– Ты его знаешь? – теперь удивился уже Алексей.
– Ну, знаю – это сильно сказано, – засмеялась девушка. – Скажем так – он не знает, что я его знаю.
– Тайны Мадридского двора какие-то, – пожала плечами Ольга. – Чего темнишь?
– Да не темню я, – обиделась Наташа. – Хазрата много кто знает. Оль, ты же местная, неужели ты сама его не знаешь?
– Хазрат…Хазрат, – задумалась Ольга. – Для наших краев имя редкое. Я только про одного слышала.
– Ну! – подбодрила ее подруга.
– Хазрат Энверов что ли? – недоверчиво протянула Ольга.
– Конечно! А кто же еще! – победно воскликнула Наташа. – Хазрат, он же Энвер, он же Хоза-Черный.
– Ты серьезно? – недоверчиво поглядела Ольга. – Чего бы ему здесь делать, в поезде?
– Вот и я сначала засомневалась. Но похож, во-первых. А, во-вторых, других Хазратов в нашем городе я не знаю.
– Так, девчонки, стоп! – поднял руки Алексей. – Вы меня совсем с панталыку сбиваете. Теперь я себя полным идиотом чувствую. Что это за Хазрат, которого вы обе знаете? Почему он не может быть здесь? Ну, сказал он мне, что мог бы купить билет и на самолет…
– Ха, билет! – засмеялась Наташа. – Да он может весь самолет выкупить, чтобы в Москву за пивом слетать!
– Рассказывай, не томи! – потребовал Леха. – А то этого лупоглазого обратно приведу.
– Ладно, – смилостивилась девушка. – Сейчас Хазрат Энверов – преуспевающий безнесмен. Магазины, автосервисы, автосалоны, бензозаправки… Он имеет долю в самых крупных и успешных предприятиях региона. Круче него только те, кто работает на международном уровне. Я имею в виду не просто торговлю с заграницей – этим и он занимается. А именно стратегические позиции – нефть, газ, цветные металлы и прочие богатства страны. Хазрат умный. Те, кто этим занимается, взлетают высоко, но летают недолго. Он в дела государства не лезет, и государство его не трогает. Но таким вот уважаемым членом общества, покровителем местной мусульманской общины, владельцем футбольного клуба и спонсором театра он был не всегда. В конце восьмидесятых – начале девяностых именем Хозы-Черного детишек пугали. Это был самый отчаянный бандит во всей области. Бандит вне конкуренции. Он всегда был на шаг-другой впереди своих «коллег». Когда те играли с милицией в прятки – он уже платил прокурорским, чтобы его не тревожили. Когда до этого дошли остальные – он завел дружбу с начальником управления ФСБ. Теперь, правда, бывшим. Он первым перестал трясти ларечников, и начал строить производство. Сначала цех по розливу дерьмового лимонада, а потом завод по производству комплектующих для АВТОВАЗа. Уже в девяносто четвертом он купил газету, пробил канал на телевидении. В общем, вышел из сумрака, как сейчас говорят. Вот такой вот дядечка едет с нами в одном вагоне.
Никифоров с интересом посмотрел на Наташу, слегка прищурившись.
– Ой, девочка, как-то странно и складно ты все это рассказала. Сдается мне, старому менту, что ты не так проста, как хотела бы казаться!
Наталья поперхнулась, уставившись на него круглыми глазами. А потом сердито надула губы.
– Вот, блин, всегда я теряю бдительность! Знаю ведь, что ментов бывших не бывает, а все равно попадаюсь. Ну да, я журналистка, в областной газете работаю. Просто не люблю этим хвастаться.
– Да уж, действительно, хвастаться нечем, – негромко заметила Ольга, глядя на все тот же не меняющийся пейзаж за окном.
Наташа с недоумением посмотрела на нее, перевела взгляд на Алексея, который старательно разглядывал пальцы на руках.
– Я все понимаю, – тихо сказала она. – Вам, видимо, мои коллеги много крови попортили. Но я то вам ничего не сделала. Я знаю учительницу младших классов, которая порола девочек на глазах мальчишек. Знаю милиционеров, которые шарили в карманах трупов, когда выезжали на убийство или ДТП. Но я ведь не сравнивала вас с ними. Не стоит по нескольким уродам делать выводы обо всех людях.
Она расстроено замолчала, разглядывая коньяк на донышке стакана.
– Трудно воевать со всем миром, – вспомнил, вдруг, Алексей слова майора-архангелогородца.
– Что? – не поняла Наташа.
– Да так, ничего, – вздохнул он с примирительной улыбкой. – Ты извини нас. Просто, действительно, здорово нам досталось от вашего брата. Про тот последний бой сибирского ОМОНа столько написано! И почти ни слова правды.
4.
– Опять в водке топишься? Что ты как баба, майор? Все стараешься из себя страдальца вселенского изобразить?
С командиром отряда милиции особого назначения, в котором служил Леха, их связывали давние отношения, почти приятельские. Во всяком случае, звали они друг друга обычно по имени. А раз уж Мишка Бурдин обращается к нему по званию, значит он действительно в ярости.
– Никак нет, товарищ подполковник, – Никифоров вытянулся перед начальником «во фрунт», старательно тараща покрасневшие мутноватые глаза. – Не изображаю!
Бурдин поиграл желваками, покачал головой.
– Что с тобой происходит, Леша? Ты же опытный боец. Две командировки на войну. Награды за храбрость в бою. Пацаны на тебя как на бога смотрели. А что теперь? Вечно либо пьяный, либо с похмелья. Зенки – как у бешеной селедки. Обувь не чищена. Сам весь мятый, как из жопы. На роже щетина, как у абрека. А воняет от тебя так, что хоть закусывай. Что происходит? В кого ты превращаешься, Леша?
Никифоров нервно потер заросшую щеку, не зная, что ответить. Голова была ватная, мысли ползли внутри черепной коробки медленно, углами цепляясь друг за друга. Он промычал что-то невразумительное, и попытался сесть обратно на табуретку. Но Бурдин шутить не намеревался.
– А ну, встать, майор, когда разговариваешь с командиром отряда!
– Ну, что ты в самом деле, Миш? – Никифоров скривился, словно от зубной боли, но, тем не менее, поднялся. – Нехорошо мне сейчас.
– А кому сейчас хорошо? – рассвирепел подполковник. – Посттравматический синдром изображаешь? Да?
– Почему изображаю? – попытался возмутиться Алексей. – Я, между прочим, с войны вернулся!
– Ты что, один оттуда вернулся?! Почти весь отряд там отработал, а на бабу только ты похож! Майора получил, медаль дали! На хрена? Лучше бы водкой выдали, да?
– А ты на меня не ори! – набычился новоиспеченный старший офицер. – Я там под смертью ходил! Друга потерял! А ты…
Он осекся, глядя в побелевшие глаза товарища.
– Я? – сквозь зубы процедил Бурдин. – Да что я? Просто так, поссать зашел.
Никифоров виновато понурил растрепанную голову. Мишка Бурдин к своим сорока военного лиха успел хлебнуть полной горстью. Афган, Приднестровье, Карабах, Абхазия, первая Чечня – Мишка побывал везде, где на постсоветском пространстве вспыхивал пожар войны и лилась кровь. Сколько он схоронил друзей – знал только он сам.
– Прости, – буркнул Никифоров. – Сам не знаю, Миш, что творится. Я ж там не в первый раз был. Всякого насмотрелся. В меня стреляли, сам стрелял. Убивал. Своих пацанов, «двухсотых», домой отправлял, кого по кускам собрать смогли. А вот веришь – как закрою глаза – его вижу. Сашку Лосева из сибирского ОМОНа. И остальных сибиряков. Полсотни парней положили! Свои положили! – в голосе Алексея зазвенела истерическая нотка. – А сейчас что? Кто-то в штабе их продал за несколько зеленых бумажек, и чтобы хвост не прижали, теперь грязью заливают! Ты глянь, чего пишут, твари продажные!
Он хлопнул по столу газетой, на обложке которой старые ордена издевательски соседствовали с разными «сиськами-письками», как выражался Сашка Лосев.
– Что тут? – не стал брать газету в руки Бурдин, словно брезговал к ней прикоснуться.
– Версии, бля, – сказал, как плюнул, Никифоров. – Типа, пытаются разобраться, как такое могло случиться. И знаешь, чего говорят? По одному варианту – сибиряки под своим прикрытием перевозили боевиков мимо армейских блокпостов. Те, дескать, и открыли первыми огонь по федералам. Другой «эксперт», гранату ему в пасть, предполагает, что это борьба за контроль над нефтяными заводиками между армейцами и ментами. Третий вообще говорит, что армейцы чеченский заказ выполняли. Черви! – Алексей с ненавистью смял газету. – Черви! Копошатся в ранах, гной пьют. Удавлю мразей!
Бурдин с жалостью и легкой брезгливостью посмотрел на товарища.
– В общем так, майор Никифоров. Даю тебе двухнедельный отпуск. За это время ты должен прийти в себя. Если не сможешь – пиши рапорт. В таком состоянии, как сейчас, в ОМОНе тебе делать нечего.
Он развернулся, и вышел из кубрика, прямой и натянутый, как тетива. Опешивший Алексей, открыв рот, смотрел ему вслед, и не мог произнести ни слова. Рапорт? Как это? Кто посмел подумать, что он не достоин права служить в милиции?
– Так, значит? – зло прищурился он. – Значит, не нужен стал, как чуть оступился? Хрен с тобой, рапорт – так рапорт. Проживу и без вас!
Никифоров схватил первый попавшийся листок бумаги, бросил его на стол. Пару секунд разглядывал его, как диковинную мину. Похлопал по карманам, отыскивая ручку или карандаш. Ничего, кроме смятой пачки сигарет, дешевой пластмассовой зажигалки и тонкой пачки денег не нашлось. Он в ярости начал дергать ящики стола. В одном из них нашлась старая прозрачная ручка.
Леха сжал ее до хруста в пальцах, попытался что-то написать, но высохший стержень только рвал бумагу. Алексей взбешенно зашвырнул ручку в угол, и ринулся к кабинету Бурдина.
Мишка перекладывал бумаги на своем столе. Но если бы Алексей был в состоянии воспринимать что-то еще, кроме своей обиды, то заметил бы, что делал он это совершенно бессмысленно, лишь бы занять руки работой.
Влетев в кабинет, Леха, ни слова не говоря, хлопнулся на стул, подтянул к себе лист бумаги, выдернул ручку из гильзы от крупнокалиберного пулемета, выполнявшей роль стакана для перьев, и настрочил репорт об увольнении.
Он толкнул бумагу начальнику, и независимо откинулся на спинку. Он был уверен, что Мишка ляпнул про рапорт сгоряча, в воспитательных целях, и злорадно ждал, как тот теперь будет выкручиваться. Увольнять опытного умелого бойца, старшего офицера, ветерана, свою правую руку, можно сказать – для этого нужны очень веские причины. Свой запой, если говорить откровенно и называть вещи своими именами, Леха такой причиной не считал. Так, минутная слабость. То, что эта минутная слабость длилась уже почти месяц, он не принимал во внимание.
Но он ошибся. Михаил внимательно, медленно, словно изучая каждую букву, прочитал бумагу. На его лице играли желваки. И без того тонкие губы стянулись в ниточку.
Закончив чтение, Бурдин медленно поднял на Леху потемневший от гнева взгляд. В его глазах плясал холодный огонь, от которого Алексей едва не покрылся инеем.
– Я простил бы слабость пацану-новобранцу. Тебе я ее простить не могу, – чеканя каждую букву, вынес приговор подполковник. – В финчасти получишь расчет. За «боевыми» зайдешь через неделю.
Его широкий росчерк упал на рапорт, придав ему юридическую силу, и отрубив все возможности «отыграть назад».
Леха медленно поднялся, протянул руку для прощания. Но Миша уткнулся в бумаги, не замечая этого жеста – он не хотел лицемерить. Никифоров криво усмехнулся, и вышел из кабинета. Душу распирала злость, обида, но по позвоночнику уже сочилась ледяная нить, разливаясь в груди мертвящим морозом. Он только что в легкую, собственноручно прикончил то, чем жил последние лет десять. Причем так, что не оставил себе пути к отступлению. Вылечил занозу ампутацией руки.
– Чтобы спасти деревню от коммунистов, мы вынуждены были ее сжечь, – пробормотал он, вспомнив, почему-то, слова «героя» вьетнамской войны лейтенанта Колли, прославившегося уничтожением деревеньки Сонгми.
Он вышел на крыльцо КПП, и закурил. Руки предательски подрагивали, и он не мог понять – похмелье его «колбасило» или отчаяние безнадеги? Внутри образовалась пустота, которая, вопреки всем законам физики, не втягивала в себя, а наоборот – разрасталась, грозя поглотить его всего.
Никифоров сплюнул прямо на крыльцо, чего никогда бы себе раньше не позволил, швырнул окурок в сторону урны, разумеется, промахнувшись.
– Ну, что ж, обретение свободы стоит отметить, – хмыкнул он, и пошагал в сторону ближайшего магазина.
Расшалившиеся нервишки стоило подлечить. Многодневное похмелье – штука страшная. Из-за него сознание работало, словно в мигающем режиме. Вроде бы все воспринималось, но решения выдавались либо с запозданием, либо вовсе неадекватные. Как, например, с этим долбанным рапортом.
Сейчас нужно было сбить эту раздражающую беспомощность небольшой дозой алкоголя. Давно уже надо было, с утра еще, тогда бы и глупостей не насовершал. Причем, поправиться нужно не лицемерной, самообманной кружкой пива, а тем, чем и отравился. Подобное лечат подобным. Граммов сто пятьдесят, а лучше двести водки – и все встанет на свои места. В голове прекратится эта паскудная, липкая круговерть, когда всегда отстаешь от происходящего на один ход. Исчезнет отвратительная тянущая пустота в животе, похожая на голод, но отторгающая даже мысли о еде. И отпустит, наконец, это проклятое ощущение вины, которое извело уже его вконец. Будто он сам отправил Сашку Лосева в тот проклятый выезд. Будто он мог его защитить, но струсил, отсиделся. Будто он мог хоть что-то сделать…
…Следующее утро облегчения не принесло. Две валявшиеся под кухонным столом пустые бутылки из-под водки красноречиво говорили, почему ему было еще хуже, чем вчера. Погано было и на сердце, и на желудке. «Ливер» омерзительно подрагивал, движения стали дергаными и нескоординированными. От одного взгляда на стакан накатывала тошнота.
Никифоров заставил себя пойти в ванную, и принять душ. На ледяной или контрастный духу не хватило, обошелся теплым. Стало чуть легче, но именно, что только чуть.
К уборке он подошел радикально – сгреб мусор со стола вместе с испачканной посудой в помойное ведро, протер столешницу тряпкой, закурил, и задумался. Денег для одинокого мужика без особых запросов более чем хватало. К тому же еще боевые должны выплатить. Так что вопрос выживания, вроде, не стоял. Но сидеть без дела он не мог, деятельная натура не принимала такого бездарного времяпрепровождения. Нужно было куда-то определиться.
Леха нашел старую записную книжку, и принялся ее изучать. На первых страницах были телефоны старых друзей по военному училищу, которое он закончил почти пятнадцать лет назад. С тех пор не просто утекло много воды. Эта вода успела не один раз превратиться в лед, растаять, испариться и снова пролиться на землю. Большая часть владельцев этих телефонов давно растворилась в людском океане. А некоторых уже и в живых не было.
Он грустно улыбнулся, вспомнив своих самых закадычных друзей – Женьку Самохина и Николая Коростелева. Именно Николая – его все звали только полным именем. Николай всегда был, что называется, «застегнут на все пуговицы», собран и серьезен. Только Леха с Женькой знали его истинное лицо – неистощимого на выдумку, мыслящего парадоксально, всегда готового к неожиданным ходам, и, при этом, не упускающего ни единой мелочи «мушкетера».
Их так и называли – мушкетеры. Николай был олицетворением Атоса – несколько романтичный, свято чтящий понятие чести, рассудительный и дерзкий одновременно. Леху считали Портосом – разудалый балагур, весельчак и бабник только комплекцией не походил на барона Дю Валлона. Хотя, Дюма его толстяком и не называл. Ну а Женька был истинным Д’Артаньяном – он всегда был впереди и в драке, и на пиру. Если Леха любил женщин, то сами женщины млели от Женьки.
Вот только судьба рассудила по-своему. Женька женился сразу после училища, взнузданный и оседланный, а Леха до сих пор ходил в бобылях. Но на этом шутки Фатума не закончились. Через пару лет службы в войсках Никифоров оказался в ОМОНе. Самохин не удержался в водовороте перемен, потерял семью, ушел со службы, и растаял где-то в неизвестности. Доходили слухи, что он подался то ли в Иностранный легион, то ли еще где наемничает, но Леха не особо в эти басни верил. А вот Николай не подкачал. С уверенностью и целеустремленностью управляемой ракеты он шел по служебной лестнице. Сейчас он работал, кажется, в Генеральном штабе.
Леха подумал немного, и перевернул страницу. Просить помощи у друзей ему казалось чем-то постыдным, унизительным. Друзья не должны видеть слабости своего товарища.
А вот и нужный телефон. Алексей подтянул к себе аппарат прямо за провод, и набрал номер.
– Здорово, Эрик! – он постарался придать голосу беззаботность. – Это Никифоров.
– …
– Не узнал? Богатым буду.
– …
– В общем, не буду вокруг да около ходить. Я из органов уволился…
– …
– Мало ли, что я говорил. Так сложилось. Ты, помнится, к себе звал…
– …
– Ну, прямо завтра, конечно, я не выйду. Нужно чуток отдохнуть после увольнения. Дней пять, думаю, хватит. Потом подъеду, ознакомлюсь с фронтом работ. Тогда и решим точно.
– …
– Договорились.
Он положил трубку, и перевел дух. В таком отвратительном состоянии разговор дался ему с большим трудом. Пришлось собрать все силы, чтобы голос звучал бодро, но без неестественной наигранной беспечности.
А с выпивкой и в самом деле надо было заканчивать. До добра это не доведет. Эрик Вайсман, директор частного охранного предприятия, был ему многим обязан, и давно звал к себе заместителем. Но и он не станет держать у себя на ответственном посту человека, который из-за своей слабости может в любой момент подвести.
Леха открыл дверь на балкон, чтобы проветрить прокуренную кухню. Настроение чуть улучшилось, все же какая-то определенность появилась. Восстановиться полностью можно было только одним способом – пойти погулять по городу.
После коротких сомнений, он натянул свою форму – серый камуфляж с надписью ОМОН на спине, высокие ботинки и черный берет. В конце концов, расчет в финчасти он еще не получил, поэтому имел полное право носить свои майорские погоны.
Город встретил его ярким солнцем, гомоном детворы на детской площадке, птичьим щебетом и автомобильными гудками. Никифоров жил в ближайшем «замкадье». Его город хоть и считался уже Подмосковьем, но от собственно столицы его отделял только серый асфальтовый рубеж кольцевой автодороги.
Леха хрустнул суставами, расправляя плечи, и шагнул из сыроватой прохлады подъезда в летний зной. Поздоровался с бабушками у подъезда – этот контингент стоило уважать и всячески оказывать им знаки внимания. От пересудов это, конечно, не спасало, но на их активную информационную поддержку всегда можно было рассчитывать. Кивнул соседу, возившемуся с колесом своей потрепанной жизнью и российскими дорогами «восьмерки».
Все было как обычно. Вот только идти ему было некуда. Теперь уже бывший майор ОМОНа решил побродить просто так, без цели. Лишь бы дома не сидеть.
В проезде между домами предприимчивые южане пару месяцев назад открыли точку «общепита» – торговали из вагончика шаурмой и дешевым разливным пивом. Рядом поставили пару зонтиков-грибков с вечно неубранными столиками. Расположение точки, ее ассортимент и пренебрежение гигиеническими и санитарными нормами вызывало серьезные сомнения в легальности точки. Алексей дано подумывал проверить их и тряхнуть, но, во-первых, руки как-то не доходили, да и не ОМОНовское это дело, торгашей шерстить. А во-вторых, если эту точку прикроют, то холодненького и совсем не отвратительного пивка в ближайшей округе уже не найдешь.
Никифоров остановился на противоположной от пивнушки стороне дороги, и почесал небритый кадык. Пивка ох как хотелось. Но он одернул себя – решил же завязывать с алкоголем! Тут дело такое – если решил, то никакие отмазки не принимаются. Ни «чего будет с кружки пива», ни «начнем с завтрашнего дня». Ничего. Не надо бросать. Надо просто перестать – и все. Это же не подвиг какой, а просто сознательный выбор.
А у пивняка, тем временем, назревал скандал. Гаркуша – маргинального вида паренек лет двадцати пяти, выглядевший, правда, на все сорок, вяло отбрехивался от продавца. Судя по крикам, он выпил три кружки пива, а денег у него было только на две. Гаркуша клялся, что занесет недостающее завтра, но продавец орал на него из своего «дупла», матеря чистым русским матом со своим кавказским акцентом.
Первым движением Никифорова было подойти и загасить скандал. Нормальное милицейское желание. Но в следующее мгновение он вспомнил, что с сегодняшнего дня он уже БЫВШИЙ милиционер.
«Какого черта тебе надо?» – выругался он про себя. – «Все, забудь! Нет больше майора Никифорова. Теперь лезть во все драки не только не нужно, но и опасно. Ты теперь обычный гражданин, с такими же обычными правами. И если ты полезешь разнимать дерущихся, то патруль загребет тебя вместе с драчунами».
«Шаурмен» продолжал поносить парня на всю улицу. Причем, не просто так, а с перечислением всех сексуальных подробностей их взаимоотношений. Особенно он акцентировал свою речь на том, как, в какие места и с какими подробностями он оприходовал мать Гаркуши. Леха скрипнул зубами, и нервно закурил, чтобы отвлечься. Гаркуше такие речи были по барабану, он воспринимал это просто как одну из форм брани, на которой в остальное время и сам разговаривал, изредка перемежая литературными словами для связки. Но Леха-то прекрасно понимал, что для кавказца все эти слова наполнены самым прямым смыслом, и этот сопляк из своей будки намеренно, абсолютно осознанно наносит Гаркуше несмываемые оскорбления, упиваясь своей безнаказанностью.
Сигарета сломалась в руке. Леха с остервенением растоптал ее ребристой подошвой высокого ботинка. Он не знал, кого ему больше сейчас хотелось пришибить – наглого торгаша из будки за его крики, или безмозглую размазню, которая ничего не отвечает на эти оскорбления.
На крики, наконец, появилась «группа поддержки». Из припаркованного поодаль пожилого «бумера» выбрались еще два молодых кавказца, одетых с претензией на шик – шелковые рубашки, остроносые ботинки, часы на массивных браслетах из «металла желтого цвета».
Тот, что поздоровее, остановился, не доходя пяти шагов до Гаркуши. Второй, невысокий и юркий, подошел вплотную. Лехе не слышно было, что там говорят. Он видел только, как южанин нагнулся к Гаркуше, хотя был на полголовы ниже, и что-то «втирая», несколько раз ладонью ощутимо ударил того по лицу.
Гаркуша послушно кивал головой, даже не делая попыток уклониться от удара или как-то защититься. Он был полностью деморализован. Чтобы добавить весу своим словам, «живчик» сильно ударил его прямым справа. Голова Гаркуша мотнулась, из разбитого носа струей полилась кровь. Он попытался зажать его ладонью, но кавказец со смехом хлопнул его по рукам, заставляя опустить их по швам…
– Не бейте меня больше, пожалуйста! Не надо!
Громкий смех.
– Плохо просишь, собака! Говори – как тебя зовут!
– Саша.
Снова громкий глумливый смех нескольких мужчин, уверенных в своей силе.
– Ты дурак! Звание и фамилию говори!
– Рядовой Филимонов. Не бейте меня больше.
– Руки опусти! Руки опусти, я сказал!
На экране щуплый мальчишка в рваной форме опускает руки, и безропотно принимает несколько жестоких ударов в лицо от здорового мужика с бородой в натовском камуфляже…
– Ну, ты меня понял, урод?! Завтра принесешь сто рублей и отдашь за пиво. И чтобы тебя здесь больше не было, понял? Чтобы я тебя больше не видел на этой точке, понял?
Гаркуша мотал головой, от чего крупные красные капли падали то на асфальт, то на его штаны. Стереть кровь с лица он не решался.
– Пошел вон отсюда, свинья!
«Живчик» размахнулся, чтобы еще раз врезать этой живой «груше», но удара не получилось. Рука за что-то зацепилась, а потом земля вывернулась из-под ног, деревья и дома мелькнули перед глазами, неожиданно закончившись белой пластиковой стенкой торгового вагончика. Лоб кавказца с треском вошел в соприкосновение с пластиком, едва не пробив в нем дыру.
Второй «крышующий», крепкий парень с красноватыми «индийскими» белками глаз, нерешительно топтался на месте. Он не был трусом и любил помахать кулаками. Но сейчас его удерживал даже не камуфляж противника с надписью ОМОН на спине, хотя и этого было достаточно – вязаться в драку с ментами им с напарником было еще не «по рангу». Гораздо страшнее были глаза этого человека. В них багровым пламенем плескалась такая смертоносная ярость и ненависть, что кровь мгновенно отхлынула со смуглого лица кавказца. Такие глаза бывают только у того, кто хочет убить. А умирать он совсем не хотел.
– … твою мать! – взревел упавший, вскакивая на ноги.
Он еще не успел сориентироваться в ситуации, но быстро прикусил язык, увидев летящий ему навстречу тяжелый ботинок. От свирепого удара в грудь он хрюкнул, протаранил спиной собственный вагончик, едва не снеся стену, и захрипел, тщетно пытаясь вдохнуть воздух.
Леха резко развернулся, и подшагнул в сторону второго охранника. Тот рефлекторно чуть присел, принимая боевую стойку, но тут же трезво оценил ситуацию, и снова выпрямился, вытянув перед собой руки ладонями вперед.
– Все нормально, уважаемый! Все хорошо! Никаких проблем!
Никифоров остановился, медленно выдыхая носом. Адреналин схватки уже плеснул в кровь, и требовал разрядки.
– Формы испугался? – прищурился он. – Так я сейчас сброшу! Давай, как мужик с мужиком! Один на один! Или – если хочешь – двое на одного! Моджахеды гребаные!
Он уже потянулся к вороту, чтобы сбросить помешавший ему камуфляж, но парень быстро-быстро замотал головой.
– Какие моджахеды, уважаемый! Я армянин! Христианин! Зачем нам ссориться?
Леха тихо рыкнул, понимая, что повод для драки стремительно разрушается.
– Какого черта вы к нему привязались? – он кивнул в сторону Гаркуши, тщетно пытаясь удержать растворяющийся в воздухе боевой пыл.
Гаркуша охреневшими глазами смотрел на происходящее, раскрыв рот и забыв стирать сочащуюся из расквашенного носа кровь.
– Это мы привязались?! – раздался сзади сдавленный голос.
«Живчик» сидел на фаркопе вагончика, с искривленным лицом растирая ушибленные ребра.
– Да этот урод уже вторую неделю так здесь на халяву пиво пьет. Пользуется тем, что Мамик по-русски не очень хорошо понимает. Ему 16 лет всего, два месяца назад приехал.
Мальчишка в «дупле», с близи оказавшийся совсем малолеткой, так усердно затряс головой, подтверждая слова старшего, что стукнулся затылком о раму.
– На пятьсот рублей уже пацана обманул! – подал голос здоровяк. – Отец сказал разобраться с этим. Вот мы здесь и торчим весь день.
Никифоров наконец расслабил стиснутые кулаки. Напряжение и злость отступали, но вместо них появлялось пугающее опустошение.
– Мамик, блин, – он сплюнул, зыркнув в сторону сразу съежившегося под его взглядом парнишки. – По-русски, говоришь, плохо понимает? Зато говорит очень хорошо. Заруби на своем большом носу, Мамик, что когда-нибудь твой слишком длинный язык тебе отрежут и в задницу засунут, если будешь продолжать так разговаривать.
Мамик снова начал трясти головой, и опять треснулся затылком. Леха с трудом задушил улыбку, глядя на пацана по-прежнему сурово.
– Может, пивка? – от волнения у парнишки совсем пропал акцент. – Бесплатно!
– На халяву не пью! – отрезал Никифоров.
Он исподлобья оглядел поле боя. Конфликт был потушен, но не улажен.
– В общем так, мужики. Еще раз что-то похожее случится – вашей палатки тут не будет. А сами вы будете либо в «обезьяннике», либо в «склифе». Это я обещаю.
Гаркуша радостно встрепенулся, а побитый парень досадливо цыкнул зубом, отвернувшись в сторону. Леха ухмыльнулся, и добавил:
– Гаркуше пива больше не давать, – он удовлетворенно посмотрел на опешившего Гаркушу, и сжалился. – Только если он деньги заплатит вперед. А ты, балбес, учи русский, прежде чем торговать начинать. На тебе! – Он положил на прилавок «Пятихатку». – Это за его долги.
– Не надо, зачем! – отпрянул Мамик.
– Не нужно, – обиженно нахмурился побитый.
– Нужно, – отмел возражения Леха. – Я обратно слов не беру.
– Значит, я больше не должен? – обрадовался Гаркуша. – Тогда мне еще…
– Сейчас тебе точно будет еще! – озлился Никифоров. – Чтоб духу твоего тут не было, чмо поганое!
Они проводили взглядом улепетывающего ханыгу.
– А, может, все-таки, по пивку? – несмело предложил здоровяк.
Леха отрицательно помотал головой.
– Не, я в завязке. Пойду я, – он тяжело вздохнул, и посмотрел в глаза «живчика», тут же спрятавшего взгляд. – А бить того, кто не отвечает – сучье дело. Мужики так не поступают.
Алексей подождал несколько секунд, но тот ничего так и не ответил, и даже не поднял глаз от заплеванного асфальта.
На углу дома Леха обернулся. Молодой армянин так и сидел на фаркопе вагончика, разглядывая носки туфель. Зато здоровяк что-то горячо «втирал» мальчишке в «дупле», время от времени подкрепляя свои слова внушительной затрещиной. Наверное, обучал родственника русскому языку.
Чувствовал себя Леха скверно. Герой, блин! Ввязался в драку с мальчишками. Вроде, и справедливость восстановил, а на душе было погано. А больше всего пугала эта ослепляющая ярость, охватившая его. Он даже не мог вспомнить, как оказался возле вагончика. Вот он стоит и смотрит на происходящее. А вот уже отшвыривает противника в сторону. Промежутка не было, словно стерся.
Он ускорил шаги, чтобы побыстрее скрыться из виду то ли пострадавших, то ли наказанных. Они получили по заслугам, но все равно было отчего-то невыносимо стыдно. Сначала бить, а потом разбираться – это был не его стиль. Раньше.
Никифоров зашел за угол, остановился, переводя дух. Прикурил сигарету, отметив, что его пальцы подрагивают.
– Здорово, братишка!
Леха вздрогнул, обернулся на голос, и расцвел в улыбке. Этого человека он всегда был рад видеть, хотя большинство окружающих относились к нему неоднозначно, часто даже с настороженностью.
И было отчего. Рашид Гатауллин не вернулся с войны. С той, которую сейчас называют «Первой чеченской». Тело его, продырявленное в трех местах бандитскими пулями, вернулось, а сам он, разум его, душа – остались там. В залитых кровью, изуродованных снарядами и гусеницами танков, припорошенных новогодним снежком обгорелых кварталах Грозного.
