановились, чтобы осмотреть красивую старинную церковь Врета. На следующий день мы увидели великолепные здания Стокгольма – этой северной Венеции.
      Я был направлен во 2-й гвардейский батальон. Его командир полковник Бурен принял меня весьма любезно. Меня прикомандировали к роте, которой командовал капитан Клингспор; с ним у меня установилась прочная дружба, продолжавшаяся до самой его преждевременной смерти.
      Шведские офицеры, с которыми нам приходилось иметь дело, встретили нас, немецких офицеров, весьма гостеприимно. Во время тактических занятий нас очень тепло принимало местное население, предоставившее нам квартиры.
      Мы посетили тещу капитана Клингспора – мадам Гедерлунд в ее чудном замке, расположенном у самого моря. Мадам Гедерлунд владела заводом, вырабатывавшим превосходный шведский пунш, которого мы вдоволь отведали. Посетили королевское имение Тюльгарн, которым управлял офицер запаса по фамилии Багер, служивший ранее в танковом батальоне. Вместе с полковником Бурен ездили на охоту. В Скансене посетили театр, расположенный под открытым небом, осмотрели картины известного художника Лильефорса.
      В Дроттнингхольме нам показали кожаные обои из дворца Валленштейн в Праге, “спасенные” великим шведским королем Густавом Адольфом во время Тридцатилетней войны. Тогда мы смеялись над этим странным термином, когда кастелян объяснял значение этих прекрасных обоев. Теперь же можно сказать, что действительно некоторые из этих сокровищ были спасены, [23]ибо в противном случае они едва ли избежали бы уничтожения во время второй мировой войны. К их числу принадлежит “Кодекс Аргентеус”, помещенный под стеклом за фиолетовой шелковой занавесью в университетской библиотеке города Упсала. Вблизи этого бесценного документа я обнаружил библию, которую король Генрих III подарил кафедральному собору города Гослар. Она также принадлежит к числу спасенных сокровищ из более чем 250 ограбленных Густавом Адольфом немецких городов.
      До сих пор я с большим удовольствием вспоминаю поездку в Швецию, оказавшуюся для меня весьма полезной.
      В том же 1929 г. я пришел к выводу, что одни танки или танки, приданные пехоте, не могут иметь решающего значения. Изучение военной истории, итогов маневров в Англии и собственного опыта убедили меня в том, что танки могут быть использованы наиболее эффективно лишь тогда, когда всем остальным родам войск, поддерживающим танки, будет придана такая же скорость и проходимость. Танки должны играть ведущую роль в соединениях, состоящих из различных родов войск; все остальные рода войск обязаны действовать в интересах танков. Поэтому необходимо не танки придавать пехотным дивизиям, а создавать танковые дивизии, в состав которых должны входить различные рода войск, обеспечивающие эффективность действий танков.
      Во время командирских занятий на местности. проводившихся летом 1929 г., руководя одной из групп, я принял за основу танковую дивизию. Занятия прошли успешно, и я был уверен, что нахожусь на правильном пути. Однако новый инспектор военных сообщений генерал Отто фон Штюльпнагель запретил мне оперировать во время занятий танковыми соединениями. так как он считал, что танковая дивизия является утопией. Я мог говорить только о танковых полках.
      Осенью 1929 г. начальник штаба инспекции [24]автомобильных войск полковник Лутц, бывший мой мюнхенский покровитель, спросил меня, не желаю ли я стать командиром автомобильного батальона. Я дал согласие и с 1 февраля 1930 г. был назначен командиром 3-го прусского автомобильного батальона, расположенного в Берлин-Ланквитце. Батальон состоял из четырех рот: 1-я и 4-я роты находились вместе со штабом батальона в Берлин-Ланквитце, 2-я рота – в учебном лагере Доберитц-Эльсгрунд, а 3-я рота – в Нейссе (Ныса), 4-я рота была выделена из состава 3-го обозного батальона. После того как я принял подразделения своего батальона, полковник Лутц оказал мне содействие в переформировании последнего, 1-я рота была снабжена бронемашинами, а 4-я – мотоциклами; таким образом, две роты могли стать ядром будущего моторизованного разведывательного батальона, 2-я рота была выделена как танковая и снабжена макетами танков; 3-я рота предназначалась в качестве противотанковой, поэтому была снабжена деревянными макетами пушек. Хотя 1-я рота и имела старые бронемашины, разрешенные нам Версальским договором, однако во время занятий мы в целях экономии моторесурсов пользовались макетами. Одна только мотоциклетная рота имела настоящее вооружение – пулеметы.
      С большим рвением приступил я к практическим занятиям со своими импровизированными подразделениями, радуясь, что наконец-то стал до известной степени полновластным хозяином подразделения. Офицеры и рядовой состав занимались с большим воодушевлением, так как эти занятия внесли некоторую свежесть в затхлую атмосферу нашей армии. Но со стороны своих начальников я не встречал должного понимания. Например, инспектор военных сообщений так мало верил в этот еще совсем молодой род войск, что запретил нам проводить в учебном лагере занятия совместно с другими батальонами. В маневрах 3-й дивизии, в состав которой входил наш батальон, нам разрешили принять участие только одним взводом. [25]
      Исключение составлял наш командир дивизии Иоахим фон Штюльпнагель, который в свое время сообщил мне о моей командировке в Мюнхен. Этот образцовый генерал проявлял большой интерес к нашим занятиям и чутко реагировал на запросы нашего подразделения, оказывая значительную помощь. К сожалению, генерал весной 1931 г. решил выйти в отставку из-за каких-то неприятностей с министерством рейхсвера. Той же осенью ушел в отставку и наш инспектор генерал Отто фон Штюльпнагель. Когда я прощался с ним, он заявил мне: “Вы слишком напористы. Но поверьте мне, что ни я, ни вы не доживем до того времени, когда у немцев будут свои танковые силы”. Скептицизм парализовал силы этого умного человека. Он понимал значение проблемы, но не знал, как ее решить.
      Вместо него инспектором был назначен генерал Лутц, занимавший до того пост начальника его штаба. Это был умный человек, обладавший обширными техническими знаниями и большими организаторскими способностями. Признавая преимущества выработанных мною тактических принципов, он полностью встал на мою сторону.
      Генерал Лутц назначил меня с осени 1931 г. своим начальником штаба. С этого времени начался период упорной борьбы за создание танковых войск, закончившейся в конечном счете нашей победой.
      Для нас было ясно, что будущая структура бронетанковых войск должна способствовать их использованию для решения оперативных задач. Поэтому организационной единицей могла быть только танковая дивизия, а в дальнейшем – танковый корпус. Задача состояла теперь в том, чтобы убедить представителей других родов войск, а также руководство армии, что наш путь является правильным. Сделать это было трудно, так как никто не верил, что автомобильные войска, относившиеся к службе тыла, могут быть использованы в тактических и даже в оперативных целях. Старые рода войск, прежде всего пехота и кавалерия, считались [26]основными. Пехоту все еще называли «царицей полей». Так как Германии было запрещено иметь бронетанковые войска, никто не мог собственными глазами увидеть столь расхваливаемое новое боевое средство, а наши макеты танков из жести вызывали во время маневров насмешливые замечания участников первой мировой войны. Иногда нас просто жалели, не принимая наши занятия всерьез. В лучшем случае допускали, что бронетанковые войска могут стать вспомогательным родом войск для пехоты, но никто не считал их новым самостоятельным родом войск.
      Особенно упорная борьба разгорелась у нас с инспекцией кавалерии. Мой генерал спросил у кавалеристов, какую роль они отводят в будущем кавалерии: будет ли она выполнять разведывательные или боевые задачи? Инспектор кавалерии генерал фон Гиршберг ответил, что, по его мнению, кавалерия будет выполнять задачи боевого характера, а от выполнения задач по ведению оперативной разведки он отказывается в пользу автомобильных войск. Поэтому мы и решили готовить наши бронеразведывательные батальоны для выполнения этих задач. Одновременно мы стремились к тому, чтобы были созданы и танковые дивизии. Наконец, мы считали необходимым, чтобы в каждой пехотной дивизии был создан моторизованный противотанковый дивизион, так как, по нашему убеждению, для эффективной защиты от танков необходимо иметь оружие, скорость передвижения которого была бы равной скорости танков.
      Генерал Кнохенгауэр, в прошлом пехотинец, сменивший генерала фон Гиршберга, не собирался уступить нам позиции, от которых кавалерия уже отказалась. Из имевшихся в тот период трех кавалерийских дивизий он создал кавалерийский корпус, намереваясь снова возложить на кавалерию задачи ведения оперативной разведки, используя при этом наше детище – танковые подразделения. По его мысли, приход в наши новые подразделения офицеров-кавалеристов должен [27]был оказать на них благотворное влияние. Однако между нами и кавалеристами происходили горячие дискуссии, нередко принимавшие слишком острые формы.
      В конце концов новые идеи восторжествовали: мотор победил лошадь, а пушка – пику.
      Наряду с вопросами организации и использования бронетанковых войск уделялось много внимания подготовке материальной части, с помощью которой мы хотели воплотить наши идеи. В этой области уже была проделана некоторая предварительная работа. С 1926 г. за границей работала опытная станция, где проводились испытания немецких танков . Управление вооружения армии сделало заказ различным фирмам на производство двух типов средних танков и трех типов легких танков. Было выпущено по два танка каждого типа.
      Таким образом, мы получили в общей сложности десять танков. Средние танки были вооружены 75-мм пушками, а легкие танки – 37-мм пушками. Опытные танки имели броню не из стали, а из литого железа. Скорость движения всех этих машин не превышала 20 км/час.
      Капитан Пирнер, отвечавший тогда за проектирование танков, стремился воплотить в конструкцию танков ряд современных требований, таких, как газонепроницаемость, проходимость, круговой обстрел из [28]башенной пушки и пулемета, достаточно большой клиренс, маневренность и т. п. Это ему в значительной степени удалось осуществить. Не совсем удачно было оборудовано место для командира Танка, которое находилось в передней части машины, рядом с местом водителя; командир танка был лишен всякой возможности вести наблюдение в направлении, обратном ходу танка, и имел чрезвычайно ограниченные возможности для наблюдения в стороны от направления движения, поскольку этому мешали гусеницы и слишком глубокое расположение сиденья. Танки в то время еще не были снабжены радиостанциями. Хотя танки, выпущенные в двадцатых годах, были в техническом отношении более совершенными, нежели танки периода первой мировой войны, все же в тактическом отношении они далеко не отвечали тем требованиям, какие предъявлялись к ним в свете новых веяний. Опытные образцы танков нельзя было запускать в серийное производство, требовалось проектирование новых типов танков.
      В то время у нас считали, что для вооружения танковых дивизий нужно иметь два типа танков: легкий танк, вооруженный бронебойной пушкой, а также башенным и курсовым пулеметами, и средний танк, вооруженный пушкой более крупного калибра и такими же пулеметами. В каждом танковом батальоне предполагалось вооружить легкими танками три роты и средними – одну. Последняя предназначалась для поддержки рот легких танков.
      По вопросу о калибре орудий наше мнение разошлось с мнением начальника управления вооружения и инспектора артиллерии, которые считали, что легкому танку вполне достаточно иметь пушку калибра 37 мм, в то время как я полагал, предвидя усиление брони танков иностранных армий, что на легком танке нужно иметь пушку калибра 50 мм. Однако ввиду того, что пехота была вооружена тогда 37-мм противотанковой пушкой, я и генерал Лутц были вынуждены в целях упрощения производства согласиться на вооружение [29]легких танков 37-мм пушкой. Нам, правда, удалось договориться об изготовлении башни легкого танка такого диаметра, чтобы он допускал в дальнейшем установку на нем пушки калибра 50 мм. Средние танки было решено вооружить пушкой калибра 75 мм. Общий вес танка не должен был превышать 24 т. Исходным пунктом для установления этих данных служила грузоподъемность мостов на дорогах Германии. Скорость танков была определена в 40 км/час. Экипаж как легкого, так и среднего танка должен был состоять из пяти человек – командира танка, наводчика, заряжающего, водителя и радиста. Наводчик и заряжающий должны были находиться во вращающейся башне, а для командира танка предполагалось устройство отдельной небольшой командирской башни, над местом наводчика, дающей возможность вести круговое наблюдение; впереди находились места водителя и радиста. Командование экипажем должно было осуществляться по ларингофону. Связь между танками должна была осуществляться по радио.
      При сравнении этих требований к конструкции танков с требованиями, предъявлявшимися к ранее упомянутым опытным образцам, становилось ясным, что они исходили из новых установок о тактическом и оперативном использовании танков. Было также ясно, что пройдет несколько лет, прежде чем танки новой конструкции будут пригодны для боевых действий. Поэтому мы считали необходимым создать пока такие танки, которые могли бы быть использованы для учебных целей. Мы остановили свой выбор на учебном танке, смонтированном на шасси Карден-Ллойда, закупленных в Англии и предназначавшихся для установки 20-мм зенитной пушки. Этот тип учебного танка допускал лишь установку пулеметов во вращающейся башне. Такие танки, получившие обозначение T-I, могли быть изготовлены к 1934 г. и использованы в качестве учебных машин до того времени, пока не будут готовы боевые танки. Никто, конечно, не думал в 1932 г., что [30]с этими небольшими учебными танками нам придется в один прекрасный день вступить в бой с противником.
      Ввиду того, что производство основных типов танков затянулось на большее время, чем мы предполагали, генерал Лутц принял решение построить еще один промежуточный тип танка, вооруженного 20-мм автоматической пушкой и одним пулеметом. Производством этих танков, получивших обозначение T-II, занималась фирма МАН.
      Летом 1932 г. в учебных лагерях Графенвер и Ютербог впервые под руководством генерала Лутца были проведены учения усиленных пехотных полков с участием танковых батальонов, имевших, конечно, только макеты танков. На маневрах, проводившихся в том же году, впервые после заключения Версальского договора участвовали немецкие бронеавтомобили, представлявшие собой временный тип на шасси трехосного грузовика, облицованного стальной броней. Школьники, которые прежде протыкали наши макеты своими карандашами, чтобы заглянуть внутрь, были поражены новыми бронемашинами так же, как и пехотинцы, привыкшие раньше обороняться камнями от презираемых ими танков. Штыки также были бесполезны для борьбы с броней.
      Эти маневры доказали возможность боевого применения моторизованных и танковых частей и подразделений. Командование кавалерийскими войсками во многих случаях еще допускало нападки на нас, считая наши взгляды нереальными, но наши успехи были уже настолько велики, что их нельзя было не замечать. В рядах наиболее дальновидных молодых офицеров-кавалеристов произошел перелом в сторону признания перспектив нового рода войск; многие из них поняли, что в наше время испытанные принципы действий кавалерии должны осуществляться новыми средствами.
      На маневрах 1932 г. в последний раз присутствовал престарелый фельдмаршал Гинденбург. Я был поражен тем, с какой четкостью он отмечал при подведении [31]итогов допущенные на маневрах ошибки. Говоря о командовании кавалерийским корпусом, Гинденбург заметил: “В войне залогом успеха является простота замысла. Я был в штабе кавалерийского корпуса. То, что я там видел, было далеко от этого”. Он был совершенно прав.
      В 1933 г. рейхсканцлером был назначен Гитлер. С этого времени внутренняя и внешняя политика Германии полностью изменилась. Впервые я увидел и услышал Гитлера в начале февраля на открытии автомобильной выставки в Берлине.
      Необыкновенным был тот факт, что сам рейхсканцлер открывал выставку вступительной речью. Его речь также в значительной степени отличалась от речей министров или канцлеров, выступавших при аналогичных обстоятельствах. Гитлер сообщил в своей речи об отмене налога на автомобили и о планах строительства автострад и производства дешевых автомобилей.
      Что касается той области, в какой я работал, то в ней произошли существенные изменения, вызванные назначением генерала Бломберга военным министром и генерала Рейхенау начальником канцелярии министерства. Оба они придерживались современных взглядов; в лице этих двух представителей высшего командования я нашел, таким образом, людей, полностью понимавших значение бронетанковых войск. К этому следует добавить, что сам Гитлер также проявил большой интерес к 'вопросам моторизации армии и создания бронетанковых войск. Свидетельством этого явилось приглашение, полученное мной через управление вооружения армии, продемонстрировать в течение получаса перед рейхсканцлером в Куммерсдорфе действия подразделений мотомеханизированных войск. Я показал Гитлеру мотоциклетный взвод, противотанковый взвод, взвод учебных танков T-I, взвод легких бронемашин и взвод тяжелых бронемашин. Большое впечатление на Гитлера произвели быстрота и точность, проявленные нашими подразделениями во время их движения, [32]и он воскликнул: “Вот это мне и нужно!” После этого случая у меня сложилось впечатление, что канцлер полностью согласился бы с моими планами организации нового вермахта, если бы мне удалось изложить ему мои взгляды. Однако в этом я встретился с существенными затруднениями, связанными с неповоротливостью наших военных органов и отрицательным отношением к моим взглядам со стороны руководящих лиц генерального штаба, мешавших мне связаться с генералом Бломбергом.
      Между прочим следует отметить тот характерный для германской политики факт, что с 1890 г. только один канцлер, а именно Бисмарк, проявил однажды интерес к развитию вооружения армии, посетив Куммерсдорф. С тех пор до Гитлера здесь не был ни один канцлер. Об этом говорила книга посетителей, которую начальник управления вооружения генерал Беккер открыл перед Гитлером, попросив его расписаться. Этот факт доказывает, что германская политика была лишена какого бы то ни было “милитаризма”.
      21 марта 1933 г. я присутствовал на открытии рейхстага, которое состоялось в гарнизонной церкви Потсдама. Я занял место наверху, за пустым креслом императрицы и за креслом, занимаемым престарелым фельдмаршалом Макензеном, откуда мог любоваться старинными картинами, висевшими на стенах перед памятником Фридриха Великого.
      23 марта 1933 г. был принят пресловутый закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству, наделивший рейхсканцлера диктаторскими правами. Он был одобрен большинством голосов, поданных депутатами от партии “национального фронта” и от партии центра. Социал-демократическая партия мужественно голосовала против этого закона, губительности [33]которого для будущей судьбы Германии многие политики тогда не понимали. Ответственность за его последствия должны нести те политические деятели, которые в свое время голосовали за его принятие.
      Летом 1933 г. командир моторизованного корпуса национал-социалистов Адольф Генлейн пригласил меня принять участие в слете штурмовых отрядов СА, который должен был состояться в Годесберге и где обещал присутствовать Гитлер. Мне было интересно увидеть Гитлера в кругу его близких приверженцев. Кроме того, сам Генлейн был прямым и честным человеком, с которым можно было работать, поэтому я пообещал ему прибыть на слет.
      Гитлер выступил с докладом о национал-социалистской революции, проявив при этом изрядные знания в области история. В своем докладе он указал, что каждая революция после достижения своей цели переходит в эволюцию. Такой именно период уже наступил для национал-социалистской революции. Он потребовал от своих последователей, чтобы они учли это обстоятельство. Оставалось только надеяться, что это требование Гитлера будет выполнено.
      На этом слете я имел возможность познакомиться с главным судьей партии Бушем, оказавшимся серьезным и уравновешенным человеком, придерживавшимся разумного взгляда на вещи, но не имевшим в дальнейшем, к сожалению, возможности осуществить свои принципы.
      Я покинул Годесберг в надежде на то, что объявленный Гитлером период эволюции вскоре действительно наступит.
      В 1933 г. дело организации бронетанковых войск значительно продвинулось. Ряд пробных учений и тактических занятий, проведенных с применением макетов танков, дал мне ясное представление о взаимодействии танков с другими родами войск и еще раз укрепил мою уверенность в том, что бронетанковые войска смогут сыграть свою роль в современной войне только тогда, [34]когда они будут рассматриваться как главный и основ ной род войск, будут объединены в танковые дивизии и усилены другими полностью моторизованными родами войск.
      Если в области тактического использования бронетанковых войск мы добились известных успехов, то вопрос о материальной части доставлял нам еще очень много хлопот. В результате разоружения Германии, проводимого в соответствии с Версальским договором, наша промышленность не производила в течение десятилетия военных материалов. Потеря квалифицированных кадров и отсутствие необходимого оборудования явились причиной того, что наши пожелания в области танкостроения не могли быстро осуществляться. Особенно большие затруднения возникли при производстве специальной стали для танков, которая должна была обладать необходимой вязкостью; первые образцы стальных плит для танков ломались, как стекло. Много времени потребовалось также и на то, чтобы наладить производство радиоаппаратуры и оптики для танков. Однако я не раскаивался, что в тот период твердо настаивал на выполнении своих требований: танки должны обеспечивать хорошее наблюдение и быть удобными для управления. Что касается управления танком, то мы в этом отношении всегда превосходили своих противников; ряд имевшихся не очень существенных недостатков мы смогли исправить в дальнейшем.
      Осенью 1933 г. генерал барон фон Фрич был назначен командующим сухопутными силами. Во главе армии оказался, таким образом, человек, пользовавшийся доверием всего офицерского корпуса. Это был благородный, умный и рыцарски честный солдат, имевший правильные тактические и оперативные взгляды. Не обладая обширными техническими знаниями, он, однако, был всегда готов без всякого предубеждения заняться рассмотрением новых предложений и согласиться с ними, если только он мог убедиться в их [35]целесообразности. Поэтому разрешать с ним вопросы, касающиеся развития бронетанковых войск, было значительно легче, чем с другими представителями ОКХ .
      Еще будучи начальником оперативного отдела генерального штаба, он интересовался вопросами моторизации и создания бронетанковых войск; одну из своих поездок в войска он специально посвятил изучению организации танковой дивизии. Получив новое высокое назначение, Фрич продолжал проявлять большой интерес к нашему делу. Характерной является следующая оценка. Я принес ему на доклад материал по некоторым техническим вопросам. Он выразил сомнение в правильности некоторых положений и сказал: “Вы должны знать, что все техники лгут”. Я ответил: “Разумеется, они часто лгут, но обычно это становится известно другим через год-два после того, как они убедятся, что идеи этих техников не могут быть осуществлены на практике. Тактики тоже лгут, но это становится очевидным лишь после поражения, полученного в ближайшей войне, т. е. слишком поздно”.
      Фрич по привычке задумчиво перенес монокль с одного глаза на другой и сказал: “Пожалуй, вы правы”.
      Насколько сдержанным и почти застенчивым он бывал в присутствии большого общества людей, настолько откровенным и доступным был среди друзей, которым доверял.
      В таких случаях обычно проявлялся его юмор, и он бывал до обаятельности любезен.
      Значительно тяжелее было работать с новым начальником генерального штаба генералом Беком. Это был благородный человек старой школы с уравновешенным, даже слишком уравновешенным характером, последователь Мольтке, взглядами которого он и хотел руководствоваться при создании генерального штаба [36]третьей империи. О современной сложной технике он не имел никакого представления.
      Ввиду того, что на работу в генеральный штаб, особенно в качестве своих ближайших помощников, он подбирал людей, придерживавшихся одинаковых с ним взглядов, центральный аппарат армии со временем постепенно сам собой превратился в реакционную клику, с которой чрезвычайно трудно было работать. Бек выступал против наших планов организации бронетанковых войск, считая, что танковые войска должны стать вспомогательным родом войск, способствующим действиям пехоты, и придерживался мнения, что наибольшей единицей танковых войск должна быть танковая бригада. Он считал, что идея создания танковых дивизий нереальна.
      С Беком мне преимущественно и приходилось вести борьбу по вопросам формирования танковых дивизий и создания уставов для боевой подготовки бронетанковых войск. В конце концов он согласился на создание двух танковых дивизий, в то время как я настаивал на создании трех. Я с большим жаром пытался доказать ему преимущества новых соединений, в особенности их оперативную роль. Он же твердил мне одно: “Нет, нет, я об этом и слышать не хочу. Вы слишком напористы”. Он совершенно не верил моим докладам, в которых я утверждал, что развитие радиотехники обеспечит управление танковыми соединениями, несмотря на большую скорость танков.
      Особенно был недоволен Бек уставными требованиями, что командиры всех степеней обязаны находиться впереди своих войск.
      “Как же они будут руководить боем, – говорил он, – не имея ни стола с картами, ни телефона? Разве вы не читали Шлиффена?”. То, что командир дивизии может выдвинуться вперед настолько, что будет находиться там, где его войска вступили в соприкосновение с противником, было свыше его понимания.
      Бек, вообще говоря, был человеком медлительным [37]как в военном отношении, так и в политическом. Повсюду, где бы только он ни появлялся, он всегда оказывал какое-то парализующее влияние. В каждом новом деле он видел трудности и был полон опасений. Для того, чтобы иметь о нем более полное представление, следует добавить, что это он пропагандировал ведение боевых действий методом подвижной обороны, которая упоминалась в наших уставах еще до первой мировой войны под термином “сдерживающий бой”. Бек ввел изучение всей армией (вплоть до стрелкового отделения) “подвижной обороны” как одного из видов боя. Понятие этого вида боя отличалось полной неясностью, и мне ни разу не приходилось видеть, чтобы участники занятий на данную тему были удовлетворены ими. После того как были созданы танковые дивизии, Фрич прекратил изучение “подвижной обороны”.
      Весной 1934 г. было создано командование мотомеханизированных войск; командующим ими был назначен генерал Лутц, а я – его начальником штаба. Кроме того, генерал Лутц продолжал занимать должность инспектора автомобильных войск и начальника отдела вооружения управления общих дел военного министерства.
      Приблизительно в это время Гитлер впервые встретился с Муссолини в Венеции и остался как будто недовольным результатами этой встречи. После своего возвращения Гитлер выступил с речью перед генералами вермахта и руководителями партии и штурмовых отрядов. На руководителей штурмовых отрядов речь Гитлера не произвела сильного впечатления. При выходе из зала слышны были реплики такого рода: “Адольфу еще придется многому поучиться”. Отсюда я мог сделать заключение, что в самой партии существуют значительные разногласия.
      30 июня 1934 г. загадка была разгадана. Начальник штаба штурмовых отрядов Рем и многие командиры штурмовых отрядов были расстреляны. Вместе с ними были расстреляны многие ни в чем неповинные [38]мужчины и женщины и, как это стало теперь известно, лишь только потому, что они когда-то выступали против партии. В числе расстрелянных оказались бывший военный министр и рейхсканцлер генерал фон Шлейхер и его жена, а также один из его сотрудников генерал фон Бредов. Попытка реабилитировать этих двух генералов перед общественным мнением ни к чему не привела. Лишь престарелый фельдмаршал фон Макензен заявил на состоявшемся в 1935 г. вечере памяти Шлиффена, на котором присутствовали молодые и старые офицеры генерального штаба, что честь Шлейхера и Бредова не была запятнана. Разъяснение Гитлера, сделанное им по этому поводу в рейхстаге, не могло считаться удовлетворительным. Тогда еще надеялись, что партия вскоре вылечится от своих “детских болезней”. Оглядываясь на прошлое, можно лишь выразить сожаление, что тогдашнее руководство вермахта не проявило достаточной настойчивости, чтобы добиться полного удовлетворения. Этим оно оказало бы большую услугу себе, вермахту и всему немецкому народу.
      2 августа 1934 г. Германия понесла тяжелую утрату: умер фельдмаршал фон Гинденбург, оставив свой народ в состоянии внутреннего революционного возбуждения, дальнейшее развитие которого нельзя было предвидеть. В этот день я писал своей жене:

      “Не стало больше нашего старого властелина. Все мы сильно опечалены этой невозместимой утратой. Он был отцом для всего нашего народа и особенно для вермахта, и эту тяжелую потерю мы сможем возместить лишь с большим трудом и очень не скоро. Один факт существования Гинденбурга имел в глазах иностранных государств больше веса, чем письменные договоры и красивые слова. Он пользовался доверием всего мира. Мы, любившие и уважавшие его, потеряли очень много... Завтра будем присягать Гитлеру. Присяга, чреватая последствиями! Дай бог, чтобы обе стороны в одинаковой степени соблюдали эту присягу на благо Германии. Что касается армии, то она приучена соблюдать [39]присягу. Пусть она с честью ее соблюдает... Ты права. Было бы намного лучше, если бы представители различных организаций отложили по этому поводу всякого рода торжества и вместо громких речей... приступили к скромной работе по выполнению своего долга”.

      Эти строки, которые я писал 2 августа, характеризуют не только мое личное настроение, но и господствовавшие в то время настроения многих моих друзей, а также широких кругов нашего народа.
      7 августа 1934 г. немецкие солдаты понесли своего фельдмаршала и рейхе президента на кладбище Танненберга на вечный покой.
      Последними словами Гитлера, адресованными Гинденбургу, были: “Мертвый полководец, отныне твое место в Валгалле!”
      Еще 1 августа рейхсканцлер и кабинет министров на основании закона о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству приняли решение о том, чтобы в случае смерти Гинденбурга рейхспрезидентом являлся рейхсканцлер. Тем самым 2 августа Адольф Гитлер стал одновременно главой государства и верховным главнокомандующим вермахта. Так как он при этом сохранял должность рейхсканцлера, то в его руках была сосредоточена вся верховная власть государства. Диктатура Гитлера стала отныне почти неограниченной.
      Наступил 1935 год, знаменательный тем, что в марте этого года Германия получила военный суверенитет.
      Каждый солдат радостно приветствовал это событие, означавшее отмену позорных для Германии статей Версальского договора. На параде, проведенном в день памяти героев в присутствии фельдмаршала Макензена, принимали участие представители всех родов войск, в том числе и несколько батальонов недавно созданных бронетанковых войск, правда, в основном [40]не имевших материальной части. При подготовке вначале хотели отстранить бронетанковые войска от участия в параде, так как, по словам одного офицера генерального штаба, “со своими короткими карабинами они не смогут выполнить команду “на-караул”. Несмотря на эти “веские” доводы, мне все же удалось добиться участия бронетанковых подразделений в параде.
      16 марта 1936 г. я был приглашен на вечернюю беседу к английскому военному атташе. Незадолго до моего ухода из дома радио передало правительственное сообщение о введении вновь всеобщей воинской повинности в Германии. Беседа, которую я вел в тот вечер с английским атташе и присутствовавшим при этом моим знакомым офицером из Швеции, была чрезвычайно оживленной. Оба эти офицера выразили полное понимание, когда я сказал, что немецкая армия с удовлетворением встретила радостную весть о введении всеобщей воинской повинности.
      Теоретически мы поставили перед собой цель – сравняться в области вооруженных сил с нашими хорошо вооруженными соседями. Практически же, особенно в отношении бронетанковых войск, мы не могли даже и думать о том, чтобы в ближайшее время иметь такое вооружение, которое хотя бы приблизительно равнялось по количеству и качеству вооружению соседних государств. Поэтому мы прежде всего пытались сравняться с ними в отношении организационной структуры бронетанковых войск и управления ими.
      Объединение наших немногочисленных бронетанковых сил в крупные соединения – дивизии и объединение этих дивизий в корпус должно было компенсировать недостаток в количественном отношении.
      Прежде всего наши военные начальники должны – были убедиться в том, что избранный нами путь является правильным, а план – осуществимым. С этой целью созданное в июне 1934 г. командование [41]мотомеханизированных войск решило провести под руководством генерала Лутца летом 1935 г. четырехнедельные учения для танковой дивизии, в которую были объединены все имевшиеся в то время бронетанковые части и подразделения. Командиром этой учебной дивизии был назначен генерал Вейхс. Части и подразделения дивизии были собраны в учебном лагере Мюнстера, где с ними проводилась систематическая подготовка. Основная задача в этот период состояла не в том, чтобы научить командиров самостоятельно принимать решения и выполнять их, а в том, чтобы вообще доказать возможность передвижения танковых соединений и ведения ими боевых действий во взаимодействии с другими родами войск. Генералы Бломберг и Фрич с большим интересом следили за этими учениями. Генерал Лутц пригласил Гитлера присутствовать на учениях, однако пассивное сопротивление адъютанта Гитлера помешало ему в этом.
      Результаты учений оказались вполне удовлетворительными. Когда был выпущен желтый аэростат как сигнал об окончании учений, генерал-полковник Фрич шутливо заявил: “Теперь остается, чтобы на аэростате появилась надпись: “Танки Гудериана – самые лучшие!”.
      Во главе вновь созданного управления бронетанковыми войсками был поставлен генерал Лутц. Создание штаба танкового корпуса с нормальными штатами встретило сопротивление со стороны начальника генерального штаба сухопутных сил генерала Бека.
      К 15 октября 1935 г. были сформированы три танковые дивизии: 1-я танковая дивизия под командованием генерала Вейхса, расположенная в Веймаре; 2-я танковая дивизия под командованием полковника Гудериана, расположенная в Вюрцбурге; 3-я танковая дивизия под командованием генерала Фессмана, расположенная в Берлине.
      В начале октября я покинул Берлин, чтобы сменить службу в центральном аппарате на практическую [42]работу в войсках. Я знал. что после назначения генерала Лутца командование бронетанковыми войсками оказалось в надежных руках. Однако приходилось считаться со все возрастающим противодействием со стороны многих работников генерального штаба, и я сомневался, сможет ли офицер, заменивший меня на посту начальника штаба бронетанковых войск, устоять против их влияния. Было также сомнительно, окажется ли в состоянии инспекция бронетанковых войск, которая имела задачу защищать интересы бронетанковых войск в управлении общих дел сухопутных сил, осуществлять дальнейшее развитие бронетанковых войск в том направлении, в каком это было задумано нами ранее.
      Как в командовании бронетанковыми войсками, так и в инспекции произошло то, чего я опасался: командование пошло на уступки, удовлетворив пожелание начальника генерального штаба в отношении создания танковых бригад, предназначенных лишь для взаимодействия с пехотой. С этой целью уже в 1936 г. была создана 4-я танковая бригада в Штуттгарте. Удовлетворили также пожелания командования кавалерии об усилении роли моторизованных частей и вместо новых танковых дивизий сформировали три так называемые “легкие дивизии”, имевшие каждая два мотопехотных полка, разведывательный полк, артиллерийский полк. танковый батальон и ряд других частей и подразделений. В целях увеличения скорости передвижения танкового батальона по шоссейным дорогам предлагали погружать танки на грузовики со специальными прицепами. Это предложение было совершенно бесполезным, потому что на прицепы можно было устанавливать только танки имевшихся тогда типов Т-1 и T-II, но не танки типов Т-Ш и T-1V, которые должны были поступать на вооружение с 1938 г.
      Помимо легких дивизий, были сформированы также четыре мотодивизии, представлявшие собой обычные полностью моторизованные пехотные дивизии. Для их моторизации потребовалось большое количество [43]автомашин. Таким образом был сформирован 14-й армейский корпус, состоявший из мотодивизий, и 15-й армейский корпус, состоявший из легких дивизий; три танковые дивизии, подчинявшиеся управлению бронетанковых войск, вошли в состав 16-го армейского корпуса. Все три корпуса были сведены в одну вновь созданную 4-ю группу под командованием генерала Браухича, штаб которой находился в Лейпциге. Штаб группы отвечал за обучение и комплектование указанных соединений.
      Прежний единый для всех бронетанковых войск розовый цвет окантовок был отменен. Розовые окантовки остались только у личного состава танковых полков и противотанковых дивизионов. Разведывательные батальоны танковых дивизий имели сначала желтую, а затем коричневую окантовку. Пехотные полки и мотоциклетные подразделения танковой дивизии имели зеленую окантовку, кавалерийские полки легких дивизий – желтую, а мотопехотные полки – по-прежнему белую. Естественно, что при таком положении в дела бронетанковых войск вмешивались инспекции пехоты и кавалерии.
      Я был чрезвычайно опечален подобным раздроблением бронетанковых и моторизованных частей, но ничего не мог предпринять против факта, который свидетельствовал о том, что развитие бронетанковых войск встало именно на такой путь. Только позднее они начали, и то лишь частично, развиваться по правильному пути.
      Наши и без того ограниченные вспомогательные средства, необходимые для решения задач в области моторизации, расходовались понапрасну из-за ошибок организационного характера, допущенных другими родами войск. Так, например, начальник управления общих дел сухопутных сил генерал Фромм приказал моторизовать 14-е противотанковые роты пехотных полков. На мое возражение, что было бы целесообразнее перевести эти роты, входящие в состав полков, [44]передвигающихся пешим строем, на конную тягу, Фромм ответил: “Пехоте также нужно иметь несколько автомашин”. Мое предложение вместо противотанковых рот перевести на мехтягу тяжелые артиллерийские дивизионы было отклонено. Эти тяжелые орудия так и остались на конной тяге, и во время войны, особенно в России, они не могли справляться со своими задачами.
      Производство гусеничных машин, нужных для вспомогательных подразделений, входящих в состав танковых дивизий, все время осуществлялось такими темпами, которые никак не могли удовлетворить нас.
      Было ясно, что эффективность действий дивизии в значительной степени зависит от того, как будут двигаться мотопехотные части, артиллерия, а также другие части и подразделения дивизии. Были необходимы полугусеничные легкобронированные машины для перевозки мотопехотных и саперных подразделений и подразделений санитарной службы, самоходные установки для артиллерийских и противотанковых дивизионов, а также танки различных конструкций для разведывательных батальонов и батальонов связи. Обеспечение танковых дивизий всеми этими видами техники никогда не было осуществлено полностью. Несмотря на все растущую производственную мощность, наша промышленность не в состоянии была удовлетворить громадный спрос вновь создаваемых моторизованных соединений вермахта и войск СС, а также спрос народного хозяйства, тоже нуждавшегося в автомашинах. Несмотря на все предупреждения специалистов, верховное командование не хотело считаться ни с какими ограничениями, а самолюбие Гитлера еще более способствовало сохранению этой позиции верховным командованием. При описании военных событий 1941 г. мы еще вернемся к данному вопросу.
      Находясь со своей танковой дивизией в Вюрцбурге, я мог лишь между делом заниматься всеми вышеуказанными вопросами. Основное внимание я уделял вопросам боевой подготовки и комплектованию [45]подразделений дивизий, сформированных в различных частях страны. Зима 1935/36 г. прошла спокойно. В Вюрцбурге я был хорошо принят как офицерами гарнизона, начальником которого был тогда генерал Брандт, так и местными властями. Я поселился на Белкштрассе в небольшом домике с великолепным видом на город, расположенный в долине Майна.
      Весной 1936 г. мы были поражены решением Гитлера оккупировать Рейнскую область. Бронетанковые войска при этом не были использованы, так как оккупация Рейна представляла собой в военном отношении не более как жест. Правда, моя дивизия была поднята по тревоге и переброшена на учебный полигон в Мюнзингене, но без танковой бригады, которая оставалась на месте во избежание нежелательных осложнений. Через несколько недель вся дивизия возвратилась обратно к месту своего постоянного расквартирования. 1 августа того же года я получил звание генерал-майора. В маневрах, проведенных осенью 1936 г., принимал участие только 4-й танковый полк, расположенный в Швейнфурте. Один-единственный танковый полк, участвовавший в маневрах в составе пехотной дивизии, не мог, конечно, дать ясного представления о боевых возможностях бронетанковых войск. На этих маневрах в числе гостей присутствовал вернувшийся из восточной Азии генерал-полковник фон Сект; я имел честь дать ему некоторые сведения о бронетанковых войсках, с которыми ему не приходилось раньше сталкиваться. Затем мне пришлось выступить перед приглашенными представителями прессы и ознакомить их с организацией и боевым использованием нового рода войск.
      1937 год прошел спокойно. Мы усердно занимались боевой подготовкой, закончившейся маневрами в масштабе дивизии в учебном лагере Графенвер. По поручению генерала Лутца я написал зимой 1936/37 г. книгу под названием “Внимание! Танки!”. В ней я изложил историю возникновения и развития танков, а также свои взгляды в отношении основных принципов [46]организации бронетанковых войск Германии в будущем. Этой книгой я хотел разъяснить наши взгляды более широкому кругу лиц, чего нельзя было сделать, идя только по сухому служебному пути. Кроме того, я старался, освещая наши взгляды на страницах военной печати, опровергать в своих статьях аргументы противников, в которых я не имел недостатка.
      В сжатом виде наши взгляды были изложены в моей статье, опубликованной 15 октября 1937 г. в военном журнале, являвшемся официальным органом имперского союза германских офицеров. Ввиду того, что содержание этой статьи дает полную картину борьбы мнений, ведшейся в тот период, ниже я привожу ее полный текст.
       Огонь и движение – основа танкового наступления
       Когда заходит речь о танковой атаке, не специалисты обычно представляют себе стальные чудовища, появившиеся у Камбре и Амьена, о чем им приходилось читать в корреспонденциях с театра военных действий. Им представляются проволочные заграждения, прорванные, как будто они были сделаны из соломы, раздавленные и смешанные с землей блиндажи и пулеметы, танки, утюжащие окопы, шум их моторов, пламя, вырывающееся из выхлопных труб... Все это породило так называемую “танкобоязнь”, которую многие считали причиной нашего поражения 8 августа 1918 г. Таким образом, одно из свойств танков, причем далеко не самое важное, а именно их утюжащее действие, рассматривается многими критиками как наиболее важное боевое свойство. Основываясь на таком взгляде, они представляют себе танковую атаку как наступление большого количества танков, двигающихся в сомкнутом строю в виде крупных мишеней для противотанковых средств и артиллерии, имеющих почти одинаковое [47]направление движения и одинаковую скорость. Им представляется, что все танки мчатся в сторону обороняющегося с тем, чтобы по приказу своего командира раздавить противника даже в тех случаях, когда движение происходит по труднопроходимой местности. Огневые возможности танка оценивались чрезвычайно низко; находили, что танк является “слепым” и “глухим”; отрицали возможность удержания танковыми войсками захваченной ими местности.
       Представители противоположной точки зрения считали, что танки якобы уже не могут внезапно напасть на обороняющегося, что противотанковые средства и артиллерия обороняющегося в состоянии и сражать танки при любых обстоятельствах, что обороняющийся всегда находится именно там, где наступают танки, что оптические приборы позволяют обороняющемуся вести наблюдение даже в туман и сумерках и т. д. Основываясь на таком представлении, наши критики пришли к выводу, что танковое наступление не имеет никаких перспектив. Они решили, что бронетанковые войска необходимо упразднить; как заявил один из критиков, через эпоху танков следует просто перепрыгнуть. Тем самым они одним махом избавили бы себя от необходимости думать об изменении тактики старых родов войск, чтобы спокойно вернуться к тактике позиционной войны, применявшейся в 1914—1915 гг.
       Но плохо прыгать в темноте, когда не знаешь, куда упадешь. До тех пор, пока наши критики не укажут нам другой, лучший путь к достижению успеха в наступлении, чем предложенное ими расформирование бронетанковых войск, мы будем бороться за наши принципы, основанные на том, что именно танки при их правильном использовании являются в настоящее время самым лучшим наступательным средством при проведении наземных операций. Для того, чтобы нарисовать более ясную картину перспектив танкового наступления, рассмотрим наиболее существенные особенности танков. [48]
       Броня.
       Танки любого типа, предназначенные для ведения боевых действий, имеют защиту прежде всего от бронебойных пуль. Однако для борьбы с противотанковыми орудиями и танками противника эта защита является недостаточной. Поэтому предназначенные для этой цели танки так называемых стран-победительниц в мировой войне, и прежде всего французские танки, имеют более надежную защиту. Например, чтобы пробить броню французского танка 2С, необходима пушка 75-мм калибра.
       Если какая-либо армия использует для наступления в первом эшелоне танки, имеющие надежную броню, которая защищает их от основной массы противотанковой артиллерии противника, то успех ее действий, направленных против этого самого опасного противотанкового оружия, будет гарантирован. Тем самым рано или поздно будет обеспечен и успех действий, ведущихся против пехоты и саперных частей противника. Этот успех может быть достигнут под прикрытием тяжелых танков, а после того, как будут выведены из строя противотанковые средства противника, также под прикрытием танков более легких типов.
       Наоборот, если обороняющийся будет обеспечен противотанковой артиллерией, способной пробивать броню любого танка наступающего противника, и будет в состоянии ввести в бой эту противотанковую артиллерию своевременно и в решающем пункте, то успех танковых частей будет достигнут ценой больших жертв, а при достаточной плотности и глубине противотанковой обороны успех танков вообще окажется под большим сомнением.
       Борьба между броней и снарядом, ведущаяся с давних пор, продолжает иметь значение для бронетанковых войск и в настоящее время; она будет продолжаться и в дальнейшем, как это происходит в инженерных войсках, сооружающих долговременные укрепления, в военно-морском флоте, а в последнее время и в авиации. Неизвестность исхода этой борьбы ни в коем [49]случае не дает основания для того, чтобы бросать танки в бой без достаточной брони, потому что в этом случае единственной защитой наступающего снова будет его суконный мундир, который, как показала мировая война, далек от совершенства.
       Подвижность.
       Говорят, что “только подвижность является залогом победы”* . Мы согласны с таким толкованием и хотим использовать для его осуществления все вспомогательные технические средства, имеющиеся в настоящее время. Для того, чтобы приблизиться к противнику, войска должны совершать передвижения, для этого они совершают марш пешим порядком, передвигаются на лошадях, перевозятся по железной дороге, а в последнее время – на автомашинах и самолетах. Когда войска входят в соприкосновение с противником, движение прекращается большей частью под воздействием его огня. Для того, чтобы возобновить движение, необходимо или уничтожить противника, или хотя бы подавить его сопротивление, или же принудить его оставить занимаемые позиции. Это может быть достигнуто использованием собственных огневых средств, превосходящих по своей силе огневые средства противника настолько, что они могут заставить замолчать его артиллерию и пулеметы. Стрельба с позиций, подготовленных заранее, может вестись на дистанцию прицельного огня основных огневых средств. До этих пределов пехота имеет возможность совершать движение под прикрытием основных огневых средств; затем тяжелое оружие и артиллерия должны менять огневые позиции, чтобы иметь возможность снова прикрывать своим огнем движение пехоты. Для ведения боевых действий указанным способом требуется большое количество огневых средств и еще больше боеприпасов. При таком способе действий сосредоточение сил [50]с целью перехода в наступление требует много времени и с трудом может быть скрыто. Элемент внезапности, являющийся существенным фактором в борьбе за достижение победы, ставится при этом под сомнение. Но даже тогда, когда наступающему удается достигнуть внезапности, он, начав движение, сразу раскрывает противнику свои карты, и обороняющийся немедленно направляет свои резервы к объекту атаки, чтобы организовать здесь оборону. Надо сказать при этом, что создание новых оборонительных рубежей, с тех пор как резервы были моторизованы, стало делом значительно более легким, чем это было раньше. Поэтому скорость передвижения пехоты и артиллерии во время наступления не имеет того значения для достижения успеха, какое она имела во время последней войны.
       Таким образом, в первую очередь нужно добиться того, чтобы войска передвигались более быстрыми, чем раньше, темпами и были в состоянии, несмотря на огонь обороняющегося противника, продолжать движение, препятствуя тем самым созданию новых оборонительных рубежей и нанося удар в глубину его обороны.
       Сторонники бронетанковых войск уверены в том, что при благоприятных условиях можно найти средство для достижения указанной цели. Наши противники считают, что элемент внезапности, использованный в 1918 г., “сегодня при танковом наступлении уже не может больше привести к желаемым результатам”*.
       Выходит, что танковое наступление уже не в состоянии застигнуть противника врасплох. Как же тогда вообще можно добиться внезапности на войне независимо от того, будут ли при этом использованы новые или старые средства?
       Известно, что еще в 1916 г. генерал пехоты фон Куль предложил верховному командованию германской армии осуществить прорыв фронта, применив внезапность в качестве основного элемента*, хотя в его распоряжении не было каких-либо новых наступательных [51]средств. Наступление в районе Михель в 1918 г. имело большой успех исключительно благодаря правильному использованию элемента внезапности, при этом никаких новых боевых средств не было применено. Если же ко всем остальным средствам, обеспечивающим достижение внезапности, добавить и новые боевые средства, то успех операции будет обеспечен надежнее. Однако наличие таких средств не является обязательным условием для достижения внезапности.
       Мы уверены в том, что, используя в наступлении танки, мы сможем передвигаться значительно быстрее, чем передвигались до сих пор, и что после успешного прорыва мы будем продолжать дальнейшее продвижение; это обстоятельство, пожалуй, является наиболее важным. Мы уверены в том, что продвижение танков будет успешным в том случае, если предварительно будут созданы определенные условия, от которых в настоящее время зависит успех танкового наступления. К числу таких условий относятся: сосредоточение сил на выгодном участке местности, наличие слабых мест в обороне противника, превосходство над ним в танках и др. Когда нам указывают на то, что мы не сможем добиться успеха во всех наступательных операциях и что со своими танками, вооруженными пулеметами, окажемся не в состоянии штурмовать крепости, мы вынуждены сослаться на то обстоятельство, что и все остальные виды оружия, к сожалению, во многих отношениях не соответствуют еще целям наступления, и можем добавить при этом, что и мы не являемся всесильными.
       Утверждают, что любой вид оружия может быть использован наиболее эффективно лишь тогда, когда он является новым и когда еще не созданы соответствующие средства защиты от него*. Бедная артиллерия! Она уже существует в течение столетий. Бедная авиация! Она также начинает стареть, так как и в отношении ее уже созданы средства противовоздушной обороны. [52]
       Мы не сомневаемся в том, что эффективность любого вида оружия зависит от состояния соответствующих средств защиты от него. Если танки сталкиваются с превосходящими силами противника – с его танками или противотанковой артиллерией, – они неизбежно терпят поражение. Однако эффективность оружия, независимо от состояния противодействующих средств, зависит еще, и от стремления быстро использовать все новшества, оставаясь на техническом уровне эпохи. В этом отношении ни один другой вид оружия не имеет столь благоприятных возможностей, как танки.
       Нам говорят: “Артиллерийские снаряды обороняющегося имеют в настоящее время гораздо большую скорость, чем снаряды артиллерии, установленной на танках”*. Никто до сих пор не сомневался в этом. Тем не менее уже в 1917-1918 гг. сотни танков располагались непосредственно за передовой линией, сотням танков удалось благополучно проскочить через заградительный огонь противника, и за танками устремлялись дюжины пехотных и даже кавалерийских дивизий. При этом наступление осуществлялось без предварительной артиллерийской подготовки, а наступающие захватывали совершенно неповрежденную артиллерию противника. Артиллерия обороняющегося может серьезно задержать продвижение танков лишь при особенно неблагоприятных для них обстоятельствах. Однако как только танкам удалось прорваться и достигнуть огневых позиции артиллерии противника, артиллерийские батареи немедленно умолкают и перестают быть опасными также и для пехоты. Традиционная тактика артиллерии – ведение “заградительного огня вдоль угрожаемого участка в условиях пониженной видимости” -как раз не оправдала себя в последней войне. Конечно, пыль, поднимаемая снарядами противника, ограничивает видимость из танков, но это препятствие не является непреодолимым. Мы изучаем способы преодоления такого рода препятствий. Танки уже получили [53]возможность передвигаться даже ночью и в тумане, пользуясь компасом.
       При ведении наступления с участием танков “решающая роль” принадлежит последним, а не пехоте, потому что неуспех танков влечет за собой провал всего наступления и, наоборот, успех танков обеспечивает победу.
       Огонь.
       Броня и подвижность – это еще не все боевые свойства танка; наиболее важным его свойством является огонь.
       Танк может вести огонь как с места, так и с хода. В том и другом случае стрельба ведется прямой наводкой. Когда танк ведет огонь с места по обнаруженной цели, он может добиться большой эффективности. Ведя огонь прямой наводкой и пользуясь хорошими оптическими приборами, танк в течение короткого времени и без большого расхода боеприпасов легко уничтожает цель, расположенную на удалении действительного огня.
       При движении танка ограничение поля обзора, казалось, будет затруднять наводчику наблюдение за противником, но так как орудие в танке расположено на значительной высоте, то это облегчает отыскание целей даже на местности, покрытой растительностью. Таким образом, большая высота танка, которая повышает его уязвимость, так как делает его отличной мишенью для противотанковых средств, оказывается до некоторой степени полезной для наводчика. Когда приходится стрелять с хода, то на близких дистанциях возможность попадания в цель является вполне реальной; она становится значительно меньшей по мере удаления от цели, при увеличении скорости движения танка и при движении по пересеченной местности.
       Во всяком случае, в настоящее время лишь одни танки имеют возможность вести наземный бой, наступая на обороняющегося противника и ведя по нему огонь еще до того, как его пулеметы и артиллерия будут подавлены. Мы не сомневаемся в том. что при стрельбе с места вероятность попадания выше, чем при стрельбе [54]с хода; это мы сами очень хорошо знаем и допускаем ведение как того, так и другого вида огня. Однако “только продвижение является залогом победы”.
       Должны ли танки использоваться в наступлении (как считают* некоторые) только с целью прорыва главной полосы глубоко эшелонированной обороны противника, насыщенной противотанковыми средствами и артиллерией, т. е. является ли танковое наступление сражением техники, как это было во время мировой войны? Безусловно, нет. Кто так думает, тот исходит из представления лишь о пехотных танках, т. е. о таких танковых частях, задача которых исчерпывается тесным взаимодействием с пехотой и которые действуют с таким же темпом, как и пехота, тогда как продвижение ее мы считаем слишком медленным.
       Мы не можем позволить себе ни предварительных рекогносцировок, проводящихся в продолжение недель и месяцев, ни большого расхода боеприпасов. Мы не хотим этого делать; вместо этого мы стремимся в заранее обусловленное время парализовать противника. одновременно на всю глубину его обороны. Мы прекрасно отдаем себе отчет в том, что со своим ограниченным запасом боеприпасов танки не в состоянии провести “планомерную артиллерийскую подготовку” или “массированный артиллерийский удар”. Мы предлагаем как раз обратное: танки должны вести прицельный огонь прямой наводкой и одиночными выстрелами, потому что многолетний военный опыт показал, что даже ураганный артиллерийский огонь, продолжающийся в течение недель, был не в состоянии помочь пехоте одержать победу.
       Учитывая боевой опыт наших противников, мы полагаем, что именно танки в состоянии наносить стремительные удары одновременно по различным участкам обороны противника на значительном по ширине фронте, что именно они играют решающую роль в достижении общего успеха наступления и что достигаемый ими успех будет иметь не только тактическое [55]значение, какое имели прорывы танков во время первой мировой войны.
       Прицельный огонь танков не только “слегка заденет” противника, как это бывает при стрельбе по площадям, требующей колоссального и бесполезного расхода боеприпасов. Танки при достаточной их плотности, ширине фронта наступления и глубине боевых порядков могут уничтожить значительную часть обнаруженных целей противника и проделать брешь в его обороне, куда устремятся наши резервы со скоростью гораздо большей, чем это было в 1918 г. Мы считаем необходимым, чтобы эти резервы состояли из танковых дивизий, так как все остальные рода войск не обладают достаточной боеспособностью, скоростью и подвижностью, необходимыми для успеха наступления и последующего преследования противника.
       Таким образом, мы не можем согласиться с той точкой зрения, что танки являются лишь “дополнительным средством для достижения решающего успеха в бою и что, взаимодействуя с другими родами войск, они лишь в некоторых благоприятных условиях должны поддерживать продвижение пехоты”*. Если танкам будет отведена только вспомогательная роль, то все останется так, как было в 1916 г. Если не сделать решительного скачка, то мы будем вынуждены снова перейти к позиционной войне, похоронив всякую надежду на быстрое достижение решающего успеха в будущем. Ни предположения о наличии больших запасов боеприпасов у наших будущих противников, ни увеличивающаяся точность стрельбы и дальнобойность артиллерии существующих калибров, ни значительное улучшение техники стрельбы не в состоянии поколебать наши взгляды. Напротив, мы считаем, что в наступлении танки являются основным родом войск, и эту свою точку зрения мы будем твердо отстаивать до тех пор, пока техника не обеспечит нас чем-то более лучшим. Мы ни в коем случае не можем мириться с такой артиллерийской подготовкой, которая требует [56]слишком много времени и отказа от элемента внезапности, руководствуясь лишь принципом, заключающимся в том, что якобы “только огонь обеспечивает начало движения”*. Наоборот, мы считаем, что бронированные моторы могут донести наше оружие к месторасположению противника без такой предварительной артиллерийской подготовки, если только будут соблюдены следующие важнейшие условия: движение по удобной местности, внезапность, массированное использование танков.
       Слова “массированное использование” приводят в дрожь наших критиков. Они пишут: “Таким образом, возникает вопрос, является ли в принципе правильным массированное использование танков и не будет ли более целесообразным использовать их совместно с пехотой, чтобы придать наступлению необходимый размах”*. В этом высказывании мы прежде всего находим признание наших критиков, что наступление пехоты без танков не может достигнуть необходимого размаха. Отсюда мы делаем вывод, что тот род войск, действия которого могут придать наступлению необходимый размах, должен, несомненно, считаться главным родом войск.
       Вопрос о том, следует ли распределять танки по пехотным частям или нет, может быть разъяснен на следующем примере. Происходит война между красными и синими. Каждая из воюющих сторон имеет по 100 пехотных дивизий и по 100 танковых батальонов. Красные распределили танки по пехотным дивизиям, синие свели их в танковые дивизии, которые составили резерв главного командования. Линия фронта протяжением, скажем, в 300 км характеризуется следующим образом: 100 км линии фронта представляют танконедоступную местность, 100 км – местность с отдельными препятствиями и преградами для танков и остальные 100 км – танкодоступную местность. Поэтому при переходе синих в наступление, вполне возможно, сложится такая обстановка: значительная часть пехотных [57]дивизий красных с танками будет располагаться против позиций синих на танконедоступной местности, где танки совершенно не смогут быть использованы, а другая часть их дивизий с танками расположится перед местностью, мало благоприятной для действий танков. Стало быть, танки последних, находясь в несколько лучших условиях, чем танки первой части дивизий, также вряд ли смогут рассчитывать на успех. Во всяком случае, красные смогут использовать только часть своих танков, расположенных перед танкодоступной местностью. Синие же, наоборот, смогут сосредоточить все свои танки на решающем направлении, там, где местность больше всего благоприятствует их действиям. Они получат возможность вступить в бой по меньшей мере с двойным превосходством в танках, а на остальных участках фронта смогут организовать оборону против распыленных танковых частей красных.
       Пехотной дивизии, имеющей в своем распоряжении около 50 противотанковых орудий, значительно легче обороняться от 50, чем от 200 наступающих танков. Поэтому в предложении распределить танки по пехотным дивизиям мы усматриваем не больше чем возвращение к примитивной тактике англичан, которой они придерживались в 1916—1917 гг. Эта тактика еще тогда показала свою полную несостоятельность, поэтому была затем заменена тактикой сосредоточения сил и средств на одном направлении, приведшей к успеху во время сражения у Камбре.
       Мы желаем добиться победы посредством такого вида оружия, которое можно быстро перебросить к району расположения противника, ведущего огонь прямой наводкой, защищенного броней и передвигающегося с помощью мотора.
       Говорят, что “мотор не является новым оружием, а лишь по-новому перебрасывает боевые средства старого типа”*. Всем известно, что сами моторы не стреляют. Когда мы говорим о бронетанковых войсках как о чем-то новом, то имеем при этом в виду новый род [58]войск, подобно тому, как, например, использование мотора военно-морским флотом привело к появлению подводных лодок; только благодаря использованию мотора стало возможным появление самолета, а вместе с ним – военно-воздушных сил. Следовательно, и здесь речь идет о новом роде войск.
       Мы, танкисты, считаем свой род войск вполне “созревшим” и уверены, что наш успех в будущих сражениях наложит отпечаток на предстоящие события. Если наступление танков будет удачным, то все остальные рода войск должны будут приспособиться к тому, чтобы действовать в одинаковом с ними темпе. Поэтому мы и требуем, чтобы те рода войск, которые будут взаимодействовать с нами для развития нашего успеха, были также подвижными и были нам приданы еще в мирное время, потому что решающее значение в будущих сражениях будет иметь не количество пехоты, а количество бронетанковых войск.

* * *

      Поздней осенью 1937 г. происходили крупные маневры, на которых присутствовал Гитлер, а в последние дни маневров – и иностранные гости: Муссолини, английский фельдмаршал сэр Сирил Деверел, итальянский маршал Бадольо и венгерская военная миссия. От бронетанковых войск к участию в маневрах была привлечена 3-я танковая дивизия под командованием генерала Фесмана и 1-я танковая бригада. Мне было поручено руководство посредническим штабом бронетанковых войск.
      Результаты маневров показали, что танковая дивизия вполне оправдала себя как боевая единица. Неудовлетворительно работали лишь ее службы снабжения и ремонта. Необходимо было принять соответствующие меры по улучшению работы этих служб. Я представил свои соображения по данному вопросу командованию корпуса. К сожалению, мои предложения не были приняты [59]во внимание, и те же недостатки дали о себе знать еще раз весной 1938 г.
      В последний день маневров специально для иностранных гостей было проведено крупное наступление всех танковых сил, участвовавших в маневрах под моим командованием. Впечатление было исключительно сильное, хотя мы располагали в то время лишь небольшими танками типа T-I.
      После маневров в Берлине состоялся парад войск, а затем заключительный завтрак, устроенный генерал-полковником бароном фон Фричем для иностранных гостей. Это обстоятельство дало мне возможность принять участие в ряде интересных бесед, в том числе с фельдмаршалом сэром Сирилом Деверелом и маршалом Бадольо. Бадольо рассказал о своем опыте в абиссинском походе, сэр Деверел заинтересовался моими взглядами на проблемы моторизации. Молодые английские офицеры интересовались, можно ли во время настоящих боевых действий передвигать на поле боя такое большое количество танков, как мы это делали на маневрах, устроенных для Муссолини. Они не верили в такую возможность, а многие из них являлись сторонниками теории использования бронетанковых войск лишь в качестве вспомогательного рода войск. Во всяком случае, беседы носили чрезвычайно оживленный характер. [60]

      Богатый различными событиями 1938 год начался неожиданным присвоением мне в ночь со 2 на 3 февраля звания генерал-лейтенанта и приглашением в Берлин на 4 февраля для беседы с Гитлером. Утром 4 февраля на одной из улиц Берлина я встретил знакомого, сообщившего мне, что я назначен командиром 16-го армейского корпуса. Это сообщение меня чрезвычайно поразило; я немедленно купил утреннюю газету, в которой с удивлением прочитал сообщение об отставке ряда высших офицеров армии, в том числе Бломберга, Фрича и моего покровителя генерала Лутца. Приглашение в имперскую канцелярию имело в основном целью объявить мне об этом. Все командиры корпусов вермахта выстроились полукругом в зале, в центре которого стоял Гитлер. Он сообщил нам, что причиной отставки имперского военного министра генерал-фельдмаршала фон Бломберга послужил его брак, а командующего сухопутными войсками генерал-полковника барона фон Фрича он вынужден уволить в отставку по [61]причине нарушения им уголовных законов. Об отставке других лиц Гитлер не стал распространяться. Мы стояли, как окаменелые. Тяжкие обвинения, выдвинутые против наших высших начальников, которых мы считали безупречно честными людьми, нанесли нам удар в самое сердце. Трудно было верить в правдоподобность этих обвинений, однако следовало считаться с тем, что вряд ли глава государства заявил бы о них без достаточных на то оснований. Закончив свою речь, Гитлер ушел. Вскоре отпустили и нас. Никто из нас не был в состоянии вымолвить хоть слово.
      Что можно было сказать в столь потрясающий момент о последствиях этого события в будущем?
      Отставка Бломберга была предрешена. Оставаться на посту министра он больше не мог. Совершенно по-иному обстояло дело с Фричем. Было предложено произвести военно-судебное расследование. Военный суд, который происходил под председательством Геринга, вынес оправдательный приговор вопреки мнению председателя суда. Весьма скудные обвинения, предъявленные Фричу, были признаны совершенно недостаточными.
      Через месяц после всей этой гнусной истории нас снова собрали, на этот раз на одной из авиабаз; здесь из уст председателя верховного военного трибунала генерала Хейтца мы услышали приговор по делу Фрича и его подробное обоснование. Перед тем как был зачитан приговор, с небольшой речью выступил Гитлер, в которой он выразил свое сожаление по поводу случившегося и заверил нас, что подобные инциденты больше повторяться не будут.
      Мы выразили пожелание, чтобы Фрич был полностью реабилитирован. Новый главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник фон Браухич, назначенный на эту должность по предложению Бломберга, согласился лишь на назначение Фрича командиром 12-го артиллерийского полка в Шверине, чтобы тем самым восстановить его на службе в армии. На [62]более ответственную должность его больше не назначали. Ввиду того позора, который генерал-полковнику пришлось пережить, это назначение явилось искуплением далеко не удовлетворительным. Хотя свидетель, давший фальшивые показания против Фрича, был по приказу Гитлера казнен, все же те, кто стоял за кулисами всей этой инсценировки, остались ненаказанными. Смертный приговор, вынесенный доносчику, явился своего рода маскировкой.
      11 августа в учебном лагере Гросс-Борн, в Померании, генерал-полковник Фрич принял 12-й артиллерийский полк. 13 августа в том же лагере проводились учения, на которых присутствовал Гитлер, однако встреча его с Фричем не состоялась.
      Вызывает удивление благородная сдержанность в поведении Фрича в последующем. Была ли она правильной в отношении его политических противников, – это другой вопрос. Но чтобы сделать более обоснованные выводы из дела Фрича, необходимо полнее описать события того времени и охарактеризовать лиц, принимавших в них участие.
      4 февраля 1938 г. Гитлер занял пост верховного главнокомандующего вооруженными силами. Пост имперского военного министра остался свободным, функции военного министра перешли к начальнику управления общих дел генералу Вильгельму Кейтелю, поскольку эти функции не входили в компетенцию верховного главнокомандующего. Кейтель не получил, однако, новых служебных полномочий, но с этого времени стал именоваться начальником главного штаба вооруженных сил.
      Командующим 4-й группой в Лейпциге, объединявшей моторизованные корпуса, был назначен генерал фон Рейхенау, здравомыслящий, передовой человек, с которым я был связан большой дружбой.
      После событий 30 июня 1934 г. день 4 февраля 1938 г. стал вторым черным днем главного командования сухопутных сил. Как в первом, так и во втором [63]случае всему германскому генералитету было предъявлено тяжкое обвинение в том, что он не справляется со своими обязанностями. Это обвинение было известно только верхушке командования. Для большинства же генералов истинная подоплека всего дела осталась невыясненной. Даже по делу Фрича, казавшемуся с самого начала неправдоподобным и немыслимым, пришлось сначала ждать приговора верховного военного трибунала и уже только потом принимать соответствующие серьезные меры. Новый главнокомандующий сухопутными силами никак не мог решиться на то, чтобы предпринять необходимые шаги, хотя его об этом настоятельно просили. Между тем дело Фрича было заслонено другим, значительно более важным внешнеполитическим событием – аншлюссом Австрии. Момент для принятия необходимых мер был упущен.
      Все эти события свидетельствовали о наличии недоверия между главой рейха и верхушкой армии; это стало ясным для меня, хотя я и не мог знать всю механику происходивших событий . [64]
      Я принял дела корпуса от своего уважаемого предшественника генерала танковых войск Лутца. Начальником штаба корпуса был полковник Паулюс. Его я хорошо знал в течение ряда лет как передового, умного, добросовестного, старательного и глубоко мыслящего офицера генерального штаба, чистые стремления и патриотизм которого не вызывали никаких сомнений. Мы с ним работали в полном согласии. Впоследствии несчастный командующий 6-й армией в Сталинграде был обвинен в самых тяжких преступлениях. Но до тех пор, пока сам Паулюс не будет иметь возможности оправдаться, я не могу верить выдвинутым против него обвинениям.
      Были заменены и командиры танковых дивизий. Теперь ими командовали: 1-й танковой дивизией – генерал Рудольф Шмидт, 2-й танковой дивизией – генерал Фейель и 3-й танковой дивизией – генерал барон Гейер фон Швеппенбург.

Аншлюсс Австрии

      В 16 час. 10 марта я был вызван к начальнику генерального штаба сухопутных сил генералу Беку. В совершенно секретном порядке он сообщил мне, что Гитлера обуревает идея о присоединении Австрии к [65]рейху и что поэтому некоторым соединениям следует считаться с возможностью принять участие в походе.
      – “Вам придется снова принять командование своей старой 2-й танковой дивизией”, – сказал мне Бек.
      Я обратил его внимание на тот факт, что Фейель является весьма способным генералом и будет болезненно реагировать на это. Бек ответил: “Во всяком случае вы должны будете командовать всеми моторизованными частями, выделенными для участия в походе”.
      Мной было предложено привести в боевую готовность штаб 16-го армейского корпуса, подчинив ему, помимо 2-й танковой дивизии, еще одно соединение. Бек согласился выделить полк лейб-штандарт СС “Адольф Гитлер”, который также должен был участвовать в походе на Австрию. Прощаясь со мной, Бек сказал:
      – “Если хотят вообще осуществить аншлюсс, то сейчас для этого наиболее благоприятный момент”.
      Я отправился к себе, чтобы отдать необходимые распоряжения, а также обдумать предварительные мероприятия, какие следовало провести для выполнения поставленной мне задачи.
      Приблизительно в 20 час. меня снова вызвали к Беку. После некоторого ожидания я между 20 и 21 час. получил приказ привести в боевую готовность 2-ю танковую дивизию и полк лейб-штандарт СС “Адольф Гитлер”, а затем сосредоточить их в районе Пассау. При этом мне сообщили, что все войска, выделенные для похода на Австрию, находятся под командованием генерал-полковника фон Бока. Южнее моего корпуса несколько пехотных дивизий должны будут форсировать р. Инн, часть сил выделялась для движения в направлении Тироля.
      Между 23 и 24 час. я отдал по телефону приказ о приведении в боевую готовность 2-й танковой дивизии, а командиру полка лейб-штандарта Зеппу Дитриху сообщил это лично.
      Конечным пунктом марша подчиненных мне соединений и частей был указан город Пассау. [66]
      Передача приказа 2-й танковой дивизии была осложнена тем, что все штабные офицеры дивизии во главе с ее командиром находились на занятиях в районе Мозеля, у города Трир. Однако, несмотря на это затруднение, командный состав был быстро собран, и дивизия без задержек выступила в поход.
      Расстояние от района расквартирования дивизии у города Вюрцбурга до Пассау составляло около 400 км, от Пассау до Вены – 280 км и от Берлина до Вены – 962 км.
      Перед тем как я отпустил Зеппа Дитриха, он сообщил мне, что ему необходимо еще посетить Гитлера. Мне казалось важным, чтобы осуществление аншлюсса произошло без кровопролития, чтобы он явился радостью для обеих сторон. Поэтому у меня возникла мысль украсить танки флажками и зеленью в знак наших мирных намерений. Я попросил Зеппа Дитриха испросить на это разрешение Гитлера, которое и было получено через полчаса.
      К 20 час. 11 марта в Пассау прибыл штаб 16-го армейского корпуса, туда же в полночь прибыл во главе своих частей командир 2-й танковой дивизии генерал Фейель. У него не оказалось ни карт Австрии, ни горючего, чтобы продолжать движение. Мне пришлось посоветовать ему воспользоваться справочником Бэдекера, которым обычно пользуются туристы. Разрешить проблему горючего было гораздо труднее. Хотя в Пассау и находилась складская база горючего, но она была предназначена для снабжения войск на случай боевых действий на западе. В соответствии с мобилизационным планом база могла отпускать горючее только на эти цели. Начальники, от которых зависело решить этот вопрос, не были уведомлены о нашей задаче, поэтому ночью их было трудно найти. Верный своему служебному долгу, начальник базы. Пассау наотрез отказался отпустить мне горючее, и только когда я пригрозил применить силу, он сдался.
      Ввиду того, что транспорт для снабжения горючим не был мобилизован, нам пришлось использовать [67]местные средства. Бургомистр города Пассау оказал нам необходимое содействие, выделив в наше распоряжение некоторое количество грузовиков для перевозки горючего. Чтобы обеспечить себя в дальнейшем, мы потребовали, чтобы австрийские бензоколонки, расположенные по пути следования наших войск, были приспособлены к непрерывному снабжению горючим.
      Несмотря на все старания, генералу Фейелю не удалось перейти границу точно в 8 час. утра; было уже 9 час., когда первые подразделения 2-й танковой дивизии стали пересекать ее, радостно встречаемые австрийским населением. Авангард дивизии состоял из 5-го Корнвестгеймского, 7-го Мюнхенского моторизованных разведывательных батальонов и 2-го Киссингенского мотоциклетно-стрелкового батальона. Этот авангард приблизительно в полдень .быстро миновал Линц и начал продвигаться дальше в направлении на Санкт-Пельтен.
      Я следовал впереди главных сил 2-й танковой дивизии; полк лейб-штандарт “Адольф Гитлер” двигался в хвосте колонны, за 2-й танковой дивизией, к которой он примкнул после совершения продолжительного марта из Берлина. Украшение танков флажками и зеленью вполне оправдало себя. Население видело, что мы идем, имея мирные намерения, и повсюду радостно нас встречало. На дорогах стояли старые солдаты – участники первой мировой войны с боевыми орденами на груди и приветствовали нас. На каждой остановке жители украшали наши автомашины, а солдат снабжали продуктами. Повсюду можно было видеть рукопожатия, объятия, слезы радости. Не было никаких конфликтов при осуществлении этого давно ожидаемого и не раз срывавшегося аншлюсса. Дети одного народа, которые в течение многих десятилетий были разобщены из-за злополучной политики, ликовали, встретившись, наконец, друг с другом.
      Движение наших войск проходило по единственной дороге, шедшей через Линц. [68]
      Приблизительно в 12 час. дни я въехал в Линц, где немного отдохнул и пообедал. Когда я намеревался оставить город, чтобы следовать дальше на Санкт-Пельтен, то встретил рейхсфюрера СС Гиммлера и австрийских министров Зейс-Инкварта и фон Глайзе-Хорстенау. Они сообщили мне, что к 15 часам в Линц должен прибыть фюрер, и просили меня организовать оцепление дороги, по которой он проедет, а также рыночной площади. Я приказал авангарду остановиться в Санкт-Пельтене, а оцепление улиц и площади поручил подразделениям главных сил. В этом оцеплении принимали также добровольное участие подразделения местного австрийского гарнизона. Около 60 000 человек быстро заполнили прилегающие улицы и площадь. Массы народа были охвачены невиданным воодушевлением, немецкие солдаты встречались с восторгом.
      Прибытие Гитлера затянулось до наступления темноты. Я встретил фюрера на окраине и был свидетелем его триумфального въезда в город. Гитлер с балкона ратуши произнес речь, которую я имел честь слушать. Мне никогда не приходилось испытывать такого воодушевления, какое я испытывал в тот час. Закончив речь, Гитлер навестил нескольких раненых, пострадавших в стычках, которые имели место до аншлюсса, а затем направился в отель, куда последовал и я, чтобы представиться фюреру, прежде чем начать марш на Вену. Гитлер был очень тронут приемом, оказанным ему населением на рыночной площади.
      Около 9 часов вечера я оставил Линц и в полночь уже был в Санкт-Пельтене, откуда в голове авангарда направился на Вену, куда мы и прибыли 13 марта в час ночи, несмотря на сильную метель.
      В Вене только что закончилось большое факельное шествие, устроенное в честь аншлюсса. Улицы были заполнены празднично настроенными жителями. Неудивительно, что появление немецких солдат вызвало бурное ликование. В присутствии командира венской дивизии австрийской армии генерала Штумпфль [69]авангард прошел торжественным маршем мимо здания оперы под звуки австрийского военного оркестра. По окончании торжественного марша всех снова охватил бурный восторг. Меня понесли на руках до квартиры. Пуговицы моей шинели были оторваны и расхватаны в качестве сувениров. Приняли нас чрезвычайно восторженно.
      После короткого отдыха утром 13 марта я нанес визит командующему австрийской армией, который принял меня весьма любезно.
      День 14 марта целиком ушел на подготовку к большому параду, назначенному на следующий день. Руководить подготовкой к параду было поручено мне, и я с удовольствием впервые сотрудничал с нашими новыми друзьями. Мы быстро договорились обо всем и на следующий день с удовлетворением отмечали, что это первое общественное мероприятие, организованное в Вене, входившей отныне в состав рейха, прошло с большим успехом. Парад начался торжественным маршем австрийских частей, за которыми следовали одна за другой колонны немецких войск. Среди населения царило восторженное настроение.
      В один из ближайших вечеров я пригласил нескольких австрийских генералов, с которыми успел познакомиться, в отель “Бристоль” на небольшой ужин с намерением закрепить нашу дружбу во внеслужебной обстановке. Затем я выехал в моторизованные части австрийской армии, чтобы ознакомиться с ними и уяснить себе способ включения их в состав немецкой армии. Особенно запомнились мне две из этих поездок. Одна привела меня в город Нейзидель на оз. Нейзидлер-зее, где стоял австрийский моторизованный егерский батальон. Вторую поездку я совершил в город Брук, где находился танковый батальон. Этим батальоном командовал подполковник Тейс, весьма способный офицер, получивший ранение при тяжелой аварии танка. Его подразделение производило очень хорошее впечатление, и я быстро нашел общий язык с [70]молодыми офицерами и остальным личным составом. В обоих батальонах чувствовалось высокое моральное состояние и поддерживалась хорошая дисциплина. Я мог только с радостью и надеждой ожидать включения этих подразделений в состав армии рейха.
      Для того, чтобы не только немецкие солдаты могли ознакомиться с Австрией, но чтобы и австрийские солдаты узнали Германию (это способствовало бы усилению у них чувства принадлежности к одному государству), ряд подразделений австрийской армии был направлен на небольшой срок в Германию. Одно из таких подразделений посетило гарнизон в городе Вюрцбурге, которым я раньше командовал, где ему был устроен радушный прием с угощением, организованный моей женой.
      Вскоре я получил возможность вызвать в Вену свою жену, чтобы 25 марта вместе отпраздновать день ее рождения.
      Участие в осуществлении аншлюсса дало возможность немецким бронетанковым войскам извлечь некоторые важные уроки.
      В целом поход на Вену прошел без особых осложнений. Выход из строя автотранспорта был незначительным, выход танков – несколько большим. Точных цифр я уже не помню, во всяком случае, всего вышло из строя не свыше 30% машин. К 15 марта, на которое был назначен парад, почти все танки прибыли к месту назначения. Эти цифры, которые являются не очень большими, если учесть значительное расстояние и большую скорость марша, показались, однако, устрашающими для тех, кто ничего не смыслит в бронетанковых войсках, и прежде всего для генерал-полковника фон Бока. Поэтому после похода на Вену эти люди обрушились с яростной критикой на еще молодые бронетанковые войска, утверждая, что они не в состоянии совершать продолжительные марши.
      Однако деловая критика пришла к совершенно иным выводам. При оценке боевых возможностей [71]бронетанковых войск, произведенной на основе опыта похода на Вену, необходимо было учитывать следующие обстоятельства.
      а) Бронетанковые войска еще не были готовы выполнять свои задачи в полном объеме. В начале марта они только проходили боевую подготовку в масштабе роты. Теоретическая подготовка штабных офицеров, проводившаяся весьма интенсивно во 2-й танковой дивизии в течение всей зимы, должна была завершиться полевыми учениями в районе реки Мозель, о которых упоминалось выше. Об организации зимних учений в масштабе дивизии никто и не помышлял.
      б) Высшее командование также было недостаточно подготовлено к проведению этого похода. Решение о нем исходило от одного Гитлера. Весь поход представлял собой сплошную импровизацию, что являлось для танковых дивизий, созданных лишь осенью 1935 г., рискованным мероприятием.
      в) 2-я танковая дивизия должна была пройти за 48 час. при совершении этого импровизированного марша 700 км, а полк лейб-штандарт СС “Адольф Гитлер” – около 1000 км. И все же эта задача в основном была выполнена.
      г) Наиболее важным недостатком, выявившимся в процессе марша, оказалась неудовлетворительная постановка ремонта техники, особенно танков. Этот изъян отмечался еще во время осенних маневров 1937 г., однако предложенные в марте 1938 г. меры по его устранению не были приняты во внимание. В последующем такого рода недостатки больше не повторялись.
      д) Имели место серьезные затруднения в обеспечении горючим, но они были быстро преодолены. Ввиду того, что во время похода боеприпасы не расходовались, выводы в этом отношении могли быть сделаны только относительные. Боеприпасов будет достаточно, если заблаговременно о них позаботиться.
      е) Итоги похода, во всяком случае, подтвердили [72]правильность теоретических обоснований о применимости танковых дивизий для решения оперативных задач. Запас хода и скорость движения танков оказались выше предполагаемых. Уверенность войск в своих силах была укреплена, а командование извлекло из марша много поучительного.
      ж) Было доказано, что по одной шоссейной дороге может без затруднений передвигаться больше чем одна моторизованная дивизия; была подтверждена также правильность мысли об организации и оперативном использовании моторизованного корпуса.
      з) Следует подчеркнуть, что поход на Вену позволил сделать выводы лишь относительно приведения в боевую готовность, передвижения и обеспечения танковых дивизий, но не об их боеспособности. Дальнейшее показало, однако, что и в этом отношении немецкие бронетанковые войска находились тогда на верном пути.
      Уинстон Черчилль в своей замечательной и имеющей чрезвычайно большое значение книге “Воспоминания” (том I, стр. 331, немецкое издание Альфреда Шерца, Берн) дает, правда, совершенно иное изложение событий аншлюсса. Считаю необходимым привести следующую выдержку из этой книги:
       “Австрийский ефрейтор давно уже мечтал о триумфальном въезде в Вену. Партийная организация национал-социалистской партии в Вене наметила на субботу 12 марта проведение факельного шествия для встречи победоносных героев. Однако встречать было некого, никто не появился. Пришлось поэтому пронести на руках по улицам города трех растерявшихся баварцев из состава немецких тыловых частей, прибывших поездом в Вену для того, чтобы обеспечить войска вторжения квартирами. Причина задержки немецких войск выяснилась позднее. Немецкая моторизованная армада нерешительно прогромыхала через границу и остановилась вблизи города Линца. Несмотря на отличную погоду и хорошие дороги, большинство танков оказалось не в [73]состоянии продолжать движение. В моторизованных подразделениях тяжелой артиллерии имели место аварии. Дорогу от Липца до Вены загромоздили застрявшие тяжелые автомашины. Ответственным за то, что перед всем миром была продемонстрирована неподготовленность немецкой армии, считали любимца Гитлера генерала фон Рейхенау, командующего 4-й армейской группой.
       Гитлер, проезжавший на автомашине через Линц, видел замешательство в движении своих войск, что вызвало его бешеный гнев. Легкие танки кое-как пробились сквозь пробки, образовавшиеся на дорогах, и по одному прибыли в воскресенье утром в Вену. Тяжелые танки и моторизованную артиллерию погрузили на железнодорожные платформы и таким путем своевременно доставили в Вену для участия в церемонии. Картина въезда Гитлера в Вену, где он был встречен толпами людей, и ликующими, и охваченными страхом, известна всем. Однако этот момент иллюзии славы имел свою теневую сторону. В действительности фюрер кипел от злости из-за того, что обнаружились недостатки его военного механизма. Он обрушился на своих генералов с руганью, однако те заявили, что не виноваты. Они напомнили фюреру, что он и слушать не хотел предостережения Фрича о риске для Германии идти на более крупный конфликт. Внешний блеск все-таки сохранен. Официальные празднества и парады состоялись...”
      Очевидно, Уинстон Черчилль был неправильно информирован. Насколько мне известно , 12 марта из [74]Баварии в Вену не прибыло ни одного воинского эшелона. Выходит, что “три растерявшихся баварца” должны были прибыть в Вену только по воздуху. Немецкая моторизованная армада, правда, была задержана в Линце, но это я сделал только для того, чтобы организовать встречу Гитлера. В противном случае войска были бы в Вене во второй половине дня в тот же день. Погода была плохая, после обеда пошел дождь, а ночью поднялась сильная метель. Единственная дорога, по которой войска двигались от Линца на Вену, на многих участках была разобрана, так как в это время проводились ремонтные работы, а остальные участки также находились в чрезвычайно неудовлетворительном состоянии. Большая часть танков прибыла в Вену без всяких происшествий. Аварии в подразделениях тяжелой артиллерии не могли иметь места, так как у нас тогда вообще не было тяжелой артиллерии. Пробок в движении на дороге также совершенно не было. Генерал фон Рейхенау был назначен командующим 4-й армейской группой только 4 февраля 1938 г. и не мог отвечать за случайные перебои в работе материальной части, потому что он находился всего пять недель на своей новой должности. Его предшественник генерал-полковник фон Браухич также не мог нести ответственность за состояние 4-й армейской группы, так как и он занимал эту должность непродолжительное время.
      Как уже упоминалось, я сам встречал Гитлера при его въезде в Линц. Он нисколько не выглядел рассерженным. Наоборот, это был, пожалуй, первый случай, когда я видел его радостно взволнованным. Во время речи, произнесенной Гитлером в Линце с балкона [75]ратуши перед восторженными массами людей, я стоял рядом и имел полную возможность наблюдать за ним. Слезы действительно текли по его лицу, причем было очевидно, что это делалось не для театрального эффекта.
      У нас в тот период преимущественно были только легкие танки. Тяжелых танков, как и тяжелой артиллерии, почти не было, поэтому доставлять их в Вену по железной дороге не могли.
      Ни одного генерала никто не ругал, во всяком случае, мне об этом ничего не было известно. Не было, следовательно, и никакой реакции на это, об этом мне также ничего неизвестно. Что касается меня лично, то Гитлер исключительно вежливо обращался со мной в эти мартовские дни как в Линце, так и в Вене. Единственное замечание, которое мне было сделано, исходило от генерал-полковника фон Бока, главнокомандующего всеми войсками, участвовавшими в марше; он считал неосторожностью с моей стороны украшение танков флажками, о чем я упоминал выше. Недоразумение было ликвидировано после того, как генералу Боку стало известно, что это было сделано мною с разрешения Гитлера.
      Та самая немецкая моторизованная армада, которая “нерешительно прогромыхала через границу”, оказалась в состоянии, будучи лишь слегка улучшенной, одержать в 1940 г. в короткий срок победу над устаревшими армиями западных стран.
      “Воспоминания” Уинстона Черчилля ясно показывают его желание доказать, будто политические руководители Великобритании и Франции считали, что в 1938 г. перспективы ведения войны были бы для них благоприятными. Военные же руководители указанных стран относились к этому более скептически. Они хорошо понимали все слабые стороны своих армий, но не знали, каким образом следует перестраивать их по-новому. Немецкие генералы также хотели мира, однако не потому, что считали себя слабыми или боялись нововведений, а потому, что верили в [76]возможность достижения национальных устремлений народа мирными средствами.
      2-я танковая дивизия была оставлена в районе Вены и осенью пополнена австрийскими контингентами. Полк лейб-штандарт СС и штаб 16-го армейского корпуса возвратились в апреле в Берлин. В освободившихся казармах города Вюрцбурга разместилась 4-я танковая дивизия под командованием генерала Рейнгардта, сформированная осенью 1938 г. Кроме того, были сформированы 5-я танковая и 4-я легкая дивизии.
      В летние месяцы 1938 г., т. е. в условиях мирного времени, будучи командиром корпуса, я руководил подготовкой личного состава. Мои обязанности заключались преимущественно в проверке подчиненных частей и соединений. Это дало мне возможность познакомиться с офицерами и остальным личным составом и заложить основы того доверия между нами, которое проявилось во время войны и которым я всегда так гордился.
      1 августа 1938 г. я перебрался в отведенную мне в Берлине казенную квартиру. В том же месяце Берлин посетили венгерский регент Хорти с супругой и премьер-министр Имреди. Я присутствовал при их встрече на вокзале, на параде, ужине у Гитлера, а также на спектакле, данном в честь их приезда в оперном театре. После ужина Гитлер подсел к моему столу и беседовал со мной по различным вопросам, касающимся бронетанковых войск.
      Политические результаты визита Хорти в Германию не удовлетворили Гитлера. Гитлер надеялся, что сможет добиться от венгерского регента согласия на заключение военного союза с Германией, но был [77]обманут в своих надеждах. К сожалению, разочарование Гитлера было заметно как во время ужина, когда он произносил речь, так и после него.
      10—13 сентября я вместе с женой присутствовал на партийном съезде в Нюрнберге. В течение этого месяца отношения между рейхом и Чехословакией приняли наиболее напряженный характер. Атмосфера стала сгущаться. Это нашло свое выражение в большой заключительной речи Гитлера, произнесенной в Нюрнберге. Ближайшее будущее могло оказаться чреватым большими последствиями.
      Я должен был оставить Нюрнберг и выехать в учебный лагерь Графенвер, где размещались 1-я танковая дивизия и войска СС. В последующие недели время было заполнено многочисленными учениями и смотрами. В конце сентября приступили к подготовке присоединения Судетской области. Опасность войны возросла, потому что Чехословакия не шла ни на какие уступки. Положение стало серьезным.
      Мюнхенское соглашение открыло, однако, дорогу для мирного разрешения конфликта и сделало возможным присоединение Судетской области без кровопролития.
      Политическая обстановка потребовала от меня принесения еще одной жертвы: день своей серебряной свадьбы мне пришлось провести одному в Графенвере, жена праздновала этот день тоже одна в Берлине; оба наших сына находились на границе. Лучшим подарком в этот день был еще раз сохраненный мир.
      2 октября мой штаб был переведен в город Плауэн, а 3 октября начался марш на Судеты.

Присоединение Судетской области

      Для похода на Судеты 16-му армейскому корпусу были приданы 1-я танковая дивизия, 13-я и 20-я мотодивизии. Оккупация области проводилась в три этапа. [78]
      3 октября 13-я мотодивизия генерала Отто заняла города Егор (Хеб), Аш и Франценсбад; 4 октября 1-я танковая дивизия заняла город Карлсбад (Карловы Вары), а 5 октября все три дивизии продвинулись на восток и заняли всю область до демаркационной линии.
      В первые два дня марша Адольф Гитлер находился при моем корпусе, 1-я танковая дивизия, прибывшая из города Хам в Айбеншток (расстояние 273 км), и 13-я мотодивизия были переброшены в ночь с 30 сентября на 1 октября и в ночь с 1 на 2 октября из района Графенвер на север, показав отличную скорость движения, и сосредоточены на границе с Судетской областью в готовности к вступлению в нее.
      3 октября я встретил Гитлера на границе у города Аш и доложил об успешном марше моих дивизий. Затем из Аш мы поехали в Егер, где в полевой кухне был приготовлен завтрак, в котором принял участие и Гитлер. Завтрак состоял из обычного для рядового состава меню: густой суп с говядиной. Когда Гитлер увидел в супе мясо, он отказался кушать и, съев лишь несколько яблок, попросил, чтобы впредь для него готовили вегетарианскую пищу. В Егере нас встретили очень радостно и торжественно. Толпы народа, одетые в национальные костюмы, устроили Гитлеру шумную овацию.
      4 октября я завтракал вместе с Гитлером, обождав его прибытия на полевую кухню штаба 1-й танковой дивизии. Мы вели непринужденную беседу, во время которой выявилось общее удовлетворение тем, что удалось избежать войны. Вдоль дороги, по которой затем проезжал Гитлер, выстроились приветствуемые им войска. Они имели отличный вид; все были настроены радостно; машины, как и в марте в Австрии, были украшены зеленью и цветами. Я отправился в Карлсбад, где перед театром уже выстроился почетный караул из трех рот – роты 1-го танкового полка, роты 1-го мотострелкового полка и роты полка лейб-штандарт СС. На правом фланге роты танкового полка стоял со [79]своим командиром мой старший сын, занимавший тогда должность адъютанта 1-го батальона 1-го танкового полка.
      Оцепление улиц еще не было закончено, когда появился Гитлер. Через шпалеры войск он проследовал в здание театра, где был встречен представителями местного населения. На улице лил проливной дождь. В вестибюле театра происходили прямо-таки трогательные сцены. Хорошо одетые дамы и девушки плакали, многие становились на колени; ликование людей было исключительно велико. Судетским немцам пришлось много пережить: безграничную нищету, безработицу, национальный гнет. Многие уже потеряли всякую надежду. Задача заключалась теперь в том, чтобы возродить Судетскую область. Наши полевые кухни стали отпускать пищу беднякам, поскольку организации социального обеспечения еще не начали работать.
      С 7 по 10 октября войска продолжали занимать районы, в которых проживало немецкое население. Для выполнения этой задачи я выехал через Кааден (Кадань) и Заац (Жатец) в Теплице-Шанов. Везде население восторженно встречало войска. Танки и автомашины были осыпаны цветами. Живые изгороди людей – юноши и девушки – затрудняли движение войск. Тысячи солдат немецкого происхождения, уволенные из чехословацкой армии, возвращались пешкам на родину; многие из них были еще одеты в чешскую форму и несли на спине чемодан или сундучок – разбитая без боя армия. Первая линия укреплений Чехии была в наших руках; она не была так сильна, как нам казалось, но хорошо, что удалось занять ее без кровопролитных боев.
      В общем, все были довольны мирным поворотом в политической обстановке. Война сильнее всего затронула бы именно территорию с немецким населением и потребовала бы многих жертв от немецких матерей.
      В Теплице-Шанов я остановился в имении, принадлежавшем князю Клари-Алдринген. Князь и [80]княгиня приняли нас очень радушно. Мы имели возможность познакомиться здесь со многими представителями немецко-богемской аристократии и были обрадованы, увидев, что они остались истинными немцами. Я уверен, что лорд Ренсимэн правильно оценил тогда обстановку в Чехословакии и много сделал для сохранения мира. Не его вина, что мир этот оказался очень непрочным.
      Во всяком случае, напряженность в политической обстановке была ликвидирована, и мы могли предаться некоторым радостям. Я получил возможность поохотиться; за две недели мне удалось убить нескольких оленей.
      Бурный 1938 год близился к концу, и такие далекие от политики солдаты, как я, надеялись, что, несмотря на прошедшие бури, в дальнейшем обстановка будет более спокойной. По нашему мнению, в результате увеличения территории и численности населения рейха последует длительный период для ассимиляции новых областей и закрепления вновь завоеванных позиций, настолько усиливших без всякой войны положение Германии в Европе, что наши национальные цели мы сможем осуществить мирным путем. Я имел возможность собственными глазами видеть обстановку в Австрии и в Судетской области. При всей восторженности, с которой там был встречен аншлюсс, следует все же отметить, что экономическое состояние этих двух районов было весьма неблагоприятным; большие различия между Австрией и Германией в формах государственного управления требовали длительного мирного периода для ликвидации этой разницы с тем, чтобы в конце концов вся Германия стала единым организмом. Мюнхенское соглашение, казалось, давало возможность осуществить все эти цели.
      Крупные внешнеполитические достижения Гитлера изгладили неблагоприятное впечатление от февральского кризиса. Под впечатлением успехов в Судетской области прошла почти незамеченной замена в сентябре [81]начальника генерального штаба сухопутных сил генерала фон Бека генералом Гальдером. Бек ушел в отставку, так как не был согласен с внешнеполитическим курсом Гитлера, считая его опасным. Он внес предложение, чтобы генералитет в целях сохранения мира демонстративно выразил свое общее мнение, но Браухич, к сожалению, отклонил это предложение и не ознакомил с ним генералов. Я возвратился из Судетской области в Берлин, также будучи уверенным, что наступил длительный период мира. К сожалению, я тогда глубоко ошибался.

Новое обострение обстановки

      В конце октября в Веймаре состоялся местный праздник по случаю освящения нового здания отеля “Элефант”, на котором присутствовал Гитлер. Я, как командир 16-го армейского корпуса и начальник гарнизона города Веймар, также был приглашен на этот праздник, открывшийся официальным заседанием в городском замке и закончившийся речью Гитлера перед огромной толпой, собравшейся под открытым небом. В этой речи Гитлер исключительно резко выступал против Англии, особенно против Черчилля и Идена. Мне не пришлось слышать его предыдущей речи, произнесенной в Саарбрюккене, так как я находился в то время в Судетах, поэтому я был в высшей степени поражен, узнав, что атмосфера снова накаляется. После речи Гитлера гостей пригласили на ужин в отель “Элефант”. Гитлер позвал меня к своему столу, и я имел возможность беседовать с ним в течение почти двух часов. Во время беседы я спросил у него, почему он так резко выступал против Англии. Он объяснил это тем, что англичане, по его мнению, проявили неискренность во время переговоров с ним в Годесберге, а также исключительной невежливостью по отношению к нему видных англичан, посетивших его. Гитлер якобы [82]заявил послу Гендерсону: “Если ко мне еще раз явятся неряшливо одетые посетители, я прикажу своему послу в Лондоне явиться к королю одетым в свитер. Передайте это своему правительству”. Гитлера приводило в ярость нанесенное ему, как он считал, оскорбление, и он заявил, что в действительности англичане не стремятся к искреннему примирению. Особенно сильно его задела неискренность англичан, потому что первоначально он придавал большое значение взаимоотношениям с Англией, желая установить с ней сотрудничество на длительный срок.
      Несмотря на заключение Мюнхенского соглашения, Германия снова оказалась в чрезвычайно напряженной и неустойчивой обстановке. Это вызвало большое разочарование и серьезное беспокойство.
      Вечером, в день праздника, веймарский театр показал “Аиду”. Я сидел в ложе фюрера. Во время ужина, устроенного после спектакля, меня вновь пригласили к столу Гитлера. Беседа велась на общие темы, иногда об искусстве. Гитлер рассказывал о своей поездке в Италию и о постановке “Аиды” в Неаполе. В два часа ночи он перешел к столу, где сидели артисты.
      После возвращения в Берлин я был вызван к главнокомандующему сухопутными силами. Он сообщил мне, что намерен создать новую должность – инспектора подвижных войск (как он их назвал), который будет отвечать за состояние моторизованных войск и кавалерии. Главнокомандующий сам набросал проект положения о новой должности и ознакомил меня с ним. Проект положения предусматривал, что инспектор будет иметь право производить инспекторские проверки и составлять годовые отчеты.
      Согласно проекту инспектор не получал никаких командных функций, никаких прав на составление и издание уставов и наставлений и никакого влияния на решение вопросов организации и личного состава. Поэтому я отказался от такой неопределенной должности. [83]
      Через несколько дней ко мне явился начальник управления личного состава сухопутных сил генерал Бодевин Кейтель (младший брат начальника главного штаба вооруженных сил) и по поручению главнокомандующего сухопутными силами снова предложил мне занять вновь учреждаемый пост. Я снова отказался, выставив те же мотивы, что и раньше. Тогда Кейтель открыл мне, что новая должность создается не по инициативе Браухича, а по желанию самого Гитлера и поэтому я не должен от нее отказываться. Я не смог скрыть своего разочарования; почему главнокомандующий с самого начала не сообщил мне, от кого именно исходит приказ о создании новой должности? Я снова заявил о своем отказе и попросил Кейтеля передать фюреру причину моего отказа, а также сказать, что я готов лично доложить ему свои соображения по данному вопросу.
      Через несколько дней я был вызван к Гитлеру и разговаривал с ним с глазу на глаз. Гитлер спросил меня о причинах моего отказа. Я доложил ему о порядке подчиненности, существующем в главном командовании сухопутных сил, и об основных принципах положения для нового ведомства, разработанного главнокомандующим. Затем я добавил, что, занимая свою настоящую должность командира трех дивизий, я имею большую возможность оказывать влияние на развитие бронетанковых сил, чем это окажется возможным при занятии новой должности. Хорошо зная руководящих лиц главного командования сухопутных сил и их отношение к проблеме использования крупных сил танков в качестве наступательного средства оперативного характера, я вынужден был рассматривать новое решение как шаг назад. Далее я разъяснил, что в главном командовании сухопутных сил господствует мнение о необходимости придавать танки пехоте и что поэтому я предвижу и в будущем такие же конфликты, которые происходили в недавнем прошлом. Кроме того, соединение танков с кавалерией произведено помимо [84]желания этого старого рода войск, командование которого видит во мне своего противника и отрицательно относится к этому нововведению.
      В модернизации кавалерии имеется настоятельная необходимость, однако главное командование сухопутных сил и старые кавалерийские офицеры выступают даже против этого. Свои объяснения я закончил следующими словами: “Права, которые мне будут предоставлены, окажутся недостаточными для того, чтобы преодолеть все препятствия, и я предвижу вследствие этого постоянные трения и конфликты. Поэтому я прошу оставить меня в прежней должности”. Гитлер слушал меня минут 20, не перебивая. Затем он обосновал свое желание создать новый пост необходимостью организации централизованного руководства всеми моторизованными войсками и кавалерией и приказал мне вступить в новую должность. В заключение он сказал: “Если ожидаемое вами противодействие будет тормозить вашу работу, можете обращаться прямо ко мне. Тогда мы уж вместе осуществим необходимые нововведения. Я приказываю вам принять новую должность”.
      Разумеется, до непосредственного обращения с докладом к Гитлеру дело не дошло, хотя затруднения начались немедленно.
      Я был произведен в генералы танковых войск, назначен генерал-инспектором подвижных войск и приступил к организации своего очень небольшого управления, которое было размещено на Бендлерштрассе. Мне дали двух офицеров генерального штаба – подполковника фон ле Суир и капитана Роттигер; адъютантом у меня был подполковник Рибель. Кроме того, по каждому роду подчиненных мне войск мне было выделено по одному референту. Затем я приступил к работе. Это было равноценно тому, что лить воду в бездонную бочку. Бронетанковые войска До этого времени не имели почти никаких наставлений по роевой подготовке. Мы составили наставления и представили их в отдел боевой подготовки главного командования сухопутных сил для [85]утверждения. Однако в отделе боевой подготовки не было ни одного офицера-танкиста. Наши наставления рассматривались не применительно к требованиям бронетанковых войск, а с совершенно другой точки зрения. На большинстве наших проектов наставлений была наложена следующая резолюция: “Основная организация не соответствует организации, принятой в пехоте. Поэтому проект отклонить”. Единство организации и единство “номенклатуры” – вот в основном те вопросы, которые принимались во внимание при оценке нашей работы. Потребности войск при этом совершенно не учитывались.
      Мое предложение об организации в кавалерии удобных для управления дивизий, оснащенных современной техникой, потерпело неудачу, так как начальник управления общих дел сухопутных сил генерал Фромм не решился дать на это своего согласия,
      Итак, до начала войны организационная структура кавалерии оставалась, как и раньше, в неудовлетворительном состоянии, что явилось причиной ее распределения, за исключением одной только бригады в Восточной Пруссии, по пехотным дивизиям в виде смешанных разведывательных отрядов, состоявших из кавалерийского эскадрона, самокатного эскадрона и моторизованного эскадрона, имевшего в своем составе несколько устаревших бронемашин, противотанковые пушки и конную артиллерию. Управлять этой ужасающей мешаниной было почти невозможно. При объявлении мобилизации кавалерия могла обеспечить такими разведывательными отрядами лишь кадровые пехотные дивизии мирного времени. Вновь сформированные соединения должны были удовлетвориться самокатчиками. Таким образом, вопрос о кавалерии был близок к решению совсем в ином плане. Кавалерия оказалась в таком тяжелом положении, несмотря на то, что все ее начальники с особой любовью заботились о ней. Таково, оказывается, различие между теорией и практикой. [86]
      Укажу еще на одно второстепенное обстоятельство, которое проливает свет на обстановку того периода. Мобилизационный план предусматривал назначение меня, инспектора подвижных войск, в случае войны на должность командира запасного пехотного корпуса. Потребовалась подача жалобы, чтобы изменить этот пункт и добиться решения использовать меня на случай войны в бронетанковых войсках. [87]

Навстречу войне

      Март 1939 года ознаменовался присоединением Чехии к рейху на правах протектората. Создалось чрезвычайно серьезное внешнеполитическое положение. Инициатива присоединения Чехии исходила исключительно от Гитлера.
      Утром, в день вступления немецких войск в Чехию, меня вызвали к главнокомандующему сухопутными войсками и, ознакомив с совершившимся фактом, приказали направиться в Прагу для обобщения опыта, приобретенного механизированными и бронетанковыми войсками, участвовавшими в операциях, проходивших в зимних условиях; я должен был также провести осмотр материальной части чешских бронетанковых войск.
      В Праге я встретился с генералом Гепнером, назначенным после меня командиром 16-го армейского корпуса, который и рассказал мне о своем опыте. Затем я посетил различные воинские части, чтобы получить непосредственное впечатление о них. В Брюнне (Брно) я осмотрел материальную часть чешских бронетанковых войск, которая произвела на меня впечатление [88]полной пригодности. Эта материальная часть сослужила нам хорошую службу во время кампаний в Польше и Франции и лишь в русскую кампанию она уступила место тяжелой материальной части немецкой конструкции.
      После Чехии к рейху без боевых действий была присоединена Мемельская (Клайпедская) область.
      20 апреля Гитлер, празднуя свое пятидесятилетие, устроил большой парад. Батальон знаменосцев со знаменами вермахта приветствовал Гитлера. Фюрер находился в зените славы. Было ли у него самообладание, чтобы сохранить свое положение, не перетягивая уже натянутую до предела тетиву лука?
      28 апреля Гитлер заявил о расторжении англо-германского морского соглашения и польско-германского договора о ненападении.
      28 мая министр иностранных дел Италии граф Чиано посетил Берлин. Министр иностранных дел рейха устроил в его честь большой прием. Чтобы принять больше гостей, он разбил две большие палатки, образовавшие одну общую крышу над всем его садом. Но в эти майские дни было очень холодно, и палатки пришлось протопить. Трудно выполнимая затея! Гитлер тоже присутствовал на этом торжестве. Гостей развлекали легкими сценическими представлениями, например, танцами Гёпфнеров, на которые собрались в одной из палаток, где для этой цели была оборудована сцена. Пришлось обождать некоторое время с началом представления, так как Гитлер хотел сидеть рядом с Ольгой Чеховой , которая вот-вот должна была приехать. Гитлер любил людей искусства и охотно бывал в их обществе. Предостеречь Гитлера от войны – такова, вероятно, была политическая цель визита Чиано. Мне трудно судить о том, выполнял ли он это поручение Муссолини с достаточной энергией и последовательностью до самого конца своего визита. [89]
      Наконец, в июне Берлин посетил принц-регент Югославии Павел со своей красивой супругой. Снова был большой парад, в котором принимали участие главным образом мотомеханизированные части, причем в таком большом количестве, что вся эта инсценировка действовала скорее удручающе, чем убедительно. Следует заметить, что из Берлина принц поехал в Лондон. Насколько мне известно, ожидания Гитлера, которые он связывал с визитом принца, не оправдались.
      Политических предостережений было более чем достаточно. Но Гитлер и его министр иностранных дел Риббентроп были склонны считать, что западные державы не решатся начать войну против Германии и у них поэтому развязаны руки для осуществления своих целей в Восточной Европе.
      Моя задача в летние месяцы 1939 г. сводилась к подготовке запланированных на осень крупных маневров вермахта с участием мотомеханизированных войск. Их нужно было переправить через Рудные горы в Судеты. Но обширные подготовительные работы для организации этих маневров проводились напрасно.

Польская кампания

      22 августа 1939 года я получил приказ направиться в померанский учебный лагерь Гросс-Борн, чтобы там вместе со штабом сформированного 19-го армейского корпуса, носившего название “фортификационного штаба Померании”, принять участие в сооружении полевых укреплений вдоль имперской границы для защиты Германии от наступления поляков. В состав 19-го армейского корпуса были включены: 3-я танковая дивизия, 2-я и 20-я мотодивизии, а также корпусные части. 3-я танковая дивизия была усилена танковым учебным батальоном, имевшим на вооружений наши новейшие средние танки T-III и T-IV. В составе корпусных частей находился также учебный [90]разведывательный батальон из города Дёбериц-Крампниц. Эти учебные части и подразделения наших военных школ были привлечены по моей просьбе с тем, чтобы они первыми смогли накопить практический опыт, что могло пойти на пользу в их будущей учебной деятельности.
      Только после выступления Гитлера с речью перед командующими армиями в Оберзальцберге, на котором я не присутствовал, мне стало известно от командующего 4-й армией генерал-полковника фон Клюге о возложенной на меня задаче. Я узнал, что мой 19-й армейский корпус входит в состав 4-й армии. Южнее (справа от меня) находился 2-й корпус генерала Штрауса, севернее (слева) – пограничные части генерала Каупиша, которым непосредственно перед началом боевых действий была придана 10-я танковая дивизия, находившаяся с марта этого года в Праге и ее окрестностях. За моим корпусом в качестве армейского резерва находилась 23-я пехотная дивизия из Потсдама (см. приложение 1).
 
 
      Моя задача сводилась к тому, чтобы форсировать Брда между Цемпельбург (Семпольно) справа и Конитц (Хойнице) слева, быстро достичь Вислы, отрезать и уничтожить польские части, расположенные в так называемом “польском коридоре”. Дальнейшее продвижение предполагалось после поступления нового приказа. Корпус Штрауса, действуя справа от меня, должен был также продвинуться до Вислы, а соединение генерала Каупиша, действовавшее левее, – наступать на Данциг (Гданьск).
      Имелись предположения, что польские силы в “коридоре” состояли из трех пехотных дивизий, одной кавалерийской бригады “Поморска” и небольшого числа танков типа Фиат-Ансальдо. Граница с польской стороны была укреплена полевыми сооружениями. С нашей стороны были хорошо видны окопные работы противника. Видимо, имелся еще один тыловой оборонительный рубеж по реке Брда. Начало наступления намечалось на утро 26 августа. Благодаря заключенному [91]в эти дни соглашению с Советской Россией Гитлер обеспечил необходимую для ведения войны безопасность тыла. Относительно реакции западных держав он под пагубным влиянием Риббентропа поддался иллюзии, считая их вмешательство невозможным.
      Во всяком случае, мое утверждение не будет запоздалым, если я скажу, что настроение армии было подавленным, и не будь пакта с Россией, вероятно, многое было бы еще труднее. С тяжелым сердцем мы начали войну, и не было ни одного генерала, который бы ратовал за нее. Все старые офицеры и многие тысячи наших солдат, принимавших участие в первой мировой войне, знали, что значит война. Они понимали, что война, возможно, не ограничится одной Польшей. Вмешательства других государств следовало бояться, так как Англия в марте, т. е. после образования богемского протектората, предложила Польше гарантию ее независимости. Каждый из нас думал о матерях и женах немецких солдат и о тяжелых жертвах, которые они должны нести даже при благоприятном исходе войны. Наши собственные сыновья также находились в армии. Мой старший сын Гейнц Гюнтер был полковым адъютантом в 35-м танковом полку, второй мой сын Курт в звании лейтенанта 1 сентября начал службу в разведывательном батальоне 3-й танковой дивизии, находясь, таким образом, в моем корпусе.
      Последняя моя квартира перед войной находилась в Добрине, вблизи Пройсиш-Фридланд, где нас сильно баловали наши любезные хозяева Вилкенсы.
      В ночь с 25 на 26 августа наступление было отменено. Почти вышедшие на исходное положение части мы едва успели отвести назад. Очевидно, дипломатические переговоры шли полным ходом. Вспыхнула небольшая искра надежды на сохранение мира. Однако боевым воинским частям ничего хорошего она не принесла.
      31 августа последовала новая тревога, на этот раз действительно боевая. Дивизии заняли исходное [92]положение вдоль границы. Их положение было следующим:
      – справа – 3-я танковая дивизия генерала барона Гейера фон Швеппенбурга; ее задача – продвигаться между реками Семпольно и Каменка к реке Брда, форсировать эту реку восточнее Пруш, у Гаммермюле и затем нанести удар в направлении Вислы у Шветц (Свеце);
      – в центре, севернее р. Каменка, между Грюнау и Фирхау – 2-я мотодивизия генерала Бадера; ее задача – прорвать польские пограничные укрепления и затем продвигаться в направлении Тухель (Тухоля);
      – слева, западнее Конитц (Хойнице) – 20-я мотодивизия генерала Викторина; ее задача – овладеть этим городом и продвигаться затем через Тухольскую пустошь и город Оше (Осе) на Грауденц (Грудзёндз).
      Главный удар при наступлении наносила усиленная корпусными частями 3-я танковая дивизия, за которой следовал армейский резерв (23-я пехотная дивизия).
      1 сентября в 4 час. 45 мин. корпус перешел границу, развертываясь в боевые порядки. Густой туман застилал землю. Поэтому авиация вначале была лишена возможности действовать. Я сопровождал 3-ю танковую бригаду в первом эшелоне до района севернее Цемпельбурга (Семпольно), где завязались первые незначительные бои. К сожалению, тяжелая артиллерия 3-й танковой дивизии, выполняя данные ей указания, была вынуждена стрелять в туман. Первый снаряд разорвался в 50 м от моего командирского танка, второй – в 50 м позади него. Я предположил, что следующий снаряд попадет прямо в машину, и приказал водителю повернуть вправо. Но он начал нервничать при этом непривычном для него грохоте и въехал на полном ходу в ров. Передняя ось полугусеничной машины была погнута, что сильно затрудняло управление. Поэтому мне пришлось временно отказаться от своей поездки. Я отправился на командный пункт [94]корпуса, взял другую машину и объяснился с чересчур рьяными артиллеристами. Здесь мне представляется случай упомянуть, что я первым из командиров корпусов стал использовать бронированные командирские машины, чтобы сопровождать танки на поле боя. Они были снабжены радиоаппаратурой, что позволяло поддерживать постоянную связь с командным пунктом корпуса и с подчиненными дивизиями.
      Севернее Цемпельбурга (Семпольно), у Гр. Клоня, завязался первый серьезный бой. Это произошло в тот момент, когда вдруг внезапно рассеялся туман и развернутые в боевой порядок наступающие танки оказались перед фронтом обороны поляков. Оборонявшимся удалось из противотанковых пушек сделать несколько метких выстрелов, давших прямые попадания в наши машины. Были убиты один офицер, один фаненюнкер и восемь рядовых.
      Гр. Клоня была владением моего прадеда барона Гиллера фон Гертрингена. Кроме его могилы, там находилась и могила моего деда – Гудериана. Там же, в Гр. Клоня, родился и мой отец. Впервые в своей жизни я приблизился к месту, которое когда-то было так любимо моими родными.
      После замены машины я снова отправился на участок фронта 3-й танковой дивизии, вышедшей своими передовыми подразделениями на реку Брда. Главные силы дивизии стояли между Прущем и Кл. Клоня, готовясь к расположению на отдых. Командир дивизии находился на совещании у командующего армейской группой генерал-полковника фон Бока. Поэтому меня проинформировали о положении на реке Брда находившиеся там офицеры 6-го танкового полка. Командир полка не верил в возможность форсирования реки в этот же день и намеревался старательно выполнить желанный приказ о расположении на отдых. [95]
      Приказ командира корпуса форсировать реку Брда в первый же день наступления был забыт. Раздраженный, я отошел в сторону, чтобы обдумать, какими мерами можно ликвидировать эту нерадостную обстановку. Вдруг ко мне подошел молодой лейтенант Феликс. Он был без мундира, рукава рубашки высоко засучены. Лицо и руки были черными от дыма. “Господин генерал, – сказал он, – я прибыл с Брда. Гарнизон противника на берегу реки слаб. Поляки подожгли мост у Гаммермюле, но я погасил огонь своим танком. По мосту можно проехать. Продвижение срывается только тем, что некому командовать. Господину генералу следовало бы быть там”. Удивленно я смотрел на молодого человека. Он производил очень хорошее впечатление, его глаза говорили о том, что ему можно верить.
      Может быть, этот молодой лейтенант и является тем, кто разгадал загадку Колумба о яйце?
      Я последовал его совету, проехал через нагромождения польских и немецких машин на узкую песчаную лесную дорогу, ведущую в Гаммермюле, и прибыл туда между 16 и 17 час. За толстым дубом, примерно в 100 м от реки, стояло несколько штабных офицеров; они встретили меня возгласом: “Господин генерал, здесь ведь стреляют!”. Этого, правда, нельзя было отрицать, так как танки 6-го полка и стрелки 3-го полка действительно стреляли с предельной интенсивностью.
 
 
      Противника не было видно, так как он засел в окопах на противоположном берегу реки. Я приказал прежде всего прекратить бессмысленный огонь, в чем мне во многом помог подошедший командир 3-й пехотной бригады полковник Ангерн. Затем я отдал распоряжение установить протяженность польской обороны. Еще не введенный в бой 3-й мотоциклетный батальон получил приказ форсировать реку на надувных лодках в районе, который не обстреливался противником. Когда мотоциклистам удалось форсировать реку, я двинул танки через мост. Они взяли в плен [97]оборонявшуюся польскую роту самокатчиков. Потери были минимальны.
      Все наличные части были тотчас же привлечены к созданию предмостного укрепления на реке. Разведывательный батальон 3-й танковой дивизии получил приказ немедленно выйти через Тухольскую пустошь к Висле у Шветц (Свеце) и установить местонахождение главных сил поляков и их возможных резервов. К 18 час. закончилось форсирование реки. Ночью 3-я танковая дивизия выполнила поставленную перед ней задачу, достигнув Свекатово.
      Я направился обратно на командный пункт корпуса в Цан и прибыл туда при наступлении сумерек.
      Длинное шоссе было пусто. Нигде не было слышно ни одного выстрела. Каково же было мое удивление, когда вдруг меня окликнули непосредственно у самого Цана и я увидел несколько человек в шлемах. Это были люди из моего штаба. Они устанавливали противотанковую пушку на огневой позиции. На мой вопрос, зачем они это делают, я получил ответ, что польская кавалерия начала наступление и может появиться здесь каждую минуту. Я успокоил людей и приступил к работе в штабе.
      В донесениях 2-й мотодивизии сообщалось, что наступление приостановлено перед проволочными заграждениями поляков. Все три полка были развернуты для боя в линий, и у дивизии больше не было резервов. Я отдал распоряжение ночью отвести с линии фронта левый полк и перебросить его за правый фланг дивизии с тем, чтобы на другой день ввести его в бой позади 3-й танковой дивизии с целью охвата противника в направлении на Тухель (Тухоля).
      20-я мотодивизия, встретив слабое сопротивление противника, захватила Конитц (Хойнице), но значительно продвинуться после овладения городом ей не удалось, поэтому она снова получила приказ на продолжение наступления. [98]
      Нервозность первых дней войны ночью стала еще более ощутимой. Так, командир 2-й мотодивизии доложил после полуночи, что он был вынужден отступить под натиском польской кавалерии. Услышав это, я сначала потерял дар речи, затем, взяв себя в руки, спросил командира дивизии, слышал ли он когда-нибудь, чтобы померанская пехота бегала от кавалерии противника. Он ответил отрицательно и заверил меня. что удержит свои позиции. На следующее утро я решил все же съездить в эту дивизию. Прибыв туда в 5 час., я увидел, что штаб дивизии все еще чувствует себя до некоторой степени беспомощно. Встав во главе полка, выведенного ночью с линии фронта, я лично довел его до места переправы на реке Каменка, севернее Гр. Клоня, чтобы оттуда ввести этот полк в бой в направлении Тухель (Тухоля). Наконец, наступление 2-й мотодивизии быстро пошло по нужному руслу. Паника первых дней войны была преодолена.
      Ночью разведывательный батальон 3-й танковой дивизии достиг Вислы. К сожалению, из-за неосторожности он понес чувствительные потери в офицерском составе в имении Поледно, близ Шветца (Свеце).
      Основные силы 3-й танковой дивизии были разделены рекой Брда на две части и в течение первой половины дня неоднократно атаковывались поляками на восточном берегу реки. Только к полудню удалось начать контрнаступление, и дивизия, ведя бои в лесу, смогла продолжить наступление, 23-я пехотная дивизия быстро следовала за 3-й танковой дивизией. Обе мотодивизии добились в Тухольской пустоши значительных успехов.
      3 сентября, введя в бой 23-ю пехотную дивизию генерала графа Брокдорфа в промежуток между продвинувшейся до Вислы 3-й танковой дивизией и 20-й мотодивизией, удалось после тяжелых боев и разного рода неудач полностью окружить противника, находившегося перед нами в лесу севернее Шветца (Свеце) и западнее Грауденца (Ррудзёндза). Польская поморская [99]кавалерийская бригада из-за незнания конструктивных данных и способов действий наших танков атаковала их с холодным оружием и понесла чудовищные потери. Один польский артиллерийский полк был настигнут на марше по направлению к Висле нашими танками и уничтожен; лишь два орудия успели открыть огонь. Польская пехота также понесла тяжелые потери. Часть транспортных колонн была при отходе перехвачена и уничтожена.
      4 сентября кольцо вокруг окруженного противника сузилось. Битва в “польском коридоре” приближалась к концу.
      Временный кризис в 23-й пехотной дивизий удалось преодолеть при помощи одного полка 32-й пехотной дивизии корпуса Штрауса.
      Войска блестяще сражались и были в хорошем настроении. Потери рядового состава были незначительны, офицерского состава – необычайно велики: офицеры сражались с большей самоотверженностью. Генерал Адам, государственный секретарь барон фон Вейцзэкер и полковник барон фон Функ потеряли в польской кампании своих сыновей.
      3 сентября я посетил 23-ю пехотную и 3-ю танковую дивизии, повидался со своим сыном Куртом и полюбовался башнями города Кульма (Хелмно), в котором я родился.
      4 сентября я наблюдал за боем, который вели в лесу 2-я и 20-я мотодивизии, после чего прибыл в старый немецкий учебный лагерь Группе западнее Грауденца (Грудзёндза). Ночью я посетил 3-ю танковую дивизию, которая, форсировав Вислу, замкнула кольцо окружения на востоке.
      “Коридор” был прорван. Мы могли начать выполнение новой задачи. Но в то время как мы занимались своим трудным ремеслом, политическая обстановка серьезно осложнилась. Англия и под ее давлением Франция объявили войну рейху, тем самым наши надежды на длительный мир рухнули. Мы вступили во вторую [100]мировую войну. Было ясно, что она продлится долго и мы должны будем упорно сражаться .
      5 сентября корпус неожиданно посетил Адольф Гитлер. Я встретил его у Плевно на шоссе, идущем из Тухель (Тухоля) на Шветц (Свеце), сел в его машину и по шоссе, по которому велось преследование противника, провез его мимо разгромленной польской артиллерии в Шветц (Свеце), а оттуда вдоль нашего переднего края кольца окружения в Грауденц (Грудзёндз), где он остановился на некоторое время у взорванного моста через Вислу. Глядя на уничтоженную артиллерию, Гитлер спросил: “Это сделали, наверно, наши пикирующие бомбардировщики?” Мой ответ “Нет, наши танки!”, видимо, удивил Гитлера. Между Шветцом (Свеце) и Грауденцом (Грудзёндзом) расположились части и подразделения 3-й танковой дивизии, которые не использовались для окружения польской армии. Среди них находились 6-й танковый полк и разведывательный батальон 3-й танковой дивизии, в котором служил мой сын Курт. Обратный наш путь проходил через расположение частей 23-й пехотной дивизии и 2-й мотодивизии.
      Во время поездки мы сначала беседовали о боевой обстановке на участке моего корпуса. Гитлер осведомился -о потерях. Я назвал ему известные мне цифры: 150 убитых и 700 раненых в четырех подчиненных мне на время сражения в “коридоре” дивизиях. Он был очень удивлен такими незначительными потерями и назвал мне для сравнения цифры потерь его полка “Листа” во время первой мировой войны после первого дня боевых действий; они достигали 2000 убитых и раненых в одном полку. Я мог указать на то, что незначительные потери в этих боях против храброго и [101]упорного противника следует объяснить главным образом эффективностью танков. Танки – оружие, которое значительно уменьшает потери своих войск. Вера солдат и офицеров в превосходство их оружия сильно возросла благодаря успеху в “польском коридоре”. Противник потерял две-три пехотные дивизии и одну кавалерийскую бригаду. Наши трофеи исчислялись тысячами военнопленных и сотнями орудий.
      При приближении к Висле на горизонте появились силуэты домов какого-то города. Гитлер спросил, не Кульм (Хелмно) ли это. Я подтвердил: “Да, это Кульм. Я имел честь приветствовать вас в марте прошлого года на вашей родине, сегодня я могу принять вас на моей. Кульм – город, в котором я родился”. Несколько лет спустя Гитлер вспомнил об этой сцене.
      Затем наш разговор перешел к техническим вопросам. Гитлер хотел знать, что в наших танках показало себя особенно хорошо, что нуждается в улучшении. Я высказал мысль о необходимости ускоренного подвоза средних танков T-III и Т-IV к линии фронта и об увеличении их производства. Для дальнейшего усовершенствования конструкции танков надо обратить внимание на следующее: скорость танка удовлетворительна, очень важно увеличить толщину брони, особенно в лобовой части танка, повысить дальнобойность и пробивную способность снарядов танковых орудий, для чего удлинить стволы орудий и использовать снаряды с большим зарядом. То же самое относится и к нашим противотанковым пушкам.
      Объявив благодарность войскам за их успехи, Гитлер покинул корпус при наступлении темноты. Он направился в свою ставку.
      Следует еще отметить, что население, воспользовавшись затишьем в боевых действиях для того, чтобы выбраться из своих убежищ, очень тепло приветствовало Гитлера и преподносило ему цветы.
      Город Шветц (Свеце) был украшен черно-бело-красными флагами. Визит Гитлера произвел очень [102]хорошее впечатление на войска. К сожалению, в дальнейшем ходе войны Гитлер приезжал на фронт все реже и реже, а в последние годы совсем перестал посещать его. Тем самым он потерял контакт с солдатами и способность понимать их заслуги и страдания.
      6 сентября штаб корпуса и передовые части дивизий переправились через Вислу. Командование и штаб корпуса остановились в Финкенштейне, в чудесном дворце графов Дона-Финкенштейн. Этот дворец Фридрих Великий пожаловал своему министру графу фон Финкенштейну. Дворец дважды служил штаб-квартирой Наполеону I. Впервые император прибыл туда, когда его армия в 1807 г., ведя войну с Пруссией и Россией, шла через Вислу в Восточную Пруссию. Двигаясь по однообразной и бедной Тухольской пустоши, Наполеон увидел этот дворец и воскликнул: “Наконец-то замок!” Это можно понять. Там он планировал продолжение похода по направлению к Прейсиш-Эйлау (Багратионовск) и оставил след своего пребывания, исцарапав пол своей шпорой. В 1812 г. перед походом в Россию он вторично приехал во дворец и жил там несколько недель с прекрасной графиней Залевской. И вот в этой бывшей комнате Наполеона разместился я. К сожалению, наш хозяин граф Дона был болен и лежал в клинике в Берлине, так что я не имел чести познакомиться с ним и с графиней. Домашние графа были так любезны, что предложили мне поохотиться на оленей. Так как мы не имели приказа о наших дальнейших действиях и знали только, что мы выходим из подчинения командующего 4-й армией и поступаем непосредственно в распоряжение командующего группой армий фон Бока, то я решил принять предложение, надеясь, что оно не принесет никакого ущерба интересам армии. Пока мои дивизии были заняты переправой через реку, я с вечера 7 до утра 8 сентября успешно охотился, убив сильного двенадцатилетнего оленя. Лесничий из графского лесного управления, будучи человеком скрупулезно справедливым, не решился сопровождать меня. [103]

* * *

      8 сентября мои дивизии переправились на другой берег реки у Меве и Кеземарка. События стали развиваться быстрыми темпами. Вечером меня вызвали в штаб группы армий в Алленштайн (Ольштын) для получения приказа. В 19 час. 30 мин. я покинул Финкенштейн и между 21 час. 30 мин. и 22 час. 30 мин. получил боевую задачу. Командующий группой армий сначала намеревался отдать мой корпус 3-й армии генерала,фон Кюхлера и ввести его в бой на ее левом фланге из района Арис (Ожиш) в направлении Ломжа, восточная окраина Варшавы. Мне казалось, что такая тесная прикованность моего корпуса к пехотной армии противоречит характеру моего рода войск. Я предполагал, что это не даст мне возможности использовать скорость передвижения моторизованных дивизий и что при нашем медленном продвижении силы поляков, обороняющие Варшаву, получат шансы отойти на восток и подготовить новый рубеж сопротивления по восточному берегу Буга. Я предложил поэтому начальнику штаба армейской группы генералу фон Зальмуту оставить танковый корпус в непосредственном распоряжении армейской группы и ввести его в бой слева от армии фон Кюхлера через Визня восточное Буга на Брест. Этим самым все попытки поляков организовать устойчивую оборону в районе Варшавы были бы обречены на полный провал. Зальмут, а потом и генерал-полковник фон Бок согласились с моим предложением.
      Получив соответствующий приказ, я направился в учебный лагерь Арис (Ожиш), куда вызвал ординарцев, дивизий для вручения им моего приказа. Из моих старых дивизий я сохранил в первую очередь 3-ю танковую дивизию и 20-ю мотодивизию. 2-я мотодивизия находилась пока в резерве группы армий. 10-я танковая дивизия, входившая ранее в армию фон Кюхлера, и вновь сформированная крепостная пехотная бригада “Лётцен”, укомплектованная военнообязанными [104]пожилых возрастов, поступали снова в распоряжение командира 19-го армейского корпуса. Следует отметить, что дивизия и бригада участвовали в боях на реке Нарев под Визня и севернее ее.
 
 
      После того как утром 9 сентября в Арисе (Ожише) обеим входящим в мой корпус дивизиям был спущен приказ, я направился в Коженисти (19 км севернее Ломжи), к моему новому правому соседу, генералу фон Фалькенхорсту, командиру 21-го армейского корпуса, чтобы ознакомиться с обстановкой и с приданными мне новыми частями. Я прибыл туда между 5 и б час. утра и разбудил товарищей, проинформировавших меня о ходе боевых действий. При этом я узнал, что попытка взять Ломжу внезапным нападением не удалась, встретив мужественное сопротивление поляков, а также из-за недостатка боевого опыта у наших солдат, 21-й армейский корпус остановился на северном берегу реки Нарев.
      В 8 час. я прибыл в Визня и нашел там штаб 10-й танковой дивизии, которой вследствие несчастного случая, произошедшего с командиром дивизии генералом Шаалем, командовал генерал Штумпф. Последний сообщил мне, что его пехота, форсировав реку, донесла об овладении дотами поляков, защищавшими этот участок. “Бои продолжаются”, – добавил он. Успокоенный таким положением, я направился в бригаду “Лётцен”, которую первоначально предполагалось использовать в качестве гарнизона этого укрепления, однако затем она была введена в бой при наступлении через Нарев. Бригада и ее командир полковник Галь произвели на меня отличное впечатление. Форсирование реки прошло удачно, и само наступление осуществлялось энергично. Я одобрил меры, принятые командиром бригады, и поехал обратно в 10-ю танковую дивизию.
      Когда я снова прибыл в Визня, то должен был с разочарованием констатировать, что утреннее донесение об успехах пехоты 10-й танковой дивизии [106]ошибочно. Правда, пехота форсировала реку, но дотов, входящих в систему береговых укреплений, не достигла. К моему приезду изменении не произошло. Поэтому я решил переправиться через реку и найти командира полка. Но мне не удалось обнаружить его командный пункт. Командные пункты командиров батальонов также были очень хорошо замаскированы. Я причалил к берегу. Здесь танков дивизии не было видно; они все еще находились на северном берегу реки Нарев. Поэтому я послал сопровождавшего меня офицера обратно, приказав привести сюда танки. На переднем крае творилось что-то непонятное; на мои вопросы ответили, что происходит смена рот, расположенных на переднем крае. Все здесь выглядело, как при разводе караулов. О приказе на наступление люди ничего не знали. Наблюдатель тяжелого артиллерийского дивизиона сидел без дела у пехотинцев. Где находится противник, никто не знал; разведчиков перед фронтом не было.
      Я приказал прекратить этот странный маневр со сменой и вызвал командира полка и командиров батальонов. Затем приказал командиру тяжелого артиллерийского дивизиона вести огонь по польским дотам. С командиром полка, прибывшим ко мне через некоторое время, я отправился на рекогносцировку переднего края обороны противника и продвигался с ним вперед до тех пор, пока не попал под обстрел. Мы находились у самых дотов; там мы увидели немецкую противотанковую пушку, расчет которой под руководством командира в одиночестве храбро продолжал наступление. Отсюда мы и начали наступать. Не стану отрицать: я был очень рассержен всем случившимся.
      Когда я вернулся на Нарев, танковый полк все еще находился на северном берегу реки. Командиру полка было приказано ускоренным темпом начать переправу через реку. Так как мост еще не был готов, танки пришлось переправлять на пароме. Уже было 18 час., когда, наконец, наладилось наступление. Оно развивалось быстро и с очень незначительными потерями. [107]
      Если бы раньше действия наступавших были такими же энергичными и целеустремленными, как теперь, то эти успехи могли бы быть достигнуты уже в первой половине дня.
      Прежде чем разыскать оборудованный в Визня командный пункт корпуса, я приказал в устной и письменной форме саперному офицеру, руководившему постройкой моста, быстро навести через Нарев понтонный мост, необходимый для срочной переправы 10-й, а затем и 3-й танковых дивизий.
      По прибытии на командный пункт я распорядился подготовить приказ на следующий день, предусматривавший форсирование реки Нарев 20-й мотодивизией правее 10-й танковой дивизии и переправу 3-й танковой дивизии за 10-й танковой дивизией.
      Ночевали мы в Визня, в новом здании при костеле, правда, еще неотстроенном и необжитом; но другие дома были еще хуже.
 
 
      10 сентября в 5 час. утра мне стало известно, что мост через Нарев, который был уже готов около полуночи, снова разобрали по приказу командира 20-й мотодивизии и навели для этой же дивизии другой мост, ниже по течению. Переправа танковых дивизий должна была проходить на паромах. Это приводило меня в отчаяние. Офицер-сапер не довел до командира дивизии мой приказ. Он действовал в полной уверенности, что командир дивизии знаком с ним. Пришлось до самого вечера строить другой мост для танков.
      В этот же день 20-я мотодивизия генерала Викторина завязала ожесточенные бои у Замбрув. Основные силы дивизии двигались к р. Зап. Буг по направлению к Hyp. Впереди них я направил учебный разведывательный батальон, который без боя достиг реки. 10-я танковая дивизия продвинулась до Браньска, во время своего продвижения она несколько раз вступала в бой.
      Вечером я последовал за этой дивизией и ночевал в горящем населенном пункте Вые. Мазовецк. Штаб моего корпуса, который вечером переправился через [109]Нарев и следовал за мной, не смог к ночи достигнуть моего места расположения и остановился в одной горящей деревушке севернее Вые. Мазовецк, так что мы были вынуждены ночевать врозь – очень неудобное положение для отдачи приказов и распоряжений. Слишком рано я приказал переменить место расположения штаба, лучше бы в этот вечер я остался в Визня.
      Первая половина дня 11 сентября прошла в нетерпеливом ожидании прибытия штаба корпуса. Польские части, которые намеревались отступить от Ломжи на юго-восток, оседлали шоссе южнее Замбрув, по которому 20-я мотодивизия совершала наступательный марш, поставив тем самым эту дивизию в тяжелое положение. Командир дивизии решил вернуть части, продвинувшиеся уже вперед по направлению к Бугу, чтобы окружить и уничтожить противника. Я повернул части 10-й танковой дивизии на противника. Между тем в 3-й танковой дивизии, продвигавшейся слева от 10-й дивизии, распространился слух, что мне у Выс. Мазовецк угрожает опасность попасть в окружение к полякам, поэтому 3-й мотоциклетный батальон повернул на Вые. Мазовецк, чтобы выручить меня. Солдаты очень обрадовались, увидев меня стоящим на шоссе в этом населенном пункте. Проявление чувства взаимной выручки мотоциклистов произвело на меня приятное впечатление.
      Штаб корпуса провел ночь в населенном пункте Вые. Мазовецк.
      12 сентября 20-й мотодивизии вместе с частями 10-й танковой дивизии, поспешно прибывшими для поддержки пехоты, удалось окружить поляков у Андрееве, 10-я танковая дивизия достигла населенного пункта Вые. Литовски (Высокое), 3-я танковая дивизия – Бельска. Сам я прибыл в Бельск с передовыми дозорами разведывательных батальонов и получил там донесения с самыми свежими данными о противнике. Во второй половине дня я встретил своего сына Курта.
      Командный пункт был перемещен в Бельск. 2-я [110]мотодивизия была выведена из резерва группы армий и снова передана в наше распоряжение. Она получила приказ, двигаясь через Ломжу и Бельск, присоединиться к корпусу. В приказе говорилось: “Командиру дивизии двигаться впереди”. Но когда утром 13 сентября генерал Бадер, выполняя приказ, выехал вперед, взяв с собой лишь радиостанцию, между Браньском и Вольском он натолкнулся на польские части, пытавшиеся выйти из окружения у Андрееве. Бадер вынужден был провести под огнем противника несколько неприятных часов, пока мы не узнали по сигналам его радиста, действовавшего довольно умело, об опасном положении генерала и не освободили его. Этот случай был также хорошим уроком ведения войны для бронетанковых войск.
      В этот же день поляки прекратили сопротивление у Андрееве. Командир 18-й польской дивизии попал в плен. 3-я танковая дивизия достигла Каменец. Велась разведка сил Бреста. Был отдан приказ на наступление на эту крепость. Ночь мы провели в Бельске.
      Нам стало известно, что польские части вышли к знаменитой Беловежской пуще. Но я хотел уклониться от боев в лесу, так как они отвлекли бы нас от выполнения главной задачи достигнуть Бреста и сковали бы крупные силы. Поэтому я удовлетворился тем, что организовал наблюдение за лесным массивом.
      14 сентября части 10-й танковой дивизии – подразделения разведывательного батальона и 8-го танкового полка – вышли к линии фортов Бреста. Я быстро начал марш на Брест всем корпусом, чтобы использовать внезапность для достижения успеха. Ночь мы провели в Вые. Литовски (Высокое).
      15 сентября кольцо вокруг Бреста было замкнуто на восточном берегу Буга. Попытка взять эту цитадель внезапным нападением танков провалилась лишь потому, что поляки поставили во входных воротах старый танк Рено, который и помешал нашим танкам ворваться в город. Командный пункт корпуса к ночи переехал [111]в Каменец. 20-я мотодивизия и 10-я танковая дивизия 16 сентября начали совместное наступление на цитадель. Штурмом взяли гребень вала, но атака захлебнулась, так как пехотный полк 10-й танковой дивизии не выполнил приказа наступать непосредственно за огневым валом артиллерии. Когда полк, в передовые подразделения которого я тотчас же направился, с опозданием и уже без приказа вновь предпринял атаку, он понес, к сожалению, тяжелые потери, не достигнув успеха. Мой адъютант подполковник Браубах в этих боях был тяжело ранен и умер через несколько дней. Он пытался прекратить огонь, который вели наступавшие сзади части по своим передовым подразделениям, но был сражен польским снайпером, укрывавшимся в 100 м за гребнем вала. Это была очень чувствительная потеря.
      3-я танковая дивизия продвигалась восточное Бреста на Влодаву, а следовавшая за ней 2-я мотодивизия – на восток, к Кобрину.
      Командный пункт корпуса оставался в Каменец. Утром 17 сентября гигантская цитадель была взята 76-м пехотным полком полковника Голлника, переправившимся ночью на западный берег Буга как раз в тот момент, когда польский гарнизон пытался прорваться из Бреста на запад по неповрежденному мосту через Буг. Это был конец кампании. Штаб корпуса перешел в Брест и разместился в Войводшафте. Здесь мы узнали, что русские с востока совершают наступательный марш.
      Польский поход явился боевым крещением для моих танковых соединений. Я пришел к убеждению, что они полностью себя оправдали, а затраченные на их создание усилия окупились. Мы стояли на Буге фронтом на запад в полной готовности встретить остатки польской армии. Тыл корпуса охранялся 2-й мотодивизией, которой пришлось вести тяжелые бои под Кобрином. Мы ожидали каждую минуту установления непосредственной связи с танковыми частями, [112]подходившими с юга. Наши передовые разведывательные подразделения достигли Любомль.
      Между тем штаб 4-й армии генерал-полковника фон Клюге переместился ближе к нам, и мы снова вошли в его подчинение. Крепостная бригада “Лет-цен”, которая так храбро сражалась на Нареве, несколько дней обеспечивала наш левый фланг, а затем была также подчинена 4-й армии. Командующий 4-й армией приказал 19-му армейскому корпусу продвигаться одной дивизией на юг, другой на восток к Кобрину, третьей – на северо-восток к Белостоку. Осуществление этого решения привело бы к разделению корпуса на отдельные части, и всякое управление им стало бы невозможным. Появление русских избавило нас от необходимости выполнять этот приказ.
      В качестве вестника приближения русских прибыл молодой русский офицер на бронеавтомобиле, сообщивший нам о подходе их танковой бригады. Затем мы получили известие о демаркационной линии, установленной министерством иностранных дел, которая, проходя по Бугу, оставляла за русскими крепость Брест;
      такое решение министерства мы считали невыгодным. Затем было установлено, что район восточное демаркационной линии должен быть оставлен нами к 22 сентября. Этот срок был настолько коротким, что мы даже не могли эвакуировать наших раненых и подобрать поврежденные танки. По-видимому, к переговорам об установлении демаркационной линии и о прекращении военных действий вообще не был привлечен ни один военный.
      В связи с оставлением Бреста следует вспомнить еще одну небольшую сцену. Епископ Данцига (Гданьска) О'Роурк вместе с примасом Польши кардиналом Глондом покинули Варшаву и направились на восток. Когда оба эти духовных лица прибыли в Брест, то, к своему большому удивлению, они натолкнулись там на немцев. Кардинал повернул на юго-восток и скрылся в Румынии. Епископ данцигский выбрал путь на [113]северо-восток и попал прямо в наши руки. Он попросил разрешения побеседовать со мной, на что я охотно согласился. Беседа состоялась в Бресте. Так как он не знал, где ему может быть обеспечена безопасность, и ни в коем случае не хотел, чтобы его передали русским, я посоветовал ему присоединиться к одной из моих транспортных колонн, которые подвозили продовольствие и боеприпасы из Кенигсберга (Калининграда). Оттуда он легко смог бы добраться до эрмландского епископа и встать под его защиту. Епископ принял это предложение и вместе со своей свитой спокойно выехал из военной зоны. Позже в любезном письме, подчеркнув традиционное рыцарство немецкого офицерского корпуса, он благодарил меня за оказанную ему помощь.
      В день передачи Бреста русским в город прибыл комбриг Кривошеий, танкист, владевший французским языком; поэтому я смог легко с ним объясниться. Все вопросы, оставшиеся неразрешенными в положениях министерства иностранных дел, были удовлетворительно для обеих сторон разрешены непосредственно с русскими. Мы смогли забрать все, кроме захваченных У поляков запасов, которые оставались русским, поскольку их невозможно было эвакуировать за столь короткое время. Наше пребывание в Бресте закончилось прощальным парадом и церемонией с обменом флагами в присутствии комбрига Кривошеина . [114]
      Прежде чем оставить крепость, которая стоила нам столько крови, мы проводили 21 сентября моего адъютанта подполковника Браубаха на вечный покой. Я тяжело переживал потерю этого храброго офицера и старательного сослуживца. Рана, которую он получил, сама по себе и не была бы смертельной, но наступивший затем сепсис поразил сердце, что привело к смертельному исходу.
      Вечером 22 сентября мы прибыли в Замбрув. 3-я танковая дивизия была уже впереди; она направлялась в Восточную Пруссию. Другие дивизии следовали за ней. Корпус как боевая единица больше не существовал.
      23 сентября мы остановились в Галлингене, в прекрасном имении графа Бото-Венда из Эйленбурга. Сам граф был в действующей армии, поэтому мы были приняты его любезной супругой и прелестной дочерью. У них мы отдохнули несколько дней; отдых после стремительного похода хорошо подкрепил нас.
      Мой сын Курт хорошо перенес эту кампанию. От моего второго сына Гейнца я не имел никаких известий, так как вообще за всю кампанию ни одна полевая почта не успевала за войсками. Это был большой недостаток. Теперь мы надеялись на скорое возвращение на родину к прежним местам дислокации, чтобы быстро привести войска снова в боевую готовность.
      В то время мы также надеялись, что быстрая победа в Польше окажет определенное политическое воздействие и западные державы удастся склонить к [115]разумному миру. Мы полагали, что Гитлер в противном случае быстро решится начать наступление на запад. К сожалению, обе надежды оказались иллюзорными. Началось то время, которое Черчилль назвал “странной войной”.
      Воспользовавшись свободным временем, я посетил своих родственников, проживавших в Восточной Пруссии. Среди них я встретил племянника из Западной Пруссии, который вынужден был стать польским солдатом, а теперь, освобожденный из плена, хотел служить своему собственному народу.
      9 октября штаб корпуса был переведен в Берлин. По пути в столицу я снова повидался со своими родственниками в Западной Пруссии, пережившими тяжелые дни наподобие Бромбергского кровавого воскресенья. Нанес я визит также и своему родному городу Кульму (Хелмно), нашел там дома, в которых жили мои родители и бабушка. Это было, пожалуй, последнее свидание с родными местами.
      Вернувшись в Берлин, я вскоре испытал радость: мой старший сын был награжден железным крестом I и II класса. Он принимал участие в тяжелых боях в Варшаве.
      Я не могу закончить описание польской кампании, не упомянув о своем штабе, который во главе с начальником штаба полковником Нерингом работал блестяще. Благодаря своей хорошей выучке и отличной технике составления и отдачи приказов и распоряжений штаб во многом способствовал успехам корпуса.

Между двумя кампаниями

      27 октября я был вызван в имперскую канцелярию. Там собралось 24 офицера, награжденных рыцарским железным крестом. Я испытал удовлетворение, столь рано получая этот орден, и видел в этом прежде всего признание моей борьбы за создание современных [116]бронетанковых войск. Несомненно, этот род войск решающим образом способствовал тому, что кампания закончилась в такое короткое время и с такими незначительными потерями. Во время завтрака, устроенного после вручения орденов, я сидел с правой стороны от Гитлера и вел с ним оживленную беседу о развитии бронетанковых войск и об уроках прошедшей кампании. Наконец, он спросил вне всякой связи с тем, о чем мы беседовали: “Я хотел бы знать, как воспринял народ и армия пакт с Советской Россией?” На этот вопрос я смог лишь ответить, что мы, солдаты, облегченно вздохнули, когда в конце августа до нас дошло известие о заключении пакта. Благодаря этому пакту мы почувствовали, что тыл наш свободен, и были счастливы, что удалось избавиться от опасности ведения войны на два фронта, что в прошлой мировой войне вывело нас из строя на продолжительное время. Гитлер посмотрел на меня с большим удивлением, и я почувствовал, что мой ответ не удовлетворил его. Однако он ничего не ответил и перешел на другую тему. Только много позже я узнал, насколько глубоко Гитлер ненавидел Советскую Россию. Он, вероятно, ожидал, что я выражу удивление по поводу заключения этого пакта, связавшего его со Сталиным.
      Непродолжительный отдых в собственном доме был омрачен печальным событием. 4 ноября в моем доме в Берлине умерла моя дорогая теща. Мы похоронили ее в Госларе рядом с тестем. Новый приказ заставил меня оставить дом.
      В середине ноября мой штаб был переведен в Дюссельдорф, а затем внезапно в Кобленц. Там я поступил в распоряжение командующего группой армий “А” генерал-полковника фон Рундштедта.
      С целью улучшить политическую подготовку офицерского корпуса, в особенности генералитета, в Берлине был прочитан цикл лекций, причем наряду с другими лекторами выступали также Геббельс, Геринг и, наконец, 23 ноября сам Гитлер. [117]
      Слушателями были главным образом генералы и адмиралы, но присутствовали также преподаватели и офицеры-воспитатели военных школ до обер-лейтенанта включительно.
      В лекциях трех названных лиц повторялась примерно одна и та же мысль: “Генералы военно-воздушных сил, действующие под целеустремленным руководством партайгеноссе Геринга, – абсолютно надежные люди в политическом отношений; также и адмиралы надежно воспитываются в духе указаний Гитлера; однако к генералам сухопутных войск у партии нет полного доверия”.
      После успехов в только что закончившейся польской кампании этот тяжелый упрек всем нам был непонятен. По возвращении в Кобленц я посетил начальника штаба группы армий, хорошо знакомого мне генерала фон Манштейна, чтобы поговорить с ним о мерах, которые надлежит принять. Манштейн разделял мое мнение, что генералитет не может мириться с упомянутыми высказываниями. Он беседовал уже со своим командующим, но тот не был склонен что-либо предпринимать. Он посоветовал мне еще раз поговорить с Рундштедтом, что я и сделал немедленно. Генерал-полковник фон Рундштедт был уже информирован обо всем; он согласился лишь посетить главнокомандующего сухопутными силами и сообщить ему о создавшихся среди нас мнениях. Я возразил ему, сказав, что упреки в первую очередь преднамеренно направлены по адресу главнокомандующего сухопутными силами и что он лично слышал их; дело состоит как раз в том, чтобы подойти к Гитлеру с другой стороны и рассеять эти необоснованные подозрения. Генерал фон Рундштедт не проявил готовности предпринять дальнейшие шаги. [118]
      В последующие дни я посетил некоторых старых генералов, чтобы побудить их к действиям, но все это было тщетно. Последним в этом кругу был генерал-полковник фон Рейхенау, преданность которого Гитлеру и партии всем была известна. Однако, к моему удивлению, Рейхенау заявил, что его отношения с Гитлером ни в коей мере нельзя назвать хорошими, что, наоборот, у него были с ним очень острые разногласия. По этой причине его обращение к Гитлеру не имеет никакого смысла. Но он считал совершенно необходимым сообщить Гитлеру о настроении генералитета и потому предложил мне взять эту задачу на себя. Я сказал, что я являюсь одним из самых молодых генералов, командиров корпусов, и поэтому едва ли могу взять на себя полномочия выступить от имени столь многих старых генералов. Он высказал мнение, что это, может быть, как раз и хорошо. Незамедлительно он назначил меня на доклад в имперскую канцелярию, и на другой день мне было приказано прибыть в Берлин к Гитлеру. Из этой беседы я вынес впечатления, заслуживающие упоминания.
      Я находился с Гитлером с глазу на глаз. Он слушал меня, не перебивая, почти двадцать минут. Я рассказал ему о тех трех лекциях, прослушанных мной в Берлине, в которых выражался один и тот же упрек по адресу генералитета сухопутных войск, и затем продолжал:
      “Все генералы, с которыми мне после этого приходилось встречаться, выражали свое удивление и неудовлетворенность тем, что видные лица имперского правительства питают к ним такое явное недоверие, хотя они в только что закончившейся польской кампании в полную силу своих возможностей, не жалея своей жизни, сражались за Германию и победоносно закончили поход в течение неполных трех недель. Я считаю, что допустить трещину такого размера внутри верховного командования перед лицом предстоящей тяжелой войны с западными державами – значит обречь наступление на провал. Вы, может быть, будете удивляться, что [119]к вам пришел и говорит об этом один из самых молодых генералов из числа командиров корпусов. Я просил сделать этот шаг многих старых генералов, но ни один из них не изъявил готовности. После того как вы выслушали меня, вы не сможете говорить впоследствии: “Я выразил свое недоверие к генералам сухопутных войск, а они смирились с этим. Ни один из них не протестовал против этого”. Вот поэтому я и пришел сегодня к вам, чтобы заявить протест против высказываний, которые мы восприняли как несправедливые и оскорбительные. Если вы питаете недоверие к отдельным генералам (а речь может идти только об отдельных генералах), тогда вы должны отстранить их. Предстоящая война будет продолжаться долго. Мы не можем терпеть такого раскола в верховном командовании, необходимо восстановить доверие, пока война не достигла критической стадии, как это имело место во время первой мировой войны в 1916 г., пока Гинденбург и Людендорф не возглавили верховное командование. Однако тогда такой шаг был сделан слишком поздно. Наше верховное командование должно остерегаться такого положения, когда необходимые решительные меры опять будут приняты слишком поздно.
      Гитлер слушал меня очень серьезно. Когда я кончил, он бесцеремонно сказал: “Речь идет о главнокомандующем сухопутными силами!” Я ответил: “Если вы не питаете доверия к главнокомандующему сухопутными силами, то вы должны сместить его и поставить во главе сухопутных сил такого генерала, которому вы больше всех доверяете”. И вот Гитлер поставил вопрос, которого я опасался: “Кого вы предлагаете?” Я стал перебирать в памяти лиц, которые, по моему мнению, способны были выполнять эту ответственную должность. Первым я назвал генерал-полковника фон Рейхенау. Гитлер отклонил его кандидатуру: “О нем не может быть и речи”.
      Выражение его лица было необычайно недовольным, и я понял, что Рейхенау во время нашей беседы [120]в Дюссельдорфе нисколько не преувеличивал, говоря о своих плохих взаимоотношениях с Гитлером. Ряд других кандидатур, начиная от генерал-полковника фон Рундштедта, был также отклонен. Я встал в тупик и замолчал. Тогда начал говорить Гитлер. Он подробно изложил историю возникновения своего недоверия к генералам, начиная с момента формирования армии, когда Фрич и Бек создали для него ряд трудностей, противопоставив его требованию о немедленном создании 36 дивизий свое предложение ограничиться 21 дивизией. Перед оккупацией Рейнской области генералы тоже предостерегали его; они были даже готовы, увидав первые признаки недовольства на лице французов, отвести обратно введенные в Рейнскую область войска, если бы имперский министр иностранных дел не высказался против этой уступки. Затем его сильно разочаровал фельдмаршал фон Бломберг и ожесточил случай с Фричем. Бек возражал ему по чешскому вопросу и не принял в его решении никакого участия. Нынешний главнокомандующий внес ему совершенно неприемлемые предложения по вопросам вооружения. Ярким примером этого является его совершенно неудовлетворительное предложение о расширении производства легких полевых гаубиц. Его план содержал смехотворно малые цифры. Уже есть разногласия и по вопросу проведения польской кампании. Что же касается совершения предстоящего похода на Запад, то его, Гитлера, мнение тоже расходится с мнением главнокомандующего.
      Затем Гитлер поблагодарил меня за мою откровенность, и беседа закончилась, не дав никаких результатов. Она продолжалась примерно около часа. Удрученный перспективами, которые нарисовал мне Гитлер, я вернулся в Кобленц. [121]

Подготовка

      До начала кампании против западных держав, чего мы рады были бы избежать, изучался опыт боевых действий в Польше. Этот опыт показал (и для меня это не было неожиданным), что легкие пехотные дивизии представляют собой неполноценные соединения. Было решено переформировать их в танковые дивизии под номерами 6-9. Моторизованные дивизии оказались слишком громоздкими по своему составу, и из них было изъято по одному пехотному полку. Перевооружение танковых полков танками типа T-III и Т-IV, что было особенно важно и необходимо, продвигалось чрезвычайно медленно вследствие слабой производственной мощности промышленности, а также в результате консервирования новых типов танков главным командованием сухопутных сил.
      В мое подчинение по вопросам боевой подготовки было передано несколько танковых дивизий и пехотный полк “Великая Германия”. Меня занимали главным образом мысли о плане и возможном ходе операций на западе. [122]
      Главное командование сухопутных сил, подгоняемое Гитлером, намеревалось снова использовать старый план – так называемый “План Шлиффена” 1914 г. Это было быстрее и проще, но не содержало ничего нового. Поэтому очень скоро мысль стала работать в другом направлении. Однажды в ноябре 1939 г. Манштейн попросил меня зайти к нему. Он изложил мне свои взгляды относительно наступления крупными бронетанковыми силами через Люксембург и южную часть Бельгии на “линию Мажино” у Седана с целью прорыва этого укрепленного участка, а затем и всего французского фронта. Манштейн попросил меня рассмотреть его предложение с точки зрения специалиста по бронетанковым войскам. После детального изучения карт и на основе личного знакомства с условиями местности во время первой мировой войны я смог заверить Манштейна, что планируемая им операция осуществима. Единственное условие, которое я мог поставить, было использование в этом наступлении достаточного количества танковых и моторизованных дивизий, а лучше всего всех!
      После этого Манштейн составил докладную записку. Одобренная и подписанная генерал-полковником фон Рундштедтом 4 декабря 1939 г. докладная записка была направлена главному командованию сухопутных сил, однако там она не получила одобрения. Главное командование сухопутных сил первоначально хотело использовать для наступления через Арлон лишь одну-две танковые дивизии. Начался обмен мнениями по этому вопросу. Я считал такие силы слишком слабыми, а потому и операцию – бесцельной. Дробление и без того слабых бронетанковых сил было бы самой крупной ошибкой, какую вообще можно совершить. Перед возможностью совершения такой ошибки как раз и стояло главное командование сухопутных сил. Манштейн настоятельно добивался своего, чем навлек на себя неблагосклонность главного командования сухопутных сил в такой степени, что его назначили [123]командиром армейского корпуса. Он попросил дать ему хотя бы танковый корпус, но его просьба не была удовлетворена. Так Манштейн – наш самый лучший оперативный ум – с корпусом в третьем эшелоне и участвовал в кампании, блестящему осуществлению которой во многом способствовала проявленная им инициатива. Его преемником при генерал-полковнике фон Рундштедте стал более спокойный генерал фон Зоденштерн.
      Между тем случай, происшедший в военно-воздушных силах, заставил командование отказаться от плана Шлиффена. Офицер связи военно-воздушных сил ночью 10 января 1940 г. с важными документами летел на самолете через бельгийскую границу, что было запрещено. Самолет сделал вынужденную посадку на территории Бельгии. По документам, находившимся при офицере, можно было догадаться о намеченном наступлении по плану Шлиффена. Удалось ли ему уничтожить документы, было неизвестно. Во всяком случае, следовало считаться с тем, что о наступлении возможно стало известно бельгийцам, а, по-видимому, также французам и англичанам.
      Кроме того, Манштейн, явившийся к Гитлеру в связи с назначением на должность командира корпуса, воспользовался случаем и изложил ему свое мнение относительно будущих операций. После этого оперативный план Манштейна стал предметом изучения. 7 февраля 1940 г. во время штабной военной игры в Кобленце я получил ясное представление о нем. На этой игре я предложил на пятый день кампании начать наступление крупными танковыми и моторизованными силами с целью прорыва обороны на р. Маас у Седана и дальнейшего развития наступления в направлении на Амьен. Начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер, присутствовавший на маневрах, назвал это предложение “бессмысленным”. Ему казалось, что достаточно достичь Мааса бронетанковыми войсками, создать на нем предмостные [124]укрепления , обождать подхода полевых армий и затем начать “совместное наступление”, т. е. не ранее как на девятый или десятый день кампании. Я пылко возражал и подчеркнул, что речь идет о том, чтобы сосредоточенно и внезапно использовать всю ударную силу имеющихся, в ограниченном количестве танков на одном решающем участке, расширить прорыв, а затем, усилив ударную группировку, выйти на такую глубину, чтобы не опасаться за фланги, и незамедлительно использовать возможный успех, независимо от степени продвижения армейских корпусов.
      Мое мнение о значении пограничных укреплений было поддержано специалистом по фортификации при группе армий майором фон Штиота, тщательно изучившим этот вопрос. Господин фон Штиота основывался главным образом на имеющихся материалах аэрофотосъемки, и поэтому его аргументы были неопровержимы.
      14 февраля в Майене в штабе 12-й армии генерал-полковника Листа вторично в присутствии Гальдера проводилась военная игра, на которой разыгрывалось сражение за переправу через Маас.
      Главный вопрос, поставленный передо мной, сводился к тому, должны ли танковые дивизии самостоятельно форсировать реку или ждать подхода пехоты; следует ли им в последнем случае принимать участие в наступлении сразу же после форсирования реки, учитывая труднопроходимый характер местности в Арденнах, севернее Мааса. Обмен мнениями протекал настолько удручающе, что генерал фон Витерсгейм, командир 14-го моторизованного армейского корпуса, который должен был следовать за моим корпусом, и я в заключение заявили, что при таких условиях мы не можем верить в осуществление этой операции. Мы заявили, что такое использование танков является неправильным и если [125]оно будет осуществляться по приказу, то может наступить кризис доверия.
      Дело еще больше усложнилось, когда выяснилось, что генерал-полковник фон Рундштедт также не имеет ясного представления о боевых возможностях танков и выступает за осторожное решение этого вопроса. Вот теперь-то и нужен был Манштейн!
      Особенно много пришлось поломать голову над вопросами руководства большим количеством бронетанковых соединений. Наконец, после долгих споров остановились на кандидатуре генерала фон Клейста, который раньше не был сторонником танковых войск.
      После того как стало ясно. что моему танковому корпусу в любом случае придется наносить удар по противнику через Арденны, я усердно занялся боевой подготовкой генералов и штабных офицеров для выполнения предстоящей задачи. В мое подчинение перешли 1, 2 и 10-я танковые дивизии, пехотный полк “Великая Германия”, ряд корпусных подразделений и частей, среди которых был также один дивизион мортир. Все части, за исключением полка “Великая Германия”, были мне знакомы; с одними я имел дело до войны, с другими – в военные годы, так что я безусловно верил в их боеспособность. Теперь мне представлялся случай подготовить этих людей для выполнения тяжелого задания, в успех которого никто, собственно, не верил, кроме Гитлера, Манштейна и меня. Моральная борьба за осуществление этой идеи была очень изнурительной. Поэтому я нуждался в небольшом отдыхе, который и был мне предоставлен во второй половине марта.
      Однако еще до этого, 15 марта, в имперской канцелярии состоялась беседа командующего группой армий “А” с Гитлером. В беседе приняли участие генерал фон Клейст и я. Каждый из присутствовавших доложил свои соображения о способе выполнения поставленной задачи. Последним докладывал я. Мой план состоял в следующем: в намеченный приказом день перейти [126]люксембургскую границу и продвигаться затем через Южную Бельгию на Седан, форсировать у Седана р. Маас, захватив на левом берегу предмостное укрепление для обеспечения переправы следующих за мной пехотных корпусов. Вкратце я объяснил, что мой корпус будет продвигаться по Люксембургу и южной Бельгии тремя колоннами, что я рассчитываю достичь бельгийских пограничных позиций уже в первый день и, если представится возможность, прорвать их, на второй день продолжать продвижение через Нешато, на третий – перейти р. Семуа у Буйона, на четвертый – достигнуть р. Маас, на пятый день форсировать реку и к вечеру того же дня захватить предмостное укрепление. Гитлер спросил: “А что вы хотите делать далее?” Он был первым, кто вообще поставил этот решающий вопрос. Я ответил: “Если не последует приказа приостановить продвижение, я буду на следующий день продолжать наступление в западном направлении. Верховное командование должно решить, должен ли этот удар быть направлен на Амьен или Париж. Самым действенным, на мой взгляд, было бы направление через Амьен к Ла-Маншу”. Гитлер кивнул головой, но ничего не сказал. Только генерал Буш, который командовал действовавшей слева от меня 16-й армией, воскликнул:
      “Нет, я не верю, что вы сможете форсировать его!” Гитлер ожидал моего ответа с явным напряжением. Мой ответ был: “Вам и не нужно этого делать”. На это Гитлер также ничего не сказал.
      Впоследствии я так и не получил приказа, который предусматривал бы нечто большее, чем создание предмостного укрепления на р. Маас. Мною самостоятельно были составлены все решения, вплоть до подхода к Атлантическому побережью у Абвиля. Верховное командование оказывало тормозящее влияние главным образом на мои операции.
      После короткого отпуска я снова принялся за подготовку этой крупной операции. Продолжительная зима сменилась мягкой, очаровательной весной. [127]Неоднократные учебные тревоги угрожали превратиться в боевые. Прежде чем описывать события, мне кажется, уместно будет объяснить, почему я так уверенно готовился к предстоящему тяжелому наступлению. Для этого мне придется немного вернуться назад.
      Первая мировая война после короткого периода маневренных действий на Западном фронте застыла в позиционных сражениях. Никакое сосредоточение военных средств, достигшее громадных размеров, не в состоянии было сдвинуть фронты с места, пока в ноябре 1916 г. на стороне противника не появились “танки” и не перенесли благодаря своей броне, гусеницам и вооружению, состоявшему из пушек и пулеметов, ранее незащищенных солдат через заградительный огонь и проволочные заграждения, через рвы и воронки живыми и боеспособными на передний край обороны немцев; наступление снова было восстановлено в своих правах.
      Это явление было своеобразным и заслуживало серьезного внимания. К сожалению, немцы недооценивали танки во время той войны. Теперь уже не имеет значения, объясняется ли это недостаточной технической осведомленностью правительственных деятелей или же слабостью германской военной промышленности.
      Сколь велико значение танков, показал Версальский договор, которым Германии запретили под страхом наказания иметь и производить бронемашины, танки и другие подобные машины, могущие служить военным целям.
 
 
      Следовательно, у наших врагов танк считался боевым оружием такого решающего значения, что нам запретили его иметь. Отсюда я сделал заключение о необходимости тщательно изучить историю этого боевого оружия решающего значения и проследить его дальнейшее развитие. Из теоретического анализа, сделанного человеком, не скованным никакими традициями, был сделан вывод о конструкции и использовании танков, а также об организации и использовании [129]бронетанковых соединений, вывод, который вышел за рамки теорий, господствующих за границей. В упорных спорах, длившихся годами, мне удалось претворить в жизнь мои убеждения раньше, чем другие армии подошли к решению аналогичных задач. Преимущество в проектируемой организации и в боевом использовании танков было первым фактором, на которым основывалась моя вера в успех. Даже в 1940 г. я почти один в германской армии верил в это.
      Всестороннее изучение первой мировой войны позволило мне сделать глубокий анализ психологии воюющих сторон. Немецкую армию я хорошо знал по собственным наблюдениям. О душевном состоянии наших западных противников у меня тоже создалось определенное мнение, которое подтвердилось в 1940 г. В военной мысли, несмотря на новое оружие – танки, которому в основном должны быть благодарны противники за свою победу в 1918г., господствовала позиционная война.
      Франция обладала самой сильной сухопутной армией и самыми крупными бронетанковыми силами в Западной Европе.
      Англо-французские вооруженные силы на западе в мае 1940 г. имели в своем распоряжении около 4800 танков, в германских же вооруженных силах по списку значилось 2800 танков, включая бронеавтомобили, а фактически к началу наступления их насчитывалось примерно 2200. Следовательно, противник имел двойное превосходство, которое усиливалось еще тем, что французские танки превосходили немецкие броневой защитой и калибром пушек, впрочем, уступая им в совершенстве приборов управления и в скорости. Несмотря на наличие этого самого сильного подвижного боевого оружия, Франция создала “линию Мажино” – самый прочный укрепленный рубеж в мире. Почему же деньги, вложенные в укрепления, не были использованы для модернизации и усиления подвижных средств? [130]
      Старания де Голля и Даладье в этом направлении были оставлены без внимания. Отсюда следовал вывод, что верховное командование французской армии не признавало или не хотело признавать значения танков в маневренной войне. Во всяком случае, все известные мне маневры и крупные войсковые учения свидетельствовали о намерении французского командования организовать таким образом управление своими войсками, чтобы надежно обоснованные решения полностью обеспечивали маневрирование и проведение планомерных наступательных и оборонительных мероприятий, стремились точно определить положение и группировку сил противника, прежде чем принять решение, а когда оно уже было принято, то поступали в абсолютном соответствии с ним и действовали, я бы сказал, точно сообразуясь со схемой как в условиях сближения, так и при занятии исходного положения во время артиллерийской подготовки, при наступлении или при занятии обороны. Такое стремление к действиям строго по плану, не оставляя ничего случаю, привело также к включению танков в состав сухопутных войск в форме, которая не нарушала бы схемы, т. е. к их распределению по пехотным дивизиям. И лишь небольшая часть танков предназначалась для оперативного использования.
      Немецкое командование могло с уверенностью считать, что оборона Франции с учетом использования укреплений планируется осторожно и схематично по доктрине, основанной на выводах из первой мировой войны, т. е. на опыте позиционной войны, – высокой оценке огня и недооценке маневра.
      Известные нам принципы французской стратегии и тактики 1940 г., противоположные моему методу ведения боевых действий, являлись вторым фактором, обосновывающим мою веру в победу.
      К весне 1940 г. у германской стороны создалась ясная картина о группировке сил и укреплениях противника. Мы знали, что на “линии Мажино” между [131]Монмеди и Седаном очень сильные укрепления чередуются со слабыми. Укрепления, идущие от Седана до Ла-Манша, мы называли продолжением “линии Мажино”. Мы знали также о расположении и в основных чертах о прочности бельгийских и голландских укреплений, возведенных против Германии.
      Гарнизон “линии Мажино” был незначителен. Основные силы французской сухопутной армии, включая танковые дивизии и английские экспедиционные войска, были сконцентрированы во французской Фландрии между р. Маас и Ла-Маншем фронтом на северо-восток; напротив, бельгийские и голландские войска были развернуты для защиты своих стран от нападения с востока.
      Из этого распределения сил можно было сделать вывод о расчете противника на то, что немцы вторично будут действовать по плану Шлиффена 1914 г. Поэтому основные силы союзнических армий, видимо, предполагалось использовать против охватывающего маневра немцев через Голландию и Бельгию. Для обеспечения выдвижения союзных войск в Бельгию французы не располагали достаточными резервами в районе Шарльвиля или Вердена. Казалось, что французское главное командование считает вообще невозможным какой-нибудь другой вариант наступления, кроме старого плана Шлиффена.
      Эта известная нам группировка сил противника и возможность предопределить его поведение в начальный период наступления германских войск были третьим фактором, определявшим мою веру в победу.
      К этому можно было еще прибавить некоторые, правда, менее надежные, однако достойные упоминания соображения по вопросу общей оценки наших противников.
      Мы знали французов по первой мировой войне и уважали их как храбрых и стойких солдат, энергично защищавших свою страну. Мы не сомневались в том, что они сохранили эти свои качества. Что касается [132]французского главного командования, то мы удивились, когда увидели, что им не был использован благоприятный случай для наступления осенью 1939 г., когда основная часть германских сухопутных сил, особенно бронетанковые войска, была связана в Польше. Причины такой сдержанности в тот момент нельзя было определить. Можно было лишь строить догадки. Во всяком случае, осторожность главного командования вызывала удивление и наводила на мысль, что в верхах надеялись избежать серьезной военной кампании. Пассивное до некоторой степени поведение французов во время зимы 1939/40 г. приводило к выводу, что желание воевать у Франции было невелико.
      Из всего этого вытекало, что целеустремленный, внезапный удар крупными танковыми силами через Седан на Амьен с выходом к Атлантическому побережью встретит лишь сильно растянутый фланг противника, находящегося в готовности к выдвижению в Бельгию. Для отражения такого удара противник располагает незначительными резервами; такой удар сулил большие надежды на успех, который при немедленном его использовании мог бы привести к окружению всех выдвинувшихся в Бельгию главных сил противника.
      Теперь речь шла о том, чтобы убедить моих начальников и в такой же мере подчиненных в правильности моих мыслей и добиться таким образом свободы действий, разрешенной сверху, и правильного понимания, исходящего снизу. Если разрешение первого вопроса было весьма несовершенным, то с последним дело обстояло значительно лучше.
      В случае наступления в силе оставался приказ о том, что 19-й армейский корпус , продвигаясь через [133]северную часть Люксембурга и южную часть Бельгии, достигает у Седана р. Маас, образует на ней предмостное укрепление, которое даст возможность наступающим за ним пехотным дивизиям форсировать реку. На случай внезапного успеха никаких указаний не давалось.
      Были разработаны вопросы взаимодействия с авиацией. Мне предстояло согласовывать свои действия с соединением авиации ближнего действия чрезвычайно храброго генерала фон Штуттергейма и с авиационным корпусом генерала Лёрцера. Чтобы организовать эффективное взаимодействие, я приглашал летчиков на организуемые мною учения и сам принимал участие в военной игре, проводимой Лёрцером. Предметом обсуждения на этих военных играх была переправа через Маас. После тщательного анализа мы пришли к согласованному решению: использовать авиацию в течение всего периода форсирования реки, т. е. нанести не один комбинированный удар бомбардировщиками (как обычными, так и пикирующими), а с самого начала переправы постоянными атаками и беспокоящими налетами парализовать артиллерийские батареи противника на открытых огневых позициях, заставляя орудийные расчеты постоянно укрываться от действительных и ложных налетов. На карту были нанесены задачи войск по времени и рубежам.
      Незадолго до начала наступления по желанию Геринга на транспортные самолеты типа “Шторх” был погружен батальон пехотного полка “Великая Германия” с целью высадки его утром в первый день наступления непосредственно за фронтом бельгийцев у Витри, западнее Мартеланж. Действия батальона должны были вызвать у противника неуверенность в возможности обороны своих пограничных укреплений.
      С целью быстрого продвижения через Люксембург и южную часть Бельгии три танковые дивизии корпуса вводились в бой одновременно в первом эшелоне, имея тесное соприкосновение между собой на внутренних [134]флангах. В центре должна была наступать 1-я танковая дивизия, за которой следовала корпусная артиллерия, штаб корпуса и большая часть зенитной артиллерии. В начальный период наступления эти силы наносили главный удар. Справа наступала 2-я танковая дивизия и слева 10-я танковая дивизия с пехотным полком “Великая Германия”, 1-й танковой дивизией командовал генерал Кирхнер, 2-й – генерал Фейель, 10-й -генерал Шааль. Все трое были мне хорошо известны. Я верил в их способности и в их добрую волю. Им были известны мои боевые принципы, они знали, что танковые соединения, отправляясь в путь, имеют “проездной билет” до конечной остановки. В нашем походе конечной целью был Ла-Манш. Это звучало ясно и убедительно для каждого солдата даже в том случае, если он после начала наступления долго не получал приказа.

Выход к Ла-Маншу

      9 мая 1940 г. во второй половине дня, в 13 час. 30 мин., прозвучал сигнал боевой тревоги. В 16 час. я оставил Кобленц и прибыл к вечеру на командный пункт корпуса, в Зонненгоф у Битбурга. Войска стояли, как было приказано, в боевой готовности вдоль границы между Ванде ном и Эхтернахом.
      10 мая в 5 час. 35 мин. я перешел с 1-й танковой дивизией, сосредоточенной в районе Валлендорф, люксембургскую границу у Мартеланж. Авангард 1-й танковой дивизии прорвал пограничные укрепления, установил связь с воздушным десантом полка “Великая Германия”, однако продвинулся на территорию Бельгии лишь на незначительную глубину, так как этому препятствовали сильные разрушения на дорогах. Разрушенные участки дорог в условиях гористой местности нельзя было обойти. Ночью дороги были восстановлены, 2-я танковая дивизия вела бои за Стреншан, 10-я танковая дивизия продвигалась через Абэ-ла-Нев [135]навстречу французским войскам (2-я кавалерийская дивизия и 3-я колониальная пехотная дивизия). Штаб корпуса перешел в Рамбрух, восточнее Мартеланж.
      11 мая во второй половине дня были преодолены заминированные участки вдоль бельгийской границы. К середине дня начала наступление 1-я танковая дивизия. Имея танки в первом эшелоне, дивизия наступала на укрепленные позиции, возведенные по обе стороны Нешато и оборонявшиеся арденнскими егерями из бельгийских пограничных войск и французской кавалерией. После коротких боев с небольшими потерями позиции противника были прорваны и Нешато взят. 1-я танковая дивизия немедленно организовала преследование, захватила Бертри и уже в сумерки достигла Буйона, где французам, однако, удалось продержаться еще одну ночь. Обе другие дивизии наступали без задержек, с небольшими боями, 2-я танковая дивизия взяла Либрамон. 10-я танковая дивизия понесла у Абэ-ла-Нев небольшие потери; 10 мая у Сен-Мари был убит командир 69-го пехотного полка подполковник Элерман.
      В ночь на 11 мая командующий танковой группой Клейст приказал немедленно повернуть 10-ю танковую дивизию на Лонгви для обеспечения левого фланга группы, так как поступило донесение, что оттуда выдвигается французская кавалерия. Я просил воздержаться от этого, учитывая, что отвлечение одной трети моих сил ради обеспечения фланга от возможного нападения кавалерии противника может сорвать форсирование р. Маас, а тем самым и успех всей операции. Чтобы избежать этих трудностей, вызванных непонятным страхом перед кавалерией, я направил 10-ю танковую дивизию по параллельной дороге, проходящей севернее установленного для нее ранее пути движения, через Рюль на участок р. Семуа, Кюньон, Мортеан с задачей продолжать наступление. Угроза прекращения наступления и изменения его направления была на первое время преодолена. Командование группы отказалось от [136]своего намерения. Французская кавалерия так и не появилась.
      Пехотный полк “Великая Германия” вечером был выведен из боя и передан в распоряжение корпуса. Штаб корпуса ночью располагался в Нешато.
      В троицын день, 12 мая в 5 час. я выехал с первым эшелоном моего штаба через Бертри, Фе-ле-Венер, Бельво на Буйон, который в 7 час. 45 мин. был атакован и быстро захвачен 1-м пехотным полком подполковника Балка. Мост через р. Семуа был взорван французами, однако танки могли вброд форсировать реку на различных участках. Саперы дивизии немедленно приступили к наведению нового моста. Убедившись в целесообразности принятых мер, я переправился через реку и последовал за танками в направлении к Седану, но вынужден был снова вернуться в Буйон, так как дороги оказались заминированными. В южной части города мне пришлось пережить первый налет авиации противника на район наводки моста 1-й танковой дивизии. Мост, к счастью, остался неповрежденным, загорелось лишь несколько домов.
      Потом я поехал через лес в 10-ю танковую дивизию, преодолевшую оборону противника на участке Кюньон и Эрбемон. На шоссе, вдоль которого наступала дивизия, я оказался свидетелем боя разведывательного батальона за пограничные укрепления; непосредственно за разведчиками наступала пехота во главе с храбрым командиром бригады полковником Фишером, за пехотой следовал командир дивизии генерал Шааль. Быстрое продвижение дивизии, офицеры которой находились в боевых порядках, производило замечательное впечатление. Укрепления, расположенные в лесу, удалось захватить в течение короткого времени; наступлений продолжалось через Ла-Шапель на Базей и Балан. Я мог спокойно вернуться в Буйон на командный пункт корпуса.
      Полковник Неринг, начальник штаба, устроился тем временем в гостинице “Панорама”, из окон [137]которой открывался великолепный вид на красивую долину р. Семуа. Мое место было со вкусом тщательно оборудовано в нише с трофеями охотников в общем рабочем помещении. Мы приступили к работе. Но вдруг внезапно один за другим раздалось несколько взрывов: снова самолеты! Но этим дело не ограничилось: загорелась автоколонна со средствами ближнего боя, взрывчаткой, минами и ручными гранатами. Взрывы следовали один за другим. Висевшая надо мной гигантская голова дикого кабана сорвалась со стены и чуть-чуть не убила меня; другие трофеи также полетели вниз, стекла в окне, выходившем на красивую долину, у которого я сидел, разлетелись вдребезги и осколки пролетели прямо над моей головой. Работать здесь стало очень неудобно, и мы решили перейти в другое место. Был выбран небольшой отель на возвышенности севернее Буйона, где располагался штаб 1-го танкового полка. При осмотре отеля присутствовавший там командир соединения авиации ближнего действия генерал фон Штуттергейм обратил мое внимание на то, что дом расположен на открытом месте. И действительно, пока мы с ним разговаривали, появилась эскадрилья бельгийских самолетов и сбросила бомбы на расположение танков. Потери были минимальными, однако пришлось согласиться с предостережениями Штуттергейма, и мы решили отправиться еще дальше на север, к следующим населенным пунктам – Бельво и Нуар-фонтен.
      Но еще до начала этого второго переезда за мной прилетел самолет “Шторх”, который должен был доставить меня в штаб группы генерала Клейста для получения приказа. В штабе я получил приказ начать наступление через р. Маас на следующий день – 13 мая в 16 час. Мои 1-я и 10-я танковые дивизии могли быть сосредоточены к этому времени на исходных позициях, но 2-я танковая дивизия, встретившаяся с трудностями на р. Семуа, конечно, не могла бы сосредоточиться.
      Я доложил об этом обстоятельстве, имевшем [138]большое значение, учитывая малочисленность всей наступающей группировки.