С почтением -- ст. инспектор надзора
      Ар.К.Б.О.С. Труга
      * * *
      Плыл бы да плыл блаженный Егор неизвестно сколько, когда б не выхватил его кто-то из воды, не нахлобучил на голову.
      Глянул -- да это Леший! Ишь, чудо лесное, красуется в венке, еще и в зеркало вод заглянуть норовит. Не выдержал Егор, засмеялся, тут и Леший его признал.
      -- Смотри-ка; Как же это тебя дедушка Водяной не утащил, русалушки не заплели, не обтрепали?
      Волшебство души кончилось внезапно, как и началось. Егор устало опустился наземь.
      Леший, по обыкновению, сидел на пенечке, поковыривал лапоток да поглядывал на месяц. Легкое ночное облачко прислонилось было к луне, но Леший сурово прикрикнул: "Свети, свети, светило!" -- и вновь белизна окутала лес.
      -- Я тут присел, притомившись,-- обернулся он к Егору,-- Послушал, что водяницы про Ульянку тараторят. Не видал еще ту, что живет у истоков обимурских? Она вроде тебя. Такая же...
      -- Какая? -- лениво спросил Егор, лежа в траве и не сводя глаз со звезд, которые начинали меркнуть в предутреннем тумане.
      -- Да вот такая! Сам смекай. Взялась неизвестно откуда, что на душе у нее -- нипочем не разберешь. Молчунья... Но нежитью не назовешь. Русалкам, лесовуньям только бы на прохожего-проезжего морок навести. Кикиморы, полудницы в лес и не сунутся. Лихие девки, дочери Иродовы, давненько тут не появлялись, да и страхолюдины они. Но эта... У истока поселилась, а кто там живет, все про всех знает. У деда Водяного не спросясь, не задобрив его, пришла. Моргуньи-русалки теперь у нее гадают. Скоро, коль дело так пойдет, и народишко валом повалит. Людей хлебом не корми, только расскажи, что их ждет! Мне так и не надобно знать, чего у меня впереди. Как триста лет тому было, так и спустя триста будет. Наше дело лесное, тихое...-- бормотал Леший, а Егор .вдруг приподнялся:
      -- Давно она здесь поселилась?
      -- Год тому. С прошлого Купалы.
      Егор вскочил. Сам не понимая почему, он чувствовал: должен увидеть эту Ульяну! Она такая же, сказал Леший. Что это значит? Может быть, ей .что-то известно о его прошлом, которого он не может вспомнить?
      -- Веди меня к ней! -- велел Егор, но Леший не слушал.
      Темный ком упал с небес, замер в траве. Это филин! Лежит, крылья раскинул, словно неживой, глаза пленочной затянуло.
      Леший встревоженно гукнул, по-лесному вопрошая приятеля. Филин вспорхнул, сел на ветку, залился жалобным уханьем, словно причет завел. [ч]
      Егор содрогнулся неизвестно отчего. А Леший обхватил косматую голову и рухнул, завывая да всхлипывая.
      Заря вставала мутная да смутная, нерадостным был рассвет после волшебной Купальской ночи, и догадался Егор, что случилась беда...
      Леший вскочил, свистнул пронзительно, и близкий дуб нагнул до самой земли ветви свои. Деревья уже не могли пуститься бегом--кончились ночные чары. Но они торопливо передавали, вернее, швыряли Егора и Лешего с ветки на ветку, будто с рук на руки. Свистел ветер, скрипели деревья, молча летел над ними филин, неслась в вышине стая огромных, потревоженных туч.
      Егор и опомниться не успел, как уже стоял подле избушки Михаилы. Да только избушки не было на поляне. Груда тлеющих углей -- вот и все, что от нее осталось. От колдуна же не осталось ничего, даже ножа в пне осиновом...
      Взревел Леший дико, а Егор... он глядел в тусклые перебежки огоньков, но не видел их.
      Что-то иное, иное...
      Огромное деревянное строение на холме над светлой рекою. Кресты вознеслись в небо. А неподалеку лихо разворачивается упряжка лошадей, которая влечет за собою орудие.
      Человек в непонятной, непривычной одежде властно рубит ладонью воздух:
      -- Заряжай! Наводи! Целься...
      О, да ведь его уже видел Егор! Подвал. Каменная крошка с потолка. Старик, похожий на Михаилу... Видение, которое посетило его в избушке колдуна!
      Засуетился вокруг оружия другой незнакомец, то хватаясь за ствол, то торопливо крестясь, но его подбодрил... Ерема -- да, преображенный Ерема.
      --. По оплоту поповщины и контрреволюции... Невнятные слова плыли мимо разума. И не успели еще они отзвучать, как грянуло громом и молнией. И еще! И еще!
      Раскололась земля, дрогнуло небо. Рассыпались деревянные стены. Крест, взмывая, рассек облака. И почудилось Егору, что мелькнуло в дыму и пламени скорбное лицо Михаилы.
      Померкло видение, рухнул Егор наземь в беспамятстве.
      * * *
      Спешил навстречу августу июль. Июль -- макушка лета! Водица в Обимуре но ночам холодала, дни хоть на крупицу, а начали убывать. Гремели-перекликались громы: не зря июль прозывают грозником. От ударов стрел, коими норовил Илья-пророк поразить всю силу злую, раскалывались .каменные горы, струились из них родники и быстрые речки -- те, что и в самую студеную пору не замерзают, льду не сдаются: не простые они, а гремячие, сила в них заключена чародейная! Бежали ручьи к Обимуру, вливались в светлые воды его.
      Нескоро пришел в себя Егор после гибели колдуна. Где теперь искать приюта? У кого спрашивать совета? Как учиться отличать доброе от злого?..
      Леший тоже извелся. Не шатался по лесу, не путал дороги проезжему человеку, не плясал по ночам в обнимку с деревьями. Все больше лежал, уткнув в траву кудлатую голову. Да поскуливал жутко -- тосковал. Разве что иногда щекотун из соседнего леса вызывал его на забаву: в загадалки поиграть. Соседа того Егор и не видел никогда. Просто вдруг, с порывом ветра, прилетал издалека трубный глас, словно зов бури:
      -- На что сыграем? На белок или зайцев?
      -- На что хошь...-- вяло поднимался Леший, протирая опухшие глаза, силясь хоть как-то размыкать тоску.
      -- Так на белок!
      -- Ну давай...
      И летели от леса к лесу клики, невнятные людскому слуху, подобные шуму разгулявшегося ветра, треску сломанных сучьев, стону вывороченных из земли деревьев:
      -- Нехожена дорожка посыпана горошком?
      -- Звезды на небе!
      -- Угадал. Теперь твой черед.
      -- Зелена, а не луг, бела, а не снег?
      -- Чего-о? А, береза!
      -- Угадал. Теперь ты.
      -- Молодой был -- молодцем глядел, под старость устал -- меркнуть стал, новый народился -- опять развеселился?
      Молчит соседний лес. Не шелохнется ветка, не шумнет травинка, словно тоже разгадку ищут. Наконец несется неохотное:
      -- Не ведаю!..
      -- Месяц это!
      Лешенька малость оживлялся, когда сосед промашку давал. Загадки сыпались из него, как горох из мешка:
      -- Два раза родится, один умирает -- что такое? Опять тишина, опять угрюмый вой:
      -- Не ведаю-у-у!
      -- Эх ты! Птица это. Первый раз родится -- яйцо, второй -- птенец. Слушай еще: что без умолку? Словно волки завывают:
      -- Не ведаю-у!.. У-у, чертова сила! Твоя взяла! Довольно хлопает Лешенька в мохнатые ладоши:
      -- Река это!
      Играли до трех раз. И вот вслед за последним проигрышем шел из соседнего леса сильный-пресильный ветер: неслась по зеленым веткам рыже-серая пушистая метель. Это перелетала к новому хозяину проигранная беличья стая. Чудилось, осень настала посреди лета, когда рассаживались белки над Лешенькой, с надеждой сверкая бусинками глаз: не приведется ли обратно?..
      А что, и приводилось, если приятель Егора проигрывал. Надоедало белок гонять -- играли на зайцев, лисиц, сорок. Катились из леса в лес десятки сердитых клубков -- выигранных ежей... А сквозь ветви прорывалось:
      -- За лесом жеребята ржут, а домой не идут?
      -- Волки-и!..
      Слушал, слушал Егор переклички леших и как-то раз почуял, что, коль еще поживет здесь, шерстью или мохом порастет и тоже начнет орать во весь голос загадки, которых запомнил изрядно. Но что делать, как быть, куда податься? Ломал, ломал Егор голову, и вновь пришла ему на память Ульяна, живущая у истока Обимура... Только дорогу к ней спросить у Лешего отчего-то было боязно. Но однажды Егор сообразил: а зачем спрашивать?! Известно ведь: у истока она живет. Ступай против течения Обимура -- и отыщешь!
      Наутро, едва забрезжило меж сосен, он выбрался из-под выворотня, где прикорнул рядом с Лешим, и, таясь, шагнул было туда, где тихо дышал туманный Обимур, как вдруг...
      Слабый предрассветный луч, коснувшись его лица, сделался ярок и жгуч. Ослепительная синева заволокла поляну. И голос... голос на неземном наречии, которое, однако же, сразу узнал Егор, коснулся его слуха:
      -- Привет тебе, Изгнанник!
      Егор молчал, боясь поднять глаза. Он разом все вспомнил, и эта память обессилила его. Радость? Нет, ярость: почему, ну почему к нему не приходили столько времени! Он невольно издал короткое рычание, и луч сгустился:
      -- Советую тебе быть почтительнее с Куратором!
      -- Привет тебе, Куратор, -- ответил Егор, унимая дрожь голоса.
      -- Ну, так-то лучше! -- послышался добродушный смешок.-- В отличие от наших соплеменников, в особенности -- от глубокоуважаемого К.Б.О.С. Труги, я жалею тебя, Изгнанник. Пятьсот лет... это, конечно, чересчур. Жестокий приговор! Ведь ты не покушался на жизнь делаварца, ты не выступал против правительства, не нарушал супружеского долга, ты всего лишь...
      -- Я помню о своем преступлении,-- перебил Изгнанник.-- Но, ей-богу, как здесь принято выражаться, что за варварское место вы для меня избрали! Какая косность: в первом же межпланетном корабле, вошедшем в зону видимости, воображать врага! Меня просто-напросто сбили с курса, обстреляли!
      -- Эти земные штучки!.. А вот К.Б.О.С. во всем винит меня. Ты угодил в растревоженные их ракетами провалы во времени и пространстве, я попытался это втолковать в Управлении, но ведь Труга только себя слышит, -- ворчал Куратор,
      -- Эх, -- вздохнул Изгнанник,-- но ведь теперь мне придется пережить с этой землей огромный период дикого, смутного времени... Дата" 7 июля 1988 года будет для меня как свет далекой звезды: ведь в этот день я стану свободен, минет пятьсот лет моей ссылки!
      -- Где? -- спросил Куратор.
      -- Что где?
      -- Где минет пятьсот лет?
      -- На Делаварии, где еще?
      -- Погоди, -- засуетился Куратор.-- Пятьсот... по-нашему, по-земному... учесть провал во времени... плюс-минус... Подожди, я запутался. Да еще этот No 2... За пятьсот лет произойдет такое множество событий, сеансов связи... Проклятая работа. Все уйдут, только управленцы... Кураторы, Изгнанники, все эти К.Б.О.С... Превращения, так... Я должен справиться с графиком!
      -- Справляйся с чем хочешь, но раньше ответь, какими правами я тут обладаю?
      -- Охотно! -- Голос Куратора стал важным.-- Право первое: связь со мной. Правда, у тебя нет возможности вызвать меня -- на связь выхожу я сам, всегда днем. Постараюсь быть повнимательнее к тебе, но за телом своим следи уж ты сам. Оно постареет вдвое, в таком состоянии и будешь отбывать срок. Тело крепкое, но береги от внешних факторов. Способно под их воздействием деформироваться, может вообще разрушиться.
      Погибнуть на Земле -- что может быть нелепее! Мы, конечно, этого не должны допустить, но... Старайся держаться этой местности: твой организм сбалансирован для такой климатической и природной зоны.
      Второе право. Предвидение! Правда, в отличие от делаварцев, пользы для себя ты извлекать не сможешь. Ссылка, пойми!
      -- Тогда зачем оставили этот дар? -- пожал плечами Изгнанник.-- Я и дома не умел обращаться с предвидениями, потому и попал сюда... И вообще, это напоминает мне участь Михаилы: не делать добра, если оно причинит кому-то зло. Может, и удалось бы ему жизнь свою спасти, но не в силах оказался запрет преступить.
      -- Да это так,-- шепнул Куратор задумчиво.
      -- Ты знаешь, кто его сгубил?! -- вскинулся Изгнанник.
      -- Тише! -- задрожал луч.-- Я не имею права вмешиваться в земные дела. Труга, знаешь, не дремлет! Однако быстро же ты адаптировался! Твой способ проникновения на место ссылки оказался весьма эффективен, в отличие от... ну ладно. Сознаюсь, мы недоучли уровень эмоциональности аборигенов. Он куда выше, чем у делаварцев. Сколько приобретаешь в развитии, столько, видимо, и теряешь,-- вздохнул Куратор, и на поляне зашуршала трава. -- Согласись, Изгнанник! Если бы ты на Земле совершил свое преступление, уничтожил гигантскую плантацию лекарственных растений, дарующих здоровье населению целой планеты, а на этом месте в одну ночь воздвиг бы новое предприятие по производсту шестинол-фола-вадмиевой кислоты, причем неизвестно еще, будут ли из нее получаться новомодные синтез-строительные материалы, ткани и бумага, или это, говоря по-земному, ерунда,-- так вот, земляне бы тебя за такую проделку не то что изгнали на пятьсот лет с родной планеты, но лишили бы самой жизни! Потому и обречен ты, Изгнанник, все свое земное существование иметь дело с лекарственными травами. Конечно, они отличны от делаварских, но, полагаю, информация во время первого периода адаптации тебе дана немалая. Далее. Здесь тебе не выжить среди таких, как твой новый друг, или одному. Ты обречен быть среди людей -- к ним иди. Будь осторожен... но знай: в случае крайней опасности на помощь приду я или твой товарищ по несчастью.
      -- Товарищ! -- с тоской повторил Изгнанник. -- Нет у меня здесь никого. Один я. Был только Михаила, да и тот...
      -- Ты ошибаешься! -- Голос Куратора упал до шепота. -- Есть и другой!
      -- Что?! -- Изгнанник вытянулся, словно собираясь взлететь.-- Еще кто-то сослан сюда?!
      -- Да. Тише, тише. Почти одновременно с тобой. На тех же правах, но с ночным каналом связи.
      Внезапное воспоминание захватило Изгнанника. Ерема-знахарь в избушке колдуна рассказывает, как едва не номер со страху год назад, в купальскую очарованную ночь:
      "Гляжу, из неба луч синь ударил. Все блестит, все гремит, громовой голос вещает на чужом языке..."
      Да, Ерема, сам того не зная, видел высадку на Землю Другого! Значит, он где-то близко?
      -- Скажи скорее, кто он, Другой? За что сослан? Как его найти?
      -- Это строжайшая тайна. За ее разглашение... если узнают, что мы вообще говорили о Другом... К тому же, его ведет второй Куратор, во вторую смену. У нас общий только график сеансов связи и эллипсоид возврата, и-должен тебе сказать, я в жизни не видывал такой путаницы, какую наворотил в этом графике мой коллега! А вот К.Б.О.С. к нему благоволит...
      -- Да оставь ты в покое этого несчастного К.Б.О.С.! -- вскричал Изгнанник.-- Ты должен сказать мне, где найти Другого!
      -- За разглашение секретной информации...-- начал было Куратор, но внезапно луч побледнел и втянулся в солнце: -- Конец связи! Твой спутник просыпается. Слушай последнее: тебе дарована способность трех превращений, ситуации по твоему выбору. Одно ты уже необдуманно использовал, обернувшись венком. Осталось два. Береги их! Помни: последнее превращение необратимое. Все! Он открывает глаза! До связи!
      -- До связи,-- машинально ответил Изгнанник, с трудом вспоминая, что он Егор, Егор, Егор...
      Управление космического надзора.
      По делу о строительстве... и проч.
      Приказ
      За разглашение секретной информации и нелояльные отзывы о руководстве Управления Куратор No 1 лишается права связи с подопечным ему Изгнанником вплоть до обстоятельств, угрожающих жизни и здоровью ссыльного.
      Ст. инсп. надзора Ар К.Б.О.С. Труга
      * * *
      Леший уже пробудился, но еще лежал, печально поглядывая на Егора, словно заранее знал, что тот скажет. Он первым и вымолвил:
      -- Уходить надумал? К людям?
      Егор кивнул. Леший вздохнул печально, протяжно:
      -- Пора. Одичаешь в лесу. Не на то, поди, ты в наши края попал чтобы пням молиться! Вот и Михаила тебе наказывал к людям идти. Может, говорил, тогда поймет Егорушка, что в жизни почем.
      --. Михаила так говорил? Когда?
      -- Еще до пожара.
      -- А что ж ты молчал об этом, шут лесной?
      -- Молчал до поры, а теперь, вишь, пора пришла,- загадочно ответил Леший. - Еще наказывал тебе Михаила учиться людей различать, к тем прибиваться, кто молчит, когда весь народ шумит, кто плачет, когда люд хохочет.
      -- Это как же?
      -- А так. Крича, голосу чужого не услышишь, хохоча, чужой слезы не увидишь. И еще: не спеши бежать, куда все побегут, прежде погляди, что впереди, не сшибешь ли кого с ног.
      -- Так и сказывал? -- недоумевал Егор.
      -- Так и сказывал. Помни это. Наши-то, "вторые", тебя не оставят в случае чего. Пока еще научишься по-людски жить Как придешь в Семижоновку, нанимайся в пастухи. Дело нехитрое. Я помогу тебе со скАиной управиться, с места на место перегоню или глазами попасу, когда усталь тебя возьмет. Ну а если волк-волчок, шерстяной бочок, коровку или овечку попятит, шибко не горюй: что у волка в зубах, то Егорий дал, говорит народ. Святому, знать, видней, не зря покровителем всякой животины слывет. Скот гони на пастьбу раним-ранешенько, когда еще луга росою дымятся. Она коровушкам богатый удой дает, на диво тучными и здоровыми их делает. Запомни премудрость пастушью: у всякой животины перво-наперво промеж ушей состриги клок, в свежий хлеб закатай и перед выгоном накорми скотинку этим хлебом, чтоб всегда вместе, дружным стадом ходила!.. Ну а теперь ступай, Егорушка. Не ведаю, как на самом деле тебя звать-величать, но - удачи тебе. Еще свидимся!
      Сказал - и сгинул. Всхлипнула в глубине леса сонная птица, и вновь тихо стало.
      Долго шел Егор через лес. Вышел он на опушку, и просторное поле открылось ему.
      Овес зеленел-серебрился. Перепелка вспорхнула из-под ног, едва не хлестнув крылом. Еле слышно прокричал где-то петух -и вновь тихо стало. Солнце купалось в траве...
      Вдруг послышалось Егору, будто поет кто-то вдалеке, да так уныло, тоскливо так!.. Повернулся - и отпрянул в недоумении.
      По полю полз огненный столб. Что за чудеса?! Ни дыму, ни пожару. Сквозь пламя смутно сквозят очертания фигур человеческих. Все ближе, ближе столб, все громче да тоскливее пение...
      И вот совсем рядом с Егором столб развеялся -- и двенадцать дев, простоволосых, изможденных да оборванных, кинулись к нему со всех ног.
      Ну, подумал Егор, испепелят враз! Однако руки их были ледяными, трясло-колотило дев, будто со всеми враз озноб сделался, и жадно блестели ввалившиеся глаза, и голодно клацали зубы... Но едва прикоснувшись к Егору, отшатнулись незнакомки с разочарованными кликами:
      -- Э, да он не настоящий! Не человек! Не пожива нам!
      Еле переводя дух от слабости, сели девы на обочине, утирая злые слезы. Миновал страх у Егора, подошел он к девам, поклонился вежливо да очестливо:
      -- Кто вы и откуда, девицы?
      -- Мы -- дочери Иродовы, двенадцать сестер-лихорадок. А имена наши -Трясавица, Огневица, Гнетуха, Маяльница, Невея, Колея, Знобея, Чихея, Ломовая, Бледнуха, Вешняя, Листопадная.
      -- И что же вы, дочери Иродовы, тут делаете? Кого ищете?
      -- Сидели мы всю зиму зимскую в снеговых горах, а как степлело, в люди пошли. Да вот беда -- никак не найдем себе добычи.
      -- На что же вам люди?
      Тут лихие девки затараторили наперебой:
      -- Кости ломить! Шеи кривить! Уши глушить! Очи слепить! Тело измождать! Лепоту изменять! Зубы ронять!..
      -- Да беда, -- всхлипнула Бледнуха,-- вон в ту деревушку не пробрались мы. Совсем изголодались, чаяли, прикинемся побирушками да и располземся по избам, ан нет! Только, слышь, сунулись... -- Она залилась слезами, а рябая Невея хриплым голосом закончила:
      -- Нету нам туда ходу! Не про нас добыча!
      -- Чуем, хаживает в ту деревеньку кто-то, кто нашу силу осилить может, -- лязгала зубами Трясавица. -- Сунемся туда сейчас -- себя погубим.
      -- Ой, куда же нам, бедненьким, деваться? Нету силушки по свету шататься! -- причитала Знобея, не попадая зуб на зуб.
      -- Слышь-ко, странничек... ты, часом, не в ту деревеньку путь держишь? -- молвила Огневица, заплетая свою жиденькую коску.
      -- А тебе что?
      -- Мы тут посидим, в лесочке-холодочке, подождем: может, батюшка наш, поганый-проклятый царь Ирод, ниспошлет нам разговеться какого-нито тощенького да плохонького человечушку. А ты, коль невмоготу средь людей станет, только свистни, только кликни -- враз появимся, всех изведем, всех истребим! Лишь тогда мы в ту деревеньку войти сможем, когда нас недобрым словом позовут.
      -- Нет, я не позову! -- отмахнулся Егор и пошел побыстрее прочь. А вслед неслось разноголосо-жалобное:
      -- Не зарекайся, голубчик! Да имена наши не позабудь: Трясавица! Огневица! Маяльница! Невея! Гнетуха-а!.. Долго летели за Егором их голоса.
      * * *
      Пастуха в деревне приветили. Ни на хлеба кусок, ни на слово доброе не поскупились. Ночевал он поочередно то в одной избе, то в другой. И вот настал черед идти к Митрею Дубову. Хозяйка собрала ужин, а сама разговор завела.
      -- У Савватия-гончара, слышь, совсем в худых душах девка! -рассказывала Ненила, расширив глаза так, будто ими договаривала недоговоренное. Мужик-чурбан слушать ее притомился, хоть пастуху новости поведать, благо молчун, каких мало, сроду не поперечится. -- Ох, взяло, шибко взяло Наталью! Какая это лихоманка к ней привязалась, ломает да сушит?
      Егор не отвечал, хотя мог бы сказать, что сестры-лихоманки тут ни при чем: ни одной нет в деревне. Да Нениле его ответы ни к чему:
      -- Уж и святой воды с золой давали ей испить, и земляным углем из-под чернобыльника пользовали... Видать, испортили деву. Может, озыком, или кладью, или след вынули. Вон, Ерема пошел нынче ведьм гонять из Наташкиной избы. Ее батюшка хорошую плату посулил. А меня спроси -- я скажу, кто виновник! Какую ведьму гонять -- по имени назову! Наташка ведь по монаху сохла, бегала за приворотным зельем то к колдуну, то к Ульяне. Михаилу пожгли люди добрые, избавили от страху народишко, а Ульяна... Тихая она, да страшная. Укутается в свой серый плат и сидит, ровно сова, лица не кажет. Зато как вымолвит слово вещее -- обомрешь! В чаще лесной живет, еще глубже, чем колдун, -- у самого истока Обимура. Это вон сколько верст до Семижоновки, а решилась-таки Наташка, на-ведывала ее -- та деву и испортила. Может, судьбу, в воде отраженную, указала? Может, злую правду сказала? Правда сердце травит, душу губит. Лишнего ведать не надобно. Это вон знахари пускай... Может, и есть среди их братии добрые, да и злых не оберешься. Ульяна -- помяни мое слово! -- черные шутки шутит. Не простая она лечейка, а лихая гостейка.
      Долго еще говорила что-то Ненила, но Изгнанник не слушал: та, что живет у истока Обимура, бывает в деревне! Он может увидеть ее!
      От этой мысли не спалось. Чуть уснули хозяева, Егор тихо вышел во двор. Ясная, чистая стояла ночь. Никогда Егор не видел такого: по всему небосводу шли от месяца радужные лучи, будто играл он со звездами. Сердце Изгнанника дрогнуло. Что таит в себе эта игра? Просто ночь являет свои диковины, или... Не забыл ведь он слов Куратора: "У Другого ночная связь". Не он ли?!
      Изгнанник торопливо огляделся. Мирно спала деревня. Темными стояли избы, лишь в одном окошке мерцал свет. Еще пуще затревожилось сердце... Перемахнув плетень, Изгнанник прокрался меж гряд, путаясь в шершавой огуречной ботве. Глянул сквозь щель в ставнях в горницу, где стояли седовласый человек с печальным лицом и знахарь Ерема.
      Давно, давно Егор его не встречал! И подивился: ну с чего бы ему испытывать к одним людям приязнь, а к другим -- отвращение? Лишь бы выжить, лишь бы прожить свое...
      Хозяин молил знахаря:
      -- Сделай Божескую милость, исцели дочку. Одна она у меня. И что же это за напасть, что за горюшко!.. Проси чего хочешь, только спаси!
      -- Чего хочешь? -- в задумчивости повторил Ерема.-- Может, ты это для красного словца? А потом отречешься?
      -- Да я в вечную кабалу готов к тебе пойти, только вылечи Наташу. Век станем за тебя Бога молить!
      -- Ну, с Богом я и сам сговорюсь, -- властно перебил знахарь. -- А вот гончарня твоя...
      -- Гончарня? -- удивился мужик.-- Одни слезы! Да ведь и ты не приучен ни к какому ремеслу.
      -- А сам на что? -- быстро спросил Ерема.
      -- Вон о чем речь... -- молвил хозяин.-- В вечную кабалу я к тебе посулился! Ну что же, от своего слова не отступник. Лечи дочку, а за платой дело не станет.
      -- Коли так, все заслонки печные задвинь, двери притвори -- и уходи подальше, -- велел Ерема, и пока хозяин не исполнил всего и не ушел в соседскую избу, он столбом стоял, посреди горенки.
      А потом знахарь вынул из-за пазухи узелок и начал высыпать из него золу по углам, приговаривая:
      -- Заговариваю я от встречного-поперечного, от сглазу-озевища, от притки, от приткиной матери, от. черного, рыжего, завидливого, урочливого, от глаза серого, черного, от двоезубого, от троезубого... Как заря переходила и не потухала, так из рабы Божьей Натальи все недуги и болести моими словами выбивало. Вы, болести, подите прочь от нее в темные леса, на сухие дерева, где народ не ходит, скот не бродит, птица не летает, зверье не рыщет. Запираю заговор свой тридевятью тремя замками, тридевятью тремя ключами, и слова мои крепче камня, острее булату!
      Изгнанник приник к щелке, чтобы ни слова не упустить, и тут... тут словно бы ветер мимо него прошумел.
      Скрипнула дверь -- неужто вернулся хозяин? Нет! В избе появилась высокая женская фигура, до пят прикрытая большим серым платком. Взвизгнул Ерема и выронил свой узелок с золой.
      -- Чур меня, чур! -- размахивал он руками, крестился и отплевывался.-Ведьма, ведьма! Как ты сюда попала?!
      -- Да через дверь. Ты ведь лишь печные трубы успел заговорить, -ответила женщина, и в голосе ее дрогнула усмешка.
      -- А ворота? Изгородь? -- вскрикнул знахарь.-- Изгородь-то я заговорил, еще как сюда шел!
      -- Изгородь для тех преграда, кто по земле ходит. Неужто ты думал, что какой-то золой, будь оны хоть из семи печей, можно меня остановить?
      -- Ведьма, ведьма... Иль я слово заговорное спутал? -- спохватился за голову знахарь.-- Не то молвил в урочный час? Нет же, крепко затвердил я, с каким к царскому подойти человеку, с каким к голи перекатной, с каким -- к нечисти, вроде тебя...
      -- Тише! -- велела гостья.-- Болящую обеспокоишь.
      -- Коли не померла, так спит! -- отмахнулся Ерема.
      -- Вот как?.. А тебе и горя мало?.. Для чего ж ты здесь туман наводишь, слова попусту сыплешь?
      -- Так ведь народишку лишь бы звенело позвончее да блестело поярчее, гремело пострашнее. Ты вон тоже поди разные байки-сказки сказываешь, когда гаданья свои разводишь, честному люду глаза отводишь.
      -- Не понять тебе этого,-- тихо ответила ведьма.-- Всех по себе не равняй.
      -- А как жить тогда? -- изумился Ерема.-- Коль не по себе, так по кому? Кто выше? Тогда сам ниже окажешься. Если не по себе равнять -- разве в ком разберешься? А в себя заглянешь -- и другого, будто в зеркале, увидишь.
      -- Для тебя все злые заведомо, чего еще видеть? -- молвила ведьма.
      -- Отчего же? Вон Савватий посулил гончарню свою, коль дочку исцелю. Стало быть, он добрый... пока.
      -- Ты-то исцелишь?
      -- Слышь, Ульяна... Помоги!
      Изгнанник вздрогнул. Ульяна? Та, что живет у истока?
      -- Помоги! -- молил знахарь.-- Чую, есть в тебе сила неведомая. А доход с гончарни -- пополам. Ну, не пополам, конечно, а треть -- тебе! Ты подумай, как много. Целая... четверть!
      -- На что мне доход твой? -- усмехнулась женщина.
      -- Вот и я про то,-- обрадовался Ерема.-- На что тебе доход? Другим отплачу. Слова лихого про тебя в деревне не скажу, вот и благодарность.
      -- Знаю, знаю, что ты меня словами, будто черной смолой, мажешь,-кивнула Ульяна.-- Только клевета -- что худая трава, а траву и скосить можно.
      -- Как бы косонька не притупилась, как бы рученька не осушилась,-пробормотал Ерема.-- Помоги мне!
      -- Помогу,-- согласилась гостья.-- Да только не тебе и не за доход с гончарни. Прилете... пришла я Наталье помочь. А ты ступай, ступай отсюда!
      Ерема покорно пошел прочь, но, едва вышел из избы, кинулся к окошку, да на беду понесло его подслушивать-подглядывать как раз туда, где таился Изгнанник. Наткнувшись на него, Ерема взвизгнул было, да тут же захлебнулся. Молчком выметнулся со двора, и лишь на широкой деревенской улице голос у него прорезался. Бросился он наутек с криком, который всякую нечисть запутать и отвадить должен: "Приходи вчера!.."
      А Ульяна между тем заперла изнутри дверь и прошла за занавеску, разделявшую горенку.
      -- Наташа, цветик мой! -- услышал Изгнанник ее голос и едва узнал его, так мягок он сделался. -- Открой свои ясные глазоньки!
      -- Ульянушка...-- прошелестело в ответ, и больше Изгнанник не слышал ничего до тех пор, пока занавеска не откинулась и Ульяна не вывела на середину избы девушку.
      Не знай Егор, что видит ту самую Наталью, коя приходила по весне к колдуну, нипочем не признал бы ее! Исхудала, почернела... Голова ее никла на плечо Ульяны, а та, обводя избу рукой, молвила:
      -- Погляди, девонька, на свой дом на родимый. Уйдешь навек -- по тебе каждая половица заплачет, каждое бревнышко зарыдает. А что станется с батюшкой?
      -- Не кручинь ты мою душу! -- застонала Наталья, а Ульяна все свое:
      -- Ляжешь ты в землю сырую, холодную, и никто никогда не согреет тебя, не приголубит, водицы испить не подаст. Будешь ты лежать в досках гнилых, а твои подруженьки на засидках-вечерницах песни петь станут, косы лентами украшать, в новые сарафаны рядиться, с добрыми молодцами водиться. Наталья схватилась за горло:
      -- Ох, навылет ты меня... Но нет уж дороги мне обратной, далеко ушла я от живых!
      -- А ты вернись, вернись! Вспомни Иванушку...-- чуть слышно выговорила Ульяна, и девушка сникла в ее руках. С трудом довела ее Ульяна до лавки, усадила. Долго сидели они молча, потом Наталья вдруг тихонько запела:
      Ты трава моя, ты шелковая,
      Ты весной росла, летом выросла.
      Под осень травка засыхать стала,
      Про мил-дружка забывать стала.
      Мил сушил-крушил, сердце высушил,
      Ох да свел меня с ума-разума...
      Забилась Наталья:
      -- Из-за него, лиходея, отцветаю прежде времени! По нему, проклятому, столько слез источила! Будь и ему так же горько да солоно, пусть и его румянец сокроется, пусть и его глазоньки исплачутся!..
      Ульяна крепко прижала ее к себе:
      -- Опомнись! Каково ему будет жить, зная, что любимая не прощенное, а клятое слово ему напоследок вымолвила?! Да проведай он, что ты с собою понаделала, прилетел бы сокола быстрее! Но крепки засовы монастырские, не добраться туда мирской весточке, и сова ночная крылья обобьет, а не проскользнет. Уж я-то знаю...-- печально молвила она.