Глава десятая

Каменный бродяга совершает злодеяние в Лоцзятяне. Хэшан Яйцо в третий раз пытается похитить секрет Юань-гуна

Итак, Яйцо решил, что маленькая пещерка и есть то место, где Юань-гун хранит Небесную книгу. Однако, протиснувшись внутрь, он обнаружил, что это вовсе не пещерка, а целый лабиринт широких и узких ходов, по разные стороны которых расположено несколько похожих на кельи ниш. В глубине одной из них виднелось каменное ложе, перед ним — каменный стол и каменный стул, на столе каменный кувшин, каменная тушечница и каменная кисть. И все это сотворено самой природой! Вот только книги нигде не было видно!

Вернувшись в большую пещеру, хэшан стал внимательно осматривать стены и, к своему великому удивлению, увидел, что они сплошь покрыты письменами. «Видно, это и есть Небесная книга, — решил Яйцо. — Но вот незадача: стену с собой не унесешь, а чтобы переписать — нужна бумага и тушь. Может, заучить несколько строк наизусть? Пожалуй, а то выйдет, что напрасно силы тратил на такую трудную вылазку».

Он поднялся на цыпочки, протер глаза и стал внимательно разглядывать знаки, как вдруг в нос ему ударил необычный аромат. Хэшан оглянулся — из белой яшмовой курильницы струился дымок.

Напуганный Яйцо, не чуя под собой ног, бросился вон из пещеры, перелетел через каменный мостик и, не переводя духа, бежал до самого шалаша. Новая неудача настолько его расстроила, что он проплакал целых три дня. В конце же третьего дня он вдруг услышал снаружи чей-то голос:

— Кто это там в шалаше так убивается?

Яйцо вытер слезы и высунулся из шалаша. Перед ним стоял странного вида старец.

— Что случилось? — продолжал тот. — Вы, я вижу, не стары. Почему же живете в одиночестве в пустынных горах? И в чем причина вашего горя? Поведайте мне.

— Добрый человек, я ушел от мира в раннем детстве, родных у меня нет. Я мечтаю встретить хорошего наставника-даоса, который обучил бы меня искусству магии. Мне говорили, что здесь, в горах, в пещере Белых облаков, хранится Небесная книга. Возмечтав поглядеть на нее, я уже второй раз в день праздника начала лета с великим трудом пробираюсь в пещеру, но все понапрасну...

Окончив рассказ о своих злоключениях, хэшан снова заплакал.

— Не стоит так убиваться, — успокоил его старец. — Лучше выслушайте меня. В молодости я тоже побывал в пещере Белых облаков...

От этих слов горе молодого хэшана мгновенно сменилось радостью:

— О, если вы там были, то, несомненно, видели Небесную книгу! Вам удалось ее переписать?

— Небесную книгу нельзя переписать, как обычную, — сказал старец. — Ни кисть, ни тушь здесь не помогут. Нужно взять чистую бумагу, положить ее перед белой яшмовой курильницей, помолиться и дать искреннюю клятву, что желаешь во имя Неба вершить справедливость и никогда не сотворишь зла. После молитвы взять бумагу и приложить к стене. Если вам судьбой назначено владеть искусством даосов — все знаки со стены отпечатаются на бумаге. Ну, а если, как говорится, не судьба, — лист останется чистым.

— А вы сами пробовали это сделать? — спросил Яйцо.

— Нет, — ответил старец. — В молодости не сумел, а сейчас уже стар, к чему мне это?

— Где вы пребываете, почтенный наставник? Если мне удастся что-то сделать, хотелось бы попросить ваших наставлений.

— Я живу недалеко отсюда и как-нибудь в свободное время сам навещу вас, — пообещал старец и, опираясь на палку, медленно пошел прочь.

Яйцо и верил и не верил его словам.

«Придется попытать счастья снова, — думал он. — Говорят, терпеливый и из большого куска железа выточит иголку. Подожду еще год, но доведу дело до конца. Если этот секрет не дано знать людям — зачем его высекли на стене?»

Пришлось запастись терпением и снова бродить по окрестностям, собирая подаяние.

И вот однажды попал он в уезд Цяньян. Место было пустынное, вокруг одни могильные холмы, нигде ни души. А очень хочется есть. Неожиданно он увидел нескольких дровосеков с вязанками хвороста за спиной и подбежал к ним.

— Скажите, добрые люди, как отсюда добраться до города?

Один из дровосеков остановился и, указывая на юг рукой, сказал:

— Иди все время прямо, пока не доберешься до деревни Лоцзятянь, а там тебе каждый укажет. Мне сейчас недосуг подробно растолковывать.

Яйцо не посмел его задерживать и зашагал дальше. Вскоре он увидел рисовые поля, неподалеку от которых виднелось несколько пустых камышовых хижин. Пройдя еще немного, он заметил в рощице на другом берегу речки небольшую усадьбу. Хэшан решил перебраться через речку и стал измерять глубину палкой. Речка оказалась глубокой: палка не достигла дна, а сам он от неожиданности выронил палку из рук и едва не потерял равновесие. Решив поискать брод, Яйцо прошел немного вдоль берега и увидел плавучий мостик из двух связанных веревками бревен. Яйцо смело вступил на него, не предполагая, что связывавшие бревна веревки могут оказаться гнилыми. Однако веревки тут же лопнули, бревна разъехались, и незадачливый странник очутился в воде. Счастье, что место было не слишком глубоким, и хэшан погрузился в воду только по грудь. Зато левая его нога увязла в илистом дне, и, вытаскивая ее, он утопил сандалию.

Ничего не поделаешь — что случилось, то случилось! Добравшись кое-как до противоположного берега, хэшан разделся и стал выжимать воду из мокрой одежды. Оставшуюся сандалию с правой ноги пришлось выбросить. Босой, продрогший, в сырой одежде, он направился к рощице, неподалеку от которой стоял дом. Подойдя к дому, он увидел бродячего монаха — поджав под себя ноги, тот сидел у запертых ворот под навесом на куче травы. Перед монахом лежала раскрытая сутра, в правой руке он держал дубинку с окованными железом концами.

— Почтенный наставник, — обратился к нему Яйцо. — Я упал в воду и насквозь промок, не поможете ли мне?

Монах молчал, не поднимая головы. Яйцо снова окликнул его:

— Почтенный наставник, я проголодался. Не дадите ли чего-нибудь поесть?

Бродяга молчал. Яйцо даже выругался с досады:

— Тьфу! Истукан каменный! Рта раскрыть не может!

Яйцо решил его больше не трогать и постучаться в ворота.

«Пусть он бродяга, — думал при этом хэшан, — но ведь он так же, как и я, последователь учения Будды. Почему же он так неприветлив?.. А может, он не решается в столь позднее время стучаться и тревожить людей? Пожалуй, тогда и мне не стоит. Ничего, погода теплая, одежда на мне и так высохнет, а ночь можно провести и под открытым небом».

Яйцо вернулся под навес и уселся прямо напротив монаха.

— Эй, ты, лысый осел, куда лезешь? — заорал монах на хэшана. — Не видишь — мне самому тут места мало!

«Что за монах?! — продолжал удивляться Яйцо. — Не успел рта раскрыть, как сразу бранится!» Однако он сдержал себя и вежливо сказал:

— Я заблудился, целый день ничего не ел, да к тому же упал в речку и весь вымок. А ночью куда денешься? Я здесь посижу только до утра и не буду вам мешать. Надеюсь, не прогоните?

Бродяга еще пуще рассвирепел:

— Дохлый осел! Да ты знаешь, кто я? Я — Каменный бродяга, Каменный архат![1] Всю жизнь я странствую один, ночую тоже всегда один и никого рядом с собой не потерплю! А ты, лысый осел, кто ты? Откуда мне знать, хороший ты человек или дурной? Поди прочь отсюда! Сам не уйдешь — дубинкой прибью!

Бродяга встал и сжал в руке дубинку. Яйцо был голоден, оружия при нем никакого не было, и потому вступать в драку он побоялся.

— Не сердитесь, почтенный наставник, — сказал он, вставая. — Я ухожу.

— И чтоб духу твоего поблизости не было! — продолжал браниться бродяга. — Увижу — пощады не жди!

Яйцо живо подхватил свой узел и быстро зашагал прочь от усадьбы. В темноте он не различал, куда идет, и вскоре очутился в роще возле высокой и толстой сосны.

«Неплохо бы устроиться на этом дереве, — решил Яйцо. — Но вот как на него взобраться?»

И тогда у него возник план. Яйцо залез на росшее рядом невысокое дерево, дотянулся до первого сука сосны, ухватился за него и одним рывком перебросил тело на сук. Дальше карабкаться было уже полегче. Затем он выбрал широкую развилину, похожую на сорочье гнездо, и устроился на ней.

Не успел он устроиться, как внизу послышались шаги.

При тусклом свете звезд Яйцо разглядел недавнего знакомца: сжав в руке дубинку, Каменный бродяга рыскал по лесу.

— Куда же девался этот лысый осел? — бормотал он.

Пройдя всю рощу, бродяга в нерешительности постоял у дороги и повернул обратно. Яйцо слышал его угрозы и радовался, что не попал под тяжелую руку. «Однако странно, — думал Яйцо, — вместо того чтобы в такую холодную ночь сидеть вдвоем спиной друг к другу и пытаться согреться, бродяга сначала гонит меня, а потом пускается разыскивать. Видать, здесь не все ладно. Не иначе как поджидал удобного момента, чтобы ограбить дом, да побоялся, что я ему помешаю. Но что грабить в бедной деревенской хижине? Впрочем, что гадать, посплю до утра, а там видно будет».

Только он сомкнул глаза, собираясь немного подремать, как вдруг почувствовал резкую боль и голодное урчание в животе.

«Ну и тяжелая же выпала ночка, — подумал Яйцо. — Если терпеть голод до утра — глядишь, потом не хватит сил спуститься с дерева. А спрыгнуть сейчас, так наткнусь на бродягу, он и прикончит меня в два счета. Слыхал я, что бессмертные едят сосновые иголки и ветки кипариса. Попробовать, что ли?»

И хэшан сорвал пучок молодой хвои и попробовал его жевать. Хвоя была не совсем приятна на вкус, зато душистая и освежала рот. Дальше пошло лучше, и Яйцо стал без разбора срывать и поглощать и молодую, и старую хвою, пока не почувствовал, что живот его наполнился. Это его приободрило.

Вдруг порыв ветра донес до него чей-то жалобный крик и горестные причитания.

«Вот те на! Кто бы это мог кричать? — мелькнуло в голове молодого хэшана. — Ведь в деревне, кажется, ни души? »

Хэшан прислушался: голос был похож на женский и доносился из домика, стоявшего перед рощей.

«Видать, это дело рук бродяги», — подумал он, но поначалу решил не вмешиваться. Однако потом его охватило такое негодование, что он уже не мог терпеть. Отвязав от пояса узел с одеждой, Яйцо повесил его на сук, а сам смело спрыгнул вниз и направился к домику. Осторожно заглянул под навес у ворот — бродяги там не оказалось. Прислушался — в домике ни шороха. Слегка толкнул ворота, они не поддавались. Нажал сильнее, и левая створка распахнулась. Оказывается, бродяга изнутри подпер ворота своей дубинкой, но сделал это небрежно, и дубинка соскочила с упора.

Домик состоял из трех комнатушек[2], отделенных друг от друга крохотными двориками. В передней лежали груды досок, кирпича и других строительных материалов. Во второй возле горящего очага сидел раздетый до пояса бродяга и готовил себе еду. Услышав скрип ворот, он вскочил.

Наш рассказ ведется медленно, а события развивались стремительно. Войдя в ворота, Яйцо с ходу наступил на упавшую дубинку и на всякий случай прихватил ее. В это время во внутренней комнатке послышались шаги. Яйцо заскочил в переднюю комнатку и притаился за кучей досок. Увидев распахнутые ворота, Каменный бродяга вышел во двор разузнать, в чем дело. Яйцо воспользовался этим и прошмыгнул во вторую комнатку. Как только он очутился на свету, из задней темной комнаты послышалось старушечье причитание:

— Горе мне, горе! Пришла моя погибель! Еще один архат явился!..

Яйцо решил было успокоить старуху, но вдруг услышал стук ворот. Пришлось вновь прятаться за кучей досок. Войдя в домик и увидев открытую дверь, бродяга угрожающе рявкнул:

— Эй, кто там смелый? Выходи! — и, присев, стал шарить руками по земле в поисках дубинки. Воспользовавшись этим, Яйцо изо всей силы огрел его дубинкой по спине. От неожиданности бродяга потерял равновесие и растянулся на земле. Яйцо нанес еще один удар, но бродяга успел загородиться рукой, и удар пришелся ему по пальцам. Увидев, что два его пальца перебиты и висят на одной коже, бродяга завопил от боли:

— Пощади меня, брат!

Яйцо опустил дубинку, одной рукой сгреб бродягу, поднял и швырнул в глубину двора. Бродяга завизжал, как резаная свинья. Молодой хэшан наступил ногой ему на грудь и, сжав свой увесистый кулак, крикнул:

— Говори, злодей! Чего желаешь: жизни или смерти?..

Только сейчас бродяга узнал в своем противнике давешнего монаха, упавшего в речку, и взмолился:

— Почтенный брат! Пощади! Виноват я!

— А я-то считал тебя храбрым человеком, хоть ты и разбойник. А ты, оказывается, жалкий трус! — с презрением сказал Яйцо. — И еще смеешь называть себя Каменным архатом! Видишь этот кулак? Когда-то я расколол им камень для стирки белья, который лежал у нас возле храма, так что тебя-то я уж как-нибудь в лепешку расплющу. Прежде я трижды уступал тебе из вежливости, как и полагается людям, ушедшим от мира. Ты же настолько обнаглел, что пошел в рощу искать меня! Выкладывай, почему слышался людской крик и плач? Скажешь правду — может, и оставлю тебя в покое, а соврешь — отведаешь моего кулака!

И Яйцо сжал кулак. Бродяга испугался и завопил:

— Владыка Будда, добрый наставник, отпусти меня! Я все расскажу.

Яйцо уже собирался снять ногу с его груди, как в темной комнатке запричитала старуха:

— Отец наставник, не отпускай его! Накажи за злодейство!

Яйцо сильней прижал противника ногой и оглянулся — шаря рукой по стенам, из темноты выползла седая, сгорбленная старуха. Она стала низко кланяться молодому хэшану.

— Не нужно церемоний, — сказал Яйцо. — Говорите, чем он вас обидел?

— Этот злодей, да покарает его небо, погубил жизнь моей невестки и ее ребенка...

От этих слов в груди молодого хэшана вспыхнуло пламя гнева, и он с такой силой надавил ногой на грудь бродяги, что у того изо рта хлынула кровь. Только тогда Яйцо снял ногу и попросил старуху рассказать, как было дело. Старуха разрыдалась и, указывая куда-то в глубину домика, сказала:

— Пойдите туда и посмотрите сами...

Яйцо прошел во вторую комнату, прибавил огня в светильнике и огляделся. Из котла на очаге валил пар. Яйцо приподнял крышку — в нос ему ударил аромат вареного риса, который бродяга готовил для себя.

— Я пока поем немного, — сказал голодный хэшан старухе, — а потом разберемся.

Он зажег пучок сухого тростника и пошел искать чашку. На покосившемся кухонном шкафу стояла фарфоровая чашка и лежали деревянные палочки. Потянувшись за ними, хэшан вдруг увидел лежащего в углу на полу человека, который, казалось, спал. Посветив поближе, Яйцо разглядел женщину: она была мертва и плавала в луже крови.

— Что произошло с этой женщиной? — спросил он приковылявшую следом за ним старуху. — Кто она?

— Э, долго рассказывать. Да вы, наставник, присаживайтесь, — сказала старуха, пододвигая ему скамейку.

Яйцо с жадностью набросился на рис, а старуха присела на порог и начала свой рассказ.

— Моя фамилия — Син, а эта мертвая — моя невестка, жена моего сына Син Сяо. В этих краях мы живем испокон веку, занимаемся землепашеством. Случилось так, что наш нынешний начальник уезда оказался жадным, все требует у старосты, чтобы налоги ему вносили киноварью[3], которая в здешних краях высоко ценится. Но киновари в нашем уезде нет, добывают ее в соседнем округе Юаньчжоу. Вот староста ежегодно и посылает туда за нею наших мужчин. Работа нелегкая, зато люди могут хоть немного заработать. Обычно перед уходом мужчины отправляют своих женщин к родственникам. Мы же нынче остались присматривать за домом — невестка брюхата, на пятом месяце, тяжело ей выходить за ворота, а мне и вовсе ходить трудно — восьмой десяток пошел, не шутка. Месяц назад, когда Син Сяо еще был дома, у невестки начались в животе боли, а лекаря в округе нет. А тут возьми да и подвернись этот бродяга, подаяние просил. «Не до тебя здесь, — отмахнулся было от него сын. — Жена у меня хворает». А тот и спрашивает, что, мол, у нее за болезнь. Сын же возьми да и скажи: беременная она, боли в животе появились, боимся, как бы не случился выкидыш. Тогда бродяга и говорит: «Меня зовут Каменным бродягой, или Каменным архатом. Я и сутры умею читать, и во врачевании кое-что понимаю. У меня есть рецепт лекарства как раз от таких болей». Что тут делать — пришлось довериться ему. Сварил бродяга отвар из каких-то трав, невестка выпила, и боли в самом деле прошли. Накормили мы его, и он ушел, даже денег не взял. Ну, думаем, добрый человек попался. А вчера он опять явился за подаянием. Невестка ему сказала, что мужа нет дома, приходи в другой раз, а сама ушла и заперла ворота. А он уходить не захотел, сел под стрехой и стал читать сутры. Ночью, когда я уснула, невестка еще пряла в соседней комнате, а он потихоньку пробрался в дом, схватил ее и, пригрозив, что убьет, если она закричит, учинил насилие. Но это еще что! Злодей велел ей вскипятить воду в котле, мол, хочет вымыться. Половину воды он перелил в ведро, но мыться не стал. Вытащил какую-то белую пилюлю и велел невестке проглотить, дескать, она облегчает роды. Невестка проглотила и почувствовала боли в животе. Тогда он вынул пару новых соломенных сандалий, опустил в котел и говорит: «Я хочу у тебя кое-что попросить, а взамен дам эликсир бессмертия». «Что тебе еще от меня надо?» — вскричала невестка. «Младенца из твоего чрева», — говорит он. Невестка перепугалась, заплакала, стала умолять его смилостивиться. Так он, проклятый Небом, сорвал с нее одежду, связал руки и ноги, посадил на ведро с горячей водой и давай мять живот. Она кричит, а он не отпускает, мнет. Потом достает из котла сандалии, водит ими по животу и давит. Разродилась невестка и упала замертво, истекая кровью. А я от страха забилась в угол и голоса подать не смею. Какое счастье, что вы явились и наказали злодея!

— Куда же он девал младенца? — спросил Яйцо.

— Должно быть, в мешок свой упрятал, — сказала старуха.

Пока старуха рассказывала, Яйцо успел съесть весь рис, что был в котле. Поев, он взял мешок бродяги и развязал его. В мешке он обнаружил старую юбку, в которой был завернут окровавленный младенец, мешочек с необрушенным рисом и небольшой сверточек мелкого серебра, лянов на десять.

Увидев младенца, старуха снова залилась слезами. Желая успокоить ее, Яйцо отобрал несколько кусочков серебра покрупнее, лянов на пять-шесть, и вручил старухе со словами:

— Это вам на похороны невестки. Ну а остальное — мне.

Между тем уже начало светать, и Яйцо решил выйти во двор поглядеть на бродягу: тот лежал мертвый, кожа на его лице пожелтела. Яйцо снял с него синие матерчатые монашеские туфли и надел их. Затем положил на плечо окованную железом дубинку бродяги и, обернувшись к дому, крикнул:

— Эй, почтенная! Не бойся, выходи, помер бродяга. А мне пора уходить.

— Не уходите, наставник, прошу вас, — взмолилась старуха.

— Это почему?

— Да как же, в доме два мертвеца, мне ли, старой, управиться с ними?!

— И то верно, — согласился Яйцо. — Ладно, труп бродяги я выброшу на пустырь, ну а дальше решим, что делать.

С этими словами он подхватил мертвого за пояс и, точно цыпленка, потащил к роще, намереваясь заодно снять с сосны свой узел с одеждой. Отыскав сосну, Яйцо бросил труп бродяги и собирался было уже лезть на дерево, как вдруг услышал сзади громкие голоса:

— Откуда взялся этот монах?! Сам убил человека, а труп решил нам подбросить!..

Яйцо обернулся. К нему бежала толпа крестьян — с котомками за плечами, с ножами за поясами, с тесаками в руках. Яйцо полез на дерево за своим узлом. Тем временем крестьяне окружили сосну.

— Эй, почтенные, расступитесь! — крикнул им сверху молодой хэшан. — Дайте спрыгнуть. И знайте: я не убивал, а, наоборот, сам наказал убийцу!..

Яйцо спрыгнул вниз и сразу же оказался в кольце обступивших его крестьян.

— Позвольте узнать, почтенные, откуда вы? — обратился он к крестьянам.

— Мы здешние, — отвечали они. — Добывали киноварь в Юаньчжоу, а сейчас домой возвращаемся.

— Есть ли среди вас Син Сяо? — снова спросил Яйцо. Из толпы вышел смуглый мужчина невысокого роста.

— Я Син Сяо.

— Вот, гляди, перед тобой — самый заклятый враг на семь поколений! — сказал ему Яйцо, указывая на труп бродяги.

При этих словах Син Сяо зашатался — казалось, в грудь его ударили молотом. Он побледнел и схватил монаха за рукав:

— Говори, что случилось?

— Боюсь, сейчас ты не поверишь, — отвечал Яйцо. — Дом твой недалеко, пойдем вместе, сам посмотришь. И вы, почтенные, не расходитесь — будете свидетелями.

— Не волнуйся, брат Син, — успокаивали его крестьяне. — Мы пойдем с тобой и все выясним.

Идя с крестьянами к дому Сина, Яйцо радовался, как лодочник, которому во время бури удалось укрыться в тихой гавани. Крестьяне же испытывали самые противоречивые чувства, близкие к тем, которые испытывают в театре зрители, не знающие, чем закончится пьеса. И только Син Сяо шел к себе домой с тяжелой душой, как тот преступник, который не ждет от суда ничего, кроме наказаний.

Однако вернемся к старухе. Как только Яйцо ушел, она укрыла одеялом труп невестки, а сама вышла за ворота, чтобы подождать возвращения монаха. Здесь ее и увидел Син Сяо.

— Матушка, — забеспокоился он. — Кого ты ждешь здесь одна у ворот? И где моя жена? Почему ее нет с тобой?

— Сыночек! — заголосила старуха, хватая сына за руку. — Что бы тебе вернуться днем раньше! Смотришь, и обошла бы нас беда!.. Женушку-то твою Каменный бродяга порешил...

— Как это порешил? Ты что говоришь, матушка?! — вскричал Син Сяо.

Он бросился в дом, остальные — за ним. Увидев мертвую жену, Син Сяо склонился над ее телом и громко зарыдал, ударяя себя кулаками в грудь.

— Что здесь произошло? — спрашивали люди молодого хэшана.

— Погодите, пусть брат Син выплачется, а потом расспросит матушку, — отвечал Яйцо.

— Нет, уж лучше вы расскажите, наставник, — попросил Син Сяо. — Матушка моя стара, не ровен час — и перепутать может.

И Яйцо рассказал все, что видел сам и что слышал от старухи.

— Ты сам виноват! — укоряла сына старуха. — Надо же, поверить бесу, будто у него есть успокаивающее чрево лекарство, и самому привести злодея в дом?! А он тебе и жену загубил, и сына!..

— Что теперь убиваться, тетушка?! — успокаивали старуху люди. — Мертвую не вернешь, спасибо, хоть отомстили за нее! Теперь невестка ваша может спать спокойно. А сейчас надо подумать о покойниках — ведь один в доме лежит, а другой — в роще. Лучше сварите рис и накормите наставника. А мы тем временем доложим начальнику уезда; пусть присылает чиновников для расследования.

— Мне приходилось слышать, что начальник вашего уезда — взяточник, — вмешался Яйцо. — Стоит ли к нему обращаться? Не лучше ли самим устроить похороны?

— Нет, нет, без него нельзя, — возразил Син Сяо.

Старуха передала Син Сяо серебро, которое Яйцо дал ей на похороны невестки, и тот с благодарностью поклонился монаху.

— Придется и вам, тетушка, отправиться с нами в уезд, — сказали старухе люди. Она безропотно согласилась, и все толпой направились в город.

Узнав об убийстве, начальник уезда распорядился провести немедленное расследование. На следующий день к вечеру ему доложили обстоятельства дела, и чиновник объявил решение:

Распустив всех по домам, начальник уезда пригласил Яйцо во внутренний зал и, отослав приближенных, сказал ему:

— Я намерен послать письмо и подарок своему дяде в Цинъюань, но вот беда — нет надежных людей. Может, вы окажете мне услугу? А когда вернетесь, я вас щедро вознагражу.