Воевода Алексей Петрович строго-настрого наказал Елизару погрузить на коч побольше товаров, чтобы было чем торговать в аглицком городе Бристоле.
      Другого выхода морем в чужие страны у Руси не было, и кормчий из Колы хорошо понимал всю важность плавания в чужую землю. Нужно было поторапливаться, чтобы красная рыба не успела протухнуть в пути, а рухлядь мягкую поставить аглицким купцам неподмоченной.
      Нежилая половина становой избы быстро опустела. Всю добытую за зиму пушнину погрузили в трюмы "Моржа". Красная рыба, сушеная и просоленная, хранилась в леднике развалочной избы, и потребовалось немало времени, чтобы погрузить ее на судно. И даже свежую, только что пойманную рыбу вместе со льдом перенесли на судно.
      - Славная рыбка! - восхищался выловленной белухой Елизар Жохов. - Ну прямо хоть к столу для аглицкого короля!
      Рыбу грузили до поздней ночи: было светло как днем, и солнце лишь коснулось своим нижним краем видимой черты горизонта. Когда с рыбой и мягкой рухлядью было покончено, Елизар Жохов отозвал Каллистрата Ерофеевича в сторонку и стал что-то негромко говорить ему на ухо, потом сел за стол и уставился на Савву долгим задумчивым взглядом. Савве даже неловко сделалось от этого.
      - Вот что, Саввушка, - заговорил староста артели. - На этом коче ты отправишься в Колу.
      - Но я хочу здесь остаться, - возразил Савва.
      - Нет, Савва, я тебя не оставлю здесь на погибель, - решительно произнес Каллистрат Ерофеевич. - И не такие, как ты, не могли выжить вторую зиму на Новой Земле. Случалось, сохли за время болести и оставались от них только кожа да кости. А то еще хуже бывало: выпадали все зубы. А кому ты без зубов-то нужен? Да ни одна девка за беззубого замуж не пойдет. Прибудешь в Колу и будешь служить у подьячего Ивана Парфентьевича Махонина. Моего слова довольно, чтобы он взял тебя к себе служить. Он мне кум: крестил мою младшенькую, а потому никакого отказа не будет.
      - А что я стану делать в Коле? - спросил растерянный Савва.
      - Писцом у него будешь. А не захочешь перья чинить да бумагу марать, станешь по тундре ездить, в становища к лопинам и подати собирать в осудареву казну. Разве такое тебе не любо?
      - Я - податный? - удивился Савва. - Как-то чудно все это, Каллистрат Ерофеевич!
      - Никаких здесь чудес нет: не боги горшки обжигали, - наставительно проговорил староста артели. - Так что собирайся, и - в путь. Судно ждать долго не станет. Утром с попутным ветром отправится дальше: знаешь сколько еще плыть до аглицкой земли?
      - Нет.
      - Недели четыре, если ветер будет попутный, а коли задует мордотык*, то и все шесть плыть придется.
      _______________
      * Встречный ветер.
      - И такой путь я проделаю, пока до Колы доберусь? - обрадовался Савва, оттого что увидит аглицкую землю.
      - Нет, Савва, коч зайдет в Печенгский монастырь и высадит тебя на берег. А оттуда доберешься до Колы на попутном судне.
      - Вон оно как, - разочарованно протянул Савва Лажиев.
      - К осени там будешь, - пообещал Каллистрат Ерофеевич. - А может оказаться, что и раньше явишься к Ивану Парфентьевичу. Если в те места кто-нибудь из Кольских купцов надумает за красной рыбой плыть.
      - Ну что ж, прощай, Каллистрат Ерофеевич, - взволнованно произнес Савва. - Не поминай лихом. И не обессудь, если чем не угодил.
      - Что ты, Саввушка. Ты всем мне люб, как родной сын, - растрогался Каллистрат Ерофеевич. - Прибудешь в Колу, сразу же иди ко мне в дом. Да передай поклон моей жене Аграфене Кондратьевне и скажи ей, что я здоров и очень тоскую по деткам.
      Артельный староста смахнул со щеки непрошеную слезу, приосанился и заговорил с бодростью:
      - У меня полный дом невест, Савва. Если какая полюбится, присылай сватов, как только я возвращусь в Колу. Моего отказа не будет. Любую бери. А рассчитаюсь с тобой за труды тоже когда вернусь. А пока забирай эти негодные для заморских господ песцовые шкурки. А больше дать мне тебе пока нечего.
      - Что ты, Каллистрат Ерофеевич, ничего мне не надо, - воспротивился Савва. - Ну куда я все это дену?
      - Все пригодится, когда в Коле будешь, - сурово заметил артельный староста.
      5
      Попутчиком Саввы Лажиева на "Морже" оказался неунывающий и словоохотливый пятидесятник Спирка Авдонин.
      - И горазд же ты дрыхнуть, служивый, - сказал Елизар Жохов Спирке, валявшемуся на топчане, когда провел к нему в каморку Савву Лажиева.
      - А где мы сейчас? - протирая глаза, проговорил стрелецкий пятидесятник.
      - Все на свете проспишь, - продолжал незлобиво Жохов. - От Новой Земли отвалили недавно.
      - Недавно от Старой отошли, а уже Новую миновали: ну и дела, протянул лениво Авдонин.
      - Не забудь проснуться, когда в Печенгскую губу заходить станем, сказал напоследок кормчий.
      Савва положил под голову мешок с мягкой рухлядью и уснул как убитый.
      Ему снилась освещенная ярким солнцем Олонка и родная деревня на берегу реки...
      И будто въезжает он верхом на буланом отцовском коне в реку, чтобы выкупать его... Конь медленно переступает ногами, входя в еще не согретую солнцем утреннюю воду... Крупные лобастые рыбины тычутся в ноги Савве, щекочут усами ступни и икры. Они приплывают к нему вплотную целыми косяками и смотрят из воды на Савву, будто на невиданное прежде чудо. Конь плывет дальше, стремясь достичь другого берега, а Савва остается посреди реки. Рыбы отходят и приближаются опять, шевеля плавниками, и Савве приятно среди рыб, в ласковой воде...
      Проснулся он от сильного толчка. Открыв глаза, подумал: "И приснится же такое..."
      - Похоже, на плывущую льдину либо на кита натолкнулись, - усмехнулся Спирка Авдонин.
      - Так пойдем наверх, поглядим, - предложил Савва Лажиев.
      - А чего мы там не видели: косаток или моржей? Так я насмотрелся на этих тварей, когда по казенным делам в Архангельский город плыл, отмахнулся пятидесятник. - Давай-ка лучше в карты сыграем: быстрее время пролетит.
      - Я в карты отродясь не играл, - хмуро произнес Савва.
      - Не умеешь - научу, - нашелся Авдонин. - А если пожелаешь, выставлю деньги на кон, - и он похлопал по карману.
      Савва опустил с рундука на палубу ноги и негромко, словно смущаясь своих слов, произнес:
      - У меня нет денег, а если желаешь, я могу дать и так половину мягкой рухляди.
      - Задарма мне ничего не нужно, - ответил Спирка Авдонин. - За мою осудареву службу воевода-боярин Алексей Петрович хорошее жалование платит. Да и честь имею, которая не дозволяет запросто чужое брать.
      - А у меня нет никого родных в Коле, да и на всем белом свете нет никого у меня ближе артельного старосты Каллистрата Ерофеевича Силина, сообщил о себе Савва Лажиев. - И некому мне дарить эти меха.
      - Э-э! Да ты и впрямь будто святой! - удивился пятидесятник. Прибудешь в Колу, ой какая нужда в деньгах будет. А у тебя целый мешок зверьих шкур. Да любой купец и даже приказчик их тебе на деньги обменяет! А как же ты зимой на острове? - продолжал он. - И не было тоскливо? Не брала тебя за сердце грусть-кручина?
      - Некогда было тосковать, всю зиму зверя промышляли, а потом хвороба одолела меня.
      - И все же ты мне чем-то по сердцу пришелся! - приподнялся на топчане пятидесятник. - Поступай в стрелецкую службу. Будешь под моим началом - в десятники выведу. А потом, глядишь, годка через четыре и в пятидесятники, как я, выйдешь, - приосанился Спирка Авдонин. - При сабле будешь ходить, и кафтан малиновый пятидесятника на тебе. К тому же почет и уважение от людей. А от девок посадских так отбою нет. Любая за тебя замуж не прочь.
      "Балабон и хвастун, - подумал о попутчике Савва. - Коли так скор на посулы, значит, толку от него не жди". Он почитал людей солидных и серьезных, вроде Каллистрата Ерофеевича, которые зря словами не бросались на ветер, а дело, коли надо, делали.
      - Я собираюсь на службу к Ивану Парфентьевичу Махонину пойти, сообщил о своем намерении Савва.
      - Так он тебя и взял, - съязвил Спирка Авдонин. - А что ты собираешься у него делать?
      - Ездить по стойбищам лопинов и подати государевы собирать, - ответил Савва. - Мне обещал это Каллистрат Ерофеевич своим верным словом. Иван Парфентьевич Махонин ему кумом приходится.
      - Ну тогда другое дело, - недовольным голосом протянул Спирка Авдонин. - В Коле у нас на этот счет твердо: раз обещал, значит, возьмет тебя на службу подьячий. Но только не жизнь, а сплошная маета у тебя будет: станешь круглый год по тундре ездить. Спать придется в вежах у лопинов, на оленьих шкурах...
      - Это дело для меня привычное.
      - И не видать тебе будет Колы как своих ушей, - добавил Спирка.
      Савва собирался что-то сказать в ответ, но судно с силой тряхнуло от мощного удара, раздался протяжный скрежет, потом что-то загромыхало на корме.
      Встревоженный Спирка Авдонин и Савва Лажиев выскочили из тесной каморки. Они перешагнули через спавших в тамбуре служивых людей с бердышами, которые сопровождали пятидесятника, и выбрались по крутому трапу на верхнюю палубу.
      "Морж" со вздувшимися полотнищами парусов медленно пробирался среди плавающих льдин, которые принесло откуда-то усилившимся ветром. Судно беспрестанно лавировало, и не каждый раз удавалось благополучно обойти повстречавшуюся на пути льдину: они лезли со всех сторон, кружились возле самого борта, плыли по носу и следовали за кормой. Моряки, вооружившись длинными шестами, баграми и отпорными крюками, отталкивали от судна идущие на приступ льдины. Елизар Жохов, стоя на носовом мостике, изредка зычным голосом подавал команды, предупреждая мореходов, откуда идет опасность. И куда ни глянь, повсюду, словно косяки усевшихся для отдыха птиц, белели плывущие льды.
      Савва Лажиев с жадностью вдыхал свежий морской воздух. Он с любопытством наблюдал за действиями кормчего, стремящегося вывести судно из плена сталкивающихся между собой и крошащихся льдов. Ему казалось все интересным и увлекательным: и как ловко управляют мореходы парусами на носу и корме судна, и как перекладывают перо деревянного руля, чтобы повернуть на другой курс, и как энергично и умело отталкивают от борта подступающие льдины. Савве не терпелось самому вооружиться багром и начать помогать мореходам. Но его никто не звал. Все на судне шло своим привычным чередом; и никакой излишней суеты либо тревоги не было заметно.
      Из ледового плена коч выбрался, когда солнце свалилось на край неба и окрасило в пурпур поверхность океана в той стороне. Судно прибавило хода и стремительно неслось по волнам Студеного моря.
      Лишних полсуток пришлось плыть "Моржу" от Новой Земли до Печенгской губы. Солнышко скатилось от полуношника* на веток**, когда впереди показалась земля. За высоким скалистым берегом залива золотился в лучах утреннего солнца песчаный мыс. На него и держал путь Елизар Жохов, чтобы высадить на берег Спирку Авдонина с двумя служивыми и Савву Лажиева.
      _______________
      * Северо-восток.
      ** Восток.
      - До монастыря сами доберетесь, а мне нельзя никак терять лишние сутки, - сказал на прощание кормчий. - Нам еще плыть да плыть.
      Четверо колян один за другим сошли на песчаный берег, а "Морж" отошел от материковой отмели. Молча смотрели стрельцы и Савва вслед удалявшемуся судну до тех пор, пока оно не стало едва различимо посреди волн и уже казалось торчащим из воды крылом большой чайки.
      6
      Огромное стадо домашних Оленей купалось в морской воде, неподалеку от берега. Животные, радуясь нечасто выпадавшему на их долю раздолью, шумно плескались, радостно фыркали, мотали рогатыми головами.
      На берегу лениво взлаивали сторожевые собаки. Несколько мужчин-лопинов стояли возле летней вежи* и о чем-то мирно беседовали. Заметив подходивших к ним Спирку Авдонина, Савву Лажиева и двух стрельцов, сдернули с голов малахаи из меха росомахи, радостно заулыбались и заговорили оживленно на своем лопском наречии. Потом один из них, приглашая в вежу, произнес на ломаном русском языке:
      - Здоровы будите! Зайдите кушать, спать, рады мы будем.
      _______________
      * Жилище лапландца.
      - Ну здорово, лопины! - поприветствовал пастухов Спирка Авдонин. Поесть мы, пожалуй, не против, да и отдохнуть по такой жаре нелишне.
      Пятидесятник приосанился, поправил шапку с алым верхом, покрутил короткий белесый ус и присел на камень возле вежи, положив руки на сабельные ножны. Сейчас он представлял государственную власть на этом кусочке лапландской земли, и требовалось поэтому держаться с подобающим достоинством.
      Савва Лажиев и служивые устроились на земле.
      Из вежи вышла молодая лапландка в белом сарафане, отороченном красным. На голове женщины красовалась праздничная сорока из каразеи, унизанная жемчугом. Нежным голосом, ломая и коверкая русские слова, она пригласила гостей в вежу.
      - Поедим здесь, а то в вашем шалаше духотища, наверно, - сказал Спирка Авдонин.
      Лапландка вынесла нарезанное крупными ломтями дымящееся оленье мясо на деревянных тарелках и принялась угощать прибывших с моря незнакомых гостей. Лопины молча стояли возле них, ожидая, когда гости насытятся, чтобы начать серьезный разговор.
      Спирка Авдонин с важностью вытер тыльной стороной ладони усы, принял строгий вид и медленно произнес:
      - Ну рассказывайте, когда видели в последний раз межевщиков порубежных?
      Лопины замялись, раздумывая, каким образом рассказать стрелецкому пятидесятнику последние новости и не рассердить его. А дела в Печенгской земле были невеселые.
      - Два дни прошло, как видел их Юганка Изардеев с Пяозера, - заговорил старший из лопинов, тот самый, что приглашал гостей в летнюю свою вежу. Но то были межевальщики порубежные овлуйского державца*. Людей Кольского воеводы, которых прежде видывали, не было с ними.
      _______________
      * Улеаборгского наместника короля Швеции Карла Девятого.
      - Так куда же они подевались?! - в сердцах выговорил пятидесятник.
      - Слыхал от лопинов, будто сотник из Колы да целовальный с дьячком на цепь посажены и в подвале порушенного монастыря пребывают, - поведал лапландец.
      - Да кто же посмел с людьми воеводы Кольского такое сотворить?!
      Спирка Авдонин от злости аж сплюнул, глаза его налились кровью, лицо потемнело. Лопины переминались с ноги на ногу, пребывая в смятении.
      - Да овлуйский державец самолично там находится, - пояснил хозяин вежи. - Вестимо, сотворил с людьми воеводы такое своевольство он самый.
      "Значит, и сотник Тимофей Стригалин, и целовальник Смирка Микитин, и дьячок Дружинка Сумароков задержаны свейскими воинскими людьми, коими распоряжается овлуйский державец, - сообразил наконец Спирка Авдонин. - И выходит, грани порубежные теперь кладут королевские люди".
      Выходило, что пятидесятник Спирка Авдонин с двумя стрельцами оказались единственной русской силой в Печенгской земле, где хозяйничали теперь свейские воинские люди! Было над чем задуматься пятидесятнику! Поломав голову, поразмыслив, Спирка Авдонин пришел к твердому решению: идти в разоренный Печенгский монастырь. Какой же он пятидесятник, целовавший крест на верность государю, если оставит в беде попавших в плен российских людей? Нет, он постарается выручить сотника, с которым не один уже год тянет воинскую лямку в Кольском остроге. Да и дьячка с целовальником не оставит в плену у королевских межевщиков! Ведь в мире и дружбе пребывают государь Всея Руси и король свейский! Так почему подданные короля творят разбой в российских порубежных землях?
      - Как только немного спадет жара, двинемся в путь! - сказал пятидесятник стрельцам. - За ночь, думаю, доберемся до места. А ты, отрок, с нами пойдешь али здесь останешься? - обратился он к Савве.
      - С вами вместе пойду, - не раздумывая, ответил Савва Лажиев. Из беседы Спирки Авдонина с лопинами он понял, что в бывшем Печенгском монастыре хозяйничают свейские люди, чинят там разбой и творят своеволие вопреки договору о вечном мире между государем московским и королем свейским. И хотя Савве никогда не приходилось принимать участие в ратном деле, но он был человек не робкого десятка и не раз пришлось ему ходить с рогатиной на медведя, когда жил на Олонке-реке, да и во время зимовки на Новой Земле не раз смотрел он в лицо опасности. Савва не боялся встречи со свейскими воинскими людьми и вероломными королевскими межевщиками.
      Спирка Авдонин залез в вежу и улегся на оленьих шкурах, чтобы переждать дневную жару. Двое стрельцов устроились в тенечке, положив в головах самопалы и бердыши.
      Савве Лажиеву спать не хотелось. Он остался с лопинами, занятыми хозяйственными заботами. Между собой они говорили на лопском наречии, и Савва понимал лишь отдельные слова, немного схожие с карельскими.
      Огромное оленье стадо выбралось из воды и теперь паслось, охраняемое собаками, на узком тундровом плоскогорье между песчаной косой и подлеском из карликовых березок трехаршинной высоты. Савва слышал их монотонное хрумкание, шумное дыхание и глухой стук рогов. Запах парного молока и приятное живое тепло, исходившее от оленей, напоминали ему родную деревню в предвечерний час, когда стадо со звяком и звоном колокольцев, подвешенных к шеям коров, возвращалось из выгона домой. И таким мирным теплом повеяло разом на Савву.
      Неторопливо пережевывая ягель, олени с любопытством разглядывали незнакомого человека, невесть каким образом и откуда появившегося на приморском стойбище. На Савву смотрели сотни оленьих глаз. И не было в стаде оленя, похожего один на другого.
      К великому удивлению Саввы, оказалось, что оленей в лопской тундре называют по-разному. Молодого тонконогого олененка на первом году жизни называли ураком, а маленькую годовалую самочку - вонделкой. Трехгодовалый олень-самец носил имя убарса, а такого же возраста самку величали вонделваженкой. Четырехгодовалый самец, годный к упряжке и способный быстро возить зимой кережи, звался кундусом, а такого же возраста олениху любовно называли важенкой.
      Савву одолевали слепни, которых великое множество прилетело вслед за стадом оленей. Он перешагнул через спящих стрельцов и заглянул внутрь вежи.
      Спирка Авдонин, разбросав в стороны руки, мирно спал на оленьих шкурах, толстым слоем постланных на земле. Малиновая шапка с алым верхом свалилась с головы пятидесятника, открыв светлые взмокшие от пота длинные волосы. Над ним сидела молодая лапландка и, взмахивая шелковой повязкой, сгоняла с лица Спирки мух, которые роились внутри вежи. На лице юной женщины застыло задумчивое выражение. Она любовалась спящим пятидесятником. Находясь в состоянии какого-то восторженного умиления, она даже не заметила заглянувшего в вежу Савву Лажиева. И Савва невольно позавидовал пятидесятнику, чей малиновый стрелецкий кафтан и сабля могли покорить и не такую красавицу.
      7
      Путники двинулись в дорогу, когда солнышко повисло над морем и жара в тундре спала. Перестали кусаться слепни. Но появились откуда-то комары, и от них не стало житья. Насекомые тучами висели в теплом вечернем воздухе, издавая протяжный неумолчный звон.
      Шли по узкой тропе, проторенной оленями на мшистой почве. С двух сторон сжимали эту тропинку невысокие березки с крохотными зелеными листочками. Изредка попадались стройные елочки с редкой хвоей. Тропа временами выходила на обрывистый берег Печенгской губы, и открывалась спокойная гладь воды, отливавшая тусклым оловом в предзакатных солнечных лучах. Потом тропа снова удалялась от берега, и они опять оказывались посреди березок и елей.
      Случалось, издалека до слуха людей доносился звериный рык либо хриплое птичье клохтание и стонущие жалобные звуки: это хищник, добывая себе пропитание, душил свою жертву.
      В Лапландской тундре в то время водилось великое множество диких зверей. Бурые медведи, росомахи и волки бродили вокруг лопских поселений и оленьих пастбищ. А в реках и озерах водились выдры. Эти плодящиеся в великом множестве звери селились обычно в реках, впадающих в Студеное море. Промысел выдры в ту пору был одним из самых выгодных для лопинов. Но бывало, охотники лапландской тундры ухитрялись приручить выдру и та, будучи по природе страстным рыболовом, помогала хозяину ловить семгу во внутренних реках.
      Спирка Авдонин шел впереди и первым увидел метнувшихся от растерзанной оленьей туши трех росомах. Из оторванных лодыжек, дымясь, текла теплая еще кровь, и олень тихо вздрагивал, издавая слабое всхлипывание. На боках, шее и бедрах животного были видны следы зубов и когтей.
      - Видать, отбился от стада, бедолага, и вот попался, - тяжело вздохнул служивый, шагавший позади Саввы.
      - А может быть, это дикий олень, - заметил в ответ Савва Лажиев. - Их здесь немало пасется в тундре.
      Пятидесятник остановился возле убитого росомахами оленя, снял с головы шапку, вытер пот и задумчиво произнес:
      - Не нужно было ему в одиночку по тундре шастать.
      - Хвороба, может, вынудила его отбиться от стада, - заметил служивый, шагавший последним.
      - Вот она жизнь-то как устроена, - сказал Спирка Авдонин и первым пошагал прочь от поляны.
      Служивые закинули за спину тяжелые свои самопалы, взяли на плечи бердыши и двинулись следом за пятидесятником. У Саввы мешок с мягкой рухлядью был нетяжелый, и он не снимал его всю дорогу со спины. Теперь он шел последним, не отставая от служивых, но и не торопясь обогнать их.
      - Ты, Никифор, проверь-ка, есть ли порох на полке, а то, неровен час, и стрелять из самопала придется, - сурово проговорил пятидесятник. - И ты, Прохор, тоже погляди. А то совсем в пути от рук отбились: все дрыхнете да мух ловите!
      - Эка невидаль порох: я его подсыпал еще, когда к лопинам пришли, отозвался стрелец, которого звали Никифором.
      - А у меня порох не ссыпался вовсе: от самой Колы в порядке держится, - доложил Прошка.
      Какое-то время шли молча, и слышно лишь было, как шуршит белый мох под ногами. Стояла удивительная тишина. Не было даже слабого ветерка, и ни один листочек не шевелился на деревцах, которые по-прежнему теснили оленью тропу.
      - А ты по какой-такой причине пошел с нами? - миролюбиво спросил Савву Лажиева Спирка Авдонин. - Мы - люди служивые, ратные: нам что прикажет воевода, то мы и делаем, куда пошлет, туды и путь держим. А тебе на кой ляд по тундре шастать? Остался бы лучше с лопинами.
      - А в Колу как бы я добрался? - обиделся Савва. - Кто бы стал меня искать по становищам лопинов? А за вами судно из Колы непременно прибудет. Мне Каллистрат Ерофеевич твердым своим словом это обещал.
      - Ну коли обещал, так прибудет, - лениво проговорил пятидесятник. - И все-таки лучше было бы тебе побыть в этом становище. У тебя никого не осталось на свете, и не все ли равно, где жить. Здесь такое раздолье, стада вот оленьи... Гонял бы их по тундре... Женился бы на этой молоденькой лопинке и зажил бы здесь припеваючи.
      - Это на тебя она глаза пялила, пока ты спал, - осерчал неожиданно Савва. - Это ты ей приглянулся. А может, ей полюбился твой малиновый кафтан и алая шапка?
      Спирка громко, заразительно и весело рассмеялся, довольный, что задел парня за живое.
      - В Коле красивых девок пруд пруди, - сказал пятидесятник. - Ни к чему мне лопинка.
      Савва Лажиев и Спирка Авдонин продолжали мирно беседовать. Служивые, изредка покряхтывая под тяжестью оружия да вытирая с лица катившийся пот, молча шли следом за ними.
      Неожиданно деревца расступились, и четверо путников вышли на поросшую белым мхом открытую поляну. Местами торчали из земли каменные глыбы, напоминавшие идолов, которым поклонялись лопины.
      И тут произошло такое, чего никак не ожидал Савва Лажиев... Сверху, из-за косогора выскочили на поляну десятка полтора свейских воинских людей с обнаженными саблями в руках. Бабахнул самопальный выстрел, и один из чужеземных воинов покатился по земле. Савва обернулся на выстрел и увидел дымящийся самопал в руках у стрельца Никифора.
      - Держи нож! - закричал Спирка Авдонин, кидая Савве кривой засапожный нож.
      Савва стремительно нагнулся, схватил рукой лежавший возле ног длинный нож с костяной рукояткой... Но в следующий миг что-то тяжелое обрушилось сверху ему на голову... Чей-то кованый сапог наступил Савве на запястье, и он сел на землю... Все кружилось у него перед глазами, а земля словно закачалась и стала опрокидываться...
      Потом качнулась и встала на прежнее свое место, и Савва увидел Спирку Авдонина, саблей отбивавшегося от четверых подступавших к нему свейских воинов. У пятидесятника было залито кровью лицо... Савва видел лишь белые зубы да сверкавшие свирепо и зло белки Спиркиных глаз.
      Никифор и Прохор, встав спина к спине, отчаянно отбивались бердышами от наседавших свеев. Согласно стрелецкому воинскому уставу, трое русских воинов образовали живой качающийся треугольник и бились, не щадя живота.
      Звенели стрелецкие бердыши. Тонко взвизгивали сабли. Ругань, хрипы раненых и отчаянные вскрики сливались в единый шум рукопашной схватки.
      Савва видел, как упал на землю сраженный свейской саблей стрелец Прохор и алая кровь залила белый тундровый мох. Но падали на землю и чужеземные воины, сраженные Никифоровым бердышом и остро отточенной саблей Спирки Авдонина.
      Силы оказались неравные. И вот уже Спирка Авдонин, весь залитый кровью, лежит на земле. Ему вяжут сыромятным ремнем руки, но он отбивается ногами от врагов и кусается... Хрипит от злости и боли, ругается на чем свет стоит.
      - Разбойники! Жабы заморские! Ужо покажет вам воевода, как разбой чинить на исконной земле Российской державы!
      Троих россиян со связанными руками свеи повели дальше. Путь их по-прежнему лежал в полуденную сторону, где когда-то стоял Печенгский монастырь. И лишь Прохор, стрелецкий сын и сам воин-стрелец, остался мертвый лежать на поляне.
      8
      Лет двадцать назад Кольско-Печенгский монастырь был самой отдаленной от Москвы обителью на всей русской земле. Вплотную к ее деревянным стенам, поставленным на высокий каменный фундамент, подступала тундра. Зеленые луковки храма Святой Троицы прежде весело глядели в светлые воды Печенгского залива.
      По другую сторону Печенгской губы, в каких-нибудь полутора десятках верст начиналась королевская земля. Неведомая обитателям монастыря, текла жизнь в соседней, чужой стране, которую называли на Руси Свеей. Большой разбой учинили монастырю свейские воинские люди во время царствования на Руси Федора Иоанновича: пограбили братские келии и монастырские подвалы, сожгли иконы в храме Святой Троицы, повредили звонницу и оставили после себя позор и разорение.
      Многие монахи, а также послушники и трудники вместе с самим игуменом бежали от воровских людей в Колу.
      На старом месте остались несколько престарелых монахов да столько же послушников, не пожелавших оставить полюбившееся им обжитое место, богатое рыбой, зверем и птицей.
      Иеромонах отец Илларион круто взялся за дело. Он сумел подчинить своей воле оставшуюся без игумена монастырскую братию, заставил очистить от скверны и грязи подвалы и келии, повесить на звоннице треснувший при пожаре колокол. Жизнь в монастыре возобновилась. Молодые послушники собрали в тундре разбежавшееся стадо оленей, стали ловить в быстрых ручьях красную рыбу. И снова потянулась в обители тихая привычная жизнь. И вот свейские воинские люди пришли опять... На этот раз они не трогали самих монахов и послушников, но пограбили всю накопившуюся мягкую рухлядь и растащили съестные припасы из монастырских подвалов.
      Илларион тайком от овлуйского державца и свирепых его воинов послал в Колу пострижника Ферапонта, дав ему в провожатые пастуха-лопина Пяви Икандуексова, с наказом поведать воеводе Алексею Петровичу о всех бесчинствах, которые чинят королевские люди в царевой вотчине. О задержанных государевых межевщиках он просил сказать, что по сей день держит их запертыми в подвалах овлуйский державец.
      Кто же это такой, овлуйский державец, что нагоняет страх на оленеводов-лапландцев и разоряет русские земли? Кто он таков, что посмел задержать российских межевщиков, посланных на рубеж класть грани по государеву указу?
      Это был норландский* наместник короля свеев ярл Бальтазар Бек. Он прибыл из Улеаборга в Печенгский монастырь с воинским отрядом ротмистра Пера Клементсона по указу короля Карла, и полномочия его были определены параграфами королевской инструкции.
      _______________
      * Северная сторона Швеции.
      Король Свеи Карл Девятый предписывал своему наместнику установить порубежные грани в Лешей Лопи и привести в должный порядок дела по сбору податей с лопинов, живущих на Кольском побережье. Он наказывал Бальтазару Беку не допустить, чтобы московиты "принуждали лопинов с Мансельки, Китки-озера и Колы" переходить со шведской стороны через рубеж, а самим передвинуть на восток прежние порубежные грани, проложенные при государе московском Борисе Федоровиче межевщиками Морицом Йероенссоном и Федором Клобуковым. Король предписывал не придавать значения прежней линии порубежных граней, а прорубить межи через Энаре-озеро, Басси-йоки к Студеному морю с тем, чтобы Печенгская губа и Навдема остались за шведской короной.
      Российские межевщики, присланные из Колы воеводой Алексеем Толстым, твердо стояли на своем, и Бальтазар Бек приказал ротмистру Перу Клементсону взять упрямых русских под строгий арест. На берегу Печенгской бухты наместник Норланда распорядился выставить сторожевой дозор, чтобы задерживали всех высаживающихся с судов русских воинов.
      Захват Печенгского монастыря и земель в Лешей Лопи с рыбными ловлями и звериными логовищами Бальтазар Бек собирался до определенной поры содержать в тайне от московитов. Отряд кнехтов был немногочисленный, и удержать Печенгскую губу с такими силами не представлялось возможным, если воевода Алексей Толстой надумает выступить со стрельцами из Колы.
      Огромного роста, косматый, кряжистый, сидел в бархатном мягком кресле наместник Норланда. А перед ним, маленький, тщедушный, стоял посреди трапезной отец Илларион.
      - Чтобы никто без ведома ротмистра Клементсона не отлучался из монастыря, - рокотал в тишине трапезной густой бас Бальтазара Бека. - И чтобы пастухи-лопины, собрав оленье стадо, также возвращались в обитель.
      - Но подчас собрать стадо на ночь не удается, - пытался возражать отец Илларион. - А в тундре волки, медведи, росомахи... Загрызут оленей... Не могу я держать на привязи лопинов в обители.