- Ладно, пусть будет по-твоему.
      После этого патрульные подошли вплотную ко мне и приказали следовать за ними. Я оглянулся: Вася с грустью и тревогой смотрел мне вслед.
      В комендатуре у меня отобрали пистолет.
      - Сиди здесь! Вызовут! - угрюмо пробурчал конвойный. Я оказался в полутемном чулане с маленьким окном за решеткой из толстых железных прутьев.
      Не прошло и часа, как я был вызван на допрос к коменданту.
      - Комиссар? - задал он мне, очевидно заранее подготовленный, вопрос.
      - Красноармеец! - ответил я.
      - Вы все красноармейцы! Говори, что везешь?
      - Не знаю!
      - Игнатюк! - крикнул комендант связному. - Позови патрульных.
      Вошли патрульные. Поставив винтовки к ноге, они молча смотрели на коменданта. Их сытые физиономии с заплывшими жирком глазами выражали полное равнодушие к происходившему. Было ясно, что они послушно выполнят любой приказ своего начальника.
      - Обыщите арестованного! - приказал комендант.
      Патрульные шагнули ко мне.
      - А ну, выверни карманы! - скомандовал рыжий, с веснушчатым носом на багрово-красном лице.
      Я молчал и не делал никаких движений.
      Тогда патрульные передали винтовки связному и, подойдя ко мне, вывернули карманы. В них ничего, кроме табака и спичек, не оказалось.
      - Снимай гимнастерку, да живее! - кричал рыжий.
      Мое молчание бесило белогвардейцев.
      - Снимай, говорю, а то силой заставлю!
      У меня мелькнула мысль, что чем дольше удастся задержать коменданта, тем больше окажется у Василия времени, чтобы спасти груз.
      - При мне нет ничего, - едва сдерживая негодование, сказал я коменданту.
      - Увидим! - буркнул он с озлоблением и, обращаясь к топтавшимся около меня патрульным, крикнул: - Обыскивайте его как следует! Чего стали!
      Не буду рассказывать, как прошла эта операция, как я сопротивлялся, как рыжий патрульный, скрутив мне руки за спину, держал меня, словно клещами, а другой стаскивал одежду и сапоги.
      Минут через двадцать обыск закончился. При мне ничего подозрительного не оказалось.
      - Оденься! - крикнул комендант. Вдруг его взгляд остановился на моих ногах.
      - А носки! Почему не осмотрели носки? Что мне, самому обыскивать?
      Рыжий патрульный обхватил меня поперек туловища, а его приятель наклонился и быстро сорвал с моих ног носки.
      В одном из них лежал пакет. Патрульный подал его коменданту.
      "Губисполком. Председателю. Совершенно секретно", - прочитал комендант вслух.
      - Ага! Прекрасно! Хитро задумано. Не проведете. А говорил, что не комиссар. А теперь оденься! - приказал он мне.
      Комендант осмотрел печать на пакете и, причмокивая толстыми губами, промычал:
      - Да это штука особенная. Игнатюк! Звони начальнику гарнизона!
      Через минуту он бубнил в телефонную трубку:
      - Господин полковник! У меня комиссар! При нем секретный пакет. Как прикажете - вскрыть или подождать кого-нибудь от вас? Сами приедете? Подождать? Слушаюсь!
      - Пакет оставить, арестованного увести! - приказал комендант.
      Меня снова отвели в полутемный чулан. Около двери был поставлен часовой.
      Все это время я думал о секретном грузе. Мне казалось, что у Василия было достаточно времени, чтобы снасти вагон.
      Через некоторое время за мной пришел патрульный. Он снова привел меня в комнату коменданта. Там уже находился полковник - пожилой, грузный человек с отечным лицом, с совершенно лысой квадратной головой и бесцветными глазами бездушного служаки.
      - Ты - комиссар? - спросил он меня.
      - Нет, я рядовой Красной Армии.
      - Какой там армии? Сброд мужиков, а не армия! Куда ехал?
      - На Урал, в губисполком.
      - Зачем?
      - Про то в пакете написано.
      - А ты не знаешь?
      - Не знаю!
      - Вот прикажу тебя расстрелять, тогда все расскажешь! Говори! захрипел от злости полковник.
      Я молчал.
      - Вскройте пакет! - приказал он коменданту.
      В конверте находилось обращение Петроградского Совета к губисполкому о сохранении музейного имущества, являющегося народным достоянием.
      - Что за имущество? - сурово спросил полковник.
      - Особого назначения.
      - Золото?
      - Не знаю.
      - Оружие?
      - Не знаю.
      - Тебе русским языком говорят: что находится в вагоне?! - кричал полковник.
      - Не знаю. Сопровождающему секретный груз не говорят, что он везет.
      - А при чем тут музейное? Солдат, а музейные штучки сопровождаешь. Пушки, что ли, везешь? Говори толком! Нечего за музеи прятаться!
      - Ничего не знаю! - твердил я.
      - А, так! Хорошо! Господин комендант! Возьмите караульных и отправляйтесь к вагону. Осмотрите на месте. О результатах тотчас же доложите мне. Комиссара задержите. Он нам еще пригодится.
      Караульные во главе с комендантом отправились к вагону. Впереди шли патрульные, доставившие меня в комендатуру.
      Вагона на место не было.
      Патрульные переглянулись. Рыжий легонько толкнул меня и спросил.
      - Вагон здесь стоял?
      - Здесь, - ответил я, изумленный не меньше его.
      Патрульные растерянно глядели по сторонам. Рыжий осмотрелся и стал пересчитывать по пальцам железнодорожные пути.
      - Раз, два, три... - считал он, загибая толстые пальцы.
      - Двенадцатый! Хорошо помню! Вот он, двенадцатый!
      Патрульный еще раз окинул взглядом ближайшие пути и, не увидев на них ничего похожего на знакомый вагон, ткнул меня кулаком в спину и крикнул:
      - Говори! Куда угнал? Ну, говори! Не то!.. - И он замахнулся винтовкой.
      Сам ничего не понимая, но охваченный чувством глубокой радости, я ответил патрульному с усмешкой:
      - Теперь не найти!
      - Как так не найти?! - взвизгнул комендант. - Сейчас же найти! Сию минуту! Может быть, вы не в ту сторону пошли? - зло закричал он на патрульного.
      - Да вот здесь мы этого комиссара и взяли, - растерянно ответил тот. - Слышь ты? Здесь мы тебя захватили?
      - Здесь.
      - "Здесь, здесь!" Это меня не касается! Чтобы сейчас же вагон был найден! - бушевал комендант.
      Прошло уже больше часа, а следов вагона обнаружено не было. Комендант носился по тупикам и запасным путям, проклиная все на свете.
      Патрульные, бранясь и угрожая мне, следовали за комендантом, не отпуская меня ни на шаг.
      "Молодец Вася!" - радовался я, стараясь разгадать, что же произошло здесь за время моего ареста.
      На путях появился полковник. Ему надоело ждать.
      - Пропал, господин полковник! - рапортовал комендант.
      - Кто пропал?
      - Вагон, господин полковник!
      - Как пропал?
      - Не могу знать!
      - Что?! - побагровел начальник гарнизона.
      - Угнали!
      - Кого угнали?
      - Вагон, господин полковник!
      - Кто угнал?
      - Вот он! - комендант указал на меня.
      - Да он же находился у вас!
      - Надо предупредить по селектору, господин полковник, в обе стороны предупредить, чтобы задержали преступников.
      - Предупредите хоть черта, - закричал полковник, - но вагон найдите! - Он со злобой посмотрел на меня и процедил сквозь зубы: - Шкуру спущу!
      Время шло.
      Меня держали в местной тюрьме, не вызывали на допросы и как будто забыли о моем существовании.
      В нашей камере сидело пятнадцать человек арестованных, все больше рабочие. Они обвинялись в поддержке коммунистов.
      Однажды к нам втолкнули нового арестанта.
      - Койку сам выбирай! На двоих одна полагается, - крикнул надзиратель и запер дверь.
      Арестант осмотрелся.
      - Костя пришел!
      - Охотников, здорово!
      - Скучали по хорошему человеку, а он тут как тут! - посыпались приветствия.
      - Вот у него свободно, - указал на меня мой сосед по койке.
      Костя подошел поближе. Это был тот самый обходчик, который предупредил нас о грозящем аресте.
      - Вот и встретились, - сказал Костя, присаживаясь подле меня на койку.
      - Что с вагоном?
      - Все в порядке.
      - Где он?
      - Идет с маршрутом.
      - А Василий?
      - При вагоне, как положено.
      - Ничего не понимаю!..
      - А чего понимать? Вы что, недовольны работой?
      - Нет, доволен. Да как же вы устроили отправку?
      - Да как устроили... Железнодорожники мы. Прицепить, отцепить - дело знакомое. Наши дали команду вагон двинуть - ну, мы и двинули. Пока вас вели к коменданту, я слетал к главному. Он распорядился прицепить вагон к первому поезду и отправить, а по селектору сообщил, чтоб продвигали без задержек. "Гнать, гнать его и не давать стоять! Остановится - попадет в лапы белым. Да чтобы в журналах никаких следов", - приказал он.
      На восток покатил ваш вагон. И теперь летит полным ходом, за Омском где-нибудь. Помощник ваш просто молодец. Пока я хлопотал с отправкой, он успел договориться с машинистом "овечки" - маневрового паровоза.
      Вагон двигался по территории, занятой белыми, но его охраняли друзья-железнодорожники.
      Они понимали: длительная остановка в каком-нибудь месте, и вагон могут обнаружить.
      - Черта с два теперь поймают его беляки! - смеялся Охотников. Железнодорожники не подведут.
      __________
      Через неделю войска Красной Армии заняли город и освободили нас из тюрьмы, а еще через пятнадцать дней я был в Петрограде и докладывал о своей неудаче.
      - Неладно получилось, - сказал, выслушав меня, военком. - Секретный груз затерян, и хороший парень пропал.
      Он помолчал, разглядывая меня и как бы прикидывая что-то в уме, потом сказал с большой укоризной:
      - Беда будет, если белые задержат Русакова и вскроют вагон. Груз расхитят. А там такие вещи: пропадут, - не восстановить их. Вы сопровождали имущество Суворовского музея: знамена русских полков, трофеи, награды и подарки за победы над врагами нашей Родины. Вы потеряли груз особого назначения, вы и найдите его. Вот вам новое задание. Оно сложнее первого... На восточный фронт уходит бронепоезд. Вы поедете с ним. Держите связь с железнодорожниками и отыщите имущество. Стыдно будет нам, если оно пропадет. Петроградские рабочие не простят этого.
      Через три дня меня отправили на фронт.
      Более двух лет провел я на бронепоезде.
      Шла гражданская война. Линия фронта стремительно менялась, удаляясь все дальше и дальше на восток, за Каму, за Уральский хребет, к необозримым сибирским просторам.
      Бронепоезд рвался вперед, подавляя ответный огонь артиллерии белых, круша их пехоту, сдерживая натиск казачьей кавалерии. Он шел медленно, зло огрызаясь огнем всех своих орудий, а когда белые приближались вплотную, то пускал в ход и пулеметы, сбивая наиболее отчаянных беляков, хотевших отрезать и захватить бронепоезд красных.
      Между боями, на стоянках, когда ремонтные рабочие спешно чинили пробоины на стальных броневых плитах поезда, мне удавалось забегать на станции, в паровозоремонтные мастерские, в полуразрушенные депо и расспрашивать машинистов, кочегаров, кондукторов, стрелочников, составителей, диспетчеров, не попадался ли им вагон с секретным грузом, следовавшим из Петрограда.
      Железнодорожники вспоминали, как, по предложению подпольных организаций, они спешно продвигали какой-то секретный груз.
      На линии говорили: в вагоне слитки золота, белые стараются захватить его.
      И это было все, что мне удалось узнать.
      __________
      ...Так двигался наш бронепоезд вместе с частями Красной Армии все глубже и глубже по великому сибирскому пути, через дальневосточную тайгу, навстречу партизанам, поднявшим восстание в тылу у белых.
      Освобождая от белогвардейцев все новые и новые города, полки Красной Армии, в состав которой входил и наш бронепоезд, дошли до Владивостока и вместе с партизанами освободили его. Белогвардейцы и их пособники, японские интервенты, бежали. Город стал советским.
      Командование Красной Армии отметило освобождение Владивостока большим парадом войск и партизанских отрядов. На параде орудия бронепоезда выстрелили в последний раз. Это был салют войскам Красной Армии и партизанам-приамурцам, очистившим от захватчиков Дальневосточный край.
      Тысячи рабочих с женами и детьми стояли у бронепоезда, глядя на проходивших мимо красноармейцев.
      После орудийных залпов и криков "ура!" наступила глубокая тишина. Потом послышались четкие шаги новых отрядов и песня. Бойцы пели о том, что сколько бы люди ни жили на земле, они никогда не забудут славных дел своих отцов и дедов - приамурских партизан.
      Это шли партизаны-дальневосточники. Впереди одного из отрядов шагал возмужавший и будто даже подросший Василий.
      - Вася! Русаков! - не выдержал я и бросился с площадки бронепоезда к командиру отряда.
      Ошибки не могло быть. Это был он, мой товарищ, потерянный в 1918 году недалеко от Екатеринбурга.
      __________
      От Василия Русакова я узнал историю странствования вагона.
      Встретились мы с ним по окончании парада и долго не могли сказать друг другу ничего путного. Мы хлопали один другого по плечам, пожимали руки, но все наши разговоры сводились только к восклицаниям.
      - Жив?
      - Жив!
      - Здоров?
      - Здоров!
      - Цел?
      - Цел.
      - Ну, а как ты?
      - Да я что! А ты?
      - Как видишь - ничего!
      Наконец мы немного успокоились, и вот что рассказал мне Василий.
      - Много времени прошло. Пришлось повоевать в партизанах, самого Лазо увидеть, но того дня, когда тебя увели, не забуду. Спасибо обходчику! Посмотрел он на меня и так просто, словно брату родному, сказал:
      - Ты что, в обморок падать собрался? Может, сходить водички принести? - Его слова подействовали на меня успокаивающе.
      "Что делать?" - прочитал он в моих глазах.
      - Первое дело, не теряться. Мне нужно быстренько сбегать в комитет, а ты подготовься, да поживей!
      Через полчаса состав уже уходил на восток. И тут мне захотелось узнать, что за груз находится в вагоне. Настала крайняя необходимость вскрыть пакет. Поезд набирал скорость. С тендера крикнули:
      - Переходи на паровоз!
      Через минуту машинист и его помощник трясли дружески мою руку.
      Среднего роста мускулистый парень в запачканной угольной пылью тельняшке весело подмигнул мне, будто старому знакомому, и сказал:
      - Все в порядке, товарищ! Едешь по маршруту центра.
      Это был машинист товарного поезда, увозившего меня от большой опасности.
      - Какого центра?
      - Здесь, у нас браток, две власти: сверху - полировка белая, а спустись пониже - нашу, народную власть найдешь. В подполье она ушла, но действует исправно...
      "Хорошо бы!" - подумалось мне.
      - Положение твое, браток, тяжелое, но ты не унывай. Железнодорожники теперь над тобой шефство взяли.
      Кто знал, правду ли говорил машинист или выпытывал необходимые ему сведения? "А вдруг это провокатор?" - мелькнула в голове тревожная мысль.
      - Ты чего молчишь? Не веришь? - спросил машинист.
      - Верить-то верю, да не знаю, куда ты меня привезешь.
      - А куда надо, скажи! Железнодорожники дадут команду и вывезут тебя к тому тупичку, который надобен. Ты скажи лучше, что везешь? Болтают, золото в слитках из Петрограда.
      Честное, открытое лицо рабочего парня с детски ясными глазами заставило меня поверить: "Нет, этот не предаст".
      - Так правда это? - повторил он свой вопрос.
      Рядом с ним стоял его помощник. На тендере кочегар швырнул в угол лопату и поглядел на меня в упор.
      - Сообщи подпольному центру, что наш груз дороже золота. В вагоне находится имущество Петроградского Суворовского музея: боевые знамена, под которыми Суворов водил полки на штурмы крепостей, оружие и личные вещи полководца. Вот пакет. Передай его руководителям и скажи: жду распоряжений.
      - Все будет в порядке, - обнадежил машинист, принимая от меня конверт с документами.
      К утру мы прибыли на большой железнодорожный узел.
      Прошло всего несколько минут; и вагон отцепили.
      Маневровый паровоз потащил его вдоль узла и поставил на запасной путь, за пределами станции.
      Из окна паровозной будки выглянул пожилой машинист в маленькой, чуть державшейся на голове старой кепке.
      - Давай, сынок, покурим! - крикнул он.
      Теплые слова машиниста тронули меня. Я спрыгнул с тормозной площадки своего вагона и подошел к спустившемуся с паровоза машинисту.
      - Возьми вот, - обратился ко мне старик, - тут документы твои. Нечего зря гусей дразнить. Теперь ты - Василий Стрекалов и везешь во Владивосток вагон жмыхов. Это на всякий случай. Приказ такой! Понял?
      Пока машинист передавал мне инструкции подпольного партийного центра, его помощник и кочегар с небольшой лесенкой в руках ходили вокруг отцепленного вагона, что-то скоблили на его стенках и, весело смеясь, переговаривались между собой.
      Скоро можно было увидеть, что они заменили опознавательные знаки номер, название дороги, даты осмотра и ремонта.
      Работа была сделана безукоризненно. Самый опытный взгляд с трудом мог бы различить, что эти знаки нанесены несколько минут назад.
      Машинист, полюбовавшись на работу своих помощников, сказал:
      - Мы тебя немного по станции потаскаем. Ты не обижайся. Задание у нас - не оставлять тебя на месте. А через часок дальше отправим.
      Тут Вася остановился.
      - Что же тебе еще сказать? Дальше пошло как по маслу. Василий Стрекалов вез во Владивосток жмыхи своего хозяина и дяди - Парфена Стрекалова из Кургана. И никто меня не беспокоил. Только два железнодорожника, подмигнув мне, шутливо спросили: "Не пропали ли от жаркой погоды дядины жмыхи?".
      Это послужило как бы паролем для начала разговоров.
      Так, без всяких приключений Стрекалов добрался до Владивостока.
      Как ни старались друзья, все же во Владивостоке пришлось пройти проверку. Угонять вагон с секретным грузом было уже некуда. Железнодорожная колея дошла до берега Тихого океана. Маневровый паровоз, который мог бы по уже установившейся практике потаскать вагон по запасным путям, не допуская к нему военных контролеров, замешкался. А в это время по путям шныряли патрульные и проверяли номера вагонов. Случилось так, что комендантский патруль оказался подле вагона сразу же, как только остановился поезд. Документы приказчика Стрекалова не вызывали никаких подозрений.
      Зато с грузом дело было сложнее. Патрульные потребовали открыть вагон для проверки. Но на счастье как раз в эту минуту подкатил маневровый паровоз, сцепщик набросил крюк, а машинист, крикнув, что ему некогда ждать, дал большой ход.
      Патрульные, угрожая открыть стрельбу из винтовок и предать военному суду всех железнодорожников на свете, пытались, правда, бежать вслед за паровозом. Паровоз набирал скорость...
      Много дней перебрасывали железнодорожники вагон из одного тупика в другой, пока не загнали его на далекие запасные пути, в самом конце бухты во Владивостоке.
      Наш вагон очутился под навесом какой-то постройки, вроде большого станционного сарая. Железнодорожники негласно охраняли сарай.
      Дня через три на станции Владивосток состоялась торжественная церемония. Железнодорожники передавали петроградским рабочим вагон с имуществом Суворовского музея. Они поручили мне и Василию Русакову сопровождать это имущество в Петроград.
      Спустя месяц мы с драгоценным грузом вернулись в Петроград и передали суворовские реликвии начальнику гарнизона.
      Имущество музея А. В. Суворова снова вернулось в родной город и было водворено на прежнее место.
      В С А Д Н И К  Н А  К У Р Г А Н Е
      Летом 1927 года случилось мне объехать несколько казачьих станиц по реке Кубани. Надо было отыскать там кое-какие вещи, связанные с жизнью Суворова.
      В станице Суворовской, носившей это славное имя с давних пор, я познакомился с военным врачом, уроженцем здешнего края, Василием Ивановичем Хопровым.
      Василий Иванович постоянно жил в Ленинграде, а в станицу к родным приезжал лишь летом. Несмотря на свои шестьдесят лет, он был жизнерадостный, пышущий здоровьем человек.
      Василий Иванович оказался на редкость приятным собеседником.
      - В нашей семье, - рассказывал он, - было три брата. Двое, по старому казачьему обычаю, ушли на военную службу - казаковать, добывать славу конем и шашкой. Мне выпала другая судьба. Я поехал учиться в Петербургскую военно-медицинскую академию. Прошло много лет... В 1904 году в боях под стенами Порт-Артура погиб мой младший брат. В 1914 на германском фронте был убит другой. Остался я один. Выходит, мне повезло. Вот уже скоро исполнится сорок лет, как нахожусь в армии. Все врачую. Многое пришлось увидеть и пережить на трех войнах. Да, есть о чем вспомнить...
      Узнав о цели моей поездки по кубанским станицам, Василий Иванович взволновался.
      - Мои предки, хоперские казаки, - продолжал он. - пришли сюда, в район крепости Ставрополь, с Хопра, притока Дона. Правительству понадобилось усилить здешний гарнизон. Казачье дело такое: приказали выполняй, охраняй рубежи-границы.
      Суворов укреплял тогда, в 1778 году, по Кубани пограничную линию с горцами, подвластными Турции. Вместе со своими солдатами он строил Кубанскую оборонительную линию от Тамани, у берега Азовского моря, до Ставрополя, вблизи отрогов Кавказского хребта. Он перевел хоперцев на правый берег реки и поселил их здесь станицей, со стариками, женами и детьми. Станицу скоро стали называть Суворовской, по имени ее основателя.
      Суровые были годы, неспокойные. Англия натравливала Турцию на Россию. Турция ждала удобного случая, чтобы оторвать от России Крым и приазовские степи. С этой целью она подбивала кочевавшие между Доном и Кубанью ногайские орды перейти Кубань, засылала к нашим границам закубанских горцев.
      Набеги следовали за набегами. Горцы нападали на казачьи станицы, грабили и убивали жителей, угоняли в горы людей и скот. Казаки жили на пограничной линии в состоянии непрекращающейся войны. Они не расставались с оружием и каждую минуту ждали встречи с незваными гостями - черкесами, лезгинами или чеченцами.
      Прадед наш, Михей Хопров, слыл отважным воином. Богата была жизнь Михея всякими интересными приключениями. В нашей семье из поколения в поколение передается не то, чтобы легенда какая, а так, рассказ о славных его делах.
      Тут Василий Иванович вынул из кармана френча маленькую задымленную трубку, не спеша набил ее душистым желтым табаком, затем, аппетитно затянувшись дымком, начал рассказ об одном совершенно невероятном случае из жизни своего прадеда, Михея Хопрова.
      - За старой казачьей станицей Суворовской, над привольно широкой долиной, стелющейся травяным ковром на десятки верст, высится одинокий курган. Его и теперь называют сторожевым.
      Далеко на восток от станицы, по самой линии горизонта синеют в безоблачном небе горы Бештау и Машук, дымясь густыми туманами, вестниками непогоды. Поглядишь на запад, а там заходящее солнце золотит вершины склона снежного хребта, что тянется от Эльбруса к Черному морю. Неповторимая картина! Она поражает взор каждого путника, который окажется в эти предвечерние часы в долине, вблизи от сторожевого кургана.
      Перед заходом солнца долина как бы преображается. Все предметы здесь принимают гигантские размеры. Что-то таинственное струится в колеблющихся волнах воздуха, поражая воображение людей. Но не успевает налюбоваться запоздалый путник раскинувшейся перед ним панорамой... Непонятный страх западает в его душу при виде одинокого стража долины.
      Приближаясь к кургану по вьющейся змейкой у его подошвы дороге, путник сдерживает коня и бросает по сторонам тревожный взгляд, готовясь пустить лихого скакуна рысью, чтобы уйти от неведомой напасти.
      Еще тревожнее забьется сердце путника, когда он поравняется с курганом. Его рука хватается за оружие, а конь, как бы чуя недоброе, рвется на поводах, ускоряя шаг.
      Далеко в округе известно предание о грозном всаднике сторожевого кургана. Оно передавалось от джигита к джигиту, а затем от горцев к казакам. Люди разнесли по станицам весть, что здесь, на этом кургане, много лет назад один джигит предал своего друга, отважного воина.
      Предатель получил за свое черное дело тонконогого карабаха, коня необыкновенной красоты и выносливости, сколько-то серебряных монет и ускакал в горы, а воина убили.
      С той поры, говорят в народе, как только садится солнце, на вершине кургана появляется тень убитого. Он в белой одежде, на белом коне. Спускаясь с кургана навстречу запоздавшему путнику, тень равняется с ним, заглядывает ему в лицо, будто хочет опознать: не тот ли джигит скачет, что предал друга.
      И мчится призрак дальше, дуя холодным вихрем на путника и его коня до тех пор, пока они не упадут от изнеможения и страха на камни, где-нибудь далеко от кургана.
      Не успевают еще первые лучи солнца позолотить вершину кургана, как страшный всадник оставляет свою жертву и исчезает в Карачаевских горах, словно уходит в недра земли.
      Михей Хопров, урядник Суворовской станицы, как и все казаки Кубанской линии, знал об этом предании и много раз слышал от стариков о суеверном страхе горцев перед сторожевым курганом.
      Однажды Михей стал главным героем этой легенды и не только спас свою жизнь, но один разогнал партию абреков, собиравшихся напасть на казачью станицу.
      Как-то ранним летним утром станичный атаман послал Хопрова со срочным пакетом в соседнюю станицу. Сдав пакет, Михей поехал обратно.
      Скачет он, протяжную песню мурлычет о доле казачьей, о коне-скакуне, что унес казака "во чужую, во дальнюю сторонушку", как вдруг видит: навстречу из-за холма, легкими прыжками выбежали горные козы. Редкие гости они в этих местах.
      Заиграло сердце охотника. Михей с ружьем в руках погнался за дикими животными.
      Охота была удачная.
      Почувствовав сильную усталость, Михей решил отдохнуть. Ему было ни к чему, что он находится на кургане.
      Солнце поднялось высоко. Стало жарко.
      "До заката еще далеко", - подумал Хопров. Пустив коня пастись, он выбрал орешник потенистее и лег на траву среди цветов-самоцветов.
      Незаметно подкрался сон. Крепко спал казак. Когда он проснулся, на небе уже догорала вечерняя заря.
      Страх охватил Михея. Торопливо взнуздав коня, он повел его с кургана и, тревожно озираясь, спустился уже до половины холма, как неожиданно увидел: по кромке высокого берега Кубани быстро движутся какие-то точки. Вот они все ближе и ближе. С каждой минутой точки вырастали, становились все больше и больше. Теперь уже не было никаких сомнений...
      Михей быстро поднялся на вершину кургана.
      Приближались всадники. И седоки и лошади выглядели не так, как в обычное время дня, а вдвое, втрое большими. К кургану стремительно летел отряд великанов.
      "Кто бы это мог быть? - подумал Хопров. - Казакам в такую пору от дикой степи ехать незачем..."
      Страх его оставил. Надвигалась опасность. Михей притаился за орешником и оттуда следил за всадниками.
      "Чеченцы, что ли? Вишь, чекмени какие пестрые!" - мелькнула у него догадка.
      В это время ватага конных за версту до кургана разделилась на два отряда. Один - человек в пятнадцать - понесся рысью по дороге. Всадники другого отряда перешли на шаг, громко разговаривая и показывая руками с зажатыми в них нагайками в сторону кургана, за которым находилась родная Михею Хопрову Суворовская станица.
      Михей понял, что это были враги. Что делать? Отсидеться в орешнике? Нет, не бывать этому! Закипела в нем кровь. Посмотрел вокруг: солнце уже скрывалось за горизонтом, курган окутался сизой дымкой, долина была вся в тумане.
      Оглядел себя казак, видит - белая черкеска на нем, папаха белая мохнатая и конь белый. Какое совпадение! Все было так, как говорилось в предании. Не долго думая, вскочил он на коня и, озаренный бликами вечерней зари, как вкопанный, остановился на самой вершине кургана. Сообразил Хопров: кто посмотрит на него снизу - испугается. В этот вечерний час в чистом, прозрачном воздухе все предметы выглядели как-то необычно.
      Всадники, казалось, забыли о страшном месте. С гиканьем они неслись к кургану.
      Вдруг у одного джигита конь споткнулся и шарахнулся в сторону от дороги...
      Джигит бросил испуганный взгляд на курган. Он обомлел: на вершине кургана стояла исполинская фигура всадника в белой черкеске на белом коне.
      - Шайтан! - только успел он вскрикнуть, повернул коня и понесся стремглав в обратную сторону.
      - Шайтан! - закричали вслед за ним его спутники и поскакали во весь дух к реке.
      Всадники другого отряда также увидели зловещую фигуру на кургане. В это время с криками "шайтан, шайтан!" навстречу им мчались джигиты из передового отряда. Еще немного, и произойдет свалка. Тогда, не долго думая, они быстро повернули своих коней и во весь опор помчались от кургана с грозным призраком.
      Видя, какой успех принесла его проделка, Хопров с оглушительным свистом и гиканьем вихрем слетел с кургана и, подняв над головой нагайку, погнался за оторопевшими от ужаса джигитами.
      Испуганные лошади горцев, неистово подгоняемые своими седоками, неслись прочь от кургана. Не слушая седоков, они вырывались из рядов, сбивая с дороги растерявшихся от страха всадников.
      - "Удивить - победить!" - говорил в таких случаях Суворов, - заметил Василий Иванович. - Так и здесь!
      Если бы абреки услышали выстрелы, если бы кто-нибудь ворвался в их отряд и затеял рубку шашками, они не испугались бы так. Воины от рождения, они привыкли к опасностям. Они не боялись ни пуль, ни кинжалов, ни острых казачьих шашек. На удар кинжалом отвечали таким же ударом, на выстрел выстрелом. Но здесь было совершенно иное, непонятное, а потому страшное. На них с ужасным криком и свистом бросился сам шайтан.
      Ни выстрела, ни взмаха шашки, ни удара кинжала... Смерть в белой черкеске на белом коне гналась за ними по пятам. Всадники чувствовали на своих спинах ее холодное дыхание...
      Хопров стремительно вылетел на своем белом коне на берег реки. Поднявшись на стременах, он загоготал в последний раз, да так протяжно и так страшно, словно выла стая шакалов. Услышав душераздирающий переливчатый рев, конь Михея не выдержал и, мотнув головой, сделал несколько скачков в сторону.