Валерий Дмитриевич ГУБИН
      СВЕТ В ОКНЕ
      Фантастический рассказ
      Уже неделю Григорий Иванович чувствовал угнетающую слабость во всем теле. От малейших усилий дрожали ноги, плыло перед глазами. В воскресенье вечером он не выдержал и лег с виноватой улыбкой.
      - Ты прости меня, Маша, что-то неможется.
      - Заболел?
      - Нет, видно, это уже не болезнь, а последний звонок. Да и пора честь знать - сколько можно коптить небо.
      - Бог с тобой, что ты опять заговорил?
      - На этот раз серьезно. Я чувствую. И отец мой и дед померли ровно в восемьдесят. Это нам такой срок отмерен, нашему роду. И мне совсем не страшно умирать, потому что ты еще будешь жить после меня.
      - Не буду я жить после тебя, - старушка обошла со всех сторон кровать, заботливо подтыкая одеяло, - ты же меня знаешь, не буду ни одного дня.
      - Будешь, - улыбнулся Григорий Иванович, - у нас ведь дети еще есть, нельзя, чтобы они враз осиротели.
      - Молчи, дуралей, - она села рядом, сунула свою сухую маленькую ладошку ему под щеку, и они замерли так и просидели много часов, разговаривая друг с другом и друг друга утешая, хотя не сказали ни слова.
      Была уже глубокая ночь, когда Григорий Иванович зашевелился.
      - Помнишь Лутохинский дворец за Черным прудом?
      - Помню, конечно.
      - Говорят, что там есть какая-то комната, если прийти в нее ночью и немного там постоять, то вернется молодость.
      - Слышала я с детства эти сказки.
      - Наверное сказки, но все-таки давай сходим.
      - Очумел, за Черный пруд идти ночью! Да откуда у тебя такие силы возьмутся?
      - Мне кажется сейчас, что на это сил у меня хватит. Да мы и не за молодостью пойдем. Просто мне надо пойти. Последний раз с тобой прогуляться. Помнишь, когда-то давным-давно мы там были и тоже ночью.
      - Что-то я не помню.
      - А потом, кто знает, может, не зря люди говорят.
      - Люди рады всякой чепухе, еще столько же лет будут говорить, старушка задумалась и представила себе этот жуткий Лутохинский дворец дикую фантазию давно сгинувшего помещика - обгоревшая коробка с провалившейся по краям крышей, с зияющими дырами окон и дверей, с обломками гипсовых статуй перед входом. Он и сейчас, наверное, выглядит так, как много лет назад. Ни у кого до этого "дворца" руки не доходят. И стоит он на небольшой поляне в глухом лесу. Была когда-то дорога, но давно заросла.
      - Пойдем, Маша, сходим.
      Она всмотрелась в его лицо, едва белеющее в темноте, и тихо сказала:
      - Спи. Завтра сходим.
      Весь следующий день она надеялась, что он передумает. Но Григорий Иванович, с трудом поднявшись к обеду, больше не ложился, а сидел на улице, с опаской поглядывая на небо - не пойдет ли дождь.
      - Как чувствуешь себя?
      - Да хорошо, хорошо. Я так славно выспался, и ноги вот почти не дрожат. Сижу, силы коплю.
      - А если не дойдем?
      - Потихоньку дойдем, с перекурами. Тут всего километра четыре наберется.
      - Не боишься заблудиться ночью? Столько лет прошло.
      - Ты что, Маша, я и сейчас всю нашу округу могу с закрытыми глазами пройти.
      Стояла удивительно тихая, теплая для конца октября погода, словно природа, устав от бесконечных дождей, в преддверии близких морозов решила сделать небольшую передышку и замерла в неподвижности на несколько дней. Слышно было даже шуршание упавшего листа, который несколько раз приподнимался, переворачивался, чтобы выбрать себе место и окончательно улечься.
      Когда совсем стемнело, старики долго сидели у окна, ожидая, пока улягутся соседи, мимо которых шла дорога в лес. Вот наконец свет погас, и они, стараясь не шуметь, вышли из дома и отправились в путь.
      Лес встретил их приветливо. Здесь было совсем тепло и немного сыро. Они шли медленно - Григорий Иванович впереди, тяжело опираясь на палку, а старушка семенила за ним, держась рукой за хлястик его плаща. Ей все было страшно - и эта абсолютная тишина ночного леса, и непроглядная темень вокруг - и она озиралась по сторонам, вся сжавшись внутри.
      - Да неужели ты правильно идешь, ведь не видно ничего?
      - Правильно, мать, не волнуйся. Вот черничник, - он с шумом ударил по кустам палкой, - скоро он кончится и начнется березовая роща. Там и отдохнем.
      Действительно, вскоре впереди забелели стволы берез. Григорий Иванович кряхтя опустился на поваленное дерево. Она села рядом и достала термос.
      - Выпей вот чайку, я тут еще хлеба с салом взяла.
      - Не могу, Маша, есть, что-то я сейчас очень волнуюсь. А ты поешь, обязательно поешь, - он обнял ее за спину, - не замерзла?
      - А почему волнуешься? Тебе страшно?
      - Нет, чего тут бояться. А волнуюсь от всяких воспоминаний. Я вот так же волновался, когда к тебе на свидание шел первый раз.
      - Будто ты помнишь, как тогда волновался, - она недоверчиво хмыкнула.
      - Помню - а как же, я это всю жизнь помню.
      Посветлело, видимо поднявшийся ветерок немного сдвинул плотную массу облаков, и прямо над стариками засверкали, дрожа в лесных испарениях, две или три звезды.
      - Вон как звезды дрожат, наверное, дождь будет.
      - Сегодня уже не будет, разве что к вечеру соберется. Помоги-ка мне встать.
      Они двинулись дальше, березовая роща кончилась, начались высоченные ели вперемежку с соснами, потянуло терпким запахом смолы, земля пошла плотная и почти голая. Григорий Иванович больше не загребал сапогами листьев, и они шли бесшумно, как две тени, еще более темные, чем окружающий мрак. Старуха думала про свой участок - какой он маленький, обжитый по сравнению с этой громадой леса, неба и тишины, такой странной тишины, которая как будто вслушивается во все вокруг, и потому они стараются идти как можно тише. И этот лес, и вся природа давно уже стали ей чужими, а сейчас ночью - так просто страшными. Но если бы эта тишина вдруг разорвалась и какой-нибудь громовой голос спросил: "А вы что тут бродите, старые люди? Что потеряли и что хотите от меня?" - она бы наверное не растерялась и сумела попросить еще несколько лет жизни Григорию Ивановичу и спокойной смерти им обоим.
      Они еще три раза отдыхали, и хотя Григорий Иванович тянул вперед, но после каждого привала все тяжелее было ему вставать, и все медленнее он шел, тяжело, прерывисто дыша.
      "Не дойдем мы", - с грустью и досадой подумала она, и тут же лес внезапно кончился. Они вышли на поляну. Лутохинский дворец смутно темнел впереди большой бесформенной массой.
      - Вот он, - прошептал старик, - сейчас чуть передохнем и пойдем на ту сторону - там вход.
      - Ты почему шепотом?
      - Не знаю, а ты?
      - Да мне страшно, вдруг там кто-то есть?
      - Вот глупая, - возмутился Григорий Иванович, но без особой отваги в голосе.
      Они стали обходить дворец, но, не признаваясь себе в охватившей их робости, на поляну не выходили, а шли по опушке леса. И вдруг остановились как вкопанные. В левом крыле дворца в третьем от угла окне горел свет. Григорий Иванович почувствовал, как пальцы жены впились ему в ладонь. Свет чуть-чуть дрожал, колебался, так могла гореть только свеча или керосиновая лампа.
      - Не зря я боялась, - опять зашептала она, - пойдем отсюда скорее.
      - Что же, так и уйдем?
      - Уйдем, уйдем, никуда тебя не пущу!
      Они еще постояли, прислушиваясь. Никакого шума из дворца не доносилось, и ничьи тени лампу не заслоняли. Но это не прибавило им смелости.
      - Обидно, - вздохнул старик и повернул к лесу.
      Она плохо помнила, как доплелись до дома, как она, шатаясь от усталости, стелила постель, и лишь одна мысль ее ужасала - теперь Григорий Иванович ляжет и уже больше не встанет.
      Но все обошлось. Проснулась она поздно и услышала, как он что-то колотит во дворе под окном и бубнит себе под нос, как будто напевает.
      - Никак тебе наше гулянье на пользу пошло, дед! - обрадованно крикнула она с крыльца.
      - Да, я сам удивляюсь, откуда силы взялись, - он снял с верстака сколоченную рамку, - жаль вот только, что не получилось ничего с дворцом.
      - Не расстраивайся, как-нибудь еще сходим.
      - Ты серьезно говоришь? Неужели опять пойдешь, не испугаешься?
      - Может, и пойду.
      В обед пришел племянник, принес хлеба, крупы, рассказал все районные новости.
      - Послушай, Петя, - сказал ему старик, - у меня к тебе просьба. По деревне разные слухи ползут об этом Лутохинском дворце, что якобы по ночам там кто-то шастает - то ли привидения, то ли еще кто. Мне как бывшему вашему учителю это неприятно. Со всеми слухами и суевериями надо бороться. Сходил бы ты туда с кем-нибудь на пару. Я в милицию не хочу обращаться еще на смех поднимут.
      - Да что вам до слухов, Григорий Иванович, плюньте, пусть болтают.
      - Сходи, прошу тебя, - сказал Григорий Иванович с такой тоской в голосе, что племянник недоуменно поднял голову и долго смотрел на него.
      - А почему ночью?
      - Ну днем там ясно никого нет. Поле рядом, трактора работают.
      - Странно все это, но если вы просите, схожу. Я Саню соседского возьму, того, что из армии недавно пришел. Он десантником был, ничего не боится.
      Племянник объявился снова через два дня.
      - Ну что там? - нетерпеливо поднялся ему навстречу Григорий Иванович.
      - Ничего, - развел тот руками, - абсолютно ничего, сплошная свалка мусора и никаких свежих следов людей. Хотя, конечно, место там неприятное.
      В ту же ночь они снова вышли из дома. Пока шли улицей, в лицо брызгал мелкий дождь, но в лесу было суше, только редкие крупные капли время от времени стучали по брезентовому плащу старика. Они опять отдыхали в березовой роще, и старуха, как и в первый раз, с тем же испугом вглядывалась в окружающую темноту, и ей опять мерещились лихие ночные люди.
      Григорий Иванович на этот раз решил сократить путь. Они пошли через поле. Идти по сжатой глинистой стерне оказалось труднее, зато здесь было не так страшно, и легче дышалось. Они дошли до середины и, выбившись из сил, сели под огромной копной соломы. Облака бежали так низко, что отсюда с земли казалось, задевают верх копны. За сеткой дождя не было видно конца поля, и старухе чудилось, что они сидят где-то в бескрайней степи, всеми забытые и заброшенные, и ждут своей смерти. Хотя они сидели на соломе, было холодно и жестко, и старуха почувствовала вдруг, какая эта земля, что держит их, стылая и огромная. Она все в себя принимает, как приняла ее двух первых детей, родившихся мертвыми, и их скоро примет тоже, и они станут соломой, редким ночным дождем или березами в той роще, где они отдыхали, и тоже будут стоять и вслушиваться вместе со всеми в ночную осеннюю тишину. Она даже всхлипнула.
      - Ты чего? Плачешь?
      - Да так я, чуть-чуть. Жалко вдруг стало.
      - Кого жалко?
      - Нас с тобой жалко, детей наших жалко, внуков.
      - Внуков-то что жалеть, они гораздо счастливее нас будут.
      - Если вырастут хорошими людьми, им будет так же тяжело и трудно, как нам было, - вздохнула она.
      Лес оборвался неожиданно, как и в прошлый раз. И они опять по опушке огибали дворец, чтобы выйти к фасаду, и опять как будто в сердце толкнуло - в третьем слева окне горел свет.
      - Пойдем туда, - решительно сказал Григорий Иванович, - поздно нам уже бояться.
      Она покорно пошла за ним, вцепившись трясущейся рукой в его хлястик. Они осторожно заглянули в окно. На куче битой штукатурки стояла старая шахтерская лампа. Фитиль ее немного коптил, с левой стороны вытягивая длинную тонкую струйку дыма.
      - Там никого нет.
      Они вернулись к дверям, вернее к пролому на месте бывших дверей, и вошли в темный вестибюль, где пахло трухлявым деревом и мышами. Свернули в коридор и тут же увидели полоску света из-под двери.
      По пути старик поднял ящик с продавленным боком. Войдя в комнату, он отгреб мусор от стенки, поставил ящик. Они сели и уставились на лампу, которая по-прежнему немного коптила. Она не помнила, сколько они просидели так, не шевелясь, только Григорий Иванович громко, с присвистом дышал.
      - Зачем же здесь лампа? - спросила она.
      - А ею отмечают комнату, в которую нужно зайти, - Григорий Иванович еще не отдышался, но в глазах уже дрожали смешинки.
      - Кто?
      - Откуда я знаю.
      Почему-то вдруг исчез страх. Она повернулась к нему и сказала:
      - Ну что, сейчас начнем молодеть.
      Он поднялся, потом помог ей встать, обнял ее и заглянул в лицо.
      - Ты, по-моему, молодеешь, вот здесь у тебя на виске были морщинки и уже исчезли.
      - Да и ты не отстаешь, вроде у тебя седины меньше стало. Да, точно меньше, - она счастливо засмеялась, - и глаза опять синие, совсем как в молодости.
      Тут они услышали шаги, чьи-то голоса в коридоре и в ужасе шарахнулись к стене.
      Молодой женский голос говорил:
      - Подожди, Гриша, у меня тут нога за что-то зацепилась.
      - Ну ты и растяпа. Давай скорей, уже поздно, заберем лампу - и домой.
      - А зачем ты ее там поставил?
      - Не знаю, мне все кажется, кто-то должен прийти из леса. Чтоб не блуждали.
      - Ты меня, Гриша, не пугай, кто это может сейчас прийти?
      Старик задел спиной отошедший пласт штукатурки, и она с грохотом обрушилась.
      - Ой! - вскрикнул женский голос. - Там кто-то есть!
      - Это, Маша, дом от сырости разваливается. Пошли скорей.
      - Нет, не пойду, прошу тебя, и ты не ходи. Бог с ней, с лампой, бежим домой!
      - Трусиха! Со мной - и боишься, - сказал мужчина совсем уже рядом.
      - С тобой, - еле слышно ответила та, - а ну увидят, как учитель со своей ученицей по ночам гуляет. Прошу, не ходи, видишь, светает, без лампы дойдем.
      - Ну ладно, бежим. Завтра приду за ней.
      Послышались удаляющиеся шаги. Старики постояли еще немного, боясь вздохнуть, потом, крадучись, подошли к окну. Парень и девушка, взявшись за руки, бежали к лесу, поднимая фонтаны брызг.
      - По-моему, это мы с тобой, Гриша, только давным-давно, в прошлом.
      У нее вдруг сильно закружилась голова, и Григорий Иванович едва успел ее подхватить.
      Когда она открыла глаза, они стояли на опушке леса.
      - Смотри, Машка, - говорил он ей, наша лампа, как маяк на море, может, и впрямь поможет каким-нибудь заблудившимся или несчастным?
      - Уже помогает. Пока горит.