-- Не я -- горе мое кричит,-- всхлипнула Наталья.-- А помнишь, как в водах пресветлого Обимура ты показала меня с Иванушкой? Я в наряде была диковинном, белом, что яблоневый сад по весне. Хоть бы одним глазком на него взглянуть, на моего сокола ясного...
      -- Взглянешь! Ведаю, сбудется! Только отврати ты взор от сырой земли, посмотри: заря на небе пробуждается, светлой росой умывается! -приговаривала Ульяна, подводя девушку к окну и толкая ставни-.
      Изгнанник едва успел отскочить за развесистую, широкоствольную черемуху, затаился.
      -- Что за дерево среди двора? -- спросила вдруг Наталья.
      -- Черемуха, иль не признала? -- удивилась Ульяна.
      -- Черемуха? Нет... Нездешнее это дерево! Вон, видишь? Голубь на нем сидит, а под деревом корыто стоит. Голубь с дерева лист щиплет, в корыто сыплет -- а с дерева лист не убывается, корыто не наполняется. Скоро и я, как тот лист...
      Изгнанник огляделся, силясь увидеть голубя и корыто, а Наталья схватилась за оконницу:
      -- Кто там хоронится?
      -- Нету никого,-- уговаривала Ульяна,-- черемуха это, нет там никакого голубя, девонька, хватит о смерти речь вести!
      -- Смотри!..-- исступленно крикнула Наталья, и Изгнанник понял, что его заметили.-- Это он, он! Иванушка, свет мой!
      Оцепенел Изгнанник, зажмурился. Отчего-то вспомнилась вдруг ему чудодейная Купальская ночь, и костры, и венки, блеск глаз при луне, и ласка волн... А потом пришла неведомая ранее жалость. Почудилось, будто стоит он, прижавшись влажной от слез щекой к решетке оконной, а вокруг темные стены. Сердце рванулось, забилось быстро-быстро!..
      -- Наташа! -- воскликнул Иван, выбегая из-за г дерева, и словно на крыльях влетел в окно.-- Душа моя!
      -- Иванушка, сокол! Ты пришел, ты здесь!
      -- Я здесь, я с тобой.
      -- Так ты не разлюбил меня? Не забыл?
      -- Разве такое возможно? Раньше звезды погаснут, раньше месяц уплывет навсегда в заоблачные страны. Я пришел, я не уйду. Всегда буду с тобой!
      -- Со мной,-- прошептала Наталья, закрывая глаза.-- Всегда... -- И уж больше ничего не говорила.
      Ульяна подошла к окну и поставила на подоконник чашу.
      На Руси испокон, как кто умрет, отворяют в доме окна и, ставят чашу с водой, чтоб душа покойника в ней купалась. Душа ведь не сразу место своих земных страданий покидает. Летает она вокруг покинутого ею праха то белым голубем, то бабочкой в окно бьется, то огоньком мерцает над крышей. До девятого дня нет ей покою. Уж и погребен усопший, а в доме все еще ощутимо его присутствие. И лишь после сороковин, когда истлеет сердце мертвое, определится бедная душа либо в райские сады, либо в геенну огненную. До того же времени бродит она, тоскуя по жизни земной.
      Как же ей не тосковать, не печалиться? Сорвут ли девицы на Второй Спас яблочко наливное, загадают о своей судьбе, проглотив первый кусочек,-- их подруженьке не сказать с ними заветных слов: "Что загадано -- то надумано, что надумано -- то сбудется, что сбудется --- не минуется!" Заведут ли песню заунывную,-- не подтянет им подруженька, не вплетет свой голос в их венок. Разве что душа ее ту песню услышит:
      Полынька, полынька, травонька горькая!
      Не я тебя садила, не я сеяла.
      Сама ты, злодейка, уродилася,
      По зеленому садочку расстелилася,
      Заняла, злодейка, в саду местечко
      Место доброе, хлебородное...
      * * *
      С вечера каша ушла из печи, и Митрей, крепко осердясь, выругал бабу раззявой. И то хорошо, что кулаком не приласкал! Найдешь ли примету хуже, чем каша сбежавшая? Разве что очи засвербят, слезу предвещая, или домовой загремит в поставце посудой: осторожно, баба, с огнем, не зарони искры, не сделался бы пожар! Вот и каша ушедшая -- к беде...
      Правду примета сказывает, думал Митрей, ночуя на сеновале и потирая лоб, по которому пришлось сковородником, и поясницу, где гулял ухват. А ведь лишь о прошлую Красную горку сыграли они с Ненилой свадьбу. Все невесты хороши, так откуда берутся худые жены? Ох, ох, от своевольной жены Господь упаси и друга, и недруга, и лихого татарина!
      Чу! Шум на дворе... В щелях едва рассвет зыблется. Что такое? Не волк ли?.. О Господи, не волк ли из лесу?!. Митрей торопливо закрестился. Нет, нет, клялся ведь знахарь, что до смерти не бросится тот волк на человека! Кто ж тогда шебаршится? Не пастух ли, что ночует в сенях, замыслил недоброе?
      Встал, во двор выбрался. Темная фигура метнулась к нему. Ерема!
      -- Ты чего здесь!
      -- Подмога твоя нужна. Пошли!
      -- Куда это?
      -- Тоже, еще спрашивает! -- сверкнул черным глазом Ерема, и сник Митрей, пошел вслед за знахарем покорно по улочке. Потом там же покорно потащился под заборами по зарослям полынным. Наконец затаились.
      Ерема к щели приник. Глянул и Митрей. Да это же подворье Савватия-гончара. Чего тут делать-то?
      Лишь подумал так, отворилось окошко, и увидел Митрей Наталью, дочку Савватия и подружку своей жены. Даже в полумраке видать, что из девки будто вся кровушка выпита. А рядом, в серый плат укутанная... морозец пробежал по спине Митрея... Ульяна!
      Гля! А кто же за стволом черемухи хоронится? Митрей рассмотрел белую голову, тонкий стан... Да ведь это пастух, который спал на его сеновале! "Поди ж ты! А сказывают, Наташка по Ивашке-черноряснику сохнет. Чего ж тут пастух тогда?"
      Наталья с Ульяной говорили о чем-то, но сколь ни тужил слух Митрей, слов не разобрал. И вдруг...
      -- Наташа, душа моя! -- крикнул, выбегая из-за черемухи, не пастух, а сам монах Ивашка и, словно на крыльях, перемахнул двор, вскочил в окошко.
      Вот те на! Теперь в жар бросило Митрея. И они с Еремой перемахнули изгородь, будто два всполошенных петуха, пали под окно, затаили дыхание. Что там, в. избе?
      -- Иванушка! Сокол! Так ты не забыл меня?
      -- Да разве такое возможно! Раньше звезды на небесах играть перестанут. Я всегда с тобой буду!
      Вздохнул Митрей. Ишь ты, словно песню поет.
      -- Со мной... Всегда...
      И тихо стало в избе. Только легонько прошелестело что-то над головой Митрея, будто легкокрылая пташка из окошка выпорхнула.
      -- Вот и отлетела ее жемчужная душа,-- печально зазвучал женский голос.-- Уложи ее вот сюда. Спи, девонька. Спи! А ты уходи поскорее отсюда.
      Слушал Митрей не дыша.
      -- Не томи сердца своего,-- продолжала Ульяна. -- Мягкое оно у тебя, нетерпеливое. Кто знает, что лучше -- умереть в покое иль жить в маяте. Не думал ты про то, вот и поспешил... Ладно, что теперь! Только иди прочь поскорее. Да не забудь прежний облик себе вернуть, не то всех переполошишь!
      -- Откуда ты знаешь? -- услышал Митрей потрясенный голос Ивана.-- Ты... дай мне взглянуть на лицо твое. Я хотел найти тебя. Ты поселилась у истоков Обимура? Мне говорил о тебе Леший. Ты -- Ульяна?
      -- Да, как совку зовут меня: лесная барыня, Ульяна Степановна. А филин -- дружок мой. От него я услышала о тебе.
      -- Филин колдуна? Ты и Михаилу знала?
      -- Да.
      -- Кто сгубил его?
      -- Не ко времени разговор. Уходи! Сейчас здесь будут люди, нас в душегубстве обвинят! Да иди же!.. Нет, поздно. Поздно!
      И услышал Митрей позади шум многоголосый, и увидел, обернувшись, что приближается толпа сельчан -- полуодетых, кто в чем с постели поднялся. Впереди всех бежал Ерема.
      "Как же это я не учуял, когда покинул он меня тут одного-одинешенького? А ежели б ведьма меня заприметила?" -- ужаснулся Митрей и заколодел в том ужасе, и не слышал, не видел, как убивался над телом дочери Савватий, как схватили ведьму да Ивашку, выволокли их на улицу, как шумела толпа и лютовал Ерема:
      -- Извели девку!
      Крепкий тычок вернул Митрея к жизни.
      -- Иль карачун тебя хватил? -- бранилась Ненила.-- С тобой всю потеху упустишь!
      -- Какую потеху? -- промямлил Митрей.
      -- Так ведь Ульянка с Ивашкой загубили Наташеньку, подруженьку мою милую! -- хлюпнула носом Ненила.-- Исказнить их надобно, лиходеев проклятущих!
      -- Бей ведьму! -- взревел Митрей и косолапо побежал вслед за толпой.
      ---- Стойте, люди! -- раздался тут громкий голос Ульяны -- и все невольно замерли.-- Зачем вам смерть моя? Кому я зла пожелала? Кому отказала в добре? Вспомни, Ольгушка, как ходила ты ко мне судьбу пытать! Говорила я, что сладится у тебя с Васенькой? Что не сможет он- тоску по тебе ни водой смыть, ни гульбой загулять?
      -- Говорила! Васенька сватов заслал! -- зазвенел девичий голос.
      -- Не тебе ль, Анна, дала росы целебной, на поемных лугах собранной ранним утром, на Вознесение? Выпил ее твой сынок -- и всякое лихо с него рукой сняло, разве нет?
      -- Здоров сыночек! -- прошетестело в толпе.
      -- Сам видел, как ты, ночуя у Анны, умывалась через порог на улицу, ведьма! -- перебил Ерема. В ответ засмеялась Ульяна:
      -- Не всяк, кто умывается, пусть и через порог,-- ведьмак. По тебе, чем грязней, тем праведней!
      Смех подхватили было в толпе, да тут врезался в гущу народа Митрей с воплем своим запоздалым:
      -- Бей ведьму!
      -- Бей! -- подхватил Ерема.-- Сладко поет Ульяна, а кто от коров молочко отдаивал? Припомни-ка, Ненила, как у тебя ворота поструганы были? Это она, ведьма, стружки в подойнике парила, чтобы пропало у твоей буренки молоко!
      -- Было, было, было! -- зачастила Ненила.
      Ульяна тряхнула головой. Платок сполз с нее, волосы разлохматились, сквозь космы глаза сверкали. Мужики крепко держали ее, Ивашке тоже заломили руки за спину. Он, однако, не рвался -- угрюмо молчал, озираясь.
      -- Чего ты, Ненила, на меня так злобишься?--спросила Ульяна.-- Не за то ль, что я сказала, будто нет у тебя врага злее твоего языка?
      Да, Ненила нигде не смолчит, знал Митрей. Где черт не сладит, туда бабу пошлет. Его бабу!
      Ненилу знали в деревне хорошо, смех опять полетел над людьми, но Ерема завопил:
      -- Вокруг пальца она вас обведет, всем глаза отведет! Ей даже то ведомо, как косточку-невидимку выпаривать, с нею злые дела творить. Обернется она невидимкою-- и крадется за Натальей, бедной девкой, по полю, по лесу, землю с-под ступни -- след ее -- вынимает, на дерево бросает. Вон, вон яблонька посохла! -- указал он на придорожный дичок.-- А человек и подавно иссохнет. Другой след Натальин вынутый кинула Ульяна в воду, а против того, сами знаете, помощи быть не может-- сделано крепко, завязано туго. Вот и померла девка.
      -- И впрямь!--заголосили бабы.-- Сколь б ни рядили, девка-то померла!
      -- Не виновна я в том. Помочь хотела Наташе, да не совладала с хворью, -- горестно сказала Ульяна.
      -- А вот мы сейчас испытаем тебя. Пусть царь-огонь всех рассудит! -выкрикнул Ерема и велел Митрею: -- Беги нащепай лучинок, да поскорее! -- И еле слышно: -- Всем березовые, а две сосновые...
      Ну, иной раз и Митрей думал скоро, бегал споро. Мигом обернулся -- и вот уже роздал Ерема сельчанам по лучинушке. И Ульяне с Иваном тоже, а разве кто станет разбирать в суматохе, кому березовая, кому сосновая лучина досталась?
      Запалил Ерема пук соломы, к нему потянулись руки за огнем. И не одно сердце дрогнуло: судьба слепа, а ну как ошибется, не на того направит перст свой обличающий? Ведь издавна этак испытывают на Руси: у кого быстрее сгорит лучина, тот и виноват. Только сосна -- она скорее березы горит, с того и щепают не сосновую, а березовую лучинушку на долгие зимние вечера...
      Серое утро лежало на земле. Сыро да тихо, ни ветерка. Ровно сияли огонечки, люди вздохнуть боялись. А Митрей смотрел на язычок пламени в ладонях своих, но видел огромный костер в лесу...
      И вдруг стон по толпе пронесся: прежде других, разом, погасли лучинки Ульяны да Ивашки.
      -- Бей их!
      -- Бей тележной осью! Да приговаривай "раз", а слова "два" не произноси, не то сам себя сгубишь, изломает тебя ведьма!
      -- Жги ведьме пяты соломой! Кол осиновый тащи!
      -- Стойте, люди! -- неистово закричала Ульяна.-- Ну, меня изгубить хотите, а этого невинного за что?
      -- Он, черноризец, Божий раб, с тобой вместе...-- бойко начал было Ерема, да и остолбенел: -- Пастух!
      Остолбенеешь тут. Только что был рядом с Ульяной монах Ивашка -- теперь деревенский пастух Егор стоит!
      Притих было в сомнении народ, однако Ерема опять голос подал:
      -- Глаза проклятая ведьма нам отводит! И не пастух это никакой, а колдунов выкормыш, кикимора! Человечий облик придан ему, колдун всю силу злую передал. Припоминаю, видел я его у проклятого Михаилы. Мало в пяток месяцев из дитятки вон в какого богатыря вымахал. Что злые чарованья делают, а! Не Ивашка это, не пастух -- оборотень. Бей силу нечистую!
      -- Бе-ей! -- старался Митрей.
      -- Покоренить их, покоренить! -- додумался между тем Ерема. -- Чтоб не вылезли их черные души из провалов земных на белый свет, Не морочили добрых людей, не губили бы люд честной.
      И, словно одурманенные духом злобы, волокли мужики ваги да топоры к двум могучим дубам, что мирно доживали свой век у околицы села. Подсунули ваги под узловатые корни:
      -- Навались! И-эх! Навались!..
      Заскрипело дерево, застонало, отрываясь от земли, с которой наживо срослось за свои не то двести, не то триста лет. И пахнуло из-под напрягшихся корней темнотой и пустотой.
      Застучали топоры, подрубая корни. Дуб накренился, осел на ваги.
      -- Тащи пастуха! Ведьму тащи!
      С пастухом едва могли управиться три дюжих мужика, так рвался он, но тут подоспел Митрей и обрушил кулачище на беловолосую голову. Повис пастух на руках, что держали его. Затолкали парня под корни дубовые и начали опускать дерево, закрывая яму. Страшная, древняя казнь!..
      Зарыдала Ульяна, с мольбой глаза к небу подняв, и вдруг...
      Луч солнечный пробился сквозь влажную утреннюю мглу. Сперва был он ярок и желт, потом сделался пронзительно-синим. Накрыло дуб лучом, и на некоторое время синее сияние ослепило всех, а когда оно рассеялось, увидели люди, что пуста яма под корнями дубовыми, нет там пастуха-оборотня, будто никогда и не было!
      -- Черт силен, завелся и в синем! -- пробормотал Ерема, невольно разжимая пальцы, что цеплялись за Ульянину одежду...
      Егор ворвался в зеленые чащи и метался, отчаянно зовя Лешего. И вот зашумело, загудело, заухало-- и предстал пред ним верный друг колдуна. На его плече сидел филин, насторожив круглые желтые глаза.
      -- А, вот вы...-- еле выговорил Егор.-- Они чуть не убили меня! Они меня убивали! И убьют деву, что живет у истока. Может быть, уже... Идемте в деревню. Ведите за собой лес. Покличьте всех "вторых": водяных и полевых, овинников и кикимор, банников и русалок, домовых и дворовых. Изведите людей! Всех до единого! Передушите, передавите, в смерть защекочите, волосы по волоску повыдергайте! Мороку напустите! Скотину потравите! Ну! Зовите всех! Я сам с вами пойду!
      -- Тебе ль этого хотеть? -- спросил Леший негромко, и словно бы застонало вдали умирающее дерево.
      -- Но разве желание отомстить чуждо человеку? -- удивился Изгнанник вопросу.
      -- Тебе откуда про желанья людские знать? Да разве человек пожелает беды и пропасти целому миру?! Михаила никому зла не делал. И я не сделаю. Путь твой неведом мне, но... вспоминай, что он тебе наказывал. Прощай!
      И сгинул Леший -- только зеленая метель Егора окутала. Однако порыв ветра не остудил его жара. Не разбирая дороги, вырвался он из сетей леса, и тут, на краю овсяного поля...
      -- Пришел, голубчик! Вернулся, родименький! Ну что, тяжко тебе с людьми? Тошнехонько? Нужна ли подмога наша?
      -- Нужна, нужна! -- не помня себя крикнул Изгнанник, и сестры-лиходейки, простоволосые да изнуренные, голодно блестя глазами, засуетились вокруг:
      -- Кого же возьмешь с собой, кормилец ты наш? Невею? Иль Гнетуху? Трясавицу покличешь? Вешнюю?
      -- Всех, всех зову! -- манил Егор.-- Каждой достанется! Идите на деревню! Кости ломите, шеи кривите, уши .глушите. Очи людям слепите, тела измождайте, лепоту изменяйте, зубы роняйте. Берите их, всем вам поживы хватит! И тебе, Трясавица, и тебе, Огневица! -- метался он меж лихоманок.-И вам хватит, Гнетуха да Маяльница, Невея да Колея, Знобея да Чи-хея, Ломовая да Бледнуха, Вешняя да Листопадна-я-а!..
      2
      -- А-я-а!.. -- стонал телефон.
      Егор вскинулся. Отчаянно колотилось сердце.
      Ночью поднялся ветер. Чернота билась в окна, хлопала неплотно прикрытой дверью подъезда, металась в вершинах тополей. Отдыхала на минуту-- и снова начинала свой захлебывающийся, ошалелый вой. Сон пришел только на рассвете, и вот звонки...
      Слушаю,--- буркнул Егор, но хмуро улыбнулся, услышав голос своей лаборантки:
      -- Доброе утро! Юлия Степановна просила вам позвонить... Улыбки как не бывало.
      -- Н-да? И что?
      -- Сегодня в Отделе будут гости, с самого утра. Никифоров вчера забыл вас предупредить.
      --- Ес-стес-ственно,-- процедил Егор.
      -- Кажется, это журналисты из Москвы или писатели,-- туманно объясняла девушка.-- И еще какой-то инженер. Общественная комиссия по строительству этого завода, вы, наверное, слышали? Юлия Степановна рассказывала.
      -- Мне она рассказала бы в последнюю очередь, -- сухо произнес Егор, и в трубке послышался вздох. Его вражда с Юлией ни для кого не тайна. Ладно, причем тут эта девочка? --- Так что от меня требуется, Наташа?
      -- Юлия Степановна убедила шефа, что нужно показать вашу лабораторию.
      Вот это да! Такого жеста от Юлии он не ждал. А скорее, здесь какой-то подвох, который она устраивает со своим обычным ласковым коварством.
      -- А к своему опытному полю она уже охладела?
      -- Нет, но она считает, что на москвичей подействует скорее нечто нетипичное, фантасмагорическое! Это она так сказала?
      -- Да. То есть...
      Вот он, подвох! Очередной повод для издевок! И все-таки есть возможность показать лабораторию.
      -- Спасибо, Наташа. Я сейчас приду.
      -- Егор Михайлович, она ничего такого не...
      -- А вот это, Наташа, просто невозможно, чтобы Юлия "ничего такого не" -- если это по отношению ко мне! Ну, до встречи.
      Спустя полчаса он был в Отделе. Следом прибежала Наташа к Егор отправил ее прибираться в лаборатории, буде эти столичные гости и впрямь вознамерятся заглянуть в "цветник", как почему-то называл его лабораторию начальник Отдела. Зато опытные поля Юлии Никифоров величал исключительно "плантацией".
      Пришлось подождать. Наверное, гости завтракали и осматривали владения совхоза. Чего бежал, спрашивается? Егор ходил по коридору и злился на шефа, на Наташу, на...
      Наконец за окном мелькнула машина, и Егор прошел в кабинет начальника Отдела, куда уже явились сам Никифоров и еще трое. Они были первыми посторонними, не узкими специалистами, а, так сказать, широкой публикой, которым Егор должен был показывать свою лабораторию, поэтому он разглядывал их с понятным любопытством.
      Обращал на себя внимание небольшого роста черноголовый человек с морщинистым подвижным лицом. Он и сам был быстр в движениях, и в своей модной серебряной куртке казался каким-то проворным металлическим зверьком.
      -- Газета "Вперед"! -- сунул он руку Егору.-- Специальный корреспондент Голавлев. От слова "голавль" -- рыба есть такая, знаете?
      -- Да,-- кивнул Егор.-- А меня зовут Егор Белый.
      -- Очень вам фамилия подходит! -- радостно закивал Голавлев.-- Как нарочно, под цвет волос!
      Господи, сколько раз он уже слышал это! Да ладно, недолго осталось... Егор протянул руку очень высокому, статному старику с резкими чертами лица. Тот мрачно глянул из-под бровей:
      -- Михаил Антонов, писатель.
      -- Я что-то читал...-- вежливо пробормотал Егор.
      -- Врете! -- улыбнулся Антонов.-- Бездарно врете. Сроду вы моих книг не читали. Ну да Бог с вами. Я ведь не на злобу дня пишу, а так -- сказки всякие. Впрочем, может быть, это вас заинтересовало бы. Вы ведь тоже в некотором роде сказочник со своей памятью растений.
      Неужели Никифоров уже отпустил дежурную порцию "комплиментов" в адрес Егора? Однако серые глаза Антонова улыбались доброжелательно.
      -- А это-- гип ГИАПа, если так можно выразиться,-- вмешался Никифоров,-- Главный инженер проекта Государственного института Азотной промышленности Дмитрий Никитич Дубов.
      Дубов был четырехугольным человеком с коротко остриженной головой и прямым взором. Взяв Егора за руку, он стиснул ее и отпустил, будто ненужную. Егор перевел дыхание от боли, но виду не подал.
      Едва все уселись, дверь снова открылась и влетела Юлия. И опять пошли реверансы: Юлия Степановна, старший научный, кандидат-лауреат, автор, опытное поле, гордость... Никифоров улыбался, Голавлев сверкал курткой, даже Дубов согнул шею, а Антонов поднес ручку прекрасной дамы к губам. Егор смотрел в окно, но видел всю эту суматоху, будто в зеркале. Не в первый же раз!
      Наконец-то все успокоились. Снова сели. Тоненькая синеглазая Наташа, которой Никифоров успел позвонить, принесла кофе, испуганно взглянула на своего раскаленного завлаба и исчезла.
      Начался разговор. Первой, как всегда, демонстрировали Юлию. Это у Никифорова было вроде психической атаки, которая действовала без отказу. "Такая женщина -- и не совсем дура? Надо же!" -- читалось на лицах. Егор хмуро думал: "Интересно, причесывается ли она когда-нибудь?" А Юлия сладко пела о своем опытном поле.
      Что и говорить, не будь это именно ее занятием, Егор испытывал к нему куда больше бы уважения. В самом деле! Несколько лет назад, когда Юлия еще не обладала ни одним из своих титулов и даже не была сотрудницей Экспериментального Отдела (Отдела тоже не было), она поехала в командировку в Венгрию. Там ее свозили на предприятие "Темафорт". Коллега, поднаторевший в общении с восхищенными гостями, повествовал:
      -- Приятно видеть среди городского асфальта участки сочной зеленой травы. Создавать, однако, такие свежие островки -- дело не простое. Но вот специалисты нашего предприятия разработали технологию изготовления ковров-газонов. В ткань из текстильных отходов помещаются семена трав вместе с питательными веществами. Достаточно затем уложить этот ковер на землю и полить его, чтобы через несколько дней он превратился в густой газон. Секрет ковра прост. Его текстильная основа разлагается, постепенно превращаясь в удобрение, стимулируя рост трав.
      -- ...Вообразите, мне показалось, что открылась дверь в неведомое! -рассказывала Юлия, приподняв, по обыкновению, крутые брови.-- Я представила себе газоны наших городов, созданные подобным образом не просто из декоративных, но из лекарственных трав! В сущности, это тоже промышленное разведение лекарственных растений, но в буквальном смысле слова на принципиально новой основе.
      Голавлев щелкнул блокнотом о стол.
      -- Но разве мало у нас лесов? Полей? Ну, завести деляны, ну, организовать комплексы. Вот и совхоз, которому вы принадлежите, этим занимается. А газоны? Вы входили с этим предложением в Агропром? -обернулся он к Никифорову. Тот встрепенулся и посмотрел на Юлию.
      -- Куда мы только ни входили! -- отмахнулась она.-- Ваш Агропром! Он не способен понять сути...
      -- Я, кажется, ее тоже не понял,-- перебил Дубов.-- В сушеном виде, в аптеке, -- ну, лист сенны, ну, кора крушины, или там мочегонное...-- это дело нужное и важное. А разводить на газонах?! Вы что, намерены организовать всенародное движение за употребление только лекарственных растений -- и долой медицинскую химию? Антонов хмыкнул.
      -- Пожалуй, даже фантасту это не пришло бы в голову,-- лукаво взглянула на него Юлия.-- Дело в другом. Всем известно, что различные запахи в состоянии не только улучшать настроение, но и реально противостоять стрессам, влияя на физиологические реакции в организме, вызываемые страхом, гневом, напряжением... Парижские парфюмеры, например, создают программу "ароматотерапии". Ее задача: разработать специальные душистые составы и благовония для снятия головной боли, бессонницы, угнетенного состояния. А ведь это могут быть не только закупоренные во флаконы духи и соли, а своего рода лекарственный дизайн. Изысканно продуманная система этих самых ковров-газонов. Клумбы валерианы в комнатах отдыха при офисах, заросли тонизирующих жасмина и лаванды в лабораториях, библиотеках, аудиториях, цехах...
      -- Да, -- подхватил Антонов,-- а во Дворцах бракосочетания устроить бы клумбы из тех растений, которые в старину использовались как "приворотные средства.
      Юлия смеялась, Никифоров послушно улыбался, Голавлев писал в блокноте, Дубов возложил взор на ноги Юлии.
      -- А с какими трудностями вам приходится сталкиваться? -- наконец-то задал Голавлев модный вопрос.
      -- О, их очень много! -- простодушно ответила Юлия, и Голавлев навострил перо.-- Знаете ли вы, что в старину принято было брать лекарственные травы непременно в ночь на Ивана Купалу? По новому стилю это 7 июля.
      В сердце Изгнанника при тех словах словно бы звякнул серебряный колокольчик...
      -- И брали их не где попало, а каждую на своем месте. Эти места были очень хорошо известны колдунам и ведьмам. А мы выращиваем целебные травы на плантациях. Вы увидите наши опытные поля и деляны совхоза. Говорим вот и о лекарственном дизайне. Но... анализы показывают, что искусственно выращенные лекарственные растения уступают своим диким родственникам.
      -- Что, опять неумеренные добавки минеральных удобрений? -- воинственно вмешался Дубов.
      -- Причем тут это? -- пожала плечами Юлия, и взгляд Дубова перебрался на ее плечи.-- Можно и нужно выращивать лекарственные травы на плантациях. Но и там нужно создать, к примеру, валериане ту же, в тончайших тонкостях, почву, что на сыроватой низменной поляне, или в овраге, или в кустах на речном берегу, окружить ее теми же травами и цветами, раскинуть на ней те же черемуховые и ольховые ветви, создать ей такое же соотношение солнца и тени, такую же влажность воздуха, напускать на нее прохладный белый туман, что поднимается от реки или стелется по дну оврага...
      -- Это красиво...-- сказал Антонов.
      Юлия улыбнулась, и Дубов занялся изучением ее губ.
      -- Да, очень красиво! Так написал Владимир Солоухин в книге "Трава". Возможно, на травы нужно действовать гипнозом? Внушать им, что они в естественной, максимальна благоприятной среде? Но сейчас наши опыты сводятся к тому, чтобы весь этот божественный комплекс ощущений, необходимых каждому лекарственному растению, во-первых, вычислить, а во-вторых, воплотить все-таки в почве. Максимально точно сбалансировать основу ковров. Здесь я рискую впасть в биологическую математику и надоесть вам. Вы посмотрите опытные поля -- там каждый участок отличается от другого. Конечно, работы!.. Знали бы вы, до чего не хватает рук, голов, средств! Совхозу, который, так сказать, покровительствует Отделу, нужно от нас прежде всего сырье, больше, больше, а на нашу с Иваном -- это мой ассистент -- деятельность там смотрят, конечно, с уважением, но... как на дело далекого будущего, а значит, как на то, без чего сегодня можно обойтись.
      -- Это мне знакомо,-- молвил Антонов.
      -- И мне, -- подхватил Дубов.
      Может быть, он сказал это, надеясь, что Юлия соизволит взглянуть на него? Но она улыбалась Антонову, и Дубов встал.
      -- Жаль, что все это придется начинать заново, на новом месте, когда здесь встанет завод,-- произнес Дубов, и после этого Юлия, конечно, уже не спускала с него глаз.
      * * *
      О светлый, о пресветлый Обимур!.. Солнце ли .жжет твои глубокие воды, тонут ли в волнах твоих тяжелые облака, ночь ли черная ревниво прячет тебя от взоров, таишься ли ты во льдах и снегах зимних сумерек, ветер ли осенний гонит стада твоих крутобоких валов к далекому северному морю -- всегда прекрасен ты, всегда неуязвима краса твоя. И широк ты, и величав, и полноводен. Но нет ничего на свете лучше тебя, когда золотое закатное небо над тобой, и восходит первая бледная звезда над фиолетовыми холмами вдали, и дремлют заросли на берегу, и дремлет их темная зелень в тихом зеркале твоем. Есть ли сердце, что не дрогнет при виде просторов твоих?..
      Егор сидел на скамейке над обрывом, смотрел в темнеющие дали, пытаясь по привычке утешить себя созерцанием великой реки, на берегу которой, что ни говори, он провел пятьсот делаварских лет ссылки. Все его прошлое -далекое, инопланетное, немыслимое прошлое -- всколыхнулось в памяти, когда слушал он Дубова. Здесь, на Земле, все происходило в строительстве медленно и нелепо. И когда Дубов говорил, что вопрос о создании завода азотных удобрений на Обимуре практически решен, скоро прибудет первый десант строителей, начнется возведение временного поселка, а через год-полтора -работа на основных сооружениях, Изгнанник со сладкой тоской вспоминал, как за одну только ночь -- а ведь она на Делаварии в два раза короче земной! -он нашел подходящую для строительства площадку -- а их в горах Делаварии было раз-два и обчелся,-- провел с помощью роботосистем необходимые исследования и дал команду на пульт Всепланетного Бюро Изобретений. Проект-то у него был давно готов. И наутро рабочих, пришедших на плантацию лекарственных трав -- самую большую на Делаварии! -- встретили корпуса нового завода по производству чудодейственной шестинол-фола-вадмиевой кислоты.
      Конечно, даже там не удалось бы осуществить такую блистательно-стремительную операцию, если бы не подгадал Изгнанник свершения своей многолетней мечты к проведению Вседелаварского конкурса молодых изобретателей. В это время Бюро Изобретений обязывалось по первому требованию предоставлять участникам конкурса любые необходимые материалы и технику. Так счастливо сошлись обстоятельства, что соперники Изгнанника предъявляли к Бюро довольно-таки скромные требования: их интересовали, например, детали для сооружения дачных домиков на астероидах, крепления для солнечных качелей, записывающие устройства, вмонтированные в женские украшения, и всякая такая мелочь. Условия для исполнения мечты Изгнанника создались на редкость благоприятные! А сколько сложностей встает перед инженером-строителем здесь, на Земле... И защемило сердце Изгнанника: вот уже близок конец его земным странствиям, а никогда еще не прикасался он так близко к делу своей жизни на Делаварии -- сооружению промышленных предприятий. Правда, он специализировался по сверхскоростному строительству, но, возможно, его советы могли бы оказаться полезными Дубову...