Зелье Лигун толкал вовсю, в любых количествах, но сам отнюдь не употреблял, по нему было видно. Между тем в шкафчике, откуда я достал чистую кружку, стояла никелированная коробка стерилизатора и рядом все необходимые причиндалы - жгут, пачка ваты, пузырек спирта. Аккуратненько так, словно у начинающего шпыря, который еще не махнул рукой на гигиену.
      Из кухни я вернулся в кабинет. Случайно я знал одну ховалку Лигуна, как-то раз он спешил и обслужил меня прямо в прихожей, по быстрому, не приглашая зайти в гостиную. Взяв деньги, юркнул в кабинет, даже не прикрыв за собой дверь. И с того места, где я стоял, можно было проследить за его отражением в дверном стекле - подошел к помпезному бюро, откинул крышку, монеты кинул в выдвижной ящичек, сунул палец в бювар и нажал секретную пружину. Ребро резной панели откинулось, там-то и находился потайной ящик с фасованными дозами.
      Крышка бюро была незаперта, и в глубине меж перегородками бювара, раздвинув письма, я нашарил выпуклую деревянную клавишу. Панель щелкнула, откинулась, заветный ящик послушно выдвинулся на два пальца. Невысокий и широкий, словно поднос, он был, скорей всего, предназначен мастером для хранения любовных писулек. Фасовок с порошковым грибняком в нем почему-то не оказалось, только один-единственный плоский пластиковый флакон величиной в ладонь, наполненный снадобьем на две трети.
      Мешкать не люблю, тут же я пошел на кухню и быстренько приготовил вмазку по всем правилам передовой технологии. Даже не мечтал, что у Лигуна отыщется шприц, но коли уж нашелся, зачем откладывать до дома святое дело, и так я намыкался до последнего не могу. Мои потроха прямо-таки подвывали от нетерпения, пока я не вогнал иглу в вену. Повезло, попал сразу, нашелся неистыканный участок.
      Шпыряться машинкой убитого толкача, в одной квартире с его изуродованным тепленьким трупом, мародерски отхачить дозу... А в конце концов, какие тут могут быть сантименты. Я не зверь, не чурбан, однако и не вполне человек. Или нет, наоборот, это все чисто по-человечески. На что люди способны, я знаю давно и слишком хорошо. Если кто лелеет иллюзии, пусть сходит на экскурсию в ванную, полюбуется на Лигуна.
      Холить мазу я отправился в гостиную. Уже смеркалось, но света зажигать, конечно же, не стоило. Развалившись в мягком кресле с высокой спинкой, я вытянул натруженные ноги, прикрыл глаза и замер в предвкушении. Прошло несколько минут, но маза не накатывала. Потом вдруг непонятное началось. Да, ни с того ни с сего влетел я в непонятное.
      Словно бы моя голова разбухла вроде воздушного шарика, и там началась крутая поедрень. Цветные фейерверки, фонтаны шипучего кипяточка, звездный коллапс и снежная лавина, горские ритуальные пляски с копьями, парад муниципальных пожарников и поножовщина в сортире танцплощадки, цветочный ливень и гнойный дерьмопад, всенародное ликование по случаю такого случая и так далее, всего не перескажешь. Черепушка вспухала, потом ее будто вскрыли консервным ножом, и туда хлынул космос. Потом вообще наступил полный бзец. Но не полный, поскольку следующий оказался еще корявей. А потом я, как ни странно, очухался, живой и здоровый.
      Что ж за снадобье такое я себе впорол по запутанке, ведь так и окочуриться недолго. Ни малейшего отношения оно не имело к благородному кристаллическому ангидриду экстракта пещерных грибов, это уж точно.
      Стояла глубокая ночь, но в отсветах уличных фонарей слабо поблескивал циферблат настенных часов. Судя по ним, меня мотало в отключке почти пять часов, это вдвое дольше, чем тащится нормальная маза. Ну и результат был необычным. Мягко сказано, необычным. Сногсшибательным. Неописуемым. Волшебным.
      Меня словно подменили. Банальное выражение, однако оно как нельзя более к месту. Мои пять заскорузлых чувств точно вынули, починили, прочистили, смазали, вставили на прежние места. Во всем теле ясность и легкость. Но если бы только это. Совершенно по-иному текли мысли - быстро, четко, причем одновременно их умещалось в уме сразу несколько, и они будто бы маршировали дружной колонной по шесть. Или по десять, неважно. Примерно так:
      - размышления о природе загадочного зелья;
      - анализ обстоятельств гибели Лигуна;
      - восхищение величием и гармонией мироздания;
      - разработка плана, как смотаться отсюда;
      - порядок уничтожения всех следов моего пребывания;
      - благодарность судьбе за все, что со мной стряслось;
      - оценка ситуации, невозможность в ней разобраться из-за скудости вводных;
      - прочие мелочи.
      Никогда не представлял, что можно мыслить подобным образом. Мой мозг набряк, пульсировал, охваченный легким жаром. Это внушало известную тревогу, однако, с другой стороны, ни в какое сравнение с терзаниями ожиданки не шло.
      Некоторые факты носили недвусмысленный и неопровержимый характер. Лигуна убили вне связи с его наркоделишками. Из квартиры, набитой под завязку дорогим барахлом, не вынесли ничего, кроме больших полушарий хозяина. Он обзавелся шприцом и, вероятнее всего, ввел себе загадочное лекарство, действие которого теперь испытывал на себе я. Оно чудодейственным образом влияло на работу мозга. И это было важно, настолько важно, что Лигуна не просто пристрелили, а вскрыли его черепушку и похитили головной мозг.
      Ситуация предельно загадочная, притом она не сулила мне ничего хорошего. Слишком велики шансы разделить судьбу Лигуна, если меня здесь застукают. С одного боку, мной безусловно заинтересуется полиция, с другого - таинственные охотники за мозгами. Это в зависимости от того, кто меня засечет в связи с квартирой покойного. Недурной переплет.
      Мне было бы чертовски трудно объяснить при случае, что не я угрохал толкача, а потом взял ножик, пилу и всласть поизмывался над трупом. Пусть даже я видел двоих ребят из банды, громилу из черного вездехода и хирурга из голубого полуфургончика. Поди их доищись, попробуй докажи. А я - вот он, я, готовый образцовый подследственный, хоть в рамочку вставляй.
      Предстояло выбираться отсюда, как можно быстрее и незаметнее. Однако у меня прорезался жуткий аппетит, пришлось пошуровать в холодильнике. Там нашелся солидный кус копченого филе, и я умял его в два счета. Лигуну эта еда, разумеется, уже ни к чему, не оставлять же полицейским. А вот отхачить денег из бюро мне было тошно почему-то. Может быть, потому, что наварены они на несчетных муках нашего брата шпыря, не знаю. Взял только чудодейственный плоский флакончик.
      Я четко понимал, что в нем лекарство от наркоты, мое спасение. Но долго ли оно подействует и необратим ли его эффект, насколько долгий курс уколов потребен - оставалось загадкой.
      Передвигаясь по ночной квартире с тряпкой и стирая отпечатки пальцев, я обнаружил у себя новую способность. Немного сосредоточившись, я до мельчайших деталей вспомнил каждое свое движение с того момента, как влез в окно. Каждый шаг, любое прикосновение к предметам обстановки. Моя память работала со сверхъестественной четкостью.
      Параллельно я прикидывал, где может быть спрятан второй комплект ключей, и быстро пришел к выводу, что проще выйти тем же путем, каким вошел, через балкон. Только вот вскарабкаться по гладкой стене на высоту в два моих роста не получится. Тут же в моих свежевылеченных мозгах прорезалась абсолютно шальная идея. Сам же поначалу ее отмел, но она моментально обросла расчетами, чуть ли не графиками и чертежами, словно ею занималось целое проектное бюро у меня в черепушке. Несколько минут ушло на додумывание, проверку и шлифовку нюансов. Попробовать, во всяком случае, стоило, при всех сумасшедших очертаниях идеи не обнаруживалось явного смертельного риска.
      Рискнув зажечь свет в прихожей, я отыскал в одном из шкафов моток тонкого синтетического троса, как раз то, что надо. Вылез на балкон, пропустил трос через кольцо для бельевой веревки, подергал - годится. Примерился, какой будет амплитуда, на сколько потребуется длины. Затем отрезал нужный кусок сложенного вдвое троса, и двойной конец завязал мертвой удавкой со стопором у себя на кожаном ремне. Отошел в другой конец балкона, выбрал лишнюю длину, зажал в кулаке и взобрался на перила. Вниз уходило темное ущелье улицы, в голове у меня прокручивалось каждое движение, и сила толчка, и траектория, и вся последовательность головоломного номера.
      Натянув трос, я резко оттолкнулся ногами и полетел над шестиэтажной пропастью, как мальчишка на ярмарочных гигантских шагах. Спустя миг, точно вовремя, расслабил кулак и рухнул почти на всю длину туго натянувшегося троса. Сумасшедшим маятником меня вынесло далеко за угол дома, вдобавок еще подзакрутило. Надвинулся бетонный брандмауэр, я самортизировал поджатыми ногами, отпустил остаток веревки и, отчаянно качнувшись всем корпусом, сумел достать до пожарной лестницы. Цирковой трюк удался. Не столько мне, сколько моим новым мозгам. Они словно бы разделились на несколько частей, каждая заведовала координацией движений, сообщалась с другими, обмениваясь выкладками и указаниями, а еще одна часть охватывала процедуру прыжка в целом, сводя все к общему руслу. Без такого ежемгновенного наития, сложнейшего расчета и четкой корректировки я нипочем бы не сделал того, что сделал. В крайнем случае, прыгал бы несколько раз, взбирался бы по тросу на балкон и повторял бы попытку. Может, ушибся бы разок-другой. А так все вышло чисто, гладко и, смею надеяться, элегантно. Только любоваться и аплодировать было некому. Но я не в претензии.
      Без промедления я выдернул стопорный конец, распустил узел и смотал трос, а моток спрятал за пазуху, чтобы выкинуть где-нибудь по дороге. Спускаться по пожарной лестнице было чересчур рискованно, любой случайный прохожий, увидев такое, заподозрил бы неладное и мог поднять шум. Поэтому я поднялся на крышу, залез в слуховое окно, сквозь кромешную темноту прокрался до чердачной двери, убрал обрезок доски и тихонечко выглянул наружу. В подъезде тишь, никого. Лифтом грохотать не стоило; я пешком отмахал вниз по лестнице и, как ни в чем не бывало, вышел на безлюдную ночную улицу.
      Никто меня не видел, никто не поднял тревоги. Обошлось.
      Ласковая и душистая ночная темень льнула к лицу. Я был жив, свободен, свеж как малосольная улитка и шел к себе домой. В нагрудном кармане у меня имелся флакон с волшебным лекарством, а на плечах голова с новехонькими отличными мозгами. В полной целости, как ни странно.
      3.
      Много, невероятно много передумал я на долгом пути домой через ночной город. Голова человеку дана, конечно, не только для того, чтоб носить фуражку. Но прежде я и не подозревал, каким благом, каким огромным наслаждением могут быть раздумия.
      Непривычно пустынная и тихая столица простиралась вокруг меня, она была темна и прекрасна, полна мерцания и трепета, нежных огоньков и густых теней. И я шел по выпуклому боку планеты, погруженному в космос, и у меня над головой переливалась бесконечная звездная бездна, которую я ощущал как часть моего собственного, крошечного естества. Был я ничтожной теплой пылинкой в громадном мироздании, дышал сочной прохладой ночи, шагал по своим микроскопическим делам, и в то же время вмещал всю глубину и ширь вселенского пространства, сливаясь с ним в неизъяснимо пронзительной полноте.
      Ну не смешно ли, отставной солдафон, полунищий инвалид на пенсии, одинокий обломок человека, еще совсем недавно барахтавшийся в трясине наркомании, и вдруг его посещают возвышеннейшие мысли и чувства, достойные поэта или священника? Может, и смешно, только мне наплевать. Я толком не понимал, что творится в моих мозгах, но без сомнения, порошок из тайника произвел в них необычайный и важный переворот, после которого в определенном смысле я стал другим существом, которое ощущает и мыслит иначе, нежели прежде.
      Целые реки мыслей привольно текли у меня в голове, одни пышные и цветистые, на возвышенный манер, другие четкие и сухие, как бухгалтерский отчет и косточки абака; всем им находилось место, ни одна не была лишней или зряшной. Изрядная доля раздумий вращалась вокруг нелепых и страшных обстоятельств гибели Лигуна. Чем дольше я над ней размышлял, тем запутаннее представлялась эта история.
      Довольно быстро я понял, что поначалу дал маху, сочтя громилу из вездехода и паренька с фоторепортерским кофром членами одной шайки. Тут явно действовали две разнородные силы, причем независмо друг от друга. Те двое приехали и уехали порознь, один за другим. А на оранжевый ковер из пулевой раны натекла изрядная лужа крови. Картина получалась такая: первый убил и ушел, затем, позже, явился второй и перетащил труп в ванную, чтобы вскрыть череп и вырезать мозг. Оба они не доискались флакона с лекарственным порошком, который теперь лежал у меня за пазухой.
      Сам Лигун незадолго до смерти чуял неладное. Он явно собирался дать мне какое-то поручение, наверняка важное и, скорей всего, связанное с причинами последовавшего убийства. Так или иначе, я оказался впутан в это дело, и оставалось лишь надеяться, что полиция ничего не разузнает и не доберется до меня. А пуще блюстителей закона мне следовало остерегаться лихих ребят, которые охотятся за мозгами. Если они заинтересуются моей скромной особой, у меня есть все шансы разделить судьбу Лигуна. С одним из них мы виделись нос к носу на лестничной площадке, и у него в кофре лежали свежевырезанные большие полушария убитого. Не то, чтобы я трусил, просто неохота гибнуть по-глупому и неведомо за что. А кстати, трусость принадлежит к числу необходимых качеств человеческой натуры. В цапровых болотах я навидался храбрецов, которым море по колено. Больше недели ни один из них на фронте не зажился. Толика трусости еще никому не повредила, зато спасла многих. Меня в том числе.
      Еще одно удивительное свойство моих обновленных мозгов обнаружилось, когда я подумал о навестивших Лигуна типах. Мысли шли своим чередом, а параллельно память стала подбрасывать мне детальные, во всех мельчайших подробностях, картинки увиденного. Вспомнились не только лица, но и номера автомобилей, которые я вроде бы и не пытался запоминать. У вездехода - ТХ 8047, а у голубого полуфургона - КА 5332. Словно бы серия стоп-кадров прокрутилась у меня в голове, и я, разглядывая их заново, отмечал детали, на которые сперва не обратил внимания. Ну скажем, у парня, который хладнокровно назвался сестренкой Лигуна, были массивные часы какой-то заковыристой марки, со множеством всяких кнопочек, наверняка привозные, с южного континента. Или другая мелочь: тот мужик, что приехал на вездеходе, носил обувку не по погоде, высокие шнурованные ботинки на толстенной рубчатой подошве. Словом, память у меня стала невероятно цепкой.
      Долго ли, коротко ли, добрался я до дому на утренней заре и, донельзя усталый, завалился вздремнуть, покуда солнца не взошли, не накалили крышу и не превратили мою каморку в духовую печь.
      Впрочем, вскоре меня разбудили самым варварским и наглым образом. Причем не полиция и не бандиты, их я еще худо-бедно мог бы понять, а пресловутая сушеная стерва из жилкомендатуры, которая нажала кнопку дверного звонка и садистски не отпускала до тех пор, пока я, встрепанный, в наспех накинутом драном халате, не отворил ей дверь.
      - Долгонько спите, - вместо приветствия заметила она с гаденькой улыбочкой.
      - Как умею, - огрызнулся я.
      - Гуляете где-то. Вчера вас ни утром, ни вечером дома не было, элегически продолжала она.
      - Это никого не касается.
      Стерва прямо-таки сияла от удовольствия, наверняка припасла для меня новую гадость.
      - Гуляете, значит. А за жилье не плочено.
      - Вот получу пенсию и рассчитаюсь, - я хотел было захлопнуть дверь, но сволочная сушеная баба многозначительно воздела палец в знак того, что разговор далеко не окончен.
      - Эти песенки мы уже слышали. И перед прошлой пенсией, и перед позапрошлой. Долгу-то на вас уже сто восемьдесят с полтиной набежало.
      Я промолчал. Выплатить долг мне и впрямь будет непросто.
      - Ну вот что, дорогуша...
      - Я вам не дорогуша, а боевой офицер, - оборвал я ее.
      - Может, и так, только для нас вы злостный неплательщик. Подписывайте-ка бумагу, - она вытащила из папки листок и ткнула мне в руки вместе с грошовой авторучкой, обгрызанной и замусоленной так, словно стерва на ней вымещала всю свою женскую ущербность.
      - Это еще что такое?
      - А вы читайте. Там написано.
      Бумага была напечатана от моего имени на хромой канцелярской машинке, дескать, обязуюсь погасить задолженность до конца сего месяца, в противном случае буду выселен с занимаемой жилплощади без предупреждения, о чем извещен официально. В общем, дожил защитник отечества до светлого праздничка.
      - И число поставьте, - присовокупила стерва.
      - Сегодня седьмое? - машинально спросил я, расчеркиваясь внизу бумажонки.
      - Восьмое, дорогуша. Хорошо же вы гуляете, дням счет потеряли.
      Не может быть. Что угодно, только вот сбиться со счета, сколько осталось до пенсии, я никак не мог. Вчера, шестого, я ходил к Лигуну...
      - А вы ничего не путаете?
      - Я ничего не путаю, - презрительно фыркнула она. - Это вы, видать, напозволялись до беспамятства. Соседи говорят, как ушли позавчера спозаранку, так дома и не появлялись. До свидания... гос-по-дин боевой офицер.
      Ядовито подковырнув меня последней фразой, она забрала бумаженцию и ручку, сделала налево кругом марш, застучала башмаками по лестнице, умудряясь всей спиной выражать презрение к беспутному гуляке, злостному неплательщику, гадкому несносному мужчине. А я запер дверь и уселся на тахту, над которой висел табель-календарь с исправно вычеркиваемыми датами. Седьмое... Восьмое... Лигуна убили шестого. Сегодня восьмое. Выходит, я пробыл у него на квартире в отключке не пять часов, а сутки с лишним. Ну и лекарство.
      Понадобилось несколько мгновений, чтобы взвесить и осмыслить мое положение.
      Давая дозу в долг, Лигун демонстративно записал на бумажке, что с меня причитаются две монеты. Искать этот клочок там, в квартире, было безнадежным делом. Впрочем, полиция наверняка его доищется. И если я там значусь не по имени, а по фамилии, не миновать мне серьезных неприятных разговоров: где я ошивался ночью с седьмого на восьмое и потом весь день, почему не ночевал дома, согласно показаниям соседей. Автоматически я попадаю в разряд подозреваемых, и версия убийства выстраивается прямо сама собой: шпырь в ожиданке замочил толкача, у которого был в долгу, потом зверски надругался над трупом. А то, что я всерьез шпырялся, установит любой эксперт, достаточно посмотреть на мои исколотые вены, там живого места не осталось. Алиби нету, мотив налицо. Сверху начальство жучит, мол, когда раскроете кошмарное убийство на радость общественности? Сейчас раскроем, ваше превосходительство, мы это мигом, убийцу поймали уже, только он отпирается, мерзавец, ну да ничего, вытряхнем из него чистосердечное собственноручное признание вместе с зубами и потрохами. Пожалте бриться, взводный Трандийяар...
      Так что угроза выселения - сущий пустяк по сравнению со всем прочим. И не требуется особо мощных мозгов, чтобы найти наилучший, для начала единственно возможный выход. Надо сматываться отсюда подобру-поздорову. А что денег в кармане всего четыре монеты, не беда. Подамся в горы, в родную деревушку, оттуда меня никакая полиция не выцарапает. Доберусь денька за два на попутках, вот и вся недолга. Давно мне следовало туда махнуть и обосноваться на покое в отчих краях, да только зелье меня держало на крючке. Но теперь никаких проблем нет.
      Быстренько достал я из комода смену исподнего, две чистые рубашки, полотенце и всякую мелочевку вроде носков и платков. Поколебался, брать ли бритвенный прибор, посмотрел в зеркало и махнул рукой. Моя щетина вошла аккурат в промежуточную стадию между небритостью и бородой. Пускай растет. Непривычно для офицера, но какой уж теперь из меня, к ляду, военный. А что сам на себя не похож, так это, ввиду возможных розысков, даже к лучшему.
      Отправляясь в бега, щеголять в мундире с орденами на груди тоже ни к чему, слишком приметно. Я переоделся в легкую куртку и брюки дудочкой, которые носил, помнится, еще до войны. Флакон с порошком переложил во внутренний карман куртки и застегнул пуговичку. На случай холодных ночей, которые в горах не редкость, откопал в комоде свитер двойной вязки, присовокупил к кучке собранных в дорогу шмоток и полез под тахту за чемоданом. Там меня ожидал сюрприз.
      На пыльном полу, рядом с моим видавшим виды чемоданом, лежал щегольский плоский чемоданчик из натуральной кожи, с какими ходят деляги. Он пропахал широкую борозду в серых клочьях пыли, когда его крепким тычком отправили вглубь под тахту. И случилось это, судя по следу, совсем недавно. Вот так номер.
      Вытащив находку, я помедлил, собираясь с духом, потом отщелкнул крышку. Даже не будь я крайне любознателен от природы, все-таки интересно, что за улики не поленились мне подбросить.
      Чемоданчик оказался набит пачками денег. А поверх них лежал длинноствольный пистолет с глушителем. Полуавтоматический "Мидур" тридцать третьего калибра, типичная бандитская пушка. Безо всякой там баллистической экспертизы нетрудно понять, из какого именно ствола замочили бедолагу Лигуна. Из этого самого. Иначе зачем бы он оказался в чемоданчике под моей тахтой.
      Денег было много. Очень много. Столько, что одуреть впору. Едва я кинул на них взгляд, некий безошибочный счетчик у меня в голове отчеканил:"Триста шестьдесят тысяч." Ну да, верно, два ряда по шесть пачек в три слоя, по тысяче десятками в каждой пачке, аккуратненько обандероленной крест-накрест самодельными бумажными полосками. Прямиком из наркобанка, надо полагать. Между прочим, это три тысячи семьсот восемьдесят девять моих пенсий, то есть, на двести пятьдесят два года вперед, что моментально вычислили мои безупречные неугомонные мозги.
      Ну и как насчет того, чтобы прожить эти двести пятьдесят два года, по пятнадцать месяцев каждый, на девяносто пять хухриков ежемесячно, уважаемый пенсионер Трандийяар? Бред какой-то. Я даже начал проникаться повышенным уважением к своей скромной персоне, ведь кто-то же ухнул такую прорву денег ради того, чтобы меня подставить. Хотя в качестве неопровержимой улики вполне хватило бы пистолета. Загадочная щедрость, прямо скажем.
      В обойме осталось четыре патрона, пятый в стволе, два потрачены на Лигуна. Ствол нечищенный, со свеженьким пороховым нагаром.
      По логике событий следовало ожидать, что скоро нагрянут полицейские. Но предпочтительнее все-таки смотаться отсюда прежде, чем они заявятся.
      И тут раздался звонок в дверь.
      До сих пор для полного набора улик недоставало самой малости моих отпечатков пальцев на чемоданчике и оружии. Теперь даже эта крохотная неувязка устранилась по воле случая, и меня можно было арестовывать тепленького, безнадежно влипшего по самые уши.
      Только вот звонок брызнул коротенькой, как бы неуверенной трелью, словно палец ожегся о кнопку и отдернулся. На полицейские замашки совсем не похоже.
      Ногой запихнув чемоданчик с деньгами под тахту, я сунул пистолет за спину, под брючный ремень, одернул куртку и пошел открывать.
      На пороге стояла Зайна.
      - Здравствуй, Мес, - произнесла она с какой-то вымученной, слегка перекошенной улыбкой.
      - Здравствуй, - ответил я и посторонился, пропуская ее в прихожую, она же кухня, она же гостиная, она же душевая при случае.
      Появление бывшей жены и вовсе не лезло ни в какие ворота. Ну ладно, подброшенные пистолет и кучу денег еще можно вразумительно объяснить. Но приход Зайны?
      Неужто ее пухленький интендант ухитрился пасть смертью храбрых за Родину и Адмирала на каком-нибудь из продовольственных складов? Или, того пуще, в ней взыграли высокие чувства любовь, долг, жертвенность и разные прочие мерехлюндии? Но тогда это не Зайна. Или я уж вовсе ничего не понимаю.
      - Вот, - сказала она. - Зашла посмотреть, как ты живешь.
      - Что ж, проходи в комнату, - откликнулся я.
      И она вошла в комнату, где тысячи раз бывала, сама не ведая того. Желанная и презренная, любимая и ненавистная, впервые она вошла туда наяву и уселась на табурете, сложив руки на коленях, как пай-девочка на уроке.
      От всего этого веяло глубоко запрятанной, но отчетливой фальшью. Она толком не представляла, как ей держаться и что говорить. Не сама она сюда пришла, не по своей воле. Но по чьей?
      - Позавчера, когда ты проходил мимо моего дома, у тебя был очень больной вид. Тебе что, сильно нездоровится?
      Заботливая Зайна, обеспокоенная моим самочувствием. Ну, доложу я вам, это похлеще, чем триста шестьдесят тысяч хухриков под тахтой.
      - Да так, средне. Старые раны беспокоят.
      - Ты хоть питаешься нормально? Денег хватает?
      Можно подумать, она пришла покормить меня за счет бравого младшего интенданта.
      - Родина платит пенсию своему незабвенному герою, - обтекаемо разъяснил я.
      - Да ведь это гроши, разве на них проживешь...
      - Родина считает, прожить на пенсию можно. Не мне опровергать это мнение.
      - Ты все такой же, Мес, - вздохнула бывшая жена. - Ни капельки не изменился.
      Я промолчал. Ее всегда раздражал мой стиль юмора, вероятно, и в самом деле несколько громоздкий. Сказывалась разница в интеллекте, которую я однажды бестактно сформулировал вслух: я был умным придурком, а Зайна придурковатой умницей. Конечно же, она тогда обиделась, и еще как.
      - Уезжать собираешься? - она окинула взглядом шмотки, разложенные на покрывале тахты.
      - Ненадолго.
      - И куда, если не секрет?
      Тут у меня в уме словно включился предостерегающий сигнал. Как если бы зажглась надпись здоровенными красными буквами: "Осторожно, Мес! Это все неспроста."
      - Да старый приятель зовет к себе отдохнуть. У него домишко на берегу Тергамской бухты.
      Это тоже, как и моя родная деревенька, пятьсот стир отсюда, только совсем в другую сторону. Пускай ищут все, кому не лень. А кому не лень было прислать ко мне Зайну, я уже догадывался. И это не полиция, не бандиты, а почище, чем те и другие вместе взятые. Только младенцу неведомо, что в каждой семье военнослужащего надлежит быть нештатному осведомителю УБ, нашего прославленного Управления Безопасности. Ежели в семье всего два человека, нетрудно догадаться, кто из них регулярно строчит донесения контролеру из УБ. Меня эти штучки мало трогали, я человек стопроцентно лояльный. Уж такая поганая работенка у наших УБоищ, равно как и скотская планида офицерских жен. Другого объяснения визиту Зайны не было и быть не могло. Но тем запутанней становилась ситуация в целом. Мной заинтересовалось УБ, надо же. Час от часу не легче.
      - Когда думаешь вернуться?
      Придурковатая умница добросовестно расспрашивала меня, тем самым выдавая себя с головой и совершенно не заботясь о том, что ее назойливый интерес к моим делам выглядел слишком прозрачно.
      - Да как получится...
      И тут дверной звонок затренькал в типичном полицейском стиле. Я подумал о подброшенных деньгах и пистолете, мысленно махнул рукой и пошел отпирать. Семь бед - один ответ.
      Но заявилась ко мне отнюдь не полиция. На пороге стояли двое толстощеких румяных верзил в каскетках-восьмиклинках и черных кожаных куртках, униформе столичных бандюг среднего пошиба. Один из них сунул мне под нос дуло пистолет-пулемета "Брен", а свободной рукой ухватил за грудки и отшвырнул к окну.
      - Где башли, падло? - рыкнул он, войдя и захлопнув дверь.
      Второй бандит, тоже с "Бреном" наперевес, заглянул в комнату. Зайна испуганно взвизгнула.
      - Молчать! - прикрикнул на нее второй. - Слышь, Фенк, тут баба.
      - Бзец на нее. Ты глухой, падло? Я говорю, где башли, бзец! Это наша касса.
      Куцее дуло с толстым глушителем подрагивало, будто изнывая от желания выплюнуть в меня длинные заостренные пульки со смещенным центром тяжести, любая из которых способна бешеным зигзагом прошить человека от ключицы до паха или, вращаясь юлой, перерубить напрочь руку.
      - Ты путанку гонишь, браток, - нагло ответил я. - Что за башли, какая касса? Я в непонятке.
      - Сейчас придешь в понятие, падло. Это что, твоя баба?
      Я счел излишним вдаваться в тонкости моего двусмысленного положения.
      - Допустим, моя.
      - Возьми бабу на мушку, - велел напарнику Фенк. - Досчитаю до трех, мочи ее. А ты, падло, вникай. Сейчас замочим твою бабу, если не отдашь кассу. Раз...
      В умелых руках очень серьезная штука "Брен", калибр двадцать девять, скорострельность двенадцать пуль в секунду. Но сноровка у верзил была весьма сомнительной. И в квартиру они вперлись с нахальной неумелостью, и оружие держали напоказ, а не наизготовку. Надо полагать, серьезного отпора эти молодчики никогда не встречали, и на сей раз почему-то сочли себя хозяевами положения.
      - Два...
      Некие очень ушлые ребята убили Лигуна, забрали у него выручку, которую подбросили мне в чемоданчике, чтобы отвести от себя подозрения и подставить меня. Прикончили толкача, конечно, не из-за денег. А потом как-то дали знать наркоклану о том, где искать виновного. Хотя странно, зачем им понадобилось совать в чемоданчик пистолет, эта улика скорее для полиции, а для громил хватило бы и пачек с деньгами. Шла путаная загадочная игра, в которую невесть с какого бока сунулось Управление Безопасности, явно неспроста подославшее ко мне Зайну. Представляю, как она отнекивалась, разыгрывала дуреху, и как офицер из УБ настаивал, требовал от нее добыть свежую информацию обо мне любым путем. Все эти мысли текли у меня в голове с бешеной скоростью своим чередом, а заодно я обдумывал, как понадежнее загасить моих непрошеных гостей с их пижонскими пистолет-пулеметами.
      - Вон там, - сказал я, показывая пальцем в угол.
      И Фенк, разумеется, купился, как маленький. Он бросил быстрый взгляд туда, где возле плиты висело оцинкованное корыто. Этого было достаточно, чтобы я прыгнул вбок, уходя с директрисы "Брена", и выхватил пистолет из-за спины. Вся моя выучка осталась при мне, ее хватило в самый раз, чтобы опустить большим пальцем флажок предохранителя, броситься на пол, всадить пулю в грудь неповоротливого Фенка. Его короткая очередь пришлась по окну, брызнули стекла, пистолет-пулемет выпал из рук, и бандит завалился навзничь.
      Еще не успел Фенк рухнуть, а я перекатился влево, ловя на мушку в дверном проеме его напарника. Однако прежде, чем мне удалось прицелиться, тот полоснул от неожиданности очередью по Зайне. Просто рефлекторно сработал палец, лежавший на спусковом крючке. И только потом пуля из "Мидура" снесла ему полчерепа вместе с каскеткой.