Валерий Дмитриевич ГУБИН
      ЗНАКИ В НОЧНОМ НЕБЕ
      Фантастический рассказ
      Виктор Иванович Полищук засиделся далеко за полночь, составляя ежегодный отчет общества вспомоществования бедным учащимся и нуждающимся учителям Тобольской гимназии, председателем которого он имел честь быть уже третий год.
      "В отчетном 1885 году, - писал Полищук ровным мелким почерком, - в обществе состояло 35 членов - из них 9 пожизненных, 15 действительных и 11 членов-соревнователей".
      Было так тихо, что слышалось, как где-то далеко, в центре города проходит сторож с колотушкой. Виктор Иванович чувствовал себя нехорошо. Сегодня так совсем невмоготу. Неделю назад снова начался приступ тоски мучительной, неизбывной, неизвестно откуда взявшейся. Хотелось плакать, хотелось даже забиться под одеяло и тихо, тонко завыть, чтобы не услышали соседи. Полищук изо всех сил сдерживал себя.
      "Выплаты за право обучения в этом году, - продолжал он, - составили 248 рублей, на обзаведение одеждой и обувью было потрачено 82 рубля, на приобретение книг 12 рублей 66 копеек".
      Полищук посмотрел в окно - луна уже вышла и ветер совершенно стих. Потом сквозь толщу тоски пробилась мысль, что на днях исполняется десять лет, как он прибыл сюда после окончания курса в Московском университете, молодым, сильным, жаждущим нести знания в народ. Но за все эти годы он так и не почувствовал себя здесь дома. Не покидало ощущение заброшенности, оторванности от большого мира.
      "В целях увеличения средств общества законоучителем гимназии протоиереем Н. Г. Гривцевым была прочитана в актовом зале гимназии публичная лекция "О нетлении святых мощей".
      Виктор Иванович встал, подошел к окну. Несмотря на конец сентября, стояла теплая погода, но ночами с Иртыша уже тянуло пронзительной сыростью. Он глубоко вдохнул воздух, пахнущий увядшими травами, и ему немного полегчало. На кухне заскрипели часы, и два раза вякнула кукушка.
      "Еще можно поработать", - Виктор Иванович вернулся к столу.
      "В августе общество приняло постановление о выдаче А. Я. Трофимовой, прослужившей в должности учителя 25 лет и проживающей теперь в селе Екатерининском Логиновской волости Тарского уезда, пособия в размере 10 рублей".
      Полищук бросил перо и лег на кровать, укрывшись старым зимним пальто. Приступ вдруг стал таким острым, что казалось - тоска царапает и разрывает ему грудь. Он сжал зубы и постарался успокоиться. Надо было продержаться еще хотя бы час. Он попытался вспомнить лицо Трофимовой, но образ когда-то виденной седой маленькой старушки расплывался, и память никак не могла его собрать. Виктор Иванович забылся, наконец, в смутном, неглубоком сне и тут же снова услышал кукушку. Пора было подниматься.
      Луна стояла высоко и светила так ярко, что была видна тень от забора и от дерева у калитки. Виктор Иванович огляделся с крыльца - все вокруг спало безмятежно и, как казалось, беспробудно - черные избы, покосившаяся каменная бакалея напротив и лес, темнеющий огромной массой совсем рядом, за соседскими огородами. Он растер лицо, унимая сильную частую дрожь, и быстро прошел к сараю. Осторожно потянул на себя ворота.
      Беззвучно, как в страшном сне, сдвинулась в сторону крыша. Маленький, серебряный в свете луны глайдер с легким свистом вырвался наружу и скользнул в небо. Виктор Иванович взглянул на часы - до встречи еще 20 минут. Он сбросил газ, и глайдер замер, слегка покачиваясь метрах в трехстах над землей.
      Под ним были Хутора. Последние избы этого предместья стояли уже прямо в поле. Чуть правее виднелась Завальная Деревня.
      Полищук смотрел вниз на залитую лунным светом землю, и, как всегда в такие мгновения, ему казалось, что видит буквально все, будто зрение его усилилось тысячекратно. Видит не только каждый дом и каждое дерево, но и различает узоры прожилок на не опавших еще листьях, видит, как мерцающе отсвечивает пыльная примятая трава вдоль дороги и как шевелятся на ветках потревоженные ярким светом вороны. Слезы вдруг побежали по его щекам, и он почувствовал, как в них растворяется, рассасывается его смертная тоска, почувствовал, что полон глубокой щемящей жалости ко всему, что там внизу жило, дышало и страдало.
      Негромко запел зуммер. Полищук перевел двигатель в рабочее положение, глайдер рванулся влево, вдоль берега Иртыша. Мелькнула Жукова заимка, потом сверкающие маковки Ивановского монастыря, свист мотора перешел в рев, и земля начала быстро удаляться. Виктор Иванович переключился на корабельный компьютер, и теперь тот вел его к цели. Минут через десять огромная тень показалась вверху. Глайдер затормозил, сделал несколько кругов и мягко подплыл к кораблю. Послышался щелчок, загудели, закрываясь, створки шлюза, зашипел воздух. Вскоре все стихло, можно было выходить. В кромешной тьме он выбрался из аппарата, привычно нащупал ручку входного люка, включил рубильник, и корабль сразу осветился, ожил, даже как будто вздрогнул своим могучим телом, почувствовав хозяина. Полищук стоял в галерее, ведущей в главный пост, и, как всегда в первые минуты, подслеповато щурился от яркого света, отражавшегося в панелях внутренней обшивки.
      - Доброе утро, капитан, - сказал механический голос компьютера, приветствую вас на борту "Трентона"! Корабль в полном порядке, в нашем секторе ничего постороннего не замечено.
      - Что на Земле?
      - Извержение вулкана в Южной Америке. Довольно сильное наводнение в Китае. Продолжается ураган над...
      - Довольно, спасибо. Мне немного нездоровится, я пойду к себе, прилягу. А ты обязательно свяжись с базой. Как только удастся, позовешь меня.
      Он опять лежал в темноте, расслабившись, в приятной истоме и думал о том, как ему быть со службой. Здесь почти граница, дальше владения члеков. Их корабли все чаще стали проникать в колонии, контролируемые Глобом, были даже боевые столкновения. Но в его секторе уже который год, слава Богу, спокойно. Все прекрасно, если бы не одно открывшееся обстоятельство, которое пугает его...
      - Капитан, - снова раздался под потолком голос компьютера, на этот раз вкрадчивый и приятный, - есть связь.
      Когда Виктор Иванович вошел в главный пост, на экране над пультом уже плавало в нечетком размытом изображении лицо адмирала Стейта.
      - В чем дело? Что у тебя стряслось? Члеки?
      - Нет, вокруг все чисто, я просто хотел поговорить с вами. Последнее время у меня появились неприятные ощущения.
      - Выкладывай!
      - Я тут все время один. Вы знаете, одну ночь в месяц на корабле, остальные внизу. С некоторых пор мне начало казаться, что все, происходящее со мной в связи с Глобом, - плод моего воображения, галлюцинация. Корабль, мои обязанности патрульного исследователя, члеки, даже вы. Я вот сейчас сижу у пульта, вижу вас, но полной уверенности, что это реальность, - нет.
      Стейт вздохнул после недолгого молчания:
      - Это бывает. Ты ведь родом оттуда, с Земли?
      Полищук кивнул.
      - Кажется, это тебя еще ребенком нашла наша экспедиция в вымершей деревне?
      - Меня.
      - Я всегда был против аборигенов-патрульных. Мы не знаем, как на самом деле человек связан со своей природой и что может выкинуть его психика. Но в Управлении столько развелось молодых умников, обходятся без моих советов.
      - Как же мне быть?
      - Не знаю. Отозвать тебя в центр в ближайшие год-два не смогу. Попробуй верить в нас.
      - Как это?
      - Ну как у тебя на планете верят в Бога. Верь, что мы существуем, что мы помним о тебе и любим тебя. На что тебе еще опереться в твоем положении? Верь в то, что у тебя есть другая жизнь, совсем другая. И она не твоя галлюцинация.
      Полищук долго смотрел на погасший экран, словно хотел увидеть на нем что-то еще, что-то очень важное.
      Утром он проснулся с чугунной головой и застонал, стиснув зубы.
      "Опять, опять эти кошмарные в своих подробностях видения. Опять корабль, опять Глоб. И что я наплел этому адмиралу, то есть самому себе, конечно! Стыд какой! Ребенком нашли! Сирота! Мои родители до сих пор живы и здоровы".
      С трудом поднявшись, он поплелся разжигать печь. Строгая полено на растопку, ворчал вслух:
      - Когда же кончатся эти странные провалы? Может, мне все врачу рассказать? Но опасно, могут не понять, объявят сумасшедшим.
      В гимназию Полищук не пошел, сказавшись больным. Он действительно чувствовал себя разбитым. Провалявшись в постели до вечера, все-таки решился встать и сходить к адвокату Зернову. Их связывала многолетняя дружба, адвокат был умным, начитанным человеком, учился в Петербурге. Правда, Виктор Иванович не злоупотреблял встречами, в гости ходил редко и каждый раз получал от споров с Зерновым большое удовольствие.
      Когда он вошел, Зернов играл в шашки с хозяйским сыном, прихлебывая крепкий, кирпичного цвета чай.
      - А! Пропащая душа явилась! Совсем забыл старого друга, - закричал Зернов, вставая из-за стола и решительно отодвигая доску. Потом разглядел запавшие глаза, необычную бледность Виктора Ивановича и заволновался:
      - Ты что, нездоров? Что-нибудь случилось?
      - Пустяки, - махнул рукой Полищук, - просто не спал всю ночь, много работы.
      - Роман писал? Когда же, наконец, почитаешь?
      - Какое там! Отчеты замучили, в обществе неразбериха.
      - Жаль, что роман забросил, - Зернов пододвинул ему стакан и снял чайник с самовара, - хотя общество твое тоже хорошее дело.
      Они пили чай. Зернов все смотрел изучающе на Виктора Ивановича, потом заметил:
      - Какая-то в тебе угрюмость появилась. Что-то тревожит?
      - Зима наступает. Как только вокруг задует, завоет - жизнь начинает казаться мне бессмысленной. Вот подумал сейчас: пройдет 30 - 40 лет, мы умрем, от нас ничего не останется, а снег, мороз, метель пребудут вечно на этом куске земли.
      - Дела остаются.
      - Дела наши мизерны. Гораздо серьезнее наши мысли, наши надежды, наша тоска по другой жизни - но и это только пар от дыхания, исчезающий бесследно вместе с нами.
      - А бессмертие души? - рассеянно улыбнулся Зернов. - Отрицаешь?
      - Нет, почему? Вот у манси душа после смерти превращается в водяного жучка и живет себе. Наверное, и у нас так, чем мы лучше?
      - Это тебе веры не хватает.
      - Опять веры, - вздрогнул Полищук, - во что веры?
      - В себя, конечно. В то, что ты действительно существуешь, и, следовательно, не только твои дела, но и твои мысли, твое воображение, твоя тоска являются такой же необходимой стихией, как молния или ураган, как солнечный свет. Без них мир был бы другим - беднее и проще.
      - Не верится.
      - Плохо, что не верится. Без этой веры человек не существует, а просто пребывает, как водяной жучок.
      Полищук встал:
      - Ты неисправимый романтик, Зернов. По-моему, все это самообман. Пойду я, дел много.
      - Постой, чудак, ты же только пришел. Посиди еще, выпьем чаю как следует, у меня баранки есть, сейчас принесу.
      - Нет, спасибо. Надо идти, работать надо. Работать и работать - в этом мое единственное спасение, да и твое, наверное, тоже.
      И Виктор Иванович погрузился в работу с головой - уроки в гимназии, уроки на дому, работа в обществе, участие в переписи населения, когда он неделями пропадал в самых глухих уголках губернии, переписывая угрюмых кержаков или полудикие семейства оленеводов.
      После неожиданно теплой осени выпал наконец снег, и все вокруг сгладилось, посвежело. Полищук, сверх меры загруженный работой, на этот раз не испытал привычного суеверного страха перед началом зимы. Только раза два он позволил себе сходить в тайгу - светлую, выстуженную и как будто голую. Находил полянку, разжигал там костер и сидел, всматриваясь в высоченные ели и березы, в это огромное, молчаливое и жуткое к вечеру пространство, и в который раз возвращался к последнему разговору с Зерновым, пытаясь понять, что его в нем зацепило. Сидел до тех пор, пока мороз не начинал пробираться за воротник, потом не спеша закидывал огонь и выбирался к дому.
      Был уже конец декабря. Виктор Иванович задержался в гимназии дольше обычного и возвращался в полной темноте, спешил, потому что замерз. Подойдя к калитке, он отдышался и, прежде чем войти во двор, посмотрел на небо. К ночи сильно похолодало и вызвездило. Звезды были крупными и яркими, какими они всегда бывают под Рождество. Полищук весь закоченел, но не трогался с места, все смотрел вверх, пока не увидел - вправо от Плеяд медленно смещалась крохотная светящаяся точка.
      "Трентон", - прошептал Виктор Иванович и почувствовал, как в нем зашевелилась, заворочалась давешняя тоска.
      И уже ничего не помогало, он ходил, словно в тумане, говорил невпопад, ночами лежал пластом без сна. Наконец, на четвертую ночь словно натянутая струна лопнула в нем. Он рванулся и сел на кровати. Из-за леса вышла полная луна, и желтая полоса пересекала всю комнату от окна до печки. Виктор Иванович оделся, вышел на крыльцо, долго стоял там, осматриваясь, потом нерешительно двинулся к сараю. Какая-то безумная уверенность подталкивала его, не давала остановиться. Осторожно прикрыв за собой ворота, он прошел вглубь, туда, где сквозь крошечное окно под потолком проникал свет, и тут кровь бросилась ему в голову и сдавило горло: прямо перед ним чуть-чуть блестел в темноте глайдер.
      И вот Полищук опять висел над землей, ярко освещенной лунным сиянием, и видел внизу каждое дерево и каждую покрытую инеем ветку на нем, видел заячьи следы на снегу, и опять его переполняло счастье, и он все всматривался в эту огромную, распростертую внизу землю, как в любимую женщину после долгой томительной разлуки.
      "В будущем, - думал он, - с развитием техники люди начнут с Земли замечать все эти странные летающие в небе объекты, которые появляются по ночам в пустынных местах. Сколько будет гипотез об инопланетянах, пришельцах, космических шпионах! А на самом деле это всего лишь знаки того, что жива еще надежда на чудо, которое может случиться с каждым глубоко верящим в себя человеком".