Выдумки чистой воды

      Его обоняние встревожил горьковатый дымок: юнцы разложили костерок, и уже что-то бурлило над ним в котелке, а рядом достраивали шалашик из сорванных здесь же, на клумбе, кроваво-красных цветов, примороженных сентябрьскими утренниками. Двое жарко обнимались, упав в клумбу, и снова почудился нашему герою чистый алмазный блеск, и взор его затуманился, потому что теперь он был как бы человек, а всякий человек мечтает о любви...
      И вдруг раздался вой сирены. Бодрость вновь взыграла на старческих щеках, расшалившуюся молодежь мигом сгуртовали, а на площадь выскочила белая с красным крестом машина, и два молодца из самого-самого первого ряда извлекли из той машины древнего старика. Неземное синее играло на бортах его пиджака, озаряя лицо и придавая чертам вид возвышенный и вдохновенный. Да что там говорить - хорошее, доброе, светлое лицо было у старика, и даже румянец вроде бы не так уж на нем буйствовал, но чувствовалось что-то такое в этом лице... странность какая-то...
      Ничего себе какая-то! Да явно спал старик!
      Спал, спал он непробудным сном и не шевельнулся, когда два молодца несли его почтительно к грузовику, водружали меж лопат и носилок, да так и стали позади, бережно поддерживая, чтобы Спящий, не дай Бог, не рухнул с высоты.
      Тем временем люди в белых халатах ("Ну истинные волшебники!" подумал восторженный Водяной) опутали голову Спящего проводами, а концы тех проводов подключили к огромному белому экрану, загодя установленному на площади. Что-то вспыхнуло на экране, по нему побежали цветные пятна, затем поползли расплывчатые тени, и наконец замелькали с невероятной быстротой картины, картины!
      Сначала загорелось вдали светлое зарево, и понеслась к нему лихие всадники, и сердце Водяного защемило при воспоминании о доброй старине, когда, лишь только вскрывалась река, люди приносили ему, владыке, в жертву немалую лошадку да крепенького гусака... Но тут же наш герой встряхнулся, напомнил себе, что теперь он - человек, и вновь устремил взгляд на неистовствующий экран. А творились на нем подлинные чудеса!
      Так, всадники свое уже отскакали, и пошли все к тому же зареву уже другие люди. Иные из них праздно чеканили шаг, а большинство непрестанно мостило дорогу. Но вот в чем диво: те, чеканные, шли себе впереди, работники - позади, а просторная, гладкая дорога почему-то возникала именно перед праздноидущими! Те же, кто ее строил, вынуждены были опять и опять править колдобины, заравнивать ямы, засыпать лужи. Да еще незадача: эти строители то одного, то другого собрата своего выхватывали из своих же рядов и сердито, даже злобно отшвыривали на обочину. Надо сказать, многих они так пошвыряли, будто мусор, однако порой вдруг кидались к вышвырнутым, заботливо подбирали их, стряхивали пыль и возвращали в строй, но в прежнем ритме мостить дорогу могли не все ранее отвергнутые, потому что из них кого покалечили на обочине, а кого и насмерть прибили.
      Водяной глаз не мог отвести от необычайного зрелища. При всей странности происходящего, была в нем какая-то притягивающая, великая сила. Душу его словно бы судорогой сводило, когда видел он гибель, настигающую многих и многих в этом устремленном вперед потоке, когда видел сонмища врагов, пытавшихся уничтожить и самих строителей, и дело их рук. И слезы исторгло его сердце, и ожгла тоска, что беззаботно наслаждался он обимурским привольем, ужалила зависть, что изначально не родился он человеком...
      Чувствуя, что боль в сердце не дает спокойно смотреть на экран, Водяной окинул взором колонну и то же выражение тоски и гордости уловил на некоторых молодых лицах.
      Правда, чем далее менялись картины на экране, тем более меркли лица. Высокое чело Спящего подернулось печалью. Нервно сжались сонные пальцы, и человек в белом халате озабоченно взял его за запястье. А на экране люди все строили да строили свою дорогу, светлые дали все также манили, а идущие впереди, толстея на ходу, все отбивали да отбивали шаг...
      Немыслимо лохматый юнец, что стоял неподалеку от Водяного, вдруг рванулся из рядов, добежал до деревьев, окаймляющих площадь, взлетел на самое высокое - да ка-а-ак свистнет!
      Сорвалась с тополиных веток стая листвы, взвилась в поднебесье. Влипла в землю привядшая трава, осыпались остатки цветов на клумбах, а с плеч памятника едва не сорвало шубу - чудом успел он подхватить чугунный мех обломком руки да принять прежнюю величавую стойку. И Водяной различил ненависть в его на миг ожившем взгляде...
      А на свист прилетели Четыре Брата-Ветры, заметались над площадью, снимая окаменелость плакатов и транспарантов, шалым порывом сорвало провода с головы Спящего - и экран погас.
      Спящего бережно впихнули в машину и стремительно умчали куда-то, где, наверное, многие старики спят вечным сном памяти, не ведая и не желая ведать, что происходит наяву. Колонну развернули и куда-то вновь повлекли, причем впереди, под гром оркестра, шествовал грузовик с лопатами, и Водяной догадался, что та дорога продолжает строиться и по сей день...
      Он посмотрел вокруг. Парня на дереве уже не было. Может быть, слез под шумок - да и был таков. А может, Ветры-хулиганы подхватили его, унесли на крыльях.
      Однако негоже было мешкать и царю Обимурскому. Памятник вновь устремил на него свой черный, ужасный взор, и наш герой, ощутивший свободу, когда люди разошлись, пустился с опасной площади во всю прыть, радуясь, что достались ему такие длинные и проворные ноги, и отметив, справедливости ради, что хвост, конечно, хорошее дело и величавость придает, однако на суше все это без надобности. Ну что же, всем нам рано или поздно свойственно открывать для себя то, что называемся прописными истинами!
      *
      Между тем наш герой миновал уже два квартала главной улицы, названной именем того самого великана в вечной шубе, который караулил с ружьем Город. Имя его было... да Бог с ним! Оно не имеет для нас значения. Главное, что по этой улице Водяной достиг старинного, еще прошлого века, двухэтажного здания с изваяниями на крыше. Это был главный городской гастроном.
      Чудилось, внутри его происходит нечто необычное. Мужчины и женщины, обгоняя друг друга, взбирались по сточенным временем ступенькам, на миг застревали в дверях, толкались, норовя обойти соперников, - и исчезали в магазинных недрах. Это напоминало движение ручейков, питающих могучую реку.
      Входили все. Не выходил никто. Возможно, там происходило великое событие? Возможно, похититель там? А что если в толкотне удастся вернуть куртку?.. И, подумав так, царь Обимурский (инкогнито) ввинтился в дверь, получая при этом тычки во все места, куда только мог получить.
      Внутри Водяного пнул густой дух раздраженных людей. Осмотревшись, наш герой увидел, что по всему первому этажу гастронома струились три человеческих потока. Люди в них сбились плотно, как бы готовясь к осаде, а тот, кто пытался этот монолит разбить, натыкался на обороняющий крик: "Вы здесь не стояли!" - и отпадал к хвостам этих трех змей, потому что очередь - это и есть змея, которая берет людей в полон и выгрызает из них человеческое достоинство.
      - Что дают? - жалобно кричали при входе.
      - Мясо привезли! Говядину разгружают! - огрызалась очередь, а в ответ ширилось и росло:
      - Кто крайний?!
      Померк свет в высоких окнах. Гам разламывал потолок, вспучивал стены. Водяной схватился за горло...
      - А н-ну! Ти-ха! - раскатился женский голос и накрыл толпу, словно колпаком. Над прилавком вздыбилась грязно-белая фигура с круто замешанным лицом и ворохом черных пружинок на голове. - А н-н-ну!.. Не шуметь в торговом зале! Продажи еще нет! Соблюдать порядок! Сейчас всех на улицу! Там и шумите! Н-ну! Ти-ха!
      - Ти-ха, ти-ха... - Словно листодер прошумел над очередью, сорвал азарт с лиц, пустил по ним умильную истовость. - Тиха, ти-ха...
      В покорной тишине послышался скрежет отворяемых дверей, и к прилавку медленно прошествовала... корова.
      Буренка была, по всему, яловая, но мощномясая. Лоснились тугие бока, однако, похоже, собственное дородство красавушку не радовало, потому что томные очи ее хранили скорбное выражение, даже жвачку свою она не пережевывала, а лишь меланхолически роняла слюну, издавая невнятные, непохожие на мычание звуки. Видно, не нравилось черно-пестрой рогатой скотинке в гастрономе, крепко не нравилось!
      Однако вид ее настолько зачаровал истомившихся по мясу людей, что никто не обращал внимания на странные серебристые костюмы "пастухов" - ну, тех, кто корову в зал ввел, - на их запечатанные в полупрозрачный пластик головы, на непрерывное теньканье, сопровождавшее каждое их движение.
      Вдруг что-то упало у самых ног Водяного, и он подобрал некий предметик: небольшой, узенький, вроде аккуратной палочки. Так ведь это он жужжит и попискивает! И переблескивает на нем красный огонечек. Чем ближе корова - тем громче писк. Чем дальше - тем он тише.
      - Что это? - спросил Водяной, показывая находку ближнему своему соседу.
      Тот бросил мимолетный взор - и словно ослеп, и лицо его разом приобрело монолитную схожесть с другими лицами, растворилось в них и потерялось.
      Все в очереди знали о том, что это была за "штучка" и почему она стрекотала рядом с роскошной коровой. Но так велика была боль от знания, что знание от себя гнали. Бывают в нашей жизни вопросы, ответы на которые давать не положено. Кем не положено? Это никому неведомо. Нельзя. И точка.
      А знание-то состояло в том, что в тех краях, где эта коровка еще недавно паслась в лугах, случился взрыв огромной машины. По предсказаниям, она должна была в избытке обеспечить светом и теплом великие пространства древней и щедрой земли, прокормить множество людей. Но нечаянный взрыв подорвал великие планы и отравил всех тех, кто лелеял надежды на помощь многоглавого и многотелого чуда техники. Нет, сразу же взрыв погубил немногих - близстоящих. А другие вдохнули запах медленного ужаса... Вдохнули его и животные. И птицы. И травы, и листья, и плоды, и злаки. Вобрала его в себя и земля, осужденная вновь и вновь наделять этим наследством детей своих.
      Ну и что? На месте взрыва воздвигли Гору Памяти. И горькая горечь пошла гулять по стране. Заразную беду поделили на всех. Велики владения царя Обимурского, а Русь того шире, того просторнее. Не пропадать же добру! Вот и до острова краесветного добралась говядинка, от которой пищит-заливается приборчик, названный по имени ученого, его придумавшего...
      Ничего этого Водяной не знал и знать не мог, а потому кинул стрекотливую палочку в угол и вновь начал наблюдать за людьми.
      Очередь меж тем сплоченно сглотнула: над толпой пронесся бодрый шепоток:
      - Вон на ней сколько квадратиков. Нынче должно всем хватить! Можно стоять!
      Недоумевая, о чем речь, Водяной пригляделся - и с великим изумлением узрел, что вся корова была аккуратно расчерчена на множество квадратиков. Что бы это значило?.. Представление в гастрономе обещало быть интересным, и хоть душно, тесно было Водяному, он не двинулся с места. Даже про куртку позабыл, бедолага.
      Та, грязно-белая, с волосами-пружинками, зычно провозгласила:
      - Начинаем аукцион по продаже говядины населению! Изначальная цена за кило - один рупь девяносто коп. Кто больше?
      Очередь взволнованно молчала, многие зажимали рты соседям, норовившим что-то выкрикнуть.
      - Рупь девяносто копов - раз, рупь девяносто - два, рупь...
      И тут из дальнего угла некто невидимый Водяному бросил:
      - Три рупя и пятьдесят копов!
      Очередь дрогнула.
      Грязно-белая, пружинистоволосая, завела глаза к потолку и ощутимо напряглась, бормоча:
      - Так... задачка... в корове 400 порций, сдать надо 760 рупей. А поделена корова из расчета по рупю девяносто копов за часть. А ежели брать за порцию по три рупя с полтиной, стало быть, надо уже не на 400 частей делить, а на... - она еще сильнее напряглась: - на 217 целых, 14 сотых. Ну, сотые пойдут на премирование работников прилавка, значит, делим на 217! - И, выдернув откуда-то ведро с водой и большую тряпку, она споро обмыла корову, будто покойницу, и с нечеловеческой скоростью испещрила ее значительно меньшим числом квадратов.
      В очереди раздались стоны, и Водяной заметил, как множество старичков и старушек, видом куда менее бодрые, чем те, давешние, с площади, понуро зашаркали к выходу. Чудилось, ветер выметает из углов опавшие, иссохшие листья.
      - Котлетки... котлеточки... - шамкала согбенная старушка, подбирая слезы из морщин. - Ничо-о! Картохи намну - и то ладно.
      После ухода стариков в торговом зале стало значительно посвободнее. Водяной расправил плечи и перевел дыхание. Однако удивило его, что никто особо не радовался наступившему простору. Напротив! Лица вокруг еще более посмурнели.
      - Три рупя пятьдесят копов - раз, три пятьдесят - два... выкликала Пружинистоволосая, когда ее перебил тот же голос:
      - Шесть рупей!
      Громкий детский плач пронесся по очереди. Теперь зал освобождали поблекшие женщины, за подолы которых цеплялись малыши. Ребятишки размазывали по бледным щекам слезы, а мамы всхлипывали, утешая:
      - Не плачьте, детки, я вам кашки сварю. Кашки-малашки! А мясо кака, мясо пускай бяки едят!
      В зале еще больше поредело. Померкло все в зале без детских лиц!
      Действо меж тем ускорилось. Невидимый голос из угла так и сыпал рупями и копами, все набавляя цифры. Пружинистоволосая малость сбросила в теле, умаявшись мыть коровушку, напрягаться для счета, линовать бессловесную животину на все меньшее и меньшее количество квадратов и вновь выкликать: "... раз... два... кто больше?", а из зала уходили, уходили, уходили люди, и со всех сторон доносились до Водяного печальные реплики:
      - Опять в столовке пельмени из хека жрать!
      - Ну ты гляди! У нас же теперь в точности как за бугром!
      - Что ж, на макароны сесть?! Как же с такой диеты конкурентоспособной остаться?!
      - Как же я, бедная, ночку нынешнюю продержусь? Одна надежда, что и клиент без белка теперь ослабнет!
      - Говорил я тебе, что фантастика - та же прогностика. Мясо из нефти... чую, чую его приближающийся запах!
      - Ну, теперь пускай кто другой вздымает выше наш тяжкий молот!..
      Богатырь, произнесший это, вышел последним, так громыхнув дверью, что пустой зал содрогнулся. И тогда из укромного уголка выскочил неприметный человечек с блуждающим взором и, подбежав к прилавку, проворно начал выгребать из многочисленных карманов заклепанной рубахи, из линялых штанов, тряпичных башмаков, из узелков на носовом платке смятые рупи и потертые копы, торопя при этом Пружинистоволосую:
      - Считай скорее, дорогуша, тайм из мани, мне еще к поставщику подскочить, задумал на корню пшеничное поле взять, то-то пирожков напечем - мясо да рис - рупь за штучку!..
      Тут Пружинистоволосая бросила считать, уткнула руки в крутые бока и завопила не своим голосом:
      - Коопцы проклятые! Развелись, городские миллионеры, на нашу голову! Нету на вас продразверстки!
      Крик ее был изнурительно-пронзителен, и Водяной зажал уши. Теперь чудилось, что Пружинистоволосая раздирает рот в зевоте. Рефлекторно начал зевать и Водяной. Более того! Корова, от непрерывного мытья сверкающая, словно огромный черно-пестрый брильянт, вдруг завела очи и тоже широко зевнула.
      Это оказалась удивительная корова. У нее не было языка!
      От изумления Водяной опустил руки, и слух его был взрезан воплем покупателя:
      - А язык-то где ж? Уже вырезала деликатес, торгашка несчастная?! А может, у коровки и ливер уже тю-тю?! Знаем мы вас!..
      Он схватил с прилавка вострый нож и замахнулся им на корову, словно тут же, не сходя с места, намеревался проверить комплектность покупки. Пружинистоволосая взвыла, и тут Водяной услышал странные звуки...
      Похоже было, что неведомое существо обиженно, с подвывом, выкрикивает: "Уй-ю-ууу! Уй-ю-ууу!" Синий призрачный свет замелькал в потоке автомобилей, и хоть наш герои ведать не ведал, что значат эти пронзительные вопли и это мигание, он счел за благо пойти прочь...
      *
      Однако легко сказать! А где это самое прочь находится? Эх, ничего-то здесь не знал и не понимал Водяной. И он почувствовал себя таким вдруг покинутым и никому не нужным, что с надеждой поглядел на солнце.
      Где там! Оно едва доползло до полудня, а это значило, что до возвращения в родимый Обимур еще много, много времени, и неизвестно, куда забросит его волна чудодейства Омутницы. Хоть бы злодей-ворожбит вновь объявился - все ж не так одиноко будет!
      "Как это все они мимо бегут? - с досадой подумал наш герой, поглядывая на людей. - Неужто я им вовсе неинтересен? Небось если б знали, если б ведали, кто пред ними... - Он представил, что случилось бы, окажи он свое естественное обличье, но тут же снова поникнул головой: - Да, для них это диковинка. А ведь и у них, у каждого, наверное, своя диковина есть. Да только кому это надо? Чего люди так ненавидяще друг на друга глядят, словно тошно им от вида ближнего своего?"
      Простим нашему герою его наивность!
      Да, а между тем словно бы некто всеведущий учуял его грустные думы и послал ему собеседника. Тихий вежливый голос спросил:
      - Гражданин, разрешите обратиться?
      Водяной радостно улыбнулся, оборачиваясь. Перед ним... перед ним стоял высокий и худой человек, настолько худой, что Водяной с ужасом вспомнил скелеты утопленников, которые иногда приносило течением в его царство. Точно так же, как, бывало, на тех, моталась одежда и на этом незнакомом человеке. Ветры свободно гуляли в рукавах, брючинах, под полами.
      - Спросить хочу, - повторил Скелет. - Стар стал. Забываю многое. Вот взялся писать... - В его пальцах была зажата ручка. - Сообщить, говорю, взялся, а слово забыл.
      - Какое слово? - полюбопытствовал Водяной, но Скелет досадливо прищелкнул языком:
      - Так ведь вот! Знал бы - не спрашивал бы вас. А ведь знал, знал, сколько раз им подписывал!
      - Что? - спросил наш герой.
      - Письма, - понизил голос Скелет.
      - Кому?
      Скелет значительно прижмурил один глаз:
      - Члену правительства. Лично. Секретно!
      - Он вас просил?
      - Кто? Он? Меня?! Да он меня сроду в глаза не видел. Он даже имени моего не знает.
      - А что потом? - допытывался Водяной.
      - Ну что... меры принимают, очевидно, - туманно ответил Скелет. Мое дело - дать сигнал, а там, наверху, знают, как реагировать. Это уж меня не касается.
      - Так зачем же писать?
      - Не могу молчать! - страстно заявил Скелет. - Как где что не так, пальцы судорогой сводит, пока не вскрою нарыв на теле общества, не напишу, не сообщу, не доложу.
      - Так, выходит, вы свое имя забыли?
      - С чего бы мне его забыть? Оно у меня овеяно почетом и уважением. Персональная пенсия мне на него идет. И еще зарплату на это имя получаю. С чего бы мне его забывать, сами посудите?
      - А как же вы свои письма подписывали тогда? Что-то я ничего не пойму!
      Скелет покачал головой:
      - Вы что, гражданин, с луны свалились? Кто ж такие письма настоящим именем подписывает? Что я, контуженный, свои честные инициалы под всякое дерьмо лепить? Знали бы вы, про что излагать приходится! Какие на свете _хышники_ бывают! - Он завел глаза. - А сколько еще недостатков не искоренено?! Рассказал бы вам, да боюсь, дорогу перебежите, сами куда надо сообщите. Сейчас знаете какой народ пошел? Хлесткий факт из зубов вырвут. Каждому охота этим... как его... прослыть.
      - Да кем же? - недоумевал Обимурский царь.
      - Так вот! - Аж пот прошиб Скелета от натуги воспоминаний. Это-то я и забыл! Подскажите, как тот называется, кто все видит и слышит...
      - Шпион? - предположил Водяной.
      - Эй, поосторожнее. Кто непримирим к слабостям других...
      - Фарисей? - предложил Водяной вариант.
      - Ну, вы у меня нарветесь на неприятности! Кто чужих тайн не таит от общественности...
      - Сплетник! - обрадовался Водяной.
      - Да как вы смеете!.. Кто недостатки других выковыривает и предает гласности...
      - Доноситель! - наконец-то догадался Водяной.
      - Милицию позову, что оскорбляешь активного члена общества!
      Тощее лицо Скелета побагровело.
      Водяной еще не знал, что такое милиция, но почему-то, как давеча, при звуке "Уй-ю-ууу!", невольная дрожь прошла по его телу, он инстинктивно попытался привести себя в порядок: оправил рубашку, проверил, на месте ли носовой платок... В кармане рука его наткнулась на гребешок, и он машинально причесался.
      Ох, не стоило бы! Все-таки не смог Водяной абсолютно перевоплотиться в человека! С волос его, лишь коснулся их гребень, полилась вода, как и полагалось у водяного обитателя.
      Глаза Скелета алчно блеснули. Он вырвал из кармана черные потертые перчатки, вздел в них руки, метнулся к стене, прислонил к ней листок бумаги, занес ручку - и по листку тотчас поползли, как змейки, корявые буквы, выведенные почему-то левой рукой.
      И вдруг Скелет радостно, на всю улицу, заорал:
      - Вспомнил слово! Вспомнил! Доброжелатель!..
      О родной мой язык. Сколь богат, велик и могуч ты, бедный ты мой...
      *
      Скелет поскакал к почтовому ящику, а Водяной - в противоположную сторону. Нет, не доноса он испугался! Он вдруг ощутил неодолимое желание самому схватить левой рукой перышко и быстренько про кого-нибудь написать "А что я, хуже других? - мелькнуло в голове Написали про тебя - и как бы дали право на существование. А когда ты не пишешь и про тебя не пишут, это какая-то ущербность получается". Этой мысли Водяной и испугался так, что бросился бегом.
      Он пролетел по улице, потом кинулся вниз, потом, задохнувшись на крутом подъеме, вверх, куда-то повернул, заскочил в какой-то дворик...
      Здесь было тихо. Солнце дремало на пятачке земли. Ветерок качался на качелях. Большой белый петух задумчиво скреб лапой песок... На задворках у широкоплечей каменной громады притаился домик в четыре окошка, огражденный невысоким, темным от старости заберем. Да и сам дом был побит ветрами и дождями. Ставни его покосились, но маленькие окна смотрели светло. Гортензии пышно синели на подоконнике. Палисадник порос предзимней, яркой травушкой. Доцветали высокие георгины - белые, как бы заснеженные, спело чернел паслен.
      Водяной завороженно притворил калитку, с которой свисали лохмушки хмеля. Дорожка к крыльцу была выложена дощечками. Они подгнили и растрескались, они устало бормотали под ногами, но ни одного шагу не сделал еще наш герой с такой легкостью в Городе, как по этому старенькому пути.
      Когда видишь такой дом, кажется, что ты здесь уже был. Ты - или твои воспоминания. Так же почудилось и нашему герою.
      Его словно бы кто-то приглашал за собой. Он взошел на невысокое и тоже изрядно утомленное крылечко и через беленую кухню прошел в комнату, немного пахнущую пылью, немного - сыростью, дровами, сложенными у печки, старой мебелью, пожелтевшими цветами, вышитыми на небольшой подушке...
      Подушка лежала на диване, а рядом - тяжелый альбом, глянув в который, Водяной увидел множество лиц: детей, женщин, мужчин, стариков, старух. Он начал переворачивать страницы, беспорядочно листать их, открывать наугад, но незнакомые лица не утрачивали своего гостеприимного выражения, словно бы не только они были интересны Водяному, но и он им - тоже. Он все безвозвратнее уходил в мир чужих улыбок и взглядов, и пожатий рук, и чуточку напряженных поз, и его не покидало непостижимое ощущение, что он глядит на старые фотографии через плечо какого-то почти знакомого ему человека.
      Наконец он поднял голову. Комната смотрела на него. Солнце вошло сквозь белые тюлевые занавески, коснулось стен, тоже прилегло на диван. Котенок, крошечным клубком приткнувшийся к вышитой подушке, замурлыкал сквозь сон и перевернулся на спину, открыв тепленькое розоватое брюшко.
      Водяной прикрыл глаза и несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унести с собою как можно больше этого тихого запаха. Огляделся, прощаясь... и заметил дверь. Не ту, в которую вошел, а другую, прикрытую неплотно, словно бы второпях. Ему захотелось увидеть тех, кто живет в этом доме. И он отворил дверь.
      *
      Водяной попал в какую-то каморку, и глаза сперва растерялись в полумраке. Однако уши освоились быстро и различили шепот:
      - Ну тащи, тащи!.. А то скоро звонок, не успеем _посмотреть_!
      - Я не могу, попробуй теперь сам.
      - Ну что же такое?.. Вчера запросто выдергивался. Может, его кто-то забил?
      - Ой, ведь вчера приходил Соловей-разбойник. Я ему сказала, что мы опять _смотрели_, а он говорит, что это все равно никому не нужно, так зачем душу травить?
      - Соловей так сказал? Да ведь он сам нам это показал!
      Наконец-то Водяной рассмотрел тех, кто шептал. В самом темном углу стояли на коленях двое детей и что-то пытались вытащить из стены. Их плечи, спины, головы выражали такое отчаянное старание, что Водяной ощутил неодолимое желание помочь им.
      - Давайте-ка я попробую, - предложил он... и словно бы кто-то отбросил его к противоположной стене, так резко обернулись дети, так перепуганно уставились на него, так всполошенно забились в угол, силясь что-то загородить собою.
      Водяному перехватила горло обида - и жалость. Он стоял неподвижно, и дети стояли в своем углу. В каморке словно бы сгустился мрак.
      Шли минуты. И вдруг Водяной увидел, что тихий, тихий, тише предрассветного, свет начал медленно струиться от детей - к нему. Вслед за светом отошла от стены девочка и, приблизившись к Водяному, внимательно заглянула снизу в его огорченные глаза.
      Ее волосы были заплетены, но распушились и раскудрявились. Девочка задумчиво подергала себя за косичку, словно решаясь на что-то, и, обернувшись к мальчику, все еще вжатому в стенку, кивнула:
      - Кажется, ему можно. Ты _видишь_?..
      Теперь уже и мальчик стоял возле и разглядывал Водяного, закинув голову и слегка хмурясь.
      Полутьма совсем рассеялась. Светлые глаза девочки будто гладили Водяного по лицу.
      - Пойдем, - сказала она наконец, и впрямь погладив его руку своей ладошкой. - Помоги, а? Ты можешь вытащить вот этот гвоздь?
      И Водяной увидал в углу, где недавно возились дети, вбитый прямо в стену большой гвоздь. Наверное, раньше на нем висели вещи, которые теперь кучей лежали на полу.
      Водяной взялся пальцами за гвоздь, потянул, но шляпка слишком плотно прилегала к стене, пальцы сорвались.
      Дети разом тихо вздохнули за спиной.
      Водяной опять коснулся гвоздя... Ему вдруг показалось, что там, за стенкой, стоит некое живое существо. И оно тоже, как эти дети, прониклось к нему сейчас доверием, а потому перестало удерживать гвоздь и даже наоборот - подтолкнуло его.
      Гвоздь вышел, и в узком отверстии мелькнула темнота. Дети упали на колени, прижались лицами к стене, Водяной сделал то же, и отверстие, только что казавшееся крохотным, широко распахнулось перед его глазами.
      Темно там было, темно! Никакому воображению не постигнуть этой тьмы, которая студила щеки и прерывала дыхание! Мгновение страха - и вдруг Водяной ощутил, что он вместе с притихшими детьми несется куда-то с невероятной скоростью, а может быть, это тьма надвигается, теряя от быстроты силы и постепенно рассеиваясь.
      Сначала свет угадывался, а не светил на самом деле. Но вот Водяной увидел мириады светляков... да это же звезды! Сколько раз смотрел он на ночное небо, сколько раз читал его сверкающие письмена! Но здесь узоры созвездий постоянно менялись, танцевали, играли, шалили. Немыслимая радость зажгла сердце, и Водяной расслышал тихий и счастливый смех то ли звезд вдали, то ли детей рядом.
      - Что это, что? - крикнул Водяной, чувствуя, как его раскачивает и несет волна восторга.
      - _Смотри_! - Мальчик схватил его за руку. - Вот он, _смотри_!
      Меж звезд возникло словно бы туманное облачко. Оно приблизилось, обретая четкие очертания, и Водяной увидел пляшущего человека. Был он одет чудно, на плечи накинута шкура, в руках прыгал бубен, и Водяной узнал шамана. Да уж, немало таких повидал он на своем веку! Сколько раз заглядывали они в темные воды Обимура, словно бы искали там ответов на неведомые Водяному вопросы! При этом царь реки чувствовал великий страх, который испытывали эти люди, касаясь воды и даже просто отражаясь в ней. А странно! Ведь их-то царь Водяной не чуждался, как других людей, а, всматриваясь сквозь толщу воды в их глаза, он думал, что шаманы - из той же породы, что деревья, камни, травы, вода и, может быть, они даже не шли бы на дно Обимура, а растекались, растворялись в его волнах, возвращаясь к живой, изначальной силе. Об этой силе пели их бубны. Может быть, сами шаманы и не ведали о ней, а если ведали, то боялись и ее и себя...
      Шаман вновь промелькнул перед Водяным, на миг заслонив звезды.
      Дальние голоса, певшие слаженным хором, обратились группой людей в длинных, странных одеяниях. Это были все мужчины, строголикие, печальновзорые, но туманили их, чувствовалось, не простые тревоги или тяготы, а некие мысли, слагавшиеся в бремя мудрости. Они стройно стояли в полете, прижавшись друг к другу, словно всегда должны быть вместе, неразрывно, все двенадцать, как некий символ всепонимания, и, распевая что-то протяжное, светлое, пронеслись вдаль, туда, где серебряно светилось темноглазое усталое лицо, при виде которого Водяной зажмурился, сердце его заколотилось... А когда, слегка успокоившись, он открыл глаза, чудный хоровод кружился пред ним! И русалки, и драконы, и атласные кони, и вреднючие лешие, и белокрылые дети, и венки из диковинных цветов, и светлые девы со скромно потупленными взорами, и озера чистой, чистой воды, и березы махали зелеными крыльями, и пылало яблоко на ладони лукавоокой белоплечей женщины, и жар-птица мелькала, роняя перья! И все это пело, реяло, дурманило голову, и пела темнота между звезд! И свет ярче звездного возник вдруг, и Водяной, счастливый, опять увидел тех двоих, сверкающих, что, обнявшись, тихо шли и шли.