Если бы англичане, и в частности Эйкерс, не обнаруживали столь явного интереса к материалам, имевшим ценность в основном в условиях послевоенной ситуации, существовавшие нормы обмена информацией, может быть, и не были бы изменены. Переговоры провалились только потому, что англичане отказались согласиться с нашим принципом: сотрудничество должно было подчиняться интересам быстрейшего окончания войны, а не послевоенным интересам стран. Я решил, что, поскольку отсутствует какое-либо официальное соглашение по данному вопросу, для продолжения передачи англичанам информации, за исключением той, которая не противоречит указаниям президента, у нас нет никаких оснований и оправданий. Естественно, англичане не были в восторге от такого решения и предприняли еще одну попытку изменить его.
      Черчилль обратился непосредственно к Рузвельту. С целью достигнуть общности точек зрения в Белом доме 25 мая 1943 г. было созвано совещание, на котором присутствовали Гарри Гопкинс, Буш и Черуэлл, являвшийся во время войны консультантом Черчилля по вопросам науки. На этом совещании Черуэлл вполне откровенно дал нам понять, что главной причиной английских требований в области информации являются военные интересы Великобритании в послевоенный период. Он отрицал наличие каких-либо экономических интересов его страны в этом направлении. "Если Великобритании, -- сказал он, -- не будет передана соответствующая оборонно важная информация, необходимая ей с точки зрения ее послевоенных задач, англичане, возможно, будут вынуждены переключать часть своих военных ресурсов на самостоятельное решение тех же проблем".
      Попытка Черчилля добиться полной отмены всех ограничений была готова увенчаться успехом 20 июля, когда Буш получил от президента письмо, содержащее такие слова: "Хотя я обеспокоен крайней важностью всемерного сохранения секретности в этой области, но все же думаю, что наше взаимопонимание с англичанами допускает неограниченный обмен любой информацией". Новая точка зрения президента полностью отвергала утвержденные им всего шесть месяцев назад рекомендации Комитета по военной политике.
      Буш не смог получить, однако, это письмо вовремя, так как находился в Лондоне. Когда Черчилль пригласил его для обсуждения вопроса об обмене, Буш ответил, что, поскольку военный министр США Стимсон и Бэнди также находятся в Англии, они должны принять участие в таком обсуждении. Совещание состоялось 22 июля.
      К этому моменту Буш все еще не знал о намерениях президента допустить свободный и полный обмен с англичанами в области атомных исследований. Упомянутое письмо Рузвельта получил Конэнт, действовавший временно в качестве главы ОСРД, который просил передать его содержание Бушу в Лондон. Однако искажения при передаче этого сообщения помешали американским представителям в Лондоне правильно понять содержание этого указания президента.
      Еще до намечаемого совещания Конэнт писал: "Решение о свободном обмене с англичанами по работам комитета С-1 является ошибкой. Сделанное ранее официальное предложение американского правительства, я убежден, наилучшим образом служит как интересам победы, так и национальным интересам США. Мне остается только надеяться, что президент пересмотрел свое решение по вопросу, который может иметь решающее значение для будущего Соединенных Штатов Америки, не оценив со всей тщательностью потенциальных возможностей разрабатываемого нами оружия, как и всей сложности нашей программы. По моему мнению, возобновление обмена информацией с англичанами не только не поможет делу победы, а усугубит трудность сохранения секретности".
      Я полностью разделял его мнение.
      На совещании 22 июля англичане были представлены премьер-министром Черчиллем, Андерсоном (ответственный сотрудник правительства, занимавшийся вопросами атомной энергии) и Черуэллом. Представителями США были Стимсон, Буш и Бэнди. Открывая совещание, Черчилль предложил подвергнуть полному пересмотру всю проблему обмена информацией в этой области. Он особенно подчеркнул отсутствие у его страны каких-либо экономических интересов в области использования атомной энергии и высшую заинтересованность ее в деле обеспечения в будущем независимости перед лицом международного шантажа, к которому, вероятно, сможет прибегнуть Россия (как свидетельствует история развития международных отношений в послевоенное время, к атомному шантажу прибегали империалистические державы. Не кто иной, как Черчилль, своей печально известной речью в Фултоне положил начало "холодной войне" и способствовал усилению недоверия между государствами. -- Прим. ред.). После подробного обсуждения Черчилль несколько изменил свою позицию, согласившись с тем, что обмениваться следует лишь той информацией, которая полезна и необходима для военных усилий союзников, сняв таким образом основные возражения против нашей позиции. Он предложил проект соглашения между ним и Рузвельтом, состоявший из следующих пунктов:
      1) полный обмен устанавливается в тех случаях, когда работа является, по существу, совместной;
      2) оба правительства обязуются не использовать изобретения (речь идет о бомбе. -- Прим. перев.) друг против друга;
      3) оба правительства обязуются не передавать третьей стороне информации без согласия партнера;
      4) оба правительства обязуются не использовать атомного оружия против третьей стороны без согласия партнера;
      5) информация по экономическим и промышленным вопросам, направляемая в Великобританию, будет направляться в соответствии с теми ограничениями, которые президент США сочтет необходимыми и удовлетворяющими интересам обеих сторон, и исходя из того, что основная часть расходов лежит на США.
      Я никогда не считал справедливыми высказывавшиеся время от времени суждения, что в пункте четвертом был заключен некий тайный смысл. Что касается пятого пункта проекта, то он появился благодаря желанию британского правительства устранить все подозрения, которые могли возникнуть по поводу его позиции после "смелой" миссии Эйкерса.
      После дополнительного обсуждения Стимсон согласился представить предложение Черчилля Рузвельту. Вскоре Стимсон получил от Черчилля письмо, в котором тот сообщал, что он получил от президента письмо, где предлагалось послать в Вашингтон английских представителей для "оформления возобновления сотрудничества". Для этой цели английский премьер выделил Джона Андерсона, который должен был передать президенту проект соглашения, предложенного Черчиллем на совещании 22 июля. Я не знаю, когда успел Стимсон сообщить президенту о переговорах в Лондоне, но едва ли это случилось до его возвращения в США (31 июля). Таким образом, президент еще раз (из-за тесного контакта с Черчиллем) вторгся в сферу дел, о которых он был не полностью информирован.
      Андерсон по прибытии передал Бушу для рассмотрения расширенный вариант проекта по будущему сотрудничеству. В основном изменениям подвергся пятый пункт, в котором Андерсон попытался более или менее детально определить механизм англо-американского сотрудничества в области научных исследований и разработок. В соответствии с его редакцией в Вашингтоне должен был быть организован специальный Объединенный политический комитет.
      Между членами этого комитета и их непосредственными техническими советниками должен существовать полный обмен информацией по всем разделам работ проекта.
      Между представителями обеих стран, занятыми решением одних и тех же задач в "области научных исследований и разработок", должен быть установлен полный и эффективный обмен техническими данными и идеями.
      В области проектирования, строительства и эксплуатации крупных заводов обмен информацией должен регулироваться соответствующими временными соглашениями, которые могут оказаться желательными или необходимыми в том случае, если проект удастся быстро осуществить. Подобные временные соглашения должны подвергаться утверждению упомянутым политическим комитетом.
      Буш ответил, что, поскольку первые четыре пункта проекта относятся к сфере международных отношений и далеки от конкретной проблемы, они должны обсуждаться на уровне руководителей правительств. Свои замечания он посвятил целиком пятому пункту, выразив в них согласие Группы по общей политике с предложенной англичанами процедурой и еще раз подчеркнув, что мы понимаем обмен информацией как средство, которое будет применяться лишь в тех случаях, когда оно может содействовать успешному развитию оборонных применений наших работ.
      Андерсон в своем ответе, поступившем тотчас, согласился с такой интерпретацией Буша и заверил его, что второй пункт был добавлен лишь для того, чтобы дать возможность английским представителям обсуждать со своими ближайшими техническими консультантами сведения, которые им могут быть предоставлены, характер же обмена должен определяться в основном четвертым пунктом. Он далее писал: "...мы считаем, что Объединенный политический комитет не должен вмешиваться в дела инженерных войск США по управлению Манхэттенским проектом. Члены Объединенного политического комитета должны располагать лишь той информацией, которая необходима для уверенности в успешном завершении работ в кратчайший срок".
      7 августа Буш известил президента, что основа для соглашения с англичанами подготовлена. Хотя он и ссылался на указание Рузвельта от 20 июля о неограниченном обмене, к его письму был приложен проект соглашения, в котором предлагался ограниченный обмен.
      Во время переговоров с Андерсоном Буш постоянно консультировался с членами Группы по общей политике и Военно-политического комитета. Но, начиная с 7 по 12 августа, когда было подписано Квебекское соглашение, мы ничего не знали о ходе переговоров. За все это время президент, насколько мне известно, ни разу не консультировался с Военно-политическим комитетом. Большинство из нас серьезно опасалось, как бы президент не согласился на какой-либо невыгодный для нас вариант соглашения. По просьбе генерала Маршалла Бэнди попросил Стимсона передать президенту мнение Буша и Конэнта, которые твердо считают, что обмен информацией должен способствовать работам по линии комитета С-1.
      Я не знал о приезде Черчилля в Соединенные Штаты вплоть до Квебекской конференции в августе 1943 г., так же как и не знал о подготовке к этой конференции. Когда я, наконец, услышал о ней, я понял, что Рузвельт и Черчилль обязательно будут обсуждать вопросы атомной энергии. Их переговоры должны были касаться в основном проблемы обмена информацией, но не было никакой гарантии, что они этим ограничатся.
      Буш постоянно информировал Рузвельта о нашей работе в устной форме. Единственный письменный отчет был направлен ему в декабре прошлого года. Необходимость нового отчета была очевидной. Я с помощью Николса взялся за его написание. 13 августа Военно-политический комитет высказался за немедленное направление этого отчета президенту.
      Чтобы обеспечить возможное использование отчета при переговорах, мне пришлось послать его с Николсом на военном самолете в Квебек. Он доставил его генералу Маршаллу, но, вероятно, слишком поздно, поскольку соглашение уже было подписано.
      Я не уверен, обращался ли Рузвельт к кому-либо из американцев в Квебеке за консультацией по вопросам атомной энергии. Все, что нам стало известно о переговорах, сводилось к тому, что 17 августа президент подписал текст соглашения, почти совпадающий с вариантом, предложенным Андерсоном несколько недель назад. Как полагаю, нам сильно повезло, так как, во-первых, англичане не знали об указаниях президента от 20 июля; во-вторых, передача этих инструкций Бушу была искажена и, в-третьих, Буш оказался достаточно смелым, инициативным и искусным во время переговоров и сумел, несмотря на то что уже он знал об указаниях президента, изменить их, защищая национальные интересы страны.
      Квебекское соглашение составило официальную основу сотрудничества США и Великобритании по основным направлениям атомной программы на время войны.
      В соответствии с этими соглашениями был образован Объединенный политический комитет с местом работы в Вашингтоне, в задачу которого входило наблюдение за совместными работами США, Англии и Канады (первоначальный состав комитета был такой: Стимсон (США), Буш (США), Конэнт (США), фельдмаршал Дилл (Англия), полковник Лейеллин (Англия), Хоув (Канада). Полковник Левеллин входил в Британское министерство снабжения и постоянно находился в Вашингтоне, Хоув являлся министром вооружения Канады).
      Работа этого комитета в дальнейшем протекала довольно гладко и за время войны между его членами не было серьезных разногласий. Я в первую очередь объясняю это удачным составом комитета, а также признанием английскими представителями несравненно большего вклада Америки в общее дело, чем их страны. Решения, принимавшиеся этим комитетом, действительно, никогда не мешали программе США. Наоборот, они совпадали с ней и были полезны настолько, насколько это было возможно.
      Выполняя соглашение о сотрудничестве, мы предоставили некоторым ведущим английским ученым возможность работать в наших лабораториях. Мы помогали кое-какой технической информацией, кадрами, оборудованием и материалами строительству тяжеловодного реактора в Чолк-Ривере, в Канаде. В декабре в тесном контакте с полковником Левеллином и Чедвиком, который незадолго перед тем был назначен руководителем английской научной группы, прикомандированной к Манхэттенскому проекту, я составил правила для английских ученых, работавших в контакте с нами, и прикомандировал 28 из них к учреждениям, находившимся в моем ведении. Объединенный политический комитет одобрил эти правила и, кроме того, назначил подкомитет, состоявший из Джеймса Чедвика, Мак-Кензи (Канада) и меня, для выработки соответствующих правил по обмену информацией между группой ученых, работавших над Канадским проектом, и их американскими коллегами. Разработанные нами правила служили основой для осуществления научного обмена вплоть до вступления в действие в 1946 г. закона об атомной энергии.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
      ОБЕСПЕЧЕНИЕ СЕКРЕТНОСТИ И ЦЕНЗУРА ПЕЧАТИ.
      В течение первого года существования Манхэттенского инженерного округа внутреннюю службу по охране секретности обеспечивала контрразведка Военного министерства и, таким образом, она относилась к компетенции руководителя так называемого отдела G-2 генерал-майора Дж. В. Стронга. Еще в феврале 1942 г. он и Эдгар Гувер -- глава ФБР -- поделили между собой сферы деятельности в этой области. Было установлено, что наблюдением за гражданскими лицами, служащими в армии, находящимися в запасе, а также вольнонаемными будет заниматься военная контрразведка, 18 марта 1943 г. генерал Стронг потребовал от ФБР прекратить наблюдение за одним из ученых, работавшим в лаборатории Беркли, чтобы уменьшить вероятность раскрытия слежки за ним. Благодаря наблюдению за лидерами коммунистической партии в районе Сан-Франциско ФБР догадывалось о существовании проекта. Однако лишь 5 апреля ФБР было официально извещено о существовании МЕД. В это же время Стронг сообщил Тамму, помощнику Гувера, о планах армии по охране работ проекта, и они договорились, что Манхэттенский проект будет относиться к компетенции армии.
      Собственная служба безопасности Манхэттенского инженерного округа состояла тогда всего из нескольких офицеров и сотрудников, выполнявших простейшие задания по охране секретности и осуществлявших определенную связь с военной контрразведкой. Это соответствовало нашему общему принципу -- не брать на себя ту работу, которую могут сделать за нас другие и сделать более квалифицированно. Однако уже в том же году мы лишились возможности полагаться на эту в прошлом достаточно централизованную организацию. Нашим единственным выходом было учредить собственную полноценную службу безопасности (к концу войны штат агентов нашей службы безопасности составлял 485 человек).
      Руководство этой службой я поручил майору Ленсдэйлу, в прошлом способному молодому юристу. Работая в военной контрразведке, он в течение нескольких месяцев почти все свое время посвящал нашим проблемам. При полной поддержке и одобрении генерала Стронга он создал специальную организацию. Особо подобранные агенты и офицеры в каждой из его специализированных групп подчинялись непосредственно ему, он же в свою очередь -- непосредственно Стронгу и мне. Таким способом нам удалосб использовать средства военной контрразведки, избежав при этом опасности разглашения через ее сеть сведений о характере нашей работы.
      Когда возникла необходимость перевести эту службу в систему МЕД, мы образовали специальную группу контрразведки, в которую влились существовавшие ранее у нас небольшие силы. Впоследствии эта группа подвергалась кое-каким изменениям, но в общих чертах ее структура сохранялась в первоначальном виде (Гровс все время стремился создать совершенно обособленную организацию службы безопасности Манхэттенского проекта и не столько по соображениям сохранения в секрете работ над атомной бомбой, сколько для того, чтобы добиться полной бесконтрольности своей деятельности со стороны властей и таким образом создать себе ореол незаменимого советника в делах большой политики. -- Прим. ред.).
      На протяжении всего существования Манхэттенского инженерного округа между нашей службой безопасности и ФБР существовала самая тесная связь. Это сотрудничество было весьма полезным, поскольку ФБР располагало огромным количеством сведений агентурного происхождения, крайне ценных для нас, и в то же время в наше поле зрения попадали факты, представлявшие интерес для ФБР.
      Деятельность нашей контрразведки направлялась главным инженером округа, имевшим в своем подчинении старшего офицера по безопасности, которым был сначала капитан Калверт, а впоследствии подполковник Парсонс. В каждой лаборатории, на каждом заводе или другом объекте имелся офицер службы безопасности, располагавший необходимым ему количеством подчиненных. Он подчинялся старшему офицеру по безопасности, местному представителю штаба округа и начальнику объекта.
      Из-за специфики нашей деятельности, тесной связи с ФБР и Управлением цензуры часть дел, большая, чем мне хотелось, должна была проходить через мою штаб-квартиру в Вашингтоне, где ими занимался Ленсдэйл с помощниками. По временам мне с трудом удавалось установить прямую связь с объектами, что приводило к ненужным, хотя и не очень серьезным трениям.
      Основной задачей службы безопасности было установить контроль за поведением различных сотрудников проекта с целью уменьшения вероятности попадания секретных данных в руки врага. Буш еще раньше опасался последствий, связанных со свободным обменом информацией внутри проекта. Этот поток сведений необходимо было прекратить, если мы хотели обогнать противника в соревнованиях за первенство в атомном оружии.
      Краеугольным камнем секретности, по моему мнению, должна была стать система, которая бы ограничивала информацию каждого сотрудника кругом его непосредственных обязанностей. Мое правило было ясным и недвусмысленным: каждый должен знать все, что относится к его непосредственной работе, и ничего сверх этого. Такой принцип не только способствовал сохранению тайны, но и положительно сказывался на общей производительности труда сотрудников проекта, ибо их внимание сосредоточивалось на определенной задаче. Эта система позволяла ограничиваться при спорах с сотрудниками таким объяснением: цель проекта -- получение некоторого особого материала, а отнюдь не удовлетворение их любопытства или увеличение их научных познаний.
      Тем не менее, служба безопасности не составляла содержания основной деятельности проекта. Задача состояла в том, чтобы создать атомную бомбу достаточной мощности, которая могла бы положить конец войне и чем раньше, тем лучше. Безопасность была при этом существенным, но не главным элементом нашей деятельности.
      Мне ни разу не был задан вопрос, против какой конкретно иностранной державы следует направлять деятельность нашей службы безопасности. Поначалу казалось естественным, что ими являются страны оси, особенно Германия. Эта страна была единственным из наших противников, имевшим возможность воспользоваться той информацией, которую он мог заполучить от нас. Япония, по нашему мнению, не имела достаточного для этого промышленного потенциала, научных кадров и необходимого сырья. Италия находилась в том же положении, усугублявшимся ее легкой уязвимостью к бомбовым ударам союзной авиации. У нас также не было оснований считать, что секретные данные, попавшие в руки Японии, быстро и без искажений будут переданы Германии. В равной степени мы не были уверены в тесном взаимодействии итальянской и немецкой разведок.
      Наша стратегия в области охраны тайны очень скоро определилась. Она сводилась к трем основным задачам: предотвратить попадание в руки к немцам любых сведений о нашей программе; сделать все возможное для того, чтобы применение бомбы в войне было полностью неожиданным для противника и, насколько это возможно, сохранить в тайне от русских наши открытия и детали наших проектов и заводов (это лишний раз доказывает, что Гровс всегда считал Советский Союз врагом номер один, несмотря на то, что США были с ним в одной антигитлеровской коалиции. После войны он подтвердил это словами: "Я уже тогда (в 1942 г.) не питал никаких иллюзий относительно того, что Россия является врагом и что проект строится на этой основе". -- Прим. ред.).
      Все меры по охране секретности, включая проверку и оформление персонала, были подчинены основной цели -- созданию бомбы. Быстрота в проведении этих мероприятий была беспримерной.
      Естественно, при приеме на работу мы делали все возможное, чтобы установить, не было ли в прошлом нанимаемого лица чего-нибудь такого, что могло превратить его в источник опасности. На время, пока производилась быстрая проверка личности принимаемого человека, ему поручался несекретный участок работы. Поскольку сами переговоры по найму таили в себе возможность утечки секретной информации во внешний мир, мы еще до непосредственного разговора с намеченным лицом стремились убедиться в соответствии его квалификации нашим нуждам.
      В работах проекта было занято некоторое количество иностранцев, несмотря на то, что достоверную информацию о прошлом их обычно было невозможно получить. Некоторые из них эмигрировали из стран, с которыми мы вели войну, или из стран, где господствовал режим, которого они не смогли вынести. Обычно им можно было доверять сведения, от которых зависела безопасность США, однако не исключалось, что среди них мог оказаться человек, проникший сквозь нашу систему проверки с враждебными намерениями. Несмотря на всю серьезность грозившей нам с этой стороны опасности, находились "критики", которым доставляло удовольствие разглагольствовать о наших якобы гестаповских методах работы. Тем не менее, мы были убеждены в абсолютной необходимости осуществлять контроль за людьми, о прошлом которых у нас или у англичан не было достаточных сведений.
      Приступив к руководству МЕД, я обнаружил, что некоторые лица, уже работавшие там по несколько месяцев, еще не прошли проверки с точки зрения их лояльности.
      Любое выражение сомнения в благонадежности этих людей грозило серьезными осложнениями, поскольку они уже располагали значительными секретными сведениями. Отстранение их от работы только увеличивало бы опасность (я припоминаю, что толчком к измене Бенедикта Арнольда послужило недоверие к нему). Кроме того, если бы нам пришлось уволить кого-либо без публичного объяснения причин, возмущение его друзей и коллег серьезно мешало бы их успешной работе.
      Действительно, не было никакой возможности подробно ознакомиться с прошлым, степенью лояльности и привычками многих тысяч строительных и эксплуатационных рабочих в Ок-Ридже, Ханфорде и на других объектах. Вообще говоря, проверялись все, однако степень проверки зависела от ряда соображений. Проверка служащих, не имевших доступа к секретным сведениям (водителей грузовиков, работников столовых и тому подобных), ограничивалась полицейской проверкой и сличением отпечатков пальцев. Прошлое тех лиц, которые имели доступ к секретной информации, подвергалось более тщательной проверке.
      Каждый из сотрудников, допускавшихся в закрытую зону или к данным, относящимся к ней, должен был предварительно заполнить соответствующую анкету. По каждому сомнительному пункту анкеты проводилось самое тщательное расследование.
      Все отпечатки пальцев посылались в ФБР. Если в делах ФБР уже имелись отпечатки кого-либо, они возвращались для повторного сравнения вместе со сделанными ранее при задержании этого лица в прошлом. Большая часть этих сделанных отпечатков была связана с уличными происшествиями и пьянством. Каждый подвергался допросу в тех случаях, когда он не рассказывал сам об истинных причинах его ареста в прошлом. В зависимости от его поведения при допросе, серьезности обвинений в прошлом и, конечно, в зависимости от нашей нужды в людях, его квалификации такой человек либо оставлялся на работе, либо увольнялся. Многие из тех, кто давал неправильные объяснения своим арестам в прошлом, были уволены, однако не меньшее число их было оставлено. Большинство из них впоследствии использовалось на работе не в закрытых зонах.
      Другой стороной этой деятельности являлась цензура печати. В этом деле нам большую помощь и содействие оказывало Управление цензуры, возглавлявшееся Б. Прайсом и Н. Говардом, редактором кливлендской газеты "Ньюс". Впоследствии Говарда сменил Локхард из издательства Скрипс-Говарда, с которым мы в основном и поддерживали контакт.
      Общие принципы нашего контроля за информацией были просты: запрещалось опубликовывать материалы, которые могли бы тем или иным путем раскрыть важные сведения или привлечь внимание к той или иной стороне деятельности проекта. И главное, надо было обеспечить, чтобы подобная информация не могла попасть в те органы прессы, которые доступны для противника или людей, достаточно знакомых с успехами науки, чтобы понять, о чем идет речь. Например, опубликование статьи, содержащей важные сведения, в газете города Амарилло (штат Техас) было менее опасным, чем появление статьи на ту же тему в нью-йоркской газете или центральном журнале. Мы не допускали также перепечатки иностранных статей на близкие темы.
      Прессе, конечно, не очень нравился этот порядок, однако мы были озабочены в первую очередь тем, чтобы не вызвать интереса к нашей деятельности и возникновению у дотошных репортеров вопросов о назначении Манхэттенского проекта. При этом мы руководствовались очевидными соображениями, что анализ и сопоставление печатной информации является одним из основных источников разведки.
      Именно с целью предотвращения появления статей и ненужной рекламы наших работ прессе и радио рекомендовалось избегать употребления некоторых слов, например атомная энергия. В соответствующий список для маскировки его истинного назначения были введены и другие слова, например иттрий. Нам это не очень нравилось, поскольку эти слова уже указывали прессе на какие-то важные государственные дела. Однако Гувер настоял: для гарантии лояльности прессы он был необходим. Мы вынуждены были с ним согласиться. Как выяснилось впоследствии, это была весьма разумная и совершенно необходимая мера.
      Мы также требовали от прессы избегать частого упоминания таких географических названий, как Ханфорд, Ок-Ридж, и полностью исключить из употребления слово Лос-Аламос, так же как и любое упоминание о Манхэттенском инженерном округе. Кроме того, мы требовали не упоминать моего имени, чтобы не возбудить у иностранных разведок интереса к тому, чем я занимаюсь.
      Однако в газетах городов, соседних с Ок-Риджем или Ханфордом, подобные правила применять было невозможно и нежелательно, так как это только привлекло бы внимание местного населения. Лос-Аламос мы пытались полностью исключить со страниц прессы, в Ноксвилле же газетам было разрешено освещать темы, связанные с Ок-Риджем. Правда, это допускалось лишь в рамках обычной хроники общественной и частной жизни, исключая все, что могло бы навести среднего читателя на подозрение об истинной цели объекта или его значении.
      У нас было несколько неожиданных случаев утечки информации, однако, к счастью, ни один из них, насколько мы могли убедиться, не привлек к себе интереса. Самым опасным по возможным последствиям случаем была радиопередача, в которой обсуждались возможные последствия атомного взрыва. Текст для этой передачи организовал один из репортеров радио. Задержавшись в командировке, он передал его в эфир через одну из небольших станций, где случайно этот текст не был проверен цензурой. Насколько нам стало известно, умышленного разглашения тайны не произошло. Передача была составлена по материалам беседы с одним ученым, непосредственно не связанным с проектом, однако догадавшимся о том, чем мы занимаемся, благодаря своим связям с сотрудниками проекта, работающими в городе, где он жил. Сам текст для репортера написал один из друзей этого ученого. Я не сомневался, что репортер просто добросовестно передал полученный текст по радио. То, что этот текст не был задержан сотрудниками радиостанции, объясняется обычным легкомыслием.
      Другим случаем, очень обеспокоившим нас, было появление в одном центральном журнале статьи, в которой делались намеки на метод имплозии. Почему эта статья попала в журнал, несмотря на существование наших правил, казалось нам загадкой. В результате тщательного расследования удалось установить, что источником этих сведений был один очень наблюдательный иностранный журналист.
      Еще один неприятный случай произошел незадолго до применения бомбы, когда некий конгрессмен, выступая по поводу закона, связанного с приобретением земель, упомянул о важности Ханфордского проекта. Это место из отчета Конгресса было затем перепечатано одной из газет без всяких комментариев. Я долго не мог избавиться от ощущения, что газета сделала это умышленно, чтобы показать мне, что наши меры по охране секретности не столь уж эффективны.
      После войны наше тесное сотрудничество с прессой не прекратилось. Статьи, написанные лицами, имевшими доступ к секретной информации, неизменно проверялись моими сотрудниками. В одном случае известная газета, узнав об одном нашем крупном строительстве, написала серию статей, в которых особенно подчеркивался необычный характер этого строительства. Издатель так и не согласился со мной, однако он все же снял эти статьи, когда я заявил ему, что они нанесли бы вред интересам США.