Махмуд проявлял в борьбе против сектантства такое рвение, какое прочие мусульманские правители, особенно сунниты, выказывали только в случае возникновения политической угрозы. Опору для своей автократической власти он искал в принципе cuius regio eius religio («чья власть, того и вера»), сравнимом с византийским отождествлением национального чувства и веры, т.е. с безоговорочной преданностью подавляющего большинства народа религиозной общине, превосходящей лояльность по отношению к династии, не говоря уже о «нации».
Новая империя открыла необычайно широкие возможности для историка. При Махмуде величайший из мусульманских ученых, хорезмийский естествоиспытатель, астроном, историк, знаток искусства и писатель Абу Райхан ал-Бируни (973–1048), создал свое описание Индии, не имеющее равных в мусульманской науке. Подобно остальным его произведениям, оно уникально и помимо своего фактического содержания, так как Бируни подверг критическому анализу свои собственные взгляды и культурную ситуацию в исламском мире в целом.
Махмуд, могущественнейший мусульманский правитель своего времени, сумел сохранить равновесие между иранскими и афгано-индийскими владениями династии. С его смертью власть Газнавидов в Персии начала ослабевать. Основные интересы Масуда, сына Махмуда и его преемника, были сосредоточены в Индии, и он не смог своевременно противостоять притязаниям сельджуков. За несколько лет огузы (арабы их называли туркуманами, т.е. туркменами) во главе с братьями Тогрул-беком и Чагры-беком завоевали Центральную Персию и Западный Хорасан и в 1040 г. при Дандакане, около Мерва, нанесли решающее поражение армии Масуда, собранной слишком поздно и наспех. Они изгнали Газнавидов из Хорасана, а затем стали их преемниками в Персии, Своей столицей они сделали Исфахан и оттуда оказывали постоянное давление в южном направлении. Наконец в 1055 г. Тогрул-бек по призыву халифа смог вступить в Багдад. Вскоре после этого сельджуки присоединили Северную Сирию к иранским и иракским провинциям традиционного Халифата. Впервые за 300 лет восточная халифская империя была восстановлена как государственное образование, хотя и при чужеземном руководстве. Этому государству суждено было просуществовать около 60 лет. Его единству с самого начала угрожала разнородность включенных в него территорий, а еще больше – традиционные тюркские формы организации, уже оказавшиеся фатальными для Караханидов, которые поручили управлять империей принцам при верховной власти главы рода, следствием чего были рост сепаратизма и конечный распад государства.
Сельджуки были заботливые администраторы и энергичные полководцы, но едва ли они добились бы столь быстрого успеха, если бы не приняли твердо суннитскую доктрину и, таким образом, не избавились в будущем от проблем, которые возникли перед Газнавидами с их индийской ориентацией. В то время как Сабуктегин и его преемники принесли ислам на восток, сельджуки распространили учение на западе. В 1029 г., перед самой смертью Махмуда, туркмены начали «священную войну» против византийской Армении. При Алп-Арслане (1063–1072), втором сельджукском правителе в Багдаде, тюрки прорвались через византийскую линию – укреплений в восточную часть Малой Азии. Сражение при Маназкарте (Манзикерт), состоявшееся в 1071 г., открыло сельджукам путь к завоеванию Малой Азии; больше половины ее было включено в независимое de facto Сельджукское государство (теоретически то была часть значительно более крупных владений сельджуков), управлявшееся сначала (с 1077 г.) из Никеи, а после ее утраты (1079) –из Коньи (Иконий). Примерно в конце столетия государства крестоносцев в Антиохии и Эдессе отрезали его от центральных сельджукских областей. Несмотря на культурный расцвет Сельджукского государства Рума, достигший кульминации в последней четверти XII в. и в период существования Латинской империи в Константинополе, долгосрочным следствием вторжения тюркских кочевников явились экономический упадок Малой Азии, деградация сельского хозяйства, а главное – городской культуры. Потеря греками власти привела также к неизбежному экономическому и, не считая столицы, культурному вырождению на тех землях, которые еще оставались христианскими, но которые неуклонно, хотя и медленно, становились исламскими. Сельджукиды Рума никогда всерьез не пытались уничтожить Византию; их политический идеал, судя по всему, был двойственным: дар ал-ислам должен быть подчинен им, но христианский мир в дар ал-харб должен остаться под властью константинопольского императора.
Объединенное Сельджукское государство благоденствовало около 40 лет; практически оно было ограничено Ираком и Персией. Методы управления улучшались, режим возглавил консолидацию суннитского ислама, образование поощрялось, и почти 30 лет выдающийся деятель вазир Низам ал-Мулк железной рукой вершил все дела, часто несмотря на противодействие халифа и даже сельджукского султана, чьим атабеком (опекуном и воспитателем) он первоначально был; но всего этого было недостаточно, чтобы устранить постоянные источники слабости. Наиболее экономически развитые в то время области распространения ислама, города-оазисы Центральной Азии и Египет, лежали вне сферы власти Сельджукидов; пропасть между тюркской правящей военной кастой и персо– и арабоязычным населением сохранялась. Отсутствие согласия среди членов династии вело к мятежам принцев, занимавших ключевые посты военачальников и наместников, причем не только при каждой смене монарха, но и всякий раз, когда ситуация казалась им благоприятной. Перс Низам ал-Мулк попытался заменить рыхлую родовую федерацию централизованной абсолютной монархией по сасанидскому образцу; однако он потерпел неудачу: в центральных областях из-за политической инертности гражданской администрации и нехватки денег, а в отдаленных арабоязычных землях – вследствие слабости Сельджукидов, над которыми местные правители, принадлежавшие к самым различным этническим группам и пришедшие к власти самыми разными путями, постоянно насмехались. Месопотамия и Сирия представляли собой калейдоскоп второстепенных сил – городов-государств, бедуинских и солдатских княжеств, –– существующих в более или менее устойчивых рамках сельджукского «Великого царствования», в постоянной вражде пруг с другом, с центральной властью и с медленно гибнущими Фатимидами.
В 1087 г. Низам ал-Мулк вынужден был признать внутреннюю логику развития акта и передать «военные лены», свободные от налогов, армейским офицерам; однако ему пришлось расстаться с надеждой, что это освобождение «ленников» заставит их с большей терпимостью относиться к сельскому населению. До сих пор он настаивал на сохранении краткосрочной аренды и лишь формально даровал мукта право на владение определенной собственностью. Но с ростом опоры на феодальное ополчение все более обычными становились незаконный захват собственнических прав и приобретение земельных владений, которые не могли быть отобраны в качестве лена. Процесс развития землевладельческой военной аристократии, не только благоприятствовавший укреплению стабильности на местах, но и способствовавший распаду государства, был завершен при первых Сельджукидах. О его связи с нехваткой денег ясно свидетельствует аналогичный, хотя и более медленный, процесс, протекавший в Египте. То же, но как бы с противоположной стороны доказывает успех каракитаев, которые через поколение после смерти Низам ал-Мулка ворвались в Трансоксанию с востока и сумели сохранить силу своей армии после окончательного уничтожения сельджуков к северу от Окса, сдержав «феодализацию» путем выплаты войскам жалованья в денежной форме.
В основе государственной философии Сельджукской империи лежала знаменитая «Сийасат-наме» («Книга об управлении») Низам ал-Мулка, которую он написал незадолго до своей смерти. Она согласуется с общемусульманской концепцией, в соответствии с которой «государство вместе с подданными принадлежит султану» и, следовательно, держатели ленов считаются только их протекторами. Эта концепция никогда не оспаривалась в теории, но ее сторонники никогда не обладали достаточной властью, чтобы осуществить этот «отеческий деспотизм» на практике.
Сельджуков хорошо помнят на Западе в связи с их вторжением в Малую Азию и участием в событиях Первого крестового похода. С исламской точки зрения более важно то обстоятельство, что они получили контроль над султанатом в Багдаде и, таким образом, создали политические условия для успешной «реанимации» суннитского ислама. Несомненно, что даже без сельджукской гегемонии в Ираке семеричная ересь была бы больше не способна на империалистическую экспансию; и так же несомненно, что именно крестоносцы в конце XI в. вбили клин между фатимидским Египтом и его аванпостами; даже если они и не прервали связь между батинитской оппозицией и халифом, они ее затруднили. И все же мы должны признать, что целью сельджукского режима была консолидация суннизма и что добивался он этого главным образом интеллектуальным оружием. Тот факт, что 1 нваря 1060 г. халиф изменил почетный титул Тогрул-бека – Рукн ад-Даула («Столп государства») на Рукн ад-Дин («Столп веры»), имел не одно только формальное значение.
Разрушение религии Закона, поощрявшееся – не всегда сознательно – мистиками, учение которых распространилось как среди широких масс, так и в образованных кругах, различия между верой ученого и рядового мусульманина, религиозные сомнения, бывшие следствием постоянных политических и экономических кризисов, унылая монотонность антинаучной, антифилософской, короче говоря, антиинтеллектуальной ханбалитской ортодоксальности – все эти факторы в сочетании с непреоборимой силой исмаилитской пропаганды явились причиной того, что мистики уже в позднебуидский период стали рассматривать шариат как необходимую предпосылку суфийского просвещения и побуждать теологов к признанию мистических форм благочестия. Однако в действительности перемены пришли сверху. Низам ал-Мулк прекратил преследование ашаритской «компромиссной теологии», которая была близка мутазилизму по методике, а ханбалитскому правоверию – по содержанию, освободил столицу от политического давления со стороны ханбалитов и по мере сил содействовал изучению фикха, выдвинув на первое место свой собственный шафиитский толк.
Перс Газали из Туса (1058–1111) был приглашен в «Низамийю», и, хотя он создал свое исчерпывающее опровержение батинитского учения и энциклопедическое «Возвращение наук о вере» только после смерти вазира (который в 1092 г. пал жертвой кинжала убийцы-ассасина), эти работы были написаны в духе Низам ал-Мулка. Основой суннитского ислама отныне становился синтез религиозного закона и мистического, более интенсивного познания бога, которое лучше всех описал и проанализировал Газали, сам проведший десять лет в уединении и размышлении. И тот же Газали, не убоявшись нападок фанатиков, возвел поныне существующее здание веры, где равно находят приют теологический рационализм религиозных истин и благочестие, в котором нуждается простой народ. Духовное единство в мусульманской общине могло быть достигнуто лишь путем узаконения народных культовых форм, в первую очередь культа Пророка и святых, и отказа от мирских стремлений.
Однако синтез, осуществленный Газали, пробивал себе дорогу лишь постепенно; в 1150 г. труды ученого были публично сожжены, что нередко случалось в том столетии; то же самое произошло с батинитской энциклопедией «Чистых братьев». Потребовалось некоторое время, чтобы деградация научной мысли стала заметной. Низам ал-Мулк был покровителем великого математика и астронома Омара Хайама (ум. 1122), более известного на Западе своими четверостишиями (не все из которых подлинны). Сам Газали был знатоком греческой философии, которую он проницательно опровергает во взглядах Авиценны. Но век все более жаждал безопасности и близости к богу, экстаза и покаяния, он желал радоваться человеческой слабости и наслаждаться божественным безумием иллюминатов. В то же самое время он стремился к порядку и авторитету; он мечтал ответить на хаотичность политической жизни и на постоянное отсутствие экономической и военной стабильности возвратом к общине, ради существования и могущества которой только и стоило жить.
В этой обстановке естественные науки совсем сошли на нет, однако куда более рафинированные литература и языковедение устояли. Написанные рифмованной прозой маленькие новеллы (макамы), в жанре которых Харири из Басры (ум. 1122) старался превзойти лучшие образцы X в., сочетая изысканную форму с народными мотивами, были верхом утонченности и мастерства. Любовная поэзия была спасена суфиями; близилось время великих проповедников и мистических поэтов-философов. Не следует забывать, что Газали был и выдающимся писателем. Политические притеснения не коснулись светской литературы лишь в Персии. Великий историк Бейхаки, живший при дворе второго султана из династии Газнавидов, умер при Сельджукидах (1078). Немного времени спустя романтический эпос с его оригинальной тематикой занял место рядом с эпосом, основанным на исторических легендах.
Преследование еретиков неизбежно сопровождалось религиозной консолидацией; но столь же неизбежна была реакция, погубившая Низам ал-Мулка (может быть, даже с ведома его повелителя). Со смертью султана Маликшаха, последовавшей через каких-нибудь два месяца, начались династические войны, которые длились до 1104 г., когда его сын Мухаммад восстановил единство империи, хотя и в более узких границах. Со смертью Мухаммада в 1118 г. кровавая борьба за престол возобновилась. Победу в ней одержал Санджар, последний значительный сельджукский князь и «великий султан» (султан муаззам – за пределами Малой Азии), который сумел получить контроль над персидскими владениями династии и сохранить его, хотя судьба и не всегда ему улыбалась, до самой своей смерти в 1157 г. Другая ветвь этого рода правила в Багдаде и надзирала за халифами. В Сирии, однако, прямое правление Сельджукидов пришло к концу в 1117–18 г.
Латинские государства
Крестовые походы были в основном монологом христиан латинского круга. Идеология крестоносцев и даже политические реальности и практические побуждения, сыгравшие роль в осуществлении походов, лишь в очень малой степени представляли собой реакцию на мусульманский вызов; до тех пор, пока франки не обосновались в Святой земле, не возникала ситуация, в которой все более сильные враждебные импульсы, идущие с обеих сторон, побуждали бы к действию каждую из них. Но до самого конца судьба латинских государств в Леванте определялась событиями, которые можно объяснить исключительно в свете изменений воззрений Запада, хотя, естественно, на эти изменения влияли как деятельность крестоносцев, так и ответные удары мусульманских князей. Даже когда нам кажется, что преобладали демографические или попросту общие экономические соображения, фактически почти всегда действовали внутренние западные стимулы, которые то разжигали, то снижали интерес к крестовым походам, а вовсе не ситуация в исламском мире, оказывавшая лишь слабое и косвенное воздействие.
Не всякая война против «неверных» была крестовым походом. Крестоносец сражался ради того, чтобы передать Гроб господень под защиту христиан; он шел в бой, подстрекаемый церковью, которая гарантировала ему отпущение грехов и обещала рай в случае гибели. Паломничество и dilatatio regni Christi et ecclesiae («распространение власти Христа и церкви») в качестве цели и чисто духовные привилегии в качестве награды – таковы были признаки истинного крестоносца. Так же как в мусульманском джихаде, целью войны не было насильственное обращение в иную веру. Установление власти христиан, естественно, создавало благоприятные условия для миссионерской деятельности. Фундаментальные изменения, которые превратили оборонительную belium justum («справедливую войну»), оправдываемую св. Августином, в религиозную агрессивную войну, произошли в конце первого тысячелетия нашей эры.
Под влиянием нападений сарацин на Италию, особенно под воздействием разрушения храма Гроба господня ал-Хакимом, папа Сергий IV в 1011 г. впервые призвал христианский мир начать «битву за Господа» и даже пообещал, что сам пересечет море, дабы попасть в Сирию. Энциклика Сергия успеха не имела. Основные черты крестового похода не проявлялись вплоть до начала борьбы норманнов против греков в Апулии и Калабрии, а также против мусульман в Сицилии; феодальный сюзеренитет папского престола над островом узаконил притязания норманнов на владение им за два года до того, как они отплыли к Сицилии. Однако норманнские короли позволили своим мусульманским подданным исповедовать прежнюю веру. Так же как это было в Сирии и Испании, в Сицилии – третьем регионе, где контакт с мусульманскими «язычниками» привел к религиозному конфликту, – христиане вначале удовлетворились тем, что вернули себе руководящее положение по отношению как к восточным христианам, так и к «неверным». Поэтому весьма вероятно, что папа Урбан II (1088– 1099), призывая к крестовому походу и выдвигая в качестве первоочередной задачи освобождение Святой земли, имел также в виду в качестве долгосрочной цели возвращение власти над восточным христианством. Для Византии это была весьма веская причина отнестись к движению с подозрением.
В 1063 г. в Сицилии в битву при Черами вмешался св. Георгий, что было так типично для сражений эпохи крестовых походов; в 1064 г. впервые крупные французские кавалерийские отряды присоединились к испанским христианам, осаждавшим крепость Барбастро, «чтобы христианская правда победила, а позорные заблуждения сарацин рассеялись». После победы испанцы отнеслись к побежденным необычайно мягко, желая угодить французам. В беспрерывных конфликтах между маленькими испанскими государствами, принадлежавшими к обеим религиям, политические и военные союзы далеко не всегда соответствовали требованиям веры. Даже Сид (от араб, каид – «правитель»), Родриго Диас, испанский национальный герой, во многом приобрел свою славу на службе у мусульманских князей и в борьбе против христиан. Католические монархи, особенно со второй половины XI в., когда реконкиста значительно увеличила их владения, отнюдь не были склонны пользоваться плодами гражданских войн, проводя радикальную религиозную политику. Лишь крутые антихристианские меры, принятые Альморавидами к концу XI в., ужесточили позицию христианских правителей в отношении ислама.
Крестоносцы, без сомнения, могли бы освободить Византию от постоянной угрозы со стороны Сельджукидов, но идеология воинствующей церкви, вид вооруженных клириков и не в последнюю очередь призрак Европы, объединенной под властью Христа, наполнили сердца греков страхом. Анна Комнина, дочь императора Алексея, который обратился к папе Урбану II с просьбой о помощи, считала крестоносцев обманутыми паломниками, а их вождей – лицемерами, истинной целью которых был Константинополь. Среди христианских общин Востока только армяне и марониты Ливана ощущали близость своих интересов с целями крестоносцев. Монофизиты Сирии, тесно связанные с мусульманами языком и культурой, в основном остались пассивны, адепты греческой церкви были полны недоверия. Запад неверно оценивал положение христиан, находившихся под властью мусульман. По-видимому, с приходом сельджуков паломники все чаще становились свидетелями конфликтов, которые раньше представляли собой случайные ссоры; затем последовал набег 1064 г., в котором Запад обвинил не власти, а бедуинов; наконец, беды, которые обрушились на греков в Малой Азии, – все это создало преувеличенное мнение о притеснении христиан в мусульманских странах. На самом деле как раз на фатимидской территории был достигнут весьма приемлемый модус вивенди. Мусульмане не видели аналогии между своей концепцией джихада и идеей крестового похода. В Сирии и Египте джихад уже некоторое время перестал быть живой концепцией, тогда как Сельджукиды Рума считали себя борцами за веру; подлинными странами джихада были Индия, Центральная Азия и юг Марокко. В Сирии франков сочли помощниками византийцев; их прибытие не вызвало особенного удивления. Даже когда они в качестве независимой силы вмещались в беспорядочную борьбу маленьких государств, находившихся под сюзеренитетом Сельджукидов и Фатимидов, многие князья вначале отнеслись к ним как к возможным союзникам. Некоторым оправданием для мусульманских князей, проглядевших идеологические побуждения пришельцев, служила и реальная сила крестоносных армий.
Мусульманам и в самом деле можно простить их ошибку в определении характера крестового похода. Однако кровавая баня Иерусалима и холодная деловитость, с которой крестоносцы вступили во владение завоеванным ими святым городом, уже едва ли позволяли интерпретировать крестовый поход как эсхатологическую акцию, как в подлинном смысле слова последнюю войну, которая принесет империи всеобщий мир, окончательное установление праведной веры, вечное пробуждение в грезах о боге, мечту, ставшую явью, создание всеобщего вместилища истины, войну, всем этим очень напоминающую джихад. Куда легче понять взаимопроникновение земной и небесной сфер в событиях, происходивших во время осады Антиохии (1097–1098), когда обнаружение «святого копья» и вмешательство святого, некогда убившего дракона, ясно показывают, как иррациональные элементы использовались для достижения победы. Концепция св. Августина о справедливой и святой войне была конкретизирована в борьбе против агрессивных донатистов, распространена позднее на войну против неверных, когда дух крестовых походов начал ослабевать, снова сослужила службу для оправдания борьбы против еретиков или даже против политических противников римской курии. Между тем джихад, как и прежде, был направлен вовне; во внутри-исламском конфликте он был использован ортодоксами только в оборонительной борьбе против шиитов-семеричников, хотя хариджиты, для которых джихад был шестым «столпом» веры, всегда применяли его именно таким образом. Было бы неверно заходить столь далеко, чтобы утверждать, будто Фатимиды при появлении латинского войска отнеслись к нему как к инструменту антисельджукского джихада. Но они были явно рады падению Антиохии и, когда шедшая на подмогу армия во главе с сельджукским эмиром Мосула была разбита, немедленно воспользовались ситуацией, чтобы захватить контроль над Иерусалимом. Когда же крестоносцы двинулись на Иерусалим, Фатимиды, естественно, изменили к ним отношение; вновь созданному Иерусалимскому королевству тут же пришлось защищаться против египетского контрнаступления.
Поначалу Иерусалим претендовал на некоторое превосходство над тремя другими латинскими государствами: герцогством Эдесским, представлявшим собой форпост в борьбе против Сельджукидов Малой Азии и Ирака, княжеством Антиохийским, которое, подобно Эдессе, сперва играло более важную роль, чем Иерусалим, и герцогством Триполийским, до 1170-х годов бывшим вассальным государством. Численность франкских поселенцев и франкского войска, даже усиленного вооруженными пилигримами, туземными солдатами, известными как turcopolae, и все большим количеством наемников, была всегда малой, слишком малой, чтобы обеспечить в стране мир. Администрация и судебная система, созданные в государствах крестоносцев, по-видимому, завоевали расположение даже их мусульманских подданных, как о том свидетельствует многократно цитировавшийся отрывок из путевых заметок испанского мусульманина Ибн Джубайра (он побывал в Сирии в 1184–85 г.). Но религиозные узы оказались крепче, чем политическая лояльность, с какой бы готовностью она ни принималась, и даже местные христиане не страшились возврата к мусульманскому правлению. Единство иерархической структуры и сходство интересов (война, охота, лошади) христианской и мусульманской военной аристократии создавали дружеские отношения, не зависящие от их симбиоза или эпизодических союзов. Но вследствие несходства обычаев, ощутимого культурного превосходства мусульман, за исключением некоторых областей военной техники, и неустойчивости политического положения религиозные различия доминировали.
Раздробленность мусульманских сил выражалась не только в том, что Фатимиды противостояли Сельджукидам, но и в том, что в пределах сельджукской территории «великий султан» выступал против других членов династии, князья – против своих атабеков и правители мелких округов – друг против друга, а часто и против прочих местных властей, бедуинских объединений или крупных городов. Бесконечные малые войны с их подозрительностью и ненавистью позволили крестоносцам оккупировать прибрежные территории и использовать их для высадки пополнений и выгрузки военного снаряжения. Семь состоявшихся между 1096 и 1270 гг. крестовых походов, отобранных и пронумерованных в исторических книгах, имеют особое значение в основном с точки зрения внутриевропейских и европейско-византийских отношений. Латинские государства могли защищаться только потому, что на протяжении всего XII века туда непрерывно лился поток иммигрантов и они поддерживали оживленную торговлю с Италией и Францией, которая гарантировала им снабжение оружием, почти полностью перевозившимся на итальянских судах. Прибытие паломников и заход военных кораблей, будь то пизанские или генуэзские, создавали благоприятные возможности для коротких и жестоких кампаний, которые принесли крестоносцам такие важные приобретения, как Бейрут и Сидон (1110).
Распад исламских Сирии и Месопотамии был не только следствием неуправляемости тюркских солдат; он отражал борьбу интересов крупных сирийских городов и Джазиры, а также стремление к независимости и рост самосознания населения таких городов, как Дамаск и Алеппо. Хотя над ними стояли тюркские хозяева, власть которых могла быть очень мучительна, они существовали более «сами по себе», чем обычные составные части крупного государства. Этим объясняется поддержка, которую стремившиеся уничтожить друг друга династии обычно находили среди арабоязычного населения, несмотря на свое чужеземное происхождение. С общемусульманской точки зрения крестоносцы не представляли реальной опасности, и прежде всего потому что не заботились о консолидации своих владений ни в географическом, ни в стратегическом отношении. Чтобы добиться этой цели, франки должны были бы достичь долины Иордана и приобрести контроль над дорогой, ведущей от Дамаска через Хомс в Алеппо, или хотя бы получить возможность блокировать ее в случае необходимости. Они не предприняли ни одной серьезной попытки сделать это. Алеппо и Дамаск несколько раз подвергались нападениям, но всегда безуспешно, и коммуникации между мусульманскими центрами никогда не были перерезаны. Герцогство Эдесское было открыто для нападения со всех сторон, и не в последнюю очередь из-за скверных отношений с Византией; не в лучшем положении находилась и Антиохия, защищавшая Эдессу с востока. Для мусульман обладание сильными городами или крепостями гарантировало власть правителя над населением равнины, но не могло защитить последнее от набегов, больших или малых. Благополучие же латинских княжеств зависело от сохранения в их руках обнесенных стенами городов (портовых) и крепостей внутри страны.
Авантюрная история государств крестоносцев, имевшая столь важные последствия, по крайней мере для Запада, длилась почти 200 лет. Население их было на удивление малочисленно: герцогство Эдесское и несколько позже Иерусалимское королевство могли выставить примерно по 700 всадников. Не известна ни одна кампания, в которой бы участвовало более 15 тыс. солдат. Как правило, армии крестоносцев насчитывали не более пятой части этой цифры; численность мусульманских армий стояла примерно на том же уровне, хотя, разумеется, по размерам находившихся в их распоряжении резервов они превосходили крестоносное ВОЙСКО.
Вряд ли борьбу против франков можно назвать религиозной войной, хотя, естественно, постоянные трения с христианами вели к возрождению религиозного чувства; в конечном счете следствием этого стало укрепление суннитского правоверия, без чего различные государства никогда бы не сумели объединиться в общность, независимую от Сельджукидов. Присутствие франков действовало как катализатор; Зангиды и позднее Аййубиды, использовав это обстоятельство, получили явное преимущество перед своими соперниками и приобрели по меньшей мере пассивную поддержку населения. Из-за благочестия Зангидов их мусульманские противники теряли симпатии своих подданных, особенно когда в поисках помощи заключали союзы с христианами. Однако и в годы возвышения латинских государств, и в течение всего периода их существования избежать подобных соглашений было невозможно, ибо латиняне контролировали такие стратегически важные районы, как Хауран (расположен в современной Иордании) и Бекаа, снабжавшие Дамаск зерном. Упадок Буридов (1120–1154), правивших в Дамаске, был явным результатом их вынужденного союза с христианами.
Часто утверждают (и столь же часто оспаривают), что существование государств крестоносцев усиливало враждебность между мусульманами и христианами. Бесспорно, после восстановления объединенного мусульманского государства в Египте, Сирии и Северной Месопотамии мусульмане в отношениях с христианами стали больше придерживаться буквы шариата, и вскоре последние были полностью исключены из общественной жизни. Может быть, и в самом деле верно, что союз христианских церквей с враждебными исламу монголами в конце концов укрепил мусульманское большинство в его неприязни и презрении к «людям Писания» (ахл ал-китаб); но признаки этого наблюдались и в домонгольский период. Необычный либерализм фатимидской эпохи сменился нейтралитетом нового суннитского правоверия при Аййубидах и их преемниках и в конце концов полностью исчез.
Латинская экспансия вынуждена была временно прерваться после неудачной осады Тира в 1112 г. Город не был захвачен до 1124 г.; важный египетский порт Аскалон держался до 1153 г. Лишь за несколько лет до осады Тира мусульмане впервые сплотились для отпора крестоносцам, причем не ради Сирии, которая больше всех нуждалась в защите, а из-за сельджукидского Мосула. May дуд, эмир Мосула, уже обращался к «великому султану» в Багдаде за помощью в 1108 г. и еще раз, после падения города, в 1109 г.; любопытно, что этот шиитский нотабль все еще не считал фатимидского халифа защитником исламских интересов. С разрешения своего брата, «великого султана» в Багдаде, Маудуд объявил «священную войну» и немедленно заключил союз с предыдущим сельджукским эмиром Тугтегином Бури, который добился независимости в качестве правителя Дамаска. Убийство Маудуда в 1113 г. прервало наметившийся поворот событий, но месопотамские эмиры хранили в памяти завещанный им дух реконкисты. Следующие 15 лет были посвящены борьбе за Алеппо, бывший в то время данником крестоносцев; на этот город претендовали и месопотамцы и Дамаск. Изгнание армянских феодалов из районов, прилегавших к Эдессе, оформление «Малой Армении» в Киликии и первое нападение на Египет по суше в 1118 г., а также последняя кампания Балдуйна I, брата Готфрида Бульонского и подлинного создателя могущества латинян в Южной Сирии и Палестине, пришлись именно на этот переходный период, который закончился в 1127 г. с передачей Мосульского эмирата Имад ад-Дину Занги.
