— Какие же это родители станут подбрасывать своего ребенка? — посмеивались злые. — Видать, незамужняя бабенка согрешила да и подкинула, побоявшись, как бы люди не узнали... Лучше не оставлять его в храме, а то еще беду на себя накличем...

— Грешно так говорить, — возражали добрые. — Да и откуда вы знаете, кто его родил? Конечно, любящие супруги своего ребенка не подкинут. А вот если он родился от молодой наложницы или служанки, то старая хозяйка из ревности спокойно могла подбросить.

— Выкормить, конечно, можно, — упрямились злые. — Но хорошо ли это будет, если кто посторонний услышит во дворе храма детский плач?!

— У этого младенца есть одно замечательное достоинство — он никогда не плачет, — сказал старый даос.

Возразить на это было нечего, и все замолчали.

— Ну, хватит толкаться в келье, я ухожу, — сказал Цыюнь и вышел.

Вслед за ним разошлись и остальные монахи.

А теперь расскажем о том, что старый даос полюбил приемыша, как родного сына. Каждый день утром и вечером он поил его рисовым отваром и кормил жидкой кашицей. Ребенок ел все, что давали, и рос здоровым и крепким малышом.

Прошло несколько месяцев, и по окрестным деревням распространился слух о том, что старый хэшан из храма Утренней зари нашел в огороде мальчишку и отдал его на воспитание даосу Лю Собачонке. Слух этот дошел и до дядюшки Чжу.

«Как можно найти в огороде ребенка? — подумал дядюшка Чжу. — Видать, это то самое чудовище, что вылупилось из яйца, а старый хэшан не смог от него избавиться и оставил у себя. Помнится, он обещал дать мне за мою курицу немного зерна, но что-то до сих пор ничего не присылает. Урожай у меня нынче плохой, так что схожу, пожалуй, напомню ему об обещании. Заодно и на ребенка погляжу — так ли он безобразен, как прежде».

Дядюшка Чжу взял мешок и отправился в храм. Старого Цыюня он увидел сидящим у входа на галерею — тот чинил свою куртку.

— Давно не виделись с вами, почтенный наставник! — приветствовал дядюшка Чжу хэшана.

При появлении дядюшки Чжу старец вспомнил о своем обещании, отложил куртку, торопливо встал и извинился:

— Простите, я обещал прислать вам зерна, а потом запамятовал.

— Пустяки! Вообще-то я не собирался ничего просить. У меня самого было немного зерна, да вот недавно приехали родственники, погостили несколько дней и все съели. Вот и пришлось обратиться к вам. На будущий год, как сниму новый урожай, обязательно напеку лепешек и пришлю вам.

— Свои обещания я выполняю всегда, — твердо сказал Цыюнь. — Можете не беспокоиться, возвращайтесь пока домой, а я распоряжусь, чтобы вам доставили зерно.

— Не стоит зря хлопотать, я сам донесу, — сказал дядюшка Чжу. — Я вот и мешок с собой захватил.

— Ну, коли так, то подождите здесь немного, я сейчас вам отсыплю, — сказал Цыюнь, принимая мешок.

— Я еще хотел бы поговорить с Лю Собачонкой, — сказал дядюшка Чжу.

— Он сейчас работает в огороде. Подождите здесь, я его позову, — сказал Цыюнь и, взяв свою недочиненную куртку, направился внутрь храма. Ему очень не хотелось, чтобы дядюшка Чжу входил — чего доброго, еще увидит ребенка, и начнет расспрашивать, тот это или не тот. Но дядюшка Чжу увязался следом, будто и не слышал просьбы. Испугавшийся Цыюнь с такой поспешностью захлопнул перед стариком дверь, что прищемил ему ногу.

— Ну, куда же вы! — в сердцах сказал он. — Это зал созерцания, мирянам входить сюда не полагается. Я же просил вас подождать...

Дядюшка Чжу виновато захихикал:

— Я прослышал, что у Лю Собачонки появился мальчишка... Вот и хотел порасспросить, откуда он — из чрева вышел или из яйца вылупился?

Услышав слова «из яйца вылупился», Цыюнь побагровел:

— Вздорный вы старик! Какое вам дело — из чрева он или из яйца? Ребенка нашли на дороге. Мальчик большой, свыше двух чи ростом. Подумайте сами, может ли такой великан вылупиться из простого яйца? Или он вам приглянулся и вы хотите признать его своим внуком? Если так, то никакого зерна от меня вы не получите!

Не на шутку рассерженный, Цыюнь швырнул мешок на землю. Дядюшка Чжу струхнул:

— Что вы, не нужен мне этот младенец, даже видеть его не хочу! Вы уж не сердитесь.

Он поднял мешок, отряхнул его и собрался уходить.

— Значит, зерно вам не нужно? Что ж, упрашивать не стану, — усмехнулся Цыюнь и захлопнул ворота.

Дядюшка Чжу вышел из храма, недовольно бормоча:

— В жизни не встречал подобного монаха! Старый, а такой вспыльчивый! Я пошутил, а он распалился, наговорил всякого вздора!

Увидев возмущенного старика, соседи забросали его вопросами:

— Дядюшка, что с вами случилось? Чем вы рассержены?

— Долго рассказывать, — махнул рукой тот. — В прошлую зиму принес мне как-то Цыюнь яйцо аиста и попросил подложить курице: у меня как раз наседка цыплят высиживала. Ну я и подложил. А из этого яйца возьми да и вылупись младенец, вершков этак в шесть-семь ростом.

— Да может ли быть такое?! — удивились соседи.

— Говорят вам, а вы не верите! — рассердился дядюшка Чжу. — Что вылупился, еще полбеды. Так он вдобавок наседку задушил и все яйца в гнезде перебил! Я позвал Цыюня, чтоб поглядел. Тот испугался, что могут быть неприятности, попросил меня молчать, пообещал возместить убытки зерном нового урожая и забрал свое чудовище вместе с гнездом. Я думал, он его в реку выбросит или в землю зароет. А тут слышу, у Лю Собачонки мальчишка появился. Меня и одолели сомнения. Беру мешок, иду в храм, хочу, значит, обещанное зерно получить, ну и заодно на мальчишку взглянуть. А Цыюнь отказал, да еще и накричал. Ну, ладно, не хочешь показывать — не показывай. Но зачем же злиться и нести чушь, будто я собираюсь признать мальчишку своим внуком!

— Да, просто удивительно! — качали головами соседи. — И вы до сих пор молчали! Но не расстраивайтесь. Дело у вас не спешное, старый хэшан скоро успокоится, и мы тогда сами попросим у него зерна для вас.

Старика кое-как успокоили, и он ушел домой.

После ссоры с дядюшкой Чжу старец приказал Лю Собачонке ни под каким видом никому не показывать мальчика. Между тем прошел еще год, мальчик подрос, над ним совершили обряд пострижения, и после этого все в храме стали именовать его маленьким хэшаном. Но так как дядюшка Чжу разгласил тайну его появления на свет, то это стало известно кое-кому из монахов, и они за глаза стали называть его Даньцзы, или хэшан Яйцо.

Быстро летит время. Не успели оглянуться, мальчику уже пятнадцать исполнилось. Надо сказать, что природа наделила его умом необыкновенным. Правда, сам он не очень любил читать сутры и каноны, но зато если ему что-либо читали, то запоминал все с первого раза и повторить мог без запинки. За это его полюбил сам Цыюнь, а уж старый даос — тот в нем души не чаял.

Однако были у Даньцзы и странности. Так, с ранних лет он привык есть скоромное и пить вино, любил также биться на дубинках и копьях. Оружия в храме, разумеется, не было, так он вытащит, бывало, из ворот засов и давай с ним играть, как с мечом. Умел он и работать. Когда его посылали вскапывать огород, он за день столько вскапывал, сколько другому и за два не управиться. Но зато уж характером был строптив. Стоило его задеть случайно — обязательно обругает обидчика, а то и вовсе поколотит. Все монахи в храме его ненавидели, но терпели, боясь навлечь на себя гнев стоявшего за него горой Цыюня.

Как-то случилось Даньцзы подслушать разговор о том, что он не просто родился, как все люди, а вылупился из яйца. После этого хэшан Яйцо вообразил себя человеком необыкновенным, которому предстоит совершить великие дела. Монахи продолжали издеваться над ним, обзывая его, то скотским семенем, то куриным отродьем. Хэшан Яйцо обижался и не раз порывался покинуть храм и отправиться странствовать по Поднебесной. Лишь строгий присмотр Цыюня да привязанность к старому даосу мешали ему осуществить задуманное.

Но вот однажды старый даос заболел и слег. Хэшан Яйцо заботливо за ним ухаживал, кормил, поил лекарствами — увы, ничего не помогло, старик умер. Яйцо попросил у Цыюня разрешения похоронить даоса на пустыре рядом с огородом. Старец разрешил. Недовольные монахи стали ворчать:

— Какому-то никчемному даосу отводить целый участок для погребения! А если умрет настоящий хэшан, настоятель отдаст под его могилу половину огорода, да еще курган прикажет насыпать? Нет, разорит он наш храм!..

Цыюнь молчал и делал вид, будто эти разговоры его не касаются.

Однако в день похорон никто из монахов на церемонию не явился: кто ссылался на старый недуг, кто — на новый. Пришлось старому хэшану одному хоронить умершего.

В тот же вечер Цыюнь позвал Яйцо ночевать к себе в келью.

На третий день после похорон хэшан Яйцо решил принести в жертву названому отцу чашку мясного бульона, но потом вспомнил, что старик при жизни не ел скоромного, и купил для него немного соевого сыра[4]. Сыр он оставил на кухне, а сам пошел за бумажными жертвенными деньгами. Однако в его отсутствие кто-то переставил чашку на низенькую скамеечку перед очагом, и забежавшая на кухню собака съела сыр. Яйцо решил, что монахи подстроили это нарочно, и даже заплакал от отчаяния.

— Чего хнычешь? — сказали ему монахи. — Кухня не родовой храм семейства Лю, и нечего тут слюни распускать. Да и не все ли равно, кому творог достался — собаке или твоему Собачонке?!

Обиженный Яйцо убежал на берег реки, сел на камень для стирки белья и стал с горечью думать:

«Эти лысые ослы только и знают, что обижать меня! Мой названый отец умер, а больше у меня здесь нет близких. Правда, старый хэшан меня любит, но и он все равно что свечка на ветру, — того и гляди, погаснет. Хорошо бы поджечь ночью этот храм, чтобы все старые ослы в нем сгорели. Только вот старца жалко. Надо бы его как-нибудь заранее выманить из храма».

Тысячи мыслей теснились в его голове, но гнев не утихал. Тогда он со злости так ударил кулаком по камню, что тот раскололся.

Треск расколовшегося камня услышал Чоухань — он как раз в этот момент мыл в реке овощи. Чоухань был сыном дядюшки Чжу, который к этому времени тоже умер. Цыюнь помогал тогда сыну дядюшки Чжу устроить похороны отца. На похороны он взял с собой хэшана Яйцо. Там молодые люди познакомились и крепко подружились.

Чоухань поднял голову, увидел своего друга Яйцо и спросил:

— Ты что это, силу вздумал пробовать?

Яйцо молчал.

— Что с тобой? Может, чем недоволен? — продолжал допытываться Чоухань. — Обычно монахи не могут избежать четырех запретов: на вино, женщин, богатство и гнев. Вино ты не пьешь, на женщин не падок, на деньги не жаден, а вот гнев тебе не мешало бы научиться сдерживать.

Яйцо немного успокоился:

— О гневе ты правильно сказал, брат. Но нет у меня больше сил терпеть обиды от лысых ослов!

— Мой отец при жизни всегда говорил, что ты хороший человек. Что у тебя с ними общего? Если тебя обижают, уйди от них. Ведь Цыюню недолго осталось жить, а без него тебя сживут со свету.

Чоухань собрал овощи и ушел, а Яйцо остался сидеть. Он уже отказался от мысли о поджоге храма и окончательно решил отправиться странствовать. Правда, уйти, не простившись с Цыюнем, было неучтиво, а пойти к нему опасно: он, пожалуй, мог и не отпустить.

Когда Яйцо вернулся на кухню, жертвенные бумажные деньги все еще лежали в чашке на шкафу. Он сжег их перед очагом, затем осторожно пробрался в келью Цыюня, забрал свою одежду и одеяло и связал в узел. Дождавшись сумерек, он незаметно выскользнул за ворота храма и быстро зашагал прочь...

Здесь мы оставим на время хэшана Яйцо и продолжим наш рассказ о Цыюне. Когда настало время отходить ко сну, старец заметил отсутствие молодого хэшана и стал расспрашивать о нем других монахов, однако никто из них ничего толком не мог сказать. Утром же обнаружилось, что вещи хэшана исчезли, и Цыюнь напустился на монахов:

— Видно, кто-то из вас повздорил с ним, он обиделся и ушел, даже не простившись со мной!

— Да никто с ним не ссорился, — оправдывались монахи. — Он уже давно собирался странствовать, и только привязанность к Лю Собачонке удерживала его здесь. Вчера он жег жертвенные деньги — значит, собрался уходить.

Старец не поверил и велел искать. Монахи согласились, но далеко не уходили — немного побродили в окрестностях храма и вернулись.

— И следов не видать. Наверное, далеко ушел...

После утренней трапезы Цыюнь снова послал монахов на поиски, сам тоже взял бамбуковую палку и отправился в деревню. Возвращаясь назад, он увидел, что его монахи сидят на берегу реки и от нечего делать бросают в воду обломки черепицы.

Цыюнь вскипел:

— Я, старик, бегаю, ищу, а вы тут забавляетесь!

Видя, что их поймали с поличным, монахи смутились. Лишь один осмелился возразить:

— Что зря искать. Он вас любит и далеко не уйдет. Вот увидите — дня через два-три сам заявится.

— Верно, верно! — поддержали его остальные. — Куда ему деваться? Он монах с самого рождения, родных у него нет... К тому же — кто знает, куда ему вздумалось направиться! Или, может, вы, наставник, знаете? Тогда скажите нам, мы ему письмо напишем, попросим вернуться...

Монахи говорили наперебой, не давая Цыюню даже рта открыть. Задыхаясь от гнева, старец заперся в своей келье. После этого он уже не осмеливался посылать монахов на поиски и теперь сам каждый день бродил по окрестностям, расспрашивая всех встречных о беглеце. И всякий раз, когда он возвращался ни с чем, монахи у него за спиной корчили рожи, и старцу приходилось делать вид, будто он ничего не замечает.

Прошло больше месяца. Цыюнь несколько раз гадал о судьбе пропавшего, но гадание ничего не дало. Ему вспомнилось первое гадание, когда выпала пятнадцатая бирка. С тех пор минуло именно пятнадцать лет. Может, такое совпадение не случайно? Ведь сказано же было дальше, что в храме он найдет лишь временный приют! Оставалось только вздыхать и ждать...

А теперь снова вернемся к хэшану Яйцо. Покинув храм, он решил прежде всего поглядеть на знаменитые горы и разыскать необыкновенных людей, которые смогли бы раскрыть перед ним тайны даосской магии.

Собирая в пути подаяние, он добрался до храма на горе Сяншань, где поклонился истинному телу Вечного Будды[5]. Оттуда направился в Хэнчжоу полюбоваться священной южной горой Хэншань. Так он посетил семьдесят две знаменитые горы, десять пещер и гротов, пятнадцать скал, побывал на двадцати пяти горных реках. Высится на пути красивая гора — любуется горой, протекает река — любуется рекой, встретится буддийский или даосский монах — следует за ним до тех пор, пока не убедится, что больше учиться у него нечему.

Однажды он с несколькими попутчиками-монахами проходил у подножья горы Заоблачных снов, что в Мяньяне. Место пустынное, кругом громоздятся горы, признаков человеческого жилья нет и в помине. Остановиться было негде, пришлось идти дальше. Как вдруг неизвестно откуда пополз густой белый туман и опустился на дорогу. Один из монахов, шедший сзади, замахал руками:

— Скорее назад! Иначе заблудимся!

— Что это за место? — спросил у него Яйцо.

— Где-то здесь находится пещера Белых облаков, в которой обитает дух Белой обезьяны, — на ходу отвечал монах. — В пещере хранится Небесная книга о тайнах волшебства, а чтобы люди не могли проникнуть в пещеру и похитить ее, дух распускает этот туман. И только в полдень пятого числа пятого месяца, когда дух обезьяны улетает на небеса, туман рассеивается. Когда же он возвращается, туман расползается вновь. Говорят, в пещере есть белая яшмовая курильница — как только обезьяна возвращается, из нее начинает струиться дымок. Недавно один даос хотел проникнуть в пещеру, но добрался до узкого каменного мостика и испугался... Давайте лучше поскорее уйдем отсюда! Не то сами заблудимся, и тогда нам конец! Туман тут ядовитый, от него либо сразу помрешь, либо долго потом болеть будешь!

«Вот она, истинная магия, вот что мне нужно! — с восторгом подумал Яйцо. — И кому, как не мне, суждено познать эти тайны?!»

Через несколько дней он покинул своих спутников и по старой дороге направился к пещере Белых облаков. Выбрав место у кромки тумана, он соорудил из сосновых ветвей шалаш и поселился в нем, дожидаясь наступления праздника начала лета, когда можно будет проникнуть в пещеру. Днем он бродил по окрестностям, собирая подаяние, а по ночам отдыхал в шалаше.

Поистине:

Если желаете знать, как хэшан Яйцо осуществил свой замысел похищения Небесной книги, прочтите следующую главу.