Далее указывалось: о подвиге "подпорутчика" Суворов донес рапортом императрице Екатерине. Последовал указ "...о пожаловании ему, П. Брандгаузену, преимущества, уменьшением трех лет из срочного времени к получению Ордена Военного".
      Читая этот документ, я вспомнил рассказы историков о беспримерном подвиге русских воинов при взятии Измаила.
      Изнуренные осеннею непогодой, болезнями, недостатком продовольствия и снарядов, русские войска отступали от Измаила, когда Суворов прискакал к армии. При нем находился только один казак-ординарец.
      Надвигалась зима. Полководец спешил выполнить приказ. Его полки стремительным маршем шли вслед за своим командиром.
      "Вернуть к Измаилу все войска!" - приказал он.
      Суворов, в сопровождении одного только казака, объехал прилегающую к крепости местность и все осмотрел. Крепость занимала в окружности десять верст и, составляя треугольник, примыкала одною стороной к Дунаю. Здесь ограждала ее каменная стена. С двух сторон с суши тянулся земляной вал до пяти саженей вышиною, со рвом в пять саженей глубиною и в шесть шириною. Вода заполняла ров на три четверти.
      Двести пятьдесят пушек и тридцать пять тысяч гарнизона охраняли крепость Измаил. Над осажденной армией начальствовал трехбунчужный, испытанный в боях, храбрый и способный турецкий генерал Айдозли-Магомет-паша.
      Приезд Суворова сразу же окрылил русские войска. Настроение поднялось. В полках послышались песни.
      - Штурмовать будем! - раздавались уверенные голоса.
      Суворов стал готовить войска к штурму. Он сам объезжал полки, беседовал с солдатами, вспоминал старые победы.
      Верстах в пятнадцати от крепости Суворов приказал насыпать такой же вал, каким турки окружили Измаил, а перед валом вырыть широкий и глубокий ров и наполнить его водой.
      Каждую ночь Суворов водил свои полки на штурм учебного вала. Пушки стреляли в штурмующих холостыми зарядами. Солдаты забрасывали ров заготовленным во множестве фашинником, ставили штурмовые лестницы и под "огнем неприятеля" взбирались по ним на вал. Все происходило так, словно кипел настоящий бой.
      Через несколько дней к турецкой крепости был направлен парламентер с письмом Суворова.
      "Я с войском сюда прибыл, - писал полководец. - Двадцать четыре часа на размышление для сдачи - и воля; первые мои выстрелы - уже неволя; Штурм - смерть, - чего оставляю вам на рассмотрение".
      Айдозли-Магомет-паша прислал Суворову гордый ответ: "Скорее небо упадет на землю и Дунай потечет вспять, чем сдастся Измаил!"
      Суворов приказал рассказать в полках об ответе Айдозли-Магомет-паши.
      На другой день состоялся военный совет.
      - Дважды стояли русские перед Измаилом и дважды отступали от него; теперь, в третий раз, им ничего более не остается, как взять крепость или умереть, - говорил Суворов на военном совете.
      - Штурм! - произнес первым атаман казачьего войска Платов.
      - Штурм! - поддержали его все остальные одиннадцать членов военного совета.
      "Штурм", - решил военный совет.
      "Не осада, а штурм - вот что надо, чтобы взять крепость!" передавали друг другу солдаты и офицеры слова Суворова.
      Наступила ночь с десятого на одиннадцатое декабря. Ни у турок, ни в лагере русских никто не спал. Русские полки ждали сигнала к штурму. Осажденные готовились к отпору. За два часа перед рассветом по сигналу ракетою девять колонн русских войск, из них три со стороны реки, пошли на штурм сильнейшей крепости.
      Стены Измаила вспыхнули огнем.
      Закипел кровопролитный бой.
      Турки сопротивлялись ожесточенно. С воплями "алла!" они набрасывались на смельчаков, поднимавшихся на стены крепости, лили на штурмующих кипящую смолу, обрушивали на них тяжелые каменные глыбы. Но все новые и новые цепи русских солдат появлялись на гребнях стен крепости и оттесняли турок к охваченным огнем пожаров кварталам города.
      - Вперед!.. Родина!.. Россия!.. - кричит командир колонны и подняв над головою саблю, увлекает за собой солдат и офицеров на пышущие орудийными взрывами крепостные стены. Засеки уже позади, волчьи ямы пройдены. Тысячи храбрецов, поддерживая друг друга, медленно, но неудержимо взбираются по высоким штурмовым лестницам на самый верх стен и уже сражаются здесь среди холодных каменных зубцов крепостных укреплений.
      Город горел. Горела крепость. То в одном, то в другом месте вспыхивало пламя, рушились строения.
      По охваченным огнем улицам носились лошади. Это сорвались с коновязей кони турецкой кавалерии. Они обезумели от дыма пожарищ, от бушевавшего вокруг пламени. С налитыми кровью глазами, с развевающимися гривами кони неслись без всадников неведомо куда.
      Люди выскакивали из объятых пламенем домов и бежали по улицам обстреливаемого со всех сторон города, лишь бы уйти подальше от страшных мест.
      Осколки бомб и картечь разили людей насмерть.
      Шла страшная битва.
      "Крепость казалась настоящим вулканом, извергавшим пламя", - писал в своих мемуарах участник штурма, генерал Ланжерон.
      Первым переправился через ров и раньше всех взобрался на крепостной вал не молодой уже, лет за сорок, секунд-майор Леонтий Яковлевич Неклюдов.
      Он увлек за собою солдат, которых ничто уже не могло остановить в их порыве.
      Казаки, вооруженные только саблями да пиками, поднимались вместе с солдатами на стены крепости и вступали в рукопашный бой с турками.
      Матросы действовали с речной стороны. Русская флотилия бомбардировала крепость с Дуная. Мелководные речные суда подвозили к стенам турецкой твердыни гренадеров и егерей, топили турецкие суда, захватывали паромы.
      В четыре часа дня 11 декабря турки сложили оружие. Суворов писал Потемкину: "Не бывало крепости крепче, не бывало обороны отчаяннее Измаила, но Измаил взят".
      В руки русских войск попало двести сорок пять пушек и мортир, около четырехсот знамен и девять тысяч пленных, большинство которых имели ранения.
      На улицах города, во рвах, на валах и стенах крепости осталось лежать почти двадцать шесть тысяч убитых турок - вся турецкая армия.
      По мастерству одновременного использования в бою пехоты, артиллерии и речной флотилии штурм Измаила является образцом суворовского военного искусства.
      "На такое дело можно пойти только один раз в жизни", - говорил о штурме Измаила полководец.
      Взятие Измаила ошеломило не только Турцию. Вся Европа была потрясена победой русских войск. Турки запросили мира.
      Благодаря полководческому гению Суворова война с Турцией закончилась блестящей победой России.
      Об этом нельзя было не вспомнить, держа в руках найденный в шкатулке документ о награждении военным крестом героя штурма Измаила "подпорутчика" Петра Брандгаузена.
      __________
      Итак, секрет чудесной шкатулки разгадан. Женщина передала ее музею. Шкатулка стала музейным экспонатом, предметом, имеющим познавательную историческую ценность.
      Она долго хранилась в кладовых Артиллерийского исторического музея, а потом ее передали в музей А. В. Суворова в Ленинграде. Там она находится и в наши дни.
      М Е Д А Л Ь О Н  В  О Р Е Х О В О Й  О П Р А В Е
      История, о которой пойдет дальше речь, произошла года через два после окончания Великой Отечественной войны.
      Поиски суворовских реликвий часто приводили меня в антикварные магазины, заставляли навещать собирателей русской старины.
      В разговорах с ними мне не раз приходилось слышать, что существует ценнейший медальон в ореховой оправе с портретом Суворова.
      Никто из друзей и знакомых не мог сказать, у кого же находится этот медальон. А ведь кое-кто даже пытался описывать портрет Суворова, восторгаясь смелостью кисти художника и большим сходством изображения с оригиналом.
      Но стоило задать вопрос, когда и где видели эту ценность, рассказчики тотчас умолкали, объясняя, что им самим видеть медальона не приходилось, а они только слышали о нем.
      Таинственный медальон заинтересовал многих собирателей исторических реликвий, и я решил непременно отыскать его и приобрести для музея. Чтобы ускорить дело, пришлось посетить старейшего антиквара, человека с великолепной профессиональной памятью.
      Он помнил буквально все, что могло интересовать всякого рода коллекционеров и любителей вещей, принадлежавших когда-то государственным деятелям, полководцам, известным артистам, композиторам, художникам и писателям.
      Этот человек знал всех собирателей старины и оказывал большую помощь музеям в поисках нужного им исторического оружия, гравюр, картин прошлых веков.
      Это был не кто иной, как всеми уважаемый Лев Иванович Ленский.
      Он внимательно выслушал меня.
      - Помнится, - сказал Лев Иванович, - у кого-то из потомков Суворова хранился портрет полководца в ореховой раме. Но имя художника осталось неизвестным. Скорее всего, это кто-нибудь из русских. Мне хорошо известно, что портрет нигде не выставлялся и не упоминается ни в одном из описаний изображений Суворова. Вам могут помочь только потомки полководца.
      Разыскивая по поручению музея личные вещи Суворова, я неоднократно бывал у правнучки полководца - Аполлинарии Сергеевны. Значит, нужно обратиться к ней еще раз.
      Аполлинария Сергеевна, как всегда, внимательно выслушала меня и поведала историю медальона.
      - ...Приближался 1850 год. Со дня смерти нашего прадеда прошло пятьдесят лет.
      У внука умершего полководца, Александра Аркадьевича, часто собирались старые, заслуженные генералы. Еще совсем молодыми офицерами они с Александром Васильевичем ходили в знаменитый итало-швейцарский поход. Они вспоминали своего командующего и вместе с хозяином обдумывали, как бы лучше отметить приближающуюся годовщину.
      Встречался Александр Аркадьевич с офицерами и солдатами полков, которыми командовал его дед. Все они в один голос просили выполнить последнюю волю Суворова.
      Они рассказывали, как, возвращаясь из швейцарского похода, полководец ехал через Баварию, Богемию, Австрийскую Польшу и Литву. Всюду его встречали с триумфом и оказывали королевские почести.
      В Аугсбурге местные власти прислали к нему почетную стражу.
      - Меня охраняет любовь народная, - ответил Суворов и отослал стражу обратно.
      В городе Нейтингене Суворов осмотрел гробницу австрийского фельдмаршала Лаудона.
      Читая многословные, пышные надписи, прославлявшие Лаудона, Суворов задумался и тихо, едва слышно сказал правителю своей канцелярии:
      - К чему такая длинная надпись? Завещаю тебе волю мою. На гробнице моей написать только три слова: "Здесь лежит Суворов".
      Волю его нарушили. На месте погребения положили плиту с длинной, витиеватой надписью: "Генералиссимус, князь Италийский, граф А. В. Суворов-Рымникский, родился в 1729, ноября 13-го, скончался 1800, мая 6 дня".
      Александр Аркадьевич прислушался к голосу соратников полководца, долго хлопотал и, наконец, выполнил волю деда, заменив эту надпись короткой, в три слова:
      "Здесь лежит Суворов".
      - Эту надпись мы видим и в наши дни, - сказала Аполлинария Сергеевна и глубоко вздохнула. - Но это еще не конец. Александр Аркадьевич задался целью собрать материалы, которые помогут написать историю жизни Суворова. Он стал собирать обширную переписку полководца, личные вещи, патенты на присвоение военных чинов, грамоты за боевые заслуги.
      Собрав письма, автобиографические заметки, записи и другие документы, связанные с полководческой деятельностью Суворова, Александр Аркадьевич обратился к историкам, художникам, писателям и поэтам с просьбой создать художественные произведения, посвященные славным делам Суворова и его победам над врагами родной земли.
      Помню рассказы о том, как на вечерах Александра Аркадьевича появлялись историки Милютин и Полевой, художники Жуковский, Коцебу и Тарас Григорьевич Шевченко.
      Внук показывал вещи своего великого деда.
      С волнением осматривали гости награды, ордена, оружие, подзорную трубу и табакерки, которыми пользовался Суворов.
      Дела великого полководца были воспроизведены ими в картинах и книгах.
      Коцебу написал несколько больших картин о походах Суворова. Шевченко сделал много рисунков к книге историка Полевого о жизни полководца и его боевых делах. Жуковский и Коцебу тоже дали свои рисунки для этой книги.
      Готовясь к юбилею, внук полководца заказал художникам портрет-миниатюру знаменитого деда, а резчикам приказал вырезать красивую раму с изображением герба рода Суворовых.
      Над портретом работали лучшие художники и резчики по дереву. Срок был установлен короткий. Мастера старались. К условленному дню портрет и оправа к нему были закончены.
      Лицо прадеда имело оживленное, насмешливое выражение. Воинственный хохолок поднимался на темени.
      Вокруг портрета художник расположил несколько миниатюр, исполненных масляными красками. Он запечатлел на этих небольших картинах отдельные эпизоды боевой жизни Суворова: штурм Измаила, битву у Треббии, переход через Чёртов мост.
      После смерти Александра Аркадьевича портрет перешел к его детям, а от них - к какому-то важному по своему положению почитателю полководца. Что стало с миниатюрой дальше, не знаю. Ее след затерялся.
      Больше ничего Аполлинария Сергеевна сообщить не могла и, смеясь, сказала:
      - Вот мы с вами опять в тупике. Все истории мои не имеют конца.
      - Нет, - возразил я, - вы неправы. Конец истории мы обязательно найдем. Важно другое. Ваша история так интересна, что, слушая ее, непременно хочется отыскать конец. Вот я и ищу концы ваших историй - то шпагу Суворова, то его портрет.
      - Утешайте старую! Что же, давайте искать медальон вместе.
      Решено было искать. Но как? Каким путем двигаться, если нет никаких следов?
      Аполлинария Сергеевна предложила мне идти, как она выразилась, "двумя тропинками".
      - Каждый пусть идет самостоятельно, - сказала она. - Будем встречаться с людьми, которые интересуются Суворовым, и расспрашивать их, не видали ли они где-нибудь медальона в ореховой оправе. Я буду вести поиски среди своих знакомых; вы - среди своих. Это, по-моему, сократит время.
      Поиски медальона начались.
      По старой пословице - "на ловца и зверь бежит", я на другой же день встретил в музее знакомого, любителя и знатока старинных русских медалей.
      - Иван Феоктистович, дорогой! - обратился я к нему. - Как дела? Что нового в царстве медалей?
      - О, новостей много! В наши дни жизнь и труд простых людей запечатлеваются в медалях, как никогда и нигде раньше. Мы, медалисты, удачливый народ. И медали - одна интересней другой.
      - Рад вашим успехам, - поддержал я Ивана Феоктистовича.
      - Да ведь известно, что вас интересует, - продолжал он. - Вам что-нибудь о Суворове подай, тогда вы воспламенитесь! Мы, медалисты, гордимся тем, что первое изображение Суворова сделано на медали. И какой медали! Профессор Академии художеств делал! Карл Леберехт!
      - А помните, какие стихи об этой медали написал Державин:
      Се росский Геркулес!
      Где сколько ни сражался,
      Всегда непобедим остался,
      И жизнь его полна чудес!
      Разговор сам по себе принял нужный оборот.
      - Рад, рад вашим успехам, Иван Феоктистович. А вот у меня неудача.
      - В чем дело?
      - Да все никак не нападу на след миниатюры Суворова в ореховой оправе. Не знаете ли вы хороших знатоков старинных миниатюр?
      - Как же! Как же! Есть! Один - в Ленинграде. А вот другой - подальше, в Москве. Интересные люди. Все миниатюры у них на учете.
      Иван Феоктистович порылся в записной книжке и сообщил мне адреса. Потом он написал две коротенькие записки известным собирателям картин и вручил мне.
      Я его поблагодарил. Затем мы распрощались
      Мне не терпелось. В тот же день, вечером, я направился на квартиру ленинградского собирателя.
      Передо мной стоял высокий, худой мужчина, с черными выразительными глазами на бледном лице и большими седыми усами, свисающими вниз. Это был Михаил Николаевич - крупнейший знаток миниатюр.
      - Что вам угодно? - довольно сухо спросил он.
      Я отрекомендовался и протянул ему записку от Ивана Феоктистовича.
      Внимательно прочитав записку, он медленно прошелся по комнате, потом повернулся ко мне и спросил:
      - Что вас заставило заняться поисками миниатюры Суворова?
      По правде сказать, я ожидал этого вопроса и был к нему подготовлен. После моего довольно-таки подробного рассказа о поисках пропавшей миниатюры Михаил Николаевич, поняв, что его беспокоят с серьезной целью, стал более любезным.
      Он пригласил меня в большую комнату; стены ее были увешаны картинами, а на небольших столиках лежали всевозможные миниатюры. Их владелец оказался настоящим знатоком и ценителем трудного искусства миниатюр и с восторгом говорил о них:
      - Взгляните! Какая тонкость кисти! Какие краски!
      Михаил Николаевич держал миниатюру в правой руке, то приближая ее к глазам, то отдаляя от себя. Он так увлекся, что уже забыл о цели моего посещения.
      - Ей цены нет! Сокровище! - почти пропел он. - Ах да, простите! Вас ведь интересует миниатюра Суворова! О ней, к сожалению, я ничего не слышал. Вот о старых могу рассказать. Вы, конечно, знаете о силуэте Суворова, выполненном Антингом, адъютантом и биографом полководца.
      - Да, знаю, - ответил я. - Копия этого силуэта хранится у меня.
      - Должен вам сказать, что работа Антинга не представляет большого интереса. Если я и говорю об этом силуэте, то только потому, что это первое известное нам изображение полководца.
      - Позвольте, - перебил я, - а медаль Леберехта?
      - Ну что вы, медаль! - возразил Михаил Николаевич. - На ней не Суворов, а Геркулес! По грудь обнажен, на плечах - львиная шкура. Нет, нет! То ли дело миниатюра.
      Михаил Николаевич порылся в ворохе фотоснимков со знаменитых миниатюр и, протягивая мне один, продолжал:
      - Обратите внимание, даже самая старая, известная нам миниатюра, хотя бы, например, беконовская, от 1795 года, в какой-то мере передает живые черты Суворова. Кстати, она написана с натуры. Суворов тогда находился в Варшаве.
      - Как сказать, но работа Бекона все же груба, - не выдержал я.
      - Согласен! Но на миниатюре вы видите Суворова, а не Геркулеса!
      Спор мог затянуться. Я не собирался защищать преимущество изображений полководца на медалях и ничего на это не ответил.
      Уже в коридоре, прощаясь со мною, Михаил Николаевич сказал:
      - Вы меня очень заинтересовали известием о миниатюре Суворова. Если нападу на след, сразу же сообщу, непременно сообщу! Желаю удачи.
      Поиски медальона продолжались. Не прекращались расспросы о нем друзей и знакомых.
      Однажды об этом портрете зашел разговор с врачом, собирателем русских военных миниатюр. Он с интересом выслушал меня и пригласил к себе на квартиру полюбоваться его коллекцией. Я совершенно не предполагал, что увижу такую многочисленную, ценную коллекцию миниатюр. Свыше тридцати небольших картин украшали стены кабинета врача. Они были подобраны по эпохам.
      Среди них находились сподвижники Петра Великого во главе с Александром Меншиковым, генералиссимусом российских войск, портреты-миниатюры Румянцева, Потемкина, Суворова, Кутузова, большое количество миниатюр советских полководцев, героев гражданской войны. Вот Василий Иванович Чапаев в развевающейся за спиною бурке летит на стремительном скакуне в атаку на белых. Рядом - миниатюры Ворошилова, Буденного и Фрунзе, идущих впереди полков Красной Армии; тут же миниатюра комбрига Котовского и Николая Щорса.
      Несколько часов, проведенных у врача, пролетели незаметно. Он поделился своими замыслами. Ему хотелось во что бы то ни стало собрать портреты русских полководцев от самых древних времен и до наших дней. И на этом пути врач-собиратель сделал уже немало. Не скрою, его замыслы увлекли, захватили меня.
      Трудно было удержаться, чтобы не задать врачу вопрос о миниатюре Суворова. Выяснилось, что он действительно слышал о медальоне с портретом Суворова, но, к сожалению, не мог подсказать, где его следует искать.
      На этом мы и расстались.
      __________
      Через несколько дней поезд увозил меня в Москву.
      Москва! На нее я возлагал большие надежды. Почему-то казалось, что только теперь, после долгих и напрасных поисков, мне удастся напасть на след медальона.
      Прямо с вокзала я направился к известному искусствоведу, Савве Евграфовичу.
      Мне повезло: Савва Евграфович оказался дома. Он принял меня приветливо и проводил в свой рабочий кабинет. Здесь, поудобнее усевшись в креслах у большого письменного стола, я рассказал ему о цели своего приезда.
      Внимательно выслушав меня, Савва Евграфович на некоторое время задумался, видимо что-то припоминая, а потом с загадочной улыбкой проговорил:
      - Зачем вы сюда приезжали? У вас в Ленинграде, у одного любителя, хранится медальон из нескольких миниатюр о Суворове. Эти миниатюры обрамлены ореховой оправой, композиционно составляющей одно целое. Это, видимо, то, что вам нужно.
      - Как, неужели и вы знаете о медальоне? - спросил я с удивлением.
      - Почему же мне не знать того, что является моею специальностью, последовал ответ.
      - Уважаемый Савва Евграфович, скажите, пожалуйста, - видели ли вы медальон?
      - К сожалению, не видел.
      - Знаете ли вы адрес, где он находится?
      - Приблизительно.
      - Какой же?
      - Ленинград, улица Рубинштейна, бывший дом Толстого.
      - Фамилия владельца медальона?
      - Не знаю.
      - Савва Евграфович, - взмолился я, - как же так?
      - Пусть вас это не пугает. Улица знакома, дом стоит на месте. Остальное - пустяки. Разыщете.
      И вот снова в дороге. По правде сказать, я не очень-то верил в успех дела. Хотя сообщение искусствоведа и окрылило меня, но все это еще было каким-то далеким и неизвестным.
      В Ленинграде меня ожидал сюрприз. На столе в моей комнате лежала записка. Аполлинария Сергеевна приглашала к себе. "Нужны по срочному делу", - писала она.
      Немедленно отправляюсь к ней.
      Старушка, видимо, ждала.
      - Садитесь! - приветливо проговорила она. - Слушайте радостную весть. Найден адрес владельца медальона.
      Не выдержав, я вскакиваю со стула, подбегаю к Аполлинарии Сергеевне.
      - Какой же адрес?
      - Да недалекий - здесь, в Ленинграде.
      - Какой? Не томите!
      - Улица Рубинштейна, бывший дом Толстого.
      - Ну, а дальше?
      - Что дальше?
      - Квартира? Фамилия?
      - Этого-то мне не сказали.
      Вот уже второй человек называл улицу, дом - и только.
      Аполлинария Сергеевна смеется.
      - Бывший дом Толстого - это не Ленинград. Пораскиньте умом. Денек-другой поищете и найдете медальон.
      Вечером следующего дня я уже беседовал с управляющим домом на улице Рубинштейна.
      Из его слов я понял, что разыскать владельца медальона в доме, который имеет двенадцать корпусов, а каждый корпус - по пять или шесть этажей, будет не совсем-то легким делом.
      По моей просьбе управляющий домом созвал в конторе всех дворников и объяснил, что от них требуется.
      - Назовите квартиры, в которых есть старинные картины, большие или маленькие, - попросил их управляющий домом.
      Старший дворник, работавший в этом доме больше двадцати лет, посоветовался со своими товарищами и довольно уверенно сказал:
      - Идите в квартиру триста одиннадцатую. Там проживает Вавилов. Квартира у него богатейшая, картинами все стены увешаны. Видно, большой любитель картин Вавилов.
      Не скоро удалось дозвониться в триста одиннадцатую квартиру. Наконец послышались шаги, чуть-чуть приоткрылась дверь, и чей-то голос произнес:
      - Кто здесь?
      Я назвал себя.
      - Без дворника пустить вас не могу, - сказал человек за дверью.
      - Хорошо, - согласился я, - сейчас его приведу.
      Не успел я еще со старшим дворником подойти к двери, как ее кто-то быстро распахнул, и мы очутились в полутемном коридоре, заставленном разными вещами. В квартире было несколько комнат. В одной, куда нас пригласил хозяин, стены были сплошь увешаны картинами в тяжелых рамах...
      - Вы не из художественного фонда? - спросил меня владелец этих богатств. - Хотите приобрести для музея картины? Пожалуйста! У меня, как видите, выбор имеется.
      Он достал из письменного стола какой-то список, очевидно перечень принадлежащих ему картин, и попросил с ним ознакомиться.
      Пришлось ему объяснить, что Артиллерийский исторический музей поручил мне отыскать один старинный портрет и что посещение его квартиры вызвано этой причиной.
      - Поэтому разрешите посмотреть ваши картины. Может быть, среди них я найду ту, которую разыскиваю.
      - Прошу вас, прошу! - любезно проговорил коллекционер и повел нас по своей "картинной галерее", давая на ходу объяснения. Все эти полотна, вделанные в дорогие рамы, были всего лишь копиями известнейших картин. И самым ценным среди этого собрания произведений живописи были массивные рамы с позолотой.
      - Неужели у вас нет ни одного портрета? - задал я ему вопрос.
      - Не люблю портретов, - сказал, морщась, коллекционер картин, - то ли дело - море или восход солнца в горах!
      - А нет ли у вас миниатюр с военными сюжетами? - отважился я спросить любителя восходов солнца.
      - Нет! Я гражданский человек, и военные темы меня совсем не привлекают.
      Было очевидно, что мы попали в квартиру перепродавца картин и что искать здесь старинный портрет Суворова - значит напрасно терять время.
      Мы поспешно вышли из триста одиннадцатой квартиры и на площадке второго этажа устроили новое совещание.
      - Значит, не то? - спросил старший дворник и досадливо покачал головой.
      - Не то! - с сожалением ответил я и обратился к нему: - Скажите, а нет ли картин у кого-нибудь из военных, проживающих в этом доме?
      - Военных? - задумался дворник. - Припоминаю... Совершенно верно, есть. Идемте в триста сорок седьмую квартиру.
      - А кто там живет?
      - Полковник в отставке. Правда, картин у него не в пример меньше, чем в триста одиннадцатой, но посмотреть есть на что. Все больше из военной жизни. Не один раз приходилось бывать в этой квартире.
      Нам открыл дверь пожилой мужчина лет за шестьдесят, атлетического сложения. Из-под его суровых бровей мягко смотрели голубые глаза. На нем был костюм военного покроя и короткие кавалерийские сапоги.
      - Полковник в отставке, Василий Петрович Коротаев! - произнес он четким голосом и пожал мою руку. - Чем могу служить?
      Я рассказал о цели своего прихода.
      Выслушав меня, Василий Петрович вышел в соседнюю комнату и быстро вернулся обратно.
      - Вот, любуйтесь! - сказал он, бережно положив на стол большой сверток.
      - Простите, а что в свертке? - задал я ему вопрос.
      - Видите ли, я приготовил эту вещь, чтобы отнести в ваш музей, а вы вот взяли и сами пожаловали. Давайте посмотрим, - предложил полковник.
      С этими словами он снял со свертка веревки и развернул его.
      Передо мной лежала резная, персидского ореха, рама замечательной ручной работы. В раму были вделаны пять миниатюр и герб Суворова, поддерживаемый двумя львами. Миниатюры составляли одно целое с их оправой.
      Замысел художника заключался в прославлении русского оружия. Слава русскому оружию!
      В центре оправы, под гербом, находился портрет Суворова: худощавое, энергичное лицо, задорное выражение глаз и хохолок седых волос, смело взбитый над выпуклым лбом.
      Портрет полководца окружали резные гирлянды из листьев дуба и лавра, перевитых лентой.
      По левую сторону от портрета Суворова помещалась миниатюра, изображающая переход русских войск через Чёртов мост в Швейцарских Альпах. По правую сторону - миниатюра, на которой было изображено вступление Суворова в Милан в 1799 году, после победного шествия по северной Италии.
      Союзники разбили французов на берегу реки Адды. Русские полки шли по цветущим просторам Ломбардии. Города сдавались один за другим. И вот полки в Милане. Народ забрасывает русских солдат цветами. Суворову при въезде в город устраивают триумфальную встречу.
      Портрет Суворова был несколько крупнее других рисунков. Над ним развевалась георгиевская лента с большим бантом посредине. И лента и бант были искусно вырезаны из персидского ореха так же, как и весь медальон. Лента располагалась над продолговатой, чуть-чуть изогнутой в концах миниатюрой "Штурм Измаила".
      Миниатюра "Штурм Измаила" - единственная в своем роде. На ней запечатлен момент подготовки русских войск к штурму сильнейшей крепости в Европе. На переднем плане Суворов на коне. Рядом с ним-его любимый ученик и друг Кутузов. Я не знаю другой картины, где изображались бы вместе два великих русских полководца.
      Под миниатюрой "Штурм Измаила" была помещена еще одна - "Сражение на реке Треббии 7 июня 1799 года".
      Вопреки приказу Суворова, австрийский генерал Мелас задержал при себе резерв, оголив центр русского расположения во время боя. Русские батальоны под натиском противника стали отходить.
      Узнав об этом, Суворов вскочил на коня и бросился к месту, где французы прорвали линию русских войск.
      Навстречу ему бежали отступавшие батальоны. Суворов, подскакав поближе к бегущим в панике солдатам, повернул коня и помчался впереди них с криком:
      - Заманивай! Заманивай шибче француза!
      Отступавшие опешили. Суворов смотрел на них через плечо и, смеясь, продолжал кричать:
      - Ребята! Заманивай! Бегом, бегом за мной!
      Старый солдат с лицом, покрытым шрамами, крикнул вслед за Суворовым:
      - Заманивай, заманивай, ребята!
      Другой солдат засмеялся. Наступил перелом.
      Суворов остановил коня и властно крикнул:
      - Стой! Кругом! Скорым шагом марш!..
      Он повернул коня и поскакал вперед.
      Солдаты с громкими криками "ура!" побежали за ним.
      Французы дрогнули и стали отходить.
      Суворов помчался вдоль русских батальонов. Там, где он появлялся, люди забывали страх и усталость и с утроенной энергией шли в атаку. Неприятель отступал по всему фронту.