Глава пятая

МЫ СЧИТАЕМ ЖИВОТНЫХ

Каждое утро я теперь бегаю наперегонки с 3 тысячами желто-черно-белых газелей Томсона.

На радиаторе нашего полосатого вездехода сверху укреплена запасная шина. Туда, в середину, я заталкиваю подушку, сажусь на нее и упираюсь ногами в запасные канистры с водой, укрепленные спереди машины, рядом с фарами. Так я сижу крепко, и при резких поворотах или остановках меня не так-то легко сбросить. Наш водитель Мгабо ездит быстро и лихо, однако при этом никогда не попадает в ямы и не допускает, чтобы какая-нибудь колючая ветка полоснула меня по лицу.

Сижу я в одних трусах. Я давно уже не боюсь экваториального солнца, и в Африке зачастую не ношу даже шляпы. Горячий ветер обдает мое тело, я прямо чувствую его волны.

Несколько газелей перестают пастись и мчатся наперегонки с нами. Это заражает других. И вот уже сотни, даже тысячи хотят принять участие в этих гонках; похоже, что состязание доставляет им какое-то удовольствие. Их предельная скорость – 56 километров в час. Если не слишком гнать машину, то они стараются непременно перед самым ее носом перескочить на другую сторону. А стройные большие антилопы импала прямо-таки принципиально считают своим долгом пересечь нам дорогу и при этом подскакивают в воздух сразу всеми четырьмя ногами.

Таким образом, мы ежедневно совершаем двухчасовую поездку от нашего алюминиевого домика до того места, где два механика привинчивают нашей подбитой «Утке» новые «ноги». Бедняги обливаются потом: здесь, в степи, где нет электричества, приходится сотни дырок для шурупов просверливать вручную. Несмотря на то что эти двое уже много лет живут в Африке, им здесь все в диковинку. Это потому, что они жители большого города – Найроби. Каждое утро они с восторгом рассказывают нам, что к самолету совсем близко подходили зебры или что ночью гиены выли прямо возле хижины. Самое большое их желание – увидеть вблизи львов. Это мы можем им устроить: достаточно только отвезти их на машине за два километра отсюда, в степь.

Глиняная сторожка, в которой они спят, в обычное время служит пристанищем для африканских служителей парка во время их обходов. У нее конусообразная соломенная крыша. Два месяца назад двое из этих отважных людей обнаружили перед ее запертой дверью кровавые пятна. Подойдя по следу, они нашли череп какой-то женщины. По-видимому, она была ранена или тяжело больна и искала убежища и защиты в домике. Однако дверь оказалась запертой, и ночью ее разорвали хищные животные. Кто она и откуда, так и не узнали.

Когда мы как-то проезжали вне границ парка в районе Икомы, нас остановил маленький мальчик и попросил о помощи. Мы взяли его в машину, и он указывал нам дорогу. Наконец мы подъехали к просторной хижине. На полу лежал тяжелораненый старик. Он громко стонал. Его родственники подложили под него бычьи шкуры. Хотя тело его и было забинтовано, но кровавая лужа под ним становилась все больше и больше. Он тяжело дышал. Возле его дома стоял африканский фельдшер, который возглавляет что-то вроде маленького госпиталя в этом районе. Он безуспешно старался починить свой пикап. Мы помогли ему поднять домкратом машину, одолжили свой насос, а Мгабо в течение двух часов латал ему шину. Односельчане старика охотно ему «помогали» – они болтали и смеялись, в то время как старик в полутьме хижины хрипел и задыхался. Когда машина была уже наконец на ходу, больной категорически отказался в ней ехать:

«Не надо, дайте мне здесь умереть, в моем доме, среди моих жен!» Мы его понимали.

Старик умер несколько часов спустя на своем ложе из бычьих шкур.

Его близкие рассказали нам, что на него на пашне напал кафрский буйвол и вспорол ему бок. Тут, конечно, что-то не так. По всей вероятности, он браконьерствовал и ранил животное отравленной стрелой; кафрские буйволы ни с того ни с сего не нападают.

Мы знаем кафрских буйволов как достаточно безобидных животных. У нас есть фотографии, где мы сняты прямо посреди стада буйволов. Я считаю, что они ничуть не опаснее наших домашних быков и коров, которые тоже время от времени нападают на людей, ранят их или даже убивают.

Майлс Тернер, лесничий западной половины Серенгети, в прошлом был профессиональным охотником. Я решил у него справиться насчет агрессивности кафрских буйволов. Майлс задумался, подсчитал что-то в уме и ответил:

– Ну, примерно восемьсот или девятьсот буйволов я за свою жизнь уже застрелил.

Подвергался ли он при этом особой опасности?

– Нет. Может быть, только один раз. Буйвол был ранен. Он убегал дважды или трижды, стараясь спрятаться в кустарнике. Но мы опять и опять выгоняли его оттуда. Наконец ему это надоело и он перешел в наступление.

Примерно в двух километрах от нашего лагеря, на горах Банаги, рабочие занимались изготовлением «кирпичей»: слепив из глины четырехугольные блоки, они клали их сушить на солнце. К сожалению, выбранная ими для этой цели площадка оказалась местом постоянной стоянки старого буйвола. Тот и не подумал уступить его ради каких-то там кирпичей, погрузил копыта прямо в мягкую, еще не застывшую массу и упрямо встал под дерево, под которым привык дремать в полуденный зной. В национальном парке стрелять нельзя, так что пришлось терпеливо ждать, пока ему надоест там стоять и он уйдет.

Никогда нельзя предвидеть, что придет в голову такому буйволу. Четырнадцать дней назад мы, приземляясь, пролетели очень низко над домом Майлса и при этом побеспокоили стоящего поблизости буйвола. Тарахтящее в воздухе чудовище настолько вывело его из равновесия, что он начал выделывать дикие прыжки и в гневе бросился в атаку на… куст.

Между домом лесничего и нашей алюминиевой сторожкой ежедневно проходят куда-то четыре буйвола. Один кажется слепым или почти слепым: он следует всем движениям своего молодого спутника и всегда держит голову возле самого его бока.

Другой старый и подслеповатый буйвол уже два месяца как стал угрозой для велосипедистов, проезжающих по дороге из Банаги в И кому. Он почти ежедневно стоит под деревом примерно в 50 метрах от дороги и, как только появляется велосипедист, припускается за ним. Из-за этого к нашим боям стали гораздо реже приезжать гости из Икомы, а те, которые прорываются, рассказывают такие жуткие истории про этого старого кафрского буйвола, что волосы на голове встают дыбом.

Африканские студенты из Высшего инженерного училища в Кампале обычно на четверть года выезжают на практику в национальный парк королевы Елизаветы, чаще всего на строительство дорог. Один из них ехал в субботу домой и вез на багажнике своего приятеля. По дороге они потревожили спящего буйвола, тот разозлился и погнался за ними. Хотя велосипедист изо всех сил жал на педали, тем не менее буйвол его догнал и уже приготовился боднуть. Но в это время сидящий на багажнике студент со страху нахлобучил ему на глаза свою шляпу. Буйвол опешил, отскочил в сторону и убежал.

Когда в стране начинается чума рогатого скота, случается, что больные кафрские буйволы ведут себя совершенно иначе, чем обычно. Тогда они могут и неожиданно напасть; бывали даже случаи, когда они бросались на автомашины. Что касается храбрости, то им ее не занимать. Случается, что буйвол поддевает рогами нападающего льва и пробуравливает хищника насквозь. Растерзанного льва потом при случае могут съесть крокодилы.

Как-то маленькое стадо кафрских буйволов вступило в драку с двумя львами, которые только что убили двух гну и собирались ими позавтракать. Буйволы отогнали львов от добычи и не подпускали их к ней в течение часа; за это время грифы ухитрились почти ничего от нее не оставить.

У кафрских буйволов есть общая черта со слонами: они не оставляют раненых собратьев в беде. Они толкают их мордами, понуждая встать. В отличие от носорогов, бегемотов и жирафов, которых уложить относительно легко, буйволы довольно стойко борются за свою жизнь. Если в них не очень удачно попали, они могут еще долго бегать, прячась где-нибудь в зарослях, и напасть на преследующего их охотника. В этом-то некоторые люди и видят особое «коварство» и «злобность» кафрских буйволов…

Долго провисела наша «крылатая зебра» на блоке под треножником из ошкуренных деревьев. Но вот она опять обрела собственные крепкие «ноги», на которых может мчаться по степи, чтобы затем подняться в небо. Все остальные повреждения тоже исправлены. Мы предлагаем обоим механикам участвовать в нашем пробном полете. В конце концов, ведь это они снова поставили нашу «зебру» на ноги и кому, как не им, лучше знать, можно ли ей довериться. Но они вежливо отказываются. Ведь один из них поклялся никогда больше не садиться в самолет, а второй тоже предпочитает остаться на земле и поехать на автомобиле. Подойдя к машине, я замечаю, что Михаэль не привинтил сиденье для второго пилота. Неужели он намеревается лететь один? Я спрашиваю его об этом. Он отвечает:

– Если что-нибудь случится, хотя бы один из нас должен остаться в живых, иначе мы все затеяли напрасно.

Я вскипаю, между нами начинается своего рода поединок. Михаэль осмеливается еще и дерзить:

– Ты ведь знаешь, что только пилот имеет право решать, брать ли с собой пассажиров или нет.

Ну это уж слишком! Я взбешен. Обычно это случается с отцами, когда сыновья пытаются ими командовать. Но кругом стоят посторонние люди, и я не хочу, чтобы они что-нибудь заметили.

Зато когда Михаэль в своих шортах цвета хаки наклоняется, чтобы поднять и поставить в самолет канистры с водой, я размахиваюсь и изо всех сил отвешиваю ему шлепок по соответствующему месту. Эта неделикатная привычка отвешивать друг другу шлепки, причем в самый неожиданный момент и в самом неподходящем месте, укоренилась у нас с давних пор. Тщетно наши жены старались нас от этого отучить. Со временем я развил очень сильный и ощутительный удар. На этот раз шлепок мне показался особенно удачным. Во всяком случае, рука моя прямо-таки горит. Михаэль же, как всегда, делает вид, словно он ничего не почувствовал. Ни о чем не догадывающиеся гости часто страшно пугаются, когда нечто подобное случается между нами посреди, казалось бы, совершенно мирной беседы. Они не знают, что в такие минуты мы особенно хорошо понимаем друг друга.

Так и сейчас. Сопротивление сломлено. Мы ввинчиваем второе сиденье для пилота и медленно катим по степи, чтобы найти ровную взлетную площадку, затем даем газ; слышится знакомое урчание, и мы оставляем наших друзей далеко внизу, на земле.

Все идет отлично. Так бывает всегда, если ждешь какой-нибудь неприятности. Настоящие же удары судьбы обрушиваются на нас неожиданно, как гром с ясного неба.

Вчера рано утром мы связались по нашей полевой рации с полковником Моллоем, директором национального парка, проживающим в Аруше, и попросили его отрядить сюда из Найроби маленький самолетик из тех, что берутся напрокат. Он должен доставить домой обоих механиков с их инструментами. Тот, кто не хотел больше летать, на этот раз скрепя сердце все же согласился.

Такие переговоры через парковый радиопередатчик – дело отнюдь не простое. Наши сотрудники во Франкфурте всегда удивляются, что мы им телеграфируем только по-английски. А вы попробуйте через хрипящее радио, которое все время трещит, визжит и грохочет, передавать по буквам немецкие слова, о значении которых принимающий даже не догадывается. Однажды директор парка сам взял на себя труд передать нам по буквам текст полученной немецкой телеграммы. Она содержала больше 100 слов, и передача заняла почти два часа. И все же нам с Михаэлем после этого пришлось просидеть еще целый вечер и под вой гиен разбираться в этом словесном винегрете.

На этот раз нам передали, что одно место будет занято дамой. Это нас страшно возмутило. Значит, пилот нанятого нами самолета собирается притащить с собой жену или какую-нибудь приятельницу! В конце концов, ведь мы оплачиваем машину и имеем право использовать все места.

Но наш гнев оказался напрасным. Из маленького самолетика «Цессна» вылез один только пилот, правда женского пола.

Выздоровление нашей «зебры» решено было обмыть. Мы приглашаем в гости всех лесничих с их женами и в темноте перед нашим алюминиевым домиком устраиваем настоящий глинтвейн с «огненными языками». Михаэлю велят встать на колени. Гордон Харвей ударяет его по плечу плоской стороной масайского меча и преподносит ему маленькую полосатую лошадку с двумя крыльями.

Госпожа Харвей вырезала этого Пегаса из жести, разрисовала и приложила к нему грамоту:

Вечер грозит стать слишком уж торжественным; у Конни Пульман уже слезы навертываются на глаза. Тогда я, чтобы спасти наш веселый праздник, добавляю Михаэлю еще один «рыцарский удар», но уже сзади, когда он склоняется в поклоне.

Глинтвейн получился очень крепким и ударил всем в голову. «Пушечный выстрел», который раздается внезапно по металлической крыше, чуть не опрокидывает всех на пол. Это Герман решил нас напугать. Михаэля ловят, вяжут и опоясывают желтым нейлоновым ошейником. Такими ошейниками мы метим зебр. Забыв о том, что воду здесь надо беречь, гости начинают поливать друг друга, и вскоре все промокают до нитки. Во время фейерверка Михаэль обжигает себе руку. Когда наконец Пульманы с двумя механиками отъезжают, Герман незаметно ставит на крышу их джипа, прямо против верхнего выходного люка, таз с водой. Во время езды вода постепенно выплескивается, заливая пассажиров, но те в пьяном благодушии воображают, что идет дождь.

На другой день Конни сказала мне с восторгом: «It was а wonderful party, like Christmas Eve!» (Какая была чудесная вечеринка, прямо как на Рождество!)

Сначала меня такое заявление несколько озадачило, но потом я вспомнил о нашем рождественском вечере в Джубе и о том, что англичане справляют Рождество несколько своеобразно.

Какая красота иметь собственный домик вот так, прямо посреди степи! Даже если он только из алюминия. Иной раз в Европе, когда в пасмурный зимний день спешишь на работу или когда нам до чертиков надоедят наши европейские собратья, мы вспоминаем с тихой грустью бескрайние зеленые волны Серенгети и нашу вторую родину на Африканском континенте, наш серый алюминиевый домишко в окружении львов и зебр. Он столь мал, что с воздуха его не так-то легко найти. Для этого нужно все время лететь вдоль берегов реки Серонеры, пока не наткнешься на гору Банаги. И тут уж вы его обязательно увидите в просвете между редкими деревьями.

Пола в нашем домике нет: листы алюминия свинчены шурупами, и все это сооружение, словно опрокинутая крышка коробки от торта, поставлено прямо на голую землю. А это значит, что можно не подметать! Пол покрыт слоем тончайшей, чуть красноватой пыли. Поэтому перед сном лучше не разглядывать собственные пятки, особенно тогда, когда с водой туговато. Да и в голове чесать не рекомендуется: ногти сразу же приобретают траурную каемку. Мы с Михаэлем часто задаем себе вопрос, что сказали бы наши жены, если бы увидели все это.

По ночам в комнате прохладно, а в полдень становится ужасно жарко, но мы ведь днем никогда не бываем дома. Наши бои там тоже не сидят; они готовят в открытом сарайчике из рифленой жести, стоящем в нескольких метрах от дома.

Однажды ночью наш «бушбеби» ускакал через открытую дверь наружу. Я думаю, что у него не было намерения нас покинуть, но кто знает, что вдруг может приключиться с таким маленьким существом. Тут ведь и змеи водятся. Мы слышим, как он скачет снаружи вдоль стены, намереваясь, видимо, проникнуть через одно из окон назад в дом. Но окна зарешечены. Тогда мы берем два больших фонаря и идем его ловить. Но этот маленький чертенок решил поиграть с нами в «кошки-мышки». Он обнаружил рядом с домом дерево и вмиг забрался на самую верхушку. Сидя в пяти метрах над крышей, он смотрит на нас. В луче карманного фонаря его прекрасно видно, ведь в это время года на дереве нет ни единого листочка. Мы зовем, осторожно швыряем камешками, но беглец не трогается с места. Тогда я сажаю Михаэля себе на плечи, он влезает на крышу и длинной палкой ударяет по суку, на котором сидит «бушбеби». Раздается мягкий шлепок – зверек падает на крышу. Такому прекрасному прыгуну это, слава богу, никакого вреда не причинило.

Не так-то просто прокормить этого пассажира, проделавшего вместе с нами 10 тысяч километров – из моего рабочего кабинета во Франкфурте до степного домика в Серенгети. Поскольку мучных червей в Серенгети не купишь, мы вынуждены для нашего маленького питомца ловить кузнечиков. А это гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Этих кузнечиков чрезвычайно трудно отличить от кусочков засохшей травы. Обнаружить их можно, только когда они скачут. Но даже если вы уже уверены, что накрыли одного из них шляпой, одеялом или просто рукой, всегда оказывается, что он успел в последний момент удрать.

Постепенно нам удалось освоить два способа охоты на кузнечиков. Либо надо точно заметить, куда он прыгнул, и медленно, сантиметр за сантиметром, приближаться к тому месту, пока рука не окажется прямо над ним (таких медленных движений кузнечики, по-видимому, не могут заметить), либо надо брать этого попрыгунчика измором – идти за ним следом, пока он не сделает подряд 40, 50, 60 прыжков и наконец устанет. Нашим боям поручено ежедневно ловить дуду, как здесь зовут кузнечиков, и складывать в стеклянную банку из-под конфитюра, чтобы мы вечером могли увидеть, сколько штук им удалось поймать. Кроме того, наш «бушбеби» не отказывается и от сухого печенья с сыром и любит совать свой нос в банки с вареньем.

В нашей хижине зверьку живется привольно и вольготно, потому что вдоль стены мы нагородили, один на другой, пустые ящики открытой стороной наружу. Они служат нам полками. Туда мы складываем запасы своих продуктов. На одну полку – пакетики с сухими супами, на другую – овощные консервы, на третью – мясные консервы и грозди свежих бананов, которые должны еще дозреть; потом идет полка с капустой, апельсинами и яблоками. У нас ведь свой самолет, и через каждые два дня мы можем подвозить свежие продукты из Найроби или Аруши.

Кроме того, у нас есть «сверхмодный» холодильник, разумеется не электрический, а керосиновый. Так что мы можем делать здесь самое настоящее мороженое, правда, для этого нам приходится каждый раз переводить нашему старательному повару африканцу Дезузе способ приготовления, написанный на банке: он ведь не знает английского языка.

Симпатичный человек этот повар – интеллигентный и способный. Мы еще ни разу не видели, чтобы он медленно расхаживал, вечно бежит рысцой.

– Бвана мкубва[9] ест черный хлеб, чтобы не пополнеть. Я тоже не хочу стать толстым, оттого и бегаю – так он объясняет свою вечную спешку.

«Бвана мкубва» на суахили означает «большой господин». Так повар величает только меня. Михаэля и временных наших жильцов и помощников он и все африканские слуги зовут просто по имени.

Но между прочим, «бвана мкубва» – титул, по-видимому, не особенно высокий: я слышал, как африканцы при случае так обращались и друг к другу.

Когда наш холодильник перестает как следует работать, его нужно выключить, оттаять и – о чем, наверное, не слышала ни одна домашняя хозяйка – поставить вверх ногами. В таком перевернутом положении он должен простоять целый день. Но однажды и это не помогло.

Мы заметили, что и керосиновые фонари, изготовленные в ФРГ, которыми, между прочим, пользуется половина Африки, тоже что-то стали плохо светить. Ведь обычно у них яркий свет; раньше их вешали над торговыми рядами на ярмарках. Такая лампа обходится довольно дорого, но для долгих темных вечеров в Африке она совершенно незаменима.

Когда погасли последние тусклые язычки пламени, Михаэль снял фитили и вставил новые. Но тщетно он старался подливать спирт для предварительного обогрева горелки – все старания были напрасными: лампы не горели.

Потом мы все-таки докопались до причины. Все объяснилось очень просто: новый продавец из индийского магазина в Икоме продал нам вместо керосина целую канистру средства для уничтожения насекомых. На этом деле он явно здорово проторговался, но мы удивлялись, как эта пакость вообще могла гореть, и были рады, что он нам не всучил вместо нее бензин. Здесь ведь все наливают в одинаковые канистры. Несколько месяцев назад в Кении кто-то не то по недосмотру, не то по глупости налил в керосиновые лампы бензин и при взрыве сгорел.

На «ящичных» полках вдоль стен лежат и наши книжки, фото – и киноаппараты, пишущие машинки, веревки, инструменты. Это напоминает индийскую лавку в Африке.

«Бушбеби» может прыгать и скакать сколько ему влезет по всем полкам, а также по тем вещам, которые мы подвешиваем за крючки к потолку, чтобы они не валялись повсюду.

Когда мы сидим за столом, он прыгает по нашим головам и забирает себе с тарелок все, что ему понравится. Вечером его нужно сажать в закрытый ящик, иначе он будет всю ночь возиться, карабкаясь по москитным сеткам. Но поймать его не так-то просто. Например, ящик с медикаментами и термометрами он считает своей штаб-квартирой. Если попытаться его там схватить, он сейчас же укусит за палец. Поэтому я должен дождаться момента, когда этот маленький бесенок захочет со мной поиграть. Тогда он нападает на одну из моих рук, становится на задние лапки, широко растопыривает передние, ругается и дерется со всеми моими пятью пальцами. При таких обстоятельствах его можно незаметно пересадить в его домик, и он на это не обидится.

Я боюсь, что теперь ко мне опять начнут поступать письма от многих людей с просьбой привезти им такого «бушбеби». Поэтому я считаю своим долгом открыть и теневую сторону содержания такой забавной игрушки. Дело в том, что у этих животных есть неприятная привычка опрыскивать мочой собственные лапы, растирать ее по шерсти, а потом прямо этими же мокрыми лапами лезть кому-нибудь в лицо. Кроме того, все стены и мебель пропитываются резким запахом, и, если в комнате невозможно держать окна открытыми, начинает дурно пахнуть.

Несколько раньше я говорил о реке Серонере. Надо сказать, что она оживает только в сезон дождей; в это время действительно иногда приходится по нескольку дней пережидать, пока появится возможность пересечь этот бурный поток на машине. В сухое же время года, то есть с июня по октябрь, это лишь высохшее русло, в котором только кое-где остаются бочажки с водой. Туда-то и приходят на водопой все животные, а семьи персонала, живущие в хижинах вокруг тернеровского дома, стирают в них белье, черпают из них воду для домашних нужд и ежедневно моются в них с мылом с головы до ног. Можно себе легко представить, как выглядит и пахнет эта непроточная вода.

Мы привозим эту жидкость в больших железных бочках на машине, и бои стирают в ней наше белье. В этом кроется причина, почему в африканских тропиках лучше носить желтую одежду или цвета хаки. Наше нижнее белье, по идее белое, с каждой стиркой все больше желтеет. Когда мы его «чистым» привозим с собой во Франкфурт, наши супруги брезгливо берут его двумя пальцами и бросают в грязное белье.