- Дяденька! Бревно потерял! - кричали они.
      С каждой минутой ребят у пруда становилось всё больше и больше.
      Они не уходили даже во время обеденного перерыва, шныряя всюду, как мальки на мелководье в жаркий летний день.
      Работы для них нашлось достаточно, забот тоже.
      Прошло два дня...
      Работали чуть ли не круглые сутки. Молодые солдаты в эти дни отдыхали мало. Они откачивали воду, словно выполняли боевое задание.
      В воскресенье пришли человек двадцать колхозников, молодых мужчин и женщин.
      Колхозники не отставали от солдат.
      К исходу вторых суток я услышал, как старшина произнес громким голосом:
      - Готово! Принимайте последнюю водичку.
      Он передал ведро солдату. Ведро пошло по рукам, и все работавшие провожали его взглядами до тех пор, пока крайний в цепи не вылил на землю черную от ила воду шагах в пятидесяти от пруда, за бугром.
      - Вся! - вскрикнул солдат с голубыми веселыми глазами.
      - Последняя! - солидно поддержал его сосед.
      Воды в пруде не стало. Обнажилось покрытое вязким илом дно.
      Один за другим работавшие выстроились полукругом по берегу пруда. Они с жадностью осматривали дно.
      Ко мне подошел крепкий, рослый старик с рыжей бородкой. Он кивнул в сторону пруда и, обращаясь ко всем, крикнул звонким не по годам голосом:
      - Щи не хлебать - и говядины не едать. Водичку вынесли, остается говядинка. - Старик поплевал на руки и озорно оглядел всех. - А ну, товарищи, возьмемся ил убирать! Старшина, давай своим сигнал! - обратился он к группе военных. - Колхоз второй колонной пойдет! Так, братцы?
      Ил выносили на берег ведрами, выбрасывали лопатами.
      Наконец дно очистили, но... шпагу не нашли.
      Наступило тяжелое молчание.
      - Глубже копать надо, - произнес молодой парень колхозник, смотря в сторону. Но было видно: он и сам не верил тому, что предлагал.
      - Ишь, незадача какая! - послышался еще один голос.
      - Как же так! Не маленькая вещь, выбросить не могли! - копаясь в иле, рассуждал старик колхозник.
      Старшина объявил перекурку.
      - Вот не везет же, братцы! - воскликнул огорченно молодой скуластый солдат. - Как мне хотелось найти шпагу Суворова - и вот тебе на! Не везет!
      Окончательно расстроившись, он сорвал с головы пилотку и хлопнул ею по сапогу.
      - Не одному тебе хотелось, - бросил с досадой другой солдат.
      - Потому и шли сюда, чтобы первыми ее увидеть, - тихо сказал старшина, закручивая огромную "козью ножку".
      К солдатам подошла молоденькая колхозница. Она насмешливо спросила:
      - Что загрустили, орлы? Откачали воду из одного пруда и приуныли. И, не дождавшись ответа, добавила: - Для такого дела десять выкачать мало - не только один. Мы в работе от вас не отставали. Думали, нашему колхозу честь будет, а вышло по-иному.
      Старшина посмотрел на девушку.
      - Одобряю! Она дело говорит! Товарищи! - повернулся он к солдатам. Сегодня шпага не найдена, но это не значит, что ее нет. Завтра ее найдут наши товарищи в другом месте. Но в ее поисках есть и наш труд. Не правда ли? Этого у нас никто не отнимет.
      - Правильно! Правда! Конечно, так! - ответили дружным хором молодые бойцы.
      Я поблагодарил всех и дал последнюю команду - поужинать, отдохнуть и возвращаться в город.
      Поезд увозил нас все дальше от места неудачной экспедиции.
      С каждым километром у солдат рассеивалось неприятное ощущение. Начались шутки. Молодость сказалась и здесь: неудача смутила, но не убила желания добиться цели.
      Но меня все случившееся тяжело поразило. Я не находил покоя много дней. Мне казалось, что товарищи по работе, встречаясь со мной, улыбались и едва заметно переглядывались между собой. Даже сочувствие вызывало во мне досаду.
      На самом деле большинство работников музея не изменило ко мне своего отношения и вместе со мной переживало беду.
      Розыски шпаги Суворова становились делом чести работников музея. Я старался разгадать тайну шпаги и видел: большой коллектив научных работников внимательно следит за моим трудом. Я понимал: каждый из них придет мне на помощь в любую минуту, но на мне лежит большая ответственность. Имею ли я право сомневаться в своих силах? Нет, не имею. Эти мысли помогали мне в самые тяжелые минуты.
      Я думал: труд музейного работника, отыскивающего какую-нибудь ценную в историческом отношении вещь, подобен труду ученого-искателя.
      И тот и другой по случайным надписям, по оброненным фразам, обломкам и обрывкам восстанавливают целое, и оно дает представление о жизни страны и народа.
      Я вспомнил встречу с молодым учителем-историком в городе Боровичи, куда приезжал, разыскивая суворовские вещи.
      Он говорил:
      - Всякий труд, если ты полюбишь его и отдашь ему свои силы станет частью тебя самого, твоею жизнью. Он перейдет из ремесла в искусство и поднимет человека на такую высоту, откуда он видит дальше и глубже. Мы с радостью глядим на такого человека и хотим пойти с ним в ногу, хотим догнать наш завтрашний день.
      С большой радостью я вспомнил эти слова скромного учителя и снова приобрел уверенность. "Никакие преграды не остановят меня, - решил я. - Я найду то, чему отдал так много труда".
      Снова у старого доктора
      Обдумав свои поступки я убедился: нет, мне не удалось получить от доктора точные сведения, а он мог дать все, в чем я нуждался.
      Это и послужило причиной моих неудач.
      Мне пришлось еще раз ехать в Колпино к доктору и допытываться, - не знает ли он, кто из друзей или знакомых его младшего брата остался в живых.
      Неудача с нашей затеей расстроила старика больше меня.
      Он считал себя главным виновником этих безуспешных поисков и старался загладить свою вину.
      - Вы уж простите меня, старика, - говорил он извиняющимся тоном. Такая чепуха получилась! Не ожидал! Никак не ожидал!
      Я успокаивал его и объяснял: в нашем деле провалы неизбежны и они не должны обескураживать нас.
      - Так-то оно так, - возражал доктор, - но я вас подвел. В мои годы это непростительно.
      Разговорившись с ним, я узнал, что в Ленинграде на Петроградской стороне живет его сестра - профессор медицины. Я занес в свою записную книжку еще несколько фамилий. С этими людьми дружил и встречался тридцать лет назад младший брат доктора.
      Расстались мы поздно.
      Домой я вернулся глубокой ночью, но спать не мог.
      Не знаю, как мне удалось дотянуть до утра: казалось, время остановилось.
      Я ходил из угла в угол, ложился и снова вставал. Стрелки на часах точно застыли.
      Наконец пробило восемь. Я не мог больше ждать и через полчаса уже позвонил по телефону в квартиру профессора.
      Рекомендации доктора оказалось достаточно.
      У порога меня встретила молодая девушка - дочь профессора.
      - Проходите, проходите, - говорила она и с приветливой улыбкой протянула руку.
      - Меня зовут Катей, - представилась девушка. - Я студентка медицинского института. Садитесь, - предложила она и указала на стул. Маму вызвали по срочному делу, и она поручила мне принять вас.
      Я сел и, не теряя времени, спросил:
      - Вам известна цель моего прихода?
      - Догадываюсь, - ответила студентка. - Вас интересуют предметы, связанные с именем Суворова. У нас с мамой есть старинные вещи, но нам неизвестно, принадлежали ли они Суворову. - С этими словами Катя сняла с буфета и подала мне хрустальный кубок с гравированным по стеклу рисунком.
      В моих руках лежал, сверкая гранями, почетный кубок Семеновского полка.
      Это из него в дни полковых празднеств пили здравицы командир и офицеры, передавая его из рук в руки.
      Я осматривал его, любуясь переливами хрусталя. Мои руки дрожали. Я волновался. Ведь этот кубок находился до 1917 года в полковом музее Семеновского полка; он мог привести меня к шпаге Суворова.
      - Номер второй, - весело сказала Катя, - сиамские слоны!
      Я глядел и не верил глазам. Передо мной стояла группа: три слона, выточенных из черного дерева и отделанных белой костью. Мастерство выдавало работу искусного художника.
      - Я знаю этих слонов! - невольно вырвалось у меня.
      - Осмотр продолжается, - шутя сказала Катя и вынула из шкафа пачку рисунков, перевязанных ленточкой.
      - Гравюры восемнадцатого столетия. В них ни я, ни мама не разбираемся, но они особенно почитаются любителями древностей, засмеялась девушка и подала мне связку рисунков.
      Старинные гравюры взволновали меня еще больше. Мне казалось, вот-вот я нападу и на след желанной шпаги.
      Без сомнения, в квартире профессора хранились вещи полкового музея. Непременно нужно было узнать, когда и как они сюда попали.
      - Знаете ли, какова ценность этого для историка? - спросил я девушку, показывая на разложенные на столе диковинные вещи.
      - Предполагаю! - ответила она. - Я тоже люблю старинные вещи, но не знала, что эти предметы принадлежали Суворову.
      - Вы будущий врач! Что вам Суворов! - сказал я, не веря словам девушки.
      - Я люблю Суворова. Просто так, как любят отца с матерью. Им гордится наш народ.
      Эти слова девушка произнесла негромко, но с большой силой. Я горячо пожал ей руку.
      Мне хотелось узнать хоть что-нибудь о круге знакомых художника, но Катя не могла рассказать ничего нового.
      Я только понял: у них хранятся вещи, привезенные когда-то бывшим начальником полкового музея Семеновского полка, художником Георгиевым.
      - Приходите к нам еще, когда мама будет дома, - приглашала Катя. Она расскажет вам о дяде.
      Увлечение театральной живописью
      Знакомство с профессором помогло мне продвинуться в поисках.
      Мне показали старый, добротный, с большим замысловатым замком, сундук.
      В нем, среди всяких ненужных вещей, находился покрытый эмалью значок офицера Семеновского полка - белый крест с золотым мечом по вертикали. Он принадлежал художнику.
      Там же я обнаружил несколько его рисунков на батальные темы и удостоверение Петроградского Военно-революционного комитета.
      На стене я увидел небольшие картины, написанные акварелью.
      Странная манера письма не могла не обратить на себя внимание.
      Я с интересом рассматривал акварели, пытаясь понять, что они изображают.
      Мое внимание заметили.
      - Это эскизы театральной постановки, - объяснила хозяйка.
      - Чем они привлекли вас? Почему они здесь висят?
      - Их писал мой брат - художник. - Он работал над ними вместе со своим другом.
      - А для какого театра, - спросил я, - и как называлась пьеса?
      - Для какого театра, не помню. И название пьесы забыла. Знаю, что это было незадолго до Октябрьской революции. Эскизы - память о моем брате.
      - А не вспомните ли вы, когда они попали к вам?
      Сестра художника сняла один эскиз со стены, положила его перед собою на стол и, разглядывая рисунок, продолжила свой рассказ:
      - Как-то брат привез эти эскизы и старинные вещи и просил все сохранить до его возвращения. Он упоминал, что какие-то вещи передал на сохранение своим друзьям-художникам.
      Я просил профессора назвать фамилии этих художников.
      - Он был общительным человеком и дружил со многими художниками из Академии. Не всех я знала и фамилии их теперь уже не помню, - развела руками моя знакомая.
      Работа начальника полкового клуба над эскизами театральной постановки, его дружба с художниками-декораторами - все это приводило к естественно правильному предположению: с начала революции судьба шпаги Суворова тесно связана с каким-нибудь театром Петрограда.
      Если уж спрятал он шпагу, так сделал это в укромном месте: у художника с крупным именем или в закоулках какого-нибудь театра.
      Но какого? Ведь их в городе около двадцати. Придется просмотреть все...
      Я изучаю театральную бутафорию
      Все мы видим из зрительного зала сцену, любуемся декорациями, наслаждаемся игрой артистов.
      Но мало кому из нас удается попадать в таинственные помещения, тесно обступившие сцену.
      Они носят порой не совсем понятные названия: реквизиторская, бутафорская, костюмерная.
      Все эти помещения заполнены интересными вещами. Месяц за месяцем, год за годом копятся эти вещи.
      Реквизиторы подбирают из своих неисчислимых запасов сотни мелких предметов, необходимых на сцене по ходу спектакля: посуду и книги, трости и зонты, оружие и картины, скатерти и салфетки, клетки с чучелами и чернильные приборы.
      Вот вы вошли в широко раскрытую дверь в пяти - шести шагах от сцены.
      С потолка свисает чучело крокодила. Филин, примостившийся на полке, зловеще глядит на него. Подле филина на блюдах лежат искусно сделанные из картона, "поджаренные" гуси и утки.
      И здесь же, гордо выгнув свои шеи, "плывет" стая белоснежных лебедей.
      Флаги всех стран и народов заполняют уголки комнаты.
      Все это именуется реквизитом.
      Вы входите в соседнее помещение. Здесь мебель самых различных стилей. Но одна особенность бросается вам в глаза.
      Вы ясно видите хорошо отделанную переднюю часть и боковины буфета, книжного шкафа или письменного стола. Но стоит вам посмотреть на эти прекрасные вещи с тыльной стороны, как вы обнаруживаете, что все они сделаны из фанеры и легких досок, а то и картона, и являются не настоящими вещами, а подделкой. Называются они бутафорией.
      Поиски шпаги привели меня в реквизиторские и бутафорские городских театров.
      Познакомился я и с репертуарными книгами, в которых хранились старые театральные афиши, наклеенные на листах плотной бумаги. Они были подобраны день за днем. Весь годовой репертуар театра.
      Представьте себе книжный переплет размером в развернутую газету "Известия" или "Правда".
      Для того, чтобы разложить такую книгу, требовался большой стол, на котором могли бы свободно лечь обе половинки переплета репертуарной книги.
      Я перелистал десятки таких книг толщиной с кирпич. Почти месяц ушел на это. На пожелтевших страницах огромных фолиантов за 1913 - 1918 годы то и дело встречались имена крупнейших актеров, певцов, художников - гордости нашего театра.
      Но изучение репертуарных книг не помогло мне разрешить загадку. Никакого следа работы начальника полкового клуба над декорациями для петроградских театров не нашлось.
      Я был удручен новой неудачей и несколько дней не мог работать в полную силу. Мне казалось, - я не способен решить серьезный вопрос, у меня для этого недостаточно знаний.
      "Бросить все, - думал я, как уже случалось со мной в дни срывов и неудач, - бросить поиски шпаги и заняться другими делами, не требующими такого напряжения!"
      Но другой голос шептал:
      "Как бросить! Можно ли бросать раз начатое дело, если в нем заинтересован не ты один! Ну, сорвалось. Не вышло сегодня, так выйдет завтра. Вспомни, - Суворов часто говорил: "Без труда не вытащишь рыбки из пруда". Или не правда это?"
      Я успокоился и решил продолжать поиски с еще большим рвением; стал изучать содержимое костюмерных и реквизиторских ленинградских театров, объясняя их работникам, что разыскиваю. С их стороны я неизменно встречал самое живое участие.
      Несколько раз я обращался с просьбами о помощи к одному театральному работнику.
      Новый знакомый терпеливо выслушивал мои истории о поисках суворовских вещей, заинтересовался моими делами и однажды привел меня в Главный гардероб академических театров.
      - Ищите здесь! - сказал с легкой улыбкой мой знакомый. - В этом месте можно найти самые неожиданные вещи. Только лучше ищите! - почти приказал он мне и передал с рук на руки заведующему гардеробом.
      Главный гардероб находился в глубине большого двора. Он занимал огромный пятиэтажный корпус, вмещая тысячи различных театральных костюмов, обуви и головных уборов.
      Сотни актеров можно было одеть в эти костюмы. Куда бы ни проникал взор, всюду висели суконные, шелковые, атласные, бархатные и парчовые платья.
      Хитоны и котурны древней Греции поражали своею строгой простотой. Кринолины и туалеты красавиц Екатерининского двора отличались роскошью и пышной замысловатостью форм.
      Военные мундиры, бриджи и галифе висели вперемежку с гусарскими ментиками и боярскими охабнями. Одежда героев мольеровских пьес находилась по соседству с сюртуками, мундирами и фраками героев пьес Островского.
      Огромные дубовые шкафы в несколько ярусов тянулись вдоль стен и посреди больших зал мужского и женского отделов.
      По этим бесконечным залам можно было совершать поучительные экскурсии, посвященные изучению истории театрального костюма.
      Лучшими экскурсоводами являлись здесь работники гардероба, бережно и любовно сохранявшие накопленные за много лет театральные сокровища.
      Усилиями этих работников сохранена коллекция замечательных костюмов восемнадцатого столетия, целый "Потемкинский гардероб".
      В особых шкафах висели украшенные старинными кружевами бархатные и атласные камзолы. Тут же расположились шитые из цветного шелка жилеты. И те и другие были покрыты вышивками.
      Крохотные бутоны роз из тончайших шелковых нитей оживляли наряды вельмож.
      Ручная вышивка - работа русских крепостных мастериц, подлинных художниц своего дела, - дожила до наших дней и рассказывала о труде не одного десятка людей.
      Но не костюмы влекли меня к себе.
      Служащие Главного гардероба, узнав, что я из Военно-исторического музея, отнеслись ко мне очень тепло.
      Старая работница рассказала, что она лично знала молодого художника в офицерском мундире. Этот художник не то в 1916, не то в 1917 году оформлял спектакли в Мариинском театре и не раз приходил в Главный гардероб подбирать костюмы и реквизит для участников спектакля.
      Здесь же мне сказали, что в соседнем отделе, в бутафорском прокатном складе, имеется немало оружия и старинных вешей.
      Не откладывая дела, я прошел на склад и в отсеках, заполненных театральным реквизитом и бутафорским оружием, нашел штук пятнадцать протазанов - образцов холодного оружия восемнадцатого столетия, напоминающих укороченные копья.
      Роясь в бутафорских кладовых, среди пожелтевших, запыленных гравюр, литографий и лубков я увидел старую канцелярскую папку для дел из плотного картона с тесемками.
      На ней стояла выведенная четким графическим почерком фамилия художника Георгиева.
      Схватив папку, я нетерпеливо раскрыл ее. В ней находился перечень рисунков художника, которые некогда хранились здесь, и наброски эскизов театральных декораций.
      Я уже видел их раньше у профессора.
      С обложки, как черные глаза, глядели на меня две большие печати Семеновского полка.
      Я вспомнил, последние годы художник служил там начальником музея.
      Вот где нашелся след так настойчиво отыскиваемого мною хранителя суворовских вещей!
      День посещения Главного гардероба и бутафорского склада оказался днем больших удач.
      Я понял причину успеха. В поиски шпаги включилось много людей. Все они охотно откликались на мои просьбы о помощи, и постепенно поиски стали общим делом...
      Круг замыкается
      Я знал, - теперь главная моя задача заключалась в тщательном осмотре оружия в театральном хранилище, в арсенале, как его с гордостью называли работники театра.
      Арсенал находился в отдаленном углу большого каменного здания Главного гардероба. Никому не могло прийти в голову, что здесь, среди тысяч разнообразных костюмов, скрыты и предметы вооружения.
      Специальным ходом меня провели в изолированное помещение, заполненное оружием.
      Здесь я увидел старинные казачьи сабли. Ими запорожцы рубились когда-то с турками, добывая в суровых сечах казачью славу.
      Кремневые пистолеты лежали на полках и висели на стенах арсенала.
      "1812 - 1815 годы", - определил я, осмотрев несколько образцов этого некогда страшного оружия. От метких выстрелов из них пала не одна тысяча интервентов, пришедших в Россию с наполеоновскими армиями.
      Среди оружия я нашел большой пистолет с фабричным клеймом: "Тула, 1789 год".
      Увидев его, я вспомнил слова правнучки Суворова о пистолете с таким же точно клеймом.
      Осмотр бутафорского оружия продвигался медленно.
      Я боялся пропустить какой-нибудь уголок.
      Склад не имел вентиляции, никогда не проветривался, и духота в нем стояла невыносимая. Тусклый свет лампы утомлял зрение.
      Я боялся, что работнику, ведавшему арсеналом, надоест наблюдать за моими поисками и он скажет, - пора кончать работу.
      С опаской посматривал я в его сторону, но он спокойно приводил в порядок развороченные мною груды бутафорских вещей, с любопытством слушая мои замечания по поводу попадавших мне в руки пистолетов, сабель, шпаг и кинжалов.
      Работая, я не замечал времени.
      Мне не удалось просмотреть и половины арсенала, как хранитель оружия извинился передо мной и постучал пальцем по левой руке, показывая на часы. Рабочий день окончился.
      Бутафор объяснил: дальнейший осмотр может состояться только через неделю. В театре на сцене начинаются репетиции нового спектакля, и он будет очень занят.
      Я попросил назначить кого-нибудь из его помощников.
      - Никто другой не вправе входить сюда без меня, - объяснил бутафор. Только я один являюсь ответственным за оружие.
      Пришлось подчиниться.
      Легко сказать - ждать неделю! Вам понятно мое состояние? Каждый из этих семи дней я, забывая о других делах, приходил в театр, шел в бутафорскую и ждал случая - может, мне повезет, может, репетиция спектакля не состоится, и я смогу снова попасть в арсенал.
      Но всё шло по намеченному плану. Репетиция проходила за репетицией. Бутафор обставлял сцену, выдавал артистам оружие и принимал его обратно.
      Так прошла неделя.
      На седьмой день моих испытаний я услышал: "Завтра я свободен и могу пойти с вами на склад".
      Я вновь ожил.
      Утром мы встретились в арсенале.
      Полдня я перебирал кинжалы, мушкеты, шпаги, алебарды и пистолеты, внимательно осматривал каждую вещь, надеясь увидеть надпись или какой-нибудь знак, по которому удастся установить ее владельца. Но всё было тщетно.
      В одном отсеке на полу под полками с бутафорией я увидел офицерскую шпагу. Ее клинок, особенно характерный конец, напоминавший удлиненный трехгранный штык, подтверждал: шпага эта, бесспорно, восемнадцатого столетия.
      Она лежала в углу, совсем незаметная, если бы не конец клинка, высунувшийся из-под вороха старого ломаного оружия.
      Я смотрел на клинок и не мог отвести от него глаз.
      Мною овладела какая-то слабость. Мне захотелось сесть, но не хватало сил на малейшее движение.
      Много раз я думал о той минуте, когда, наконец, увижу шпагу...
      Вспомнив сложный путь розысков, я не особенно удивился тому, что нашел ее в театре. Меня взволновала значительность события...
      Разобрав мешавшие мне вещи, я поднял с пола клинок. В моих руках лежала легкая, небольшого размера шпага. Я смахнул с нее пыль, протер стершуюся местами позолоту и стал рассматривать клинок.
      Я всматривался в него и не верил своим глазам. Чуть поблескивая при тусклом свете небольшой лампочки, выделялась надпись:
      "Виват, Екатерина Великая!
      Богу! Отечеству!"
      Я подошел ближе к лампе и перечитал надпись еще и еще раз.
      Потом закрыл глаза, снова открыл и прочитал надпись в четвертый и пятый раз.
      Всё совпадало с тем, о чем говорила мне правнучка Суворова.
      От сильного волнения я не мог стоять на ногах и присел на груду старого оружия. Мне хотелось крикнуть от нахлынувшей радости, скорее поделиться ею со своими товарищами.
      - Вот она какая, - прошептал я, любуясь клинком шпаги.
      Я смотрел и смотрел на нее, словно читая по ней страницы жизни полководца.
      Большая зазубрина бросилась мне в глаза. Она напомнила о племяннике Аполлинарии Сергеевны - Николае - и его первом воинском "подвиге" со шпагой прадеда.
      Теперь мне оставалось выполнить некоторые формальности, и я мог получить шпагу и сообщить о своем открытии.
      Пока же никому ни слова... Молчать...
      Я пошел к выходу, но, сделав шаг, остановился у полки с бутафорией. Над ней на боковой стенке висел кирасирский палаш. Его тяжелый, кованой латуни эфес украшал вензель.
      Я снял палаш с костылька и осторожно потянул клинок из ножен. Покрытый легким слоем смазки, он заблестел при слабом свете лампы.
      Но что это? Ножны палаша надломлены. Я всматриваюсь. Ошибки нет!
      Кирасирский палаш оказался немым свидетелем подлинности шпаги.
      Ведь долгие годы она хранилась вместе с ним в музее Семеновского полка. Потом ее перенесли сюда и она пролежала здесь тридцать лет... Палаш времен Екатерины Второй всегда сопутствовал ей как верный страж. Подле него висел еще один палаш с гравированной надписью: "Петр Первый".
      Не в силах сдержать себя, я выбежал на улицу, вскочил в первую подвернувшуюся автомашину, а через час вместе с Аполлинарией Сергеевной снова вернулся на склад и показал шпагу.
      - Да, это шпага Суворова! - сказала Аполлинария Сергеевна.
      На следующий день я сообщил о своей находке секретарю партийной организации.
      Это он поддерживал меня в самые тяжелые минуты и верил, что я разгадаю загадку со шпагой.
      Он первый поздравил меня с большой исторической находкой.
      - Теперь шпага Суворова станет достоянием советского народа, - сказал полковник Воробьев.
      Он высказал мою самую сокровенную мысль. Она поддерживала страсть и мое упорство на протяжении чуть ли не двух десятилетий.
      Конец истории
      Конец моей истории является началом новой жизни шпаги Суворова.
      Зимний вечер. Набережная Невы. Старинный дворец на ней. Великолепная, сверкающая белизной мраморная лестница ведет наверх. Ноги тонут в пушистых коврах.
      Мы поднимаемся во второй этаж. В чудесно обставленной гостиной нас встречают. Сейчас начнется заседание суворовской комиссии. Мы - в Ленинградском Доме ученых.
      Председатель комиссии, генерал-лейтенант, открывает заседание.
      Колодки многочисленных боевых наград на груди свидетельствуют о его боевом пути.
      В зале много офицеров, ученых. Рядом с ними сидят рабочие и инженеры, артисты и художники, служащие и писатели - любители, я бы сказал, ревнители, истории родной страны.
      Несколько рядов кресел занимают школьники старших классов. Среди них выделяются своею формой воспитанники Суворовского училища.
      Это всё члены школьных исторических кружков - почитатели великого полководца. Они не впервые на заседании суворовской комиссии Дома ученых и с большим старанием выводят свои фамилии в регистрационном листе.
      Сегодня ответственный день. Я подвожу итоги своего труда за много лет и отчитываюсь в работе перед учеными, военными историками и всеми, кто любит Суворова.
      Рассказ о поисках шпаги я иллюстрирую показом найденных вещей.
      Вот в моих руках старый тульский пистолет, который так любил Суворов.
      Я рассказываю его историю. Вслед за пистолетом по рядам кресел из рук в руки медленно переходит квадратный лоскут полкового знамени Суворова.
      С огромным интересом смотрят на него участники заседания.
      Палаш Петра Великого вызывает бурю восторгов. Ряды, занимаемые школьниками, волнуются. Юным историкам хочется подержать в своих руках палаш, которым "арап Петра Великого" благословил на воинский труд Суворова.
      Последние фразы своего сообщения я говорю, держа в руках шпагу.
      - Вот она - боевая шпага Суворова. Ее тридцать с лишним лет не могли отыскать. Теперь она войдет в собрание личных вещей полководца и найдет свое почетное место в Суворовском музее.
      Мое сообщение закончено.
      Сыплются десятки вопросов, и я не успеваю давать объяснения.
      С кресла поднимается лейтенант и просит слова. Я внимательно вглядываюсь в его лицо.
      Передо мной знакомый нам старшина. Это он года три назад со взводом солдат помогал мне вычерпывать воду из пруда.
      - Разрешите мне, товарищи, - сказал он, - приветствовать суворовскую комиссию Дома ученых и поздравить ее с ценной находкой. Командование и личный состав моей воинской части поручили мне принести сердечную благодарность всем тем, кто не останавливался перед трудностями и нашел шпагу прославленного полководца.
      Слова лейтенанта потонули в шумных аплодисментах участников заседания. Выждав немного, он продолжал:
      - На долю нашего полка выпала честь принять участие в поисках шпаги Суворова. Правда, мы не нашли ее. Но мы горды тем, что разделили этот труд со многими советскими людьми. Мы всегда верили, что шпага будет найдена.
      __________
      Заседание суворовской комиссии закончилось.
      Я еще раз убедился: мой труд не был трудом одиночки.
      Шпагу замечательного русского полководца разыскивало много людей.
      Любя величественный образ Суворова, они с увлечением отдавали этому делу свое время.
      С Е Р Е Б Р Я Н Ы Е  Т Р У Б Ы
      I
      Как-то понадобилось научному сотруднику Артиллерийского исторического музея Владимиру Измайлову проехать в небольшой городок неподалеку от Ленинграда. Надо было осмотреть там старое, построенное еще при Суворове здание первого у нас офицерского собрания.
      На вокзале он узнал, что поезд только что ушел, а следующий отправится минут через сорок. Досадуя на себя за опоздание, Измайлов сел на скамью под вокзальным навесом и развернул газету. Но читать ему не удалось. Вскоре к нему подсел молодой офицер с умными серыми глазами на юношеском, округлом, привлекательном лице.
      Владимир разговорился с офицером и узнал, что тот едет до одной с ним станции.
      Лейтенант Павлов, как назвал себя новый знакомый Измайлова, впервые надел офицерскую форму и сиял ярче солнца. Улыбка не сходила с его лица.
      Он на днях окончил военное училище, получил звание лейтенанта и собирался навестить своих родных перед отъездом в часть.
      У него в руках лежала книга. На обложке выделялась крупная надпись: "Суворов". В книге рассказывалось об итальянском походе полководца.
      Юноша оказался большим почитателем Суворова.
      - Наш преподаватель военной истории, - сказал он, волнуясь, настоящий поэт. Лекции о Суворове читал так, словно пел гимн русскому оружию. Да и как не любить этого чудо-богатыря! Держать в руках оружие пятьдесят лет! Командовать дивизиями, корпусами, армиями - и не проиграть ни одного сражения, ни одной битвы! "Я баталий не проигрывал!" - говорил Суворов о себе. И это верно. Ни одного проигранного сражения.