Валерий Дмитриевич ГУБИН
      СТАРАЯ ФЕЯ
      Фантастический рассказ
      - У вас есть балкон? - спросила меня дородная высокая старуха, похожая на актрису Раневскую, когда я помог ей донести вещи от остановки до подъезда. - Если нет, я могу сделать вам балкон - очень удобная вещь: белье сушить, ящики поставить можно. Жена ваша обрадуется.
      - Почему именно балкон? - удивился я.
      - Мне так хочется вас отблагодарить. Я ведь фея, волшебница. Но просто так могу делать только обычные вещи. Вот лыжи могу еще, польские горные, желтого цвета. Или, например, бинокль театральный. Жена ваша обрадуется, а то каждый раз платить по тридцать копеек. Ну что же еще? она пожевала губами, припоминая. - Нет, сейчас ничего больше не могу вспомнить.
      - Спасибо. Не надо ничего. Мне совсем не трудно было помочь вам.
      - Не отказывайтесь. Должна же я хоть иногда применять свое искусство, а то совсем разучусь. Меня так редко просят!
      - Неужели редко?
      - Да, представьте! Или не верят, или стесняются. И согласитесь, мало я похожа на волшебницу - дряхлая старуха.
      - А по-моему, вы очаровательная пожилая женщина.
      - Спасибо, - вздохнула она и нагнулась за своими вещами, - вы очень воспитанный молодой человек.
      Мне стало жаль ее.
      - Если не возражаете, я занесу ваши вещи к вам домой.
      - Право, неловко вас затруднять, большое спасибо, - она семенила за мной, не отставая, хотя я шел довольно быстро, - только теперь вы обязательно должны принять от меня подарок.
      - Лыжи у меня есть, а бинокль...
      - Ну, может быть, я еще что-нибудь интересное и нужное вам вспомню, перебила она.
      Квартира оказалась коммунальной с длиннющим коридором и множеством дверей.
      - Почему бы вам не сделать себе отдельную квартиру с балконом?
      - Я уже делала. Но в отдельной так скучно. А здесь хорошие люди живут. Правда, - прошептала она, открывая свою дверь, - они считают, что я немного с приветом. Но я не обижаюсь. К тому же я редко здесь живу. У меня старший брат в Киеве, на Подоле. Он тоже волшебник, но совсем старый, почти ничего не может. Я езжу за ним ухаживать, - непрерывно тараторя, она усадила меня за стол, покопавшись в узлах, достала какой-то сверток и объявила, - сейчас будем чай пить. С моим любимым персиковым джемом. Только я сначала должна переодеться.
      Она ушла за ширму, а я принялся разглядывать комнату. Сразу было видно, что здесь жил старый одинокий человек: мало мебели, много фотографий в рамках по стенам, горка с посудой и ветхозаветная этажерка с книгами у окна.
      - Ну, как я вам? - она вышла из-за ширмы, одетая в халат с огромными зелеными драконами по желтому полю. Такой я, по-моему, видел лет тридцать назад у кого-то из родственников.
      - Потрясающе!
      - Брат подарил ко дню рождения. А теперь поворачивайтесь к столу и будем пить чай.
      Я повернулся и остолбенел. На столе стояли дымящиеся чашки, пузатый фарфоровый чайник, банка джема, печенье в вазе и что-то еще.
      - Вот это да! - вырвалось у меня.
      - Это Кузнецов, - гордо сказала старуха, полагая, что я имею в виду сервиз.
      - А арбуз?
      - Что арбуз?
      - Могли бы вы, к примеру, арбуз? Хотя, наверно, сейчас еще не сезон.
      - Ах, боже мой! Вам хочется арбуз? Это прекрасно! Возьмите его, он лежит под столом у ваших ног.
      Я нагнулся, выкатил на свет огромный полосатый арбуз и растерянно сказал:
      - Два рубля!
      - Что два рубля?
      - Такие сейчас на рынке у корейцев два рубля за килограмм.
      - Не знаю, я на рынке очень давно не была, - немного обиделась волшебница.
      Некоторое время мы молча пили душистый чай, потом я решился спросить:
      - Вы сказали, что просто так можете подарить только балкон, бинокль и что-то еще. Ну, а не просто так, что-нибудь более серьезное?
      - А вы все-таки решили что-то у меня попросить?
      - Да нет, - я смущенно пожал плечами, - если подумать, то мне вроде бы ничего и не надо. Смешно, наверное, было бы просить у вас дачу или совершенное знание французского...
      - Я французский почти забыла, практики нет, - покраснев, пробормотала она.
      - Да это все и не нужно мне, строго говоря. А того, что мне действительно нужно, я хотел бы сам добиться, а не получить в подарок.
      - Вот это большое заблуждение, - возразила моя хозяйка. - Разве вы не замечали - когда чего-нибудь долго добиваешься, прилагаешь много трудов и усилий, то достигнутое, как правило, не приносит никакой радости.
      - Наверное, это так. То есть это действительно почти всегда так.
      - Знаете, Пришвин говорил, что он многого добился своим упорным трудом. Но однажды его мать подарила ему сад, просто так взяла и подарила. Сад на него как с неба свалился. И от этого подарка он испытал гораздо большую радость, чем от своих достижений.
      Я задумался.
      - Может быть, это вредная мысль. Нельзя же ждать, когда с неба свалится.
      - Ждать подарка - не значит сидеть, сложа руки. Но как бы человек ни старался, он самое главное получает как подарок, а не как результат его усилий. Хотя без усилий подарка не будет, но он непосредственно из них не вытекает.
      - Как это? - не понял я.
      Тут в дверь постучали, и в комнату прошмыгнула полная женщина маленького роста.
      - Ах, извините, у вас гости, а я думала - дай зайду проведаю, не надо ли чего. А тут у вас гости, извините, - быстро говорила она и, несмотря на извинения, нахально пыталась усесться за стол, сверля меня выпученными глазками.
      - У вас, милая, суп бежит, - строго сказала моя хозяйка.
      - Ах, что вы, бог с вами, Анна Андреевна, я только-только газ включила.
      - А я вас уверяю, что он бежит, и притом вовсю.
      Глядя недоверчиво, соседка метнулась назад к двери, приоткрыла ее, мы услышали громкое шипение, и в комнату вполз резкий запах гари.
      - Да как же так! Действительно, бежит! - вскрикнула толстушка и умчалась.
      Довольно улыбнувшись, старуха обратилась ко мне:
      - Так вот, чтобы вам было понятно про подарок. Например, любовь. Она либо придет, либо нет. Любовь - всегда подарок, причем самый большой. Ее нельзя ни заслужить, ни добиться, ни вымолить.
      - Любовь в подарок, - пробормотал я, - сад в подарок... Действительно, вот и Цветаева писала: "За этот ад, за этот бред пошли мне сад на старость лет".
      - Пошли мне сад на старость лет, - как эхо повторила она.
      Пока мы говорили, надвинулись сумерки, в комнате потемнело, и все вокруг - и нелепая этажерка, и накрытые чехлами стулья - стало выглядеть незнакомо и загадочно, как и должно было выглядеть в комнате волшебницы.
      - А знаете, я подумала, что могу вам кое-что подарить. И вы это примете без всякого смущения. Я подарю вам память.
      - Память? Но я не жалуюсь на свою память.
      - Я подарю вам особую память, вы вспомните абсолютно все, что с вами было, начиная с самых ранних лет, все, что вы видели или слышали.
      - Спасибо большое, но есть многое, что я хотел бы забыть и забыл.
      - Вы вспомните другие, более серьезные вещи, которые, к сожалению, забывают, а между тем их обязательно нужно помнить. Это и будет мой подарок.
      - Ну что же... подарите мне, пожалуйста, такую память, если, конечно, это вам не трудно.
      - Нисколько не трудно, я уже подарила. Идите домой, ложитесь спать, а утром проснетесь и почувствуете мой подарок.
      Совсем стемнело, и комната освещалась теперь только уличными фонарями и фарами пробегающих машин. Мы еще немного посидели молча, словно все уже было сказано, потом волшебница проводила меня до дверей и, встав на пороге, смотрела, как я спускаюсь по лестнице, не улыбаясь смотрела, строго и внимательно.
      Я долго ворочался без сна, примериваясь к своей новой памяти, но ничего особенного не приходило. Вспоминалось только обычное и вполне заурядное: работа, друзья, долги, дни рождения родственников. "Пошутила, наверное, бабуля", - подумал я, и тут в голове всплыла необычная фамилия Кильдиш. - "Какой еще Кильдиш? Ах, да! Ведь это мой одноклассник Миша Кильдиш, хромой бледный мальчик, хвастун и отличник".
      Всего три первых года я учился с этим классом. Потом мы поменяли квартиру, переехали в другой район, и школу тоже пришлось поменять. Я думал, что забыл начисто тех своих товарищей, ведь прошло столько лет, а тут вот вдруг вспомнил Мишу Кильдиша. Не особенно напрягаясь, я вспомнил Толю Озолина, Люду Шабаршину и чуть позже поименно всех тридцать пять человек, даже лица вспомнились. Давно забытые, совсем стертые временем детские лица.
      Полежав некоторое время в полной тишине, я услышал песенку - пел то ли Бунчиков, то ли Нечаев: "А парень с милой девушкой на лавочке прощается". Я пытался прервать песню, но ничего не получалось. Назойливый мотивчик крутился в голове, не умолкая, и пришлось дослушать до конца.
      "Если такая ерунда будет часто оживать во мне, это сильно осложнит жизнь. Однако, где же то, особо важное, на что намекала старуха?" Ничего больше не вспомнив, я уснул и проснулся словно от толчка, когда за окном уже серело, и в доме напротив одно за другим зажигались окна. Я сразу вспомнил все - волшебницу, расторможенную память, одноклассников, - но что-то еще цеплялось, задевая какие-то невидимые, легко рвущиеся связи, и никак не могло выплыть в сознание. Оно словно стучалось в закрытую дверь и обшаривало все щели в поисках выхода. А я пытался сорвать эти двери, освободить мою память, выпустить ее. Наконец мне это удалось.
      Я увидел сосны на дюнах, оранжевые, освещенные заходящим солнцем, высоченные корабельные сосны. Увидел землю, покрытую толстым ковром осыпавшихся иголок. Услышал море, шумящее за дюнами. Вроде бы ничего особенного в этой картине не было - кусок леса у моря, но она поражала своей загадочностью, своей значительностью и непонятностью, словно я не глазами со стороны смотрю, а чувствую ее обнаженными нервами, словно сама природа обращается ко мне через эти сосны и необычный вечерний свет.
      "Это не мое! Я этого никогда не видел!" Но картина стояла перед глазами, не исчезая, не размываясь, я даже заметил, как чуть-чуть покачиваются оранжевые стволы под порывом ветра.
      "Конечно же, я видел это, точно видел! Лет в 10 или 12, тогда, я помню, вот так вдруг и увидел без всякого повода, и увиденное испугало, потрясло меня. Придя домой, я неожиданно заплакал и никак не мог объяснить встревоженным родным, почему плачу. И тогда же я почувствовал, как темная неведомая сила вдруг шевельнулась во мне и, словно отзываясь на увиденное, обдала меня изнутри жаром, перешедшим в озноб. Видение это потом много лет возникало перед глазами, но я не придавал ему особого значения, и оно постепенно потускнело, начало забываться и наконец совсем исчезло, кануло в глубины подсознания..."
      Я снова закрыл глаза и почувствовал на своем лице руки - руки матери, чуть влажные от страха, они нежно прикасались к моей коже и вздрагивали, они защищали меня от рвущегося ко мне ужаса - от пьяных воплей и грязной брани ворвавшегося среди ночи отчима. Мать, сидя на моей кровати, закрывала мне лицо от яркого света, и ее руки передавали мне ее отчаяние, ее любовь и надежду, что скоро все плохое кончится, что будет другая жизнь. Сколько тогда мне было лет, я не знаю, видимо, очень мало. С тех пор я никогда не вспоминал этого, наверное, старался не вспоминать, и забыл всю ту острую жалость и любовь, которая мне передалась в ту ночь.
      Да, старая фея не обманула меня, но лучше бы я ее не встречал. Воспоминания подействовали угнетающе. Теперь я понимал, что, если бы я не похоронил в себе те яркие впечатления души, моя жизнь, может быть, обрела бы совсем иной настрой, получила бы тот эмоциональный стержень, без которого лишь распад, увядание, быстро наступающая усталость. Без него моей жизни просто не на чем было держаться.
      "Ведь эти впечатления - единственное "мое". А все остальное внешнее, взятое напрокат, со стороны: мысли, знания, способ существования, умения. Но сейчас что мне делать с ними, вдруг ожившими во мне? Половина жизни уже прожита, я действительно устал, и очень многое меня больше не волнует".
      Сидя на кухне над чашкой остывшего кофе, я давил свою память, пытаясь снова все забыть, забросить подальше, но мое сознание, как молнии, прорезали новые яркие, пугающие своей подробностью, образы: лошади, стоящие ранним утром в тихом спокойном море, блестящие полированные каштаны в мокрой траве, и чье-то лицо постоянно появлялось - горько, безутешно плачущее лицо.
      Несколько дней я мучился подобным образом, и все эти дни моя память не давала мне покоя. Наконец я не выдержал и решился пойти к своей благодетельнице. "Попрошу ее, а если что, просто буду умолять, чтобы избавила от этого подарка. Слишком поздно, скажу, мадам, вы меня осчастливили. Или я сойду с ума, или..." - впрочем, что еще можно сделать, я не знал.
      Двери мне открыла соседка-толстушка и опять, как в прошлый раз, начала сверлить меня своими выпученными глазками.
      - Нет ее, уехала вчера в Киев. Разве она вам не говорила, что едет?
      - Нет, не говорила. Ну что ж, извините, - я повернулся уходить.
      - Подождите, стойте, тут какой-то конверт в двери. Андрюше Некрасову, - донесся ее голос из темноты коридора.
      - Это мне, - обрадовался я, - я Некрасов.
      Подозрительно гладя, соседка с видимой неохотой отдала мне конверт. Я вихрем слетел по лестнице и уже в парадном разорвал его.
      "Дорогой Андрюша! Возможно, даже скорее всего, вы придете снова, просить меня взять назад свой подарок. Но, увы, это невозможно. То, что вы вспомнили, забыть второй раз уже нельзя. Я знаю, что вы будете мучиться и, наверное, уже мучаетесь, раз пришли. Но пересильте себя и постарайтесь вспомнить еще - самое главное, что нужно вспомнить. Это дано не каждому, и ведет к такому воспоминанию долгий и трудный путь. Но ведь вы уже в пути. И когда вспомните, ваша жизнь обретет новый, глубокий смысл. Ваша старая фея, Анна Андреевна".
      Я вышел на улицу. Впервые за несколько дней распогодилось и солнце радостно блестело на мокрой мостовой.
      "Что же я еще должен вспоминать? Что же это такое, "самое главное"?"
      Мне кажется, что за эти несколько суток вся моя жизнь, год за годом, прошла перед глазами. Я вспомнил не только все важные события своей жизни, но даже свои сны, детские и юношеские, радостные и страшные, фантастические сны, в которых созревала моя душа. Что же еще?
      Вдруг начало быстро темнеть. Я поднял глаза. На солнце наползала огромная сизая туча, похожая на старинный корабль.
      "Когда-то я уже видел все это. Скорее, скорее, пока солнце не скрылось, надо вспомнить. И, возможно, это будет самое важное".
      Я вспотел от напряжения. Последний теплый луч скользнул по моему лицу, и быстрая густая тень побежала дальше по улице.
      "Нет, не успел. Но ведь я еще только в начале пути".