Командир дивизии говорит начхиму, пришедшему уточнить сигнальные дымы: "с... я на твои дымы, садись обедать".
      В писчебумажном магазине толстого старого нациста в день его краха. Утром в магазин вошла крошечная девочка, попросила показать ей открытки. Тучный, угрюмый, тяжело дышащий старик разложил перед ней на столе десять открыток. Девочка долго, серьезно выбирала и выбрала одну: девочка в нарядном платье возле разбитого яйца, из которого выходит цыпленок. Старик получил с нее 25 пфеннигов и спрятал в кассу. А вечером старик лежал мертвый на постели, он отравился. Магазин опечатали, и веселые, шумные ребята выносили ящики товара и тюки домашних вещей из квартиры.
      Рассказ Бабаджаняна
      Прорыв танкового корпуса Бабаджаняна на Берлин.
      "В сорока километрах от немецкой границы в глубину, в районе Хохвальделибенау, и далее по озерным системам, мы встретили долговременную оборону противника: минные поля, шесть рядов надолб, противотанковый ров шириной 6 и глубиной в 4 метра, проволочные заграждения и, наконец, трехэтажные доты, с бетонными стенами толщиной в полтора метра. За дотами шел ров, а за ним заранее подготовленные секретные позиции для танков и артиллерии. Немецкая артиллерия не успела занять своих позиций. Бригаду Русаковского постиг удивительный успех: в системе обороны противника имелась, среди разрушенных мостов и ловушек, совершенно целая дорога, которая должна была служить для мощной контратаки. Именно по этой дороге и устремился Русаковский, обойдя всю оборону противника. Однако противник сразу же отрезал бригаду Русаковского. Оказалось, что на шоссе были заранее подготовлены все средства для установки надолб, ежей, и немцы сразу же отрезали бригаду. Двое суток она шуровала в тылу противника, пока остальные бригады в обход и лоб прорывались вперед. Корпус сперва ударил на север, прорвался через надолбы и минные поля, прошел противотанковый ров и, упершись в доты, остановился. Вторая бригада подполковника Смирнова ткнулась на юг, а из этой бригады один батальон ткнулся на север. Наше счастье, что немец не успел подтянуть артиллерию, а дрался только минометами, пулеметами и фауст-гранатами. Мы потеряли 7 танков и часть своей пехоты.
      ...Начали мы на Висле 15 января вечером, вошли в прорыв на участке Чуйкова, было темно, корпус, идя двумя колоннами, растягивается на 40-50 километров, одной колонной на 100 километров - массы артиллерии, саперы, пехота, тылы, 28-го мы вышли на Одер. Один немец-капитан ехал в Познань за сигаретами и попался нам прямо на границе.
      Был день, когда мы прошли 120 километров. Все основные операции были проведены ночью, танки ночью неуязвимы. Наши танки ночью ужасны, они врывались на 60 километров в глубину, хотя у нас не было проводников (очень важная штука), как в Польше. Однажды ночью все же старик немец очень хорошо провел наши танки.
      Немецкий генерал снимал штаны и спокойно ложился спать, отметив на карте, что противник в 60 километрах и начнет наступать не раньше рассвета, а мы ударяли по этому генералу в 24 часа ночи. Как и почему ночью? Дело в том, что обстановка уточняется на 8 часов утра, после этого приказ о наступлении приходит в армию, оттуда в корпус, из корпуса в бригаду, из бригады в полк, оттуда в батальон - все это лишь к вечеру, и получается, что лучше всего не откладывать на утро, а действовать ночью. Кроме того, если днем недовыполнишь, тогда ночью приходится выполнять. И догадались, что ночью выгодней.
      Навстречу наступавшим от Вислы к Одеру танкам немцы бросили 14 дивизий, 50 военных школ и учебных батальонов, фольксштурм и пр.
      Центральная группа армии была рассечена на три части, 3-я ТА и 4-я А прижаты к морю. Разрыв между 2-й А и 9-й А, прикрывающей Берлин. Для ликвидации разрыва было введено 9 дивизий из Прибалтики, 2 дивизии местных формирований и 4-я мотодивизия СС.
      Сейчас из Центральной группы армии образованы 2 группы. Северная Рейнгардта, Центральная - Моделя. 9-я армия прикрывает Берлин, в ней 9-10 дивизий. Модель объединяет 3 армии.
      На Берлинском направлении впервые появились запасные дивизии (депо), а по выходе на Одер нам встретились две дивизии, переброшенные с Западного фронта. Затем стали появляться дивизии типа "гросс-адмирал Дениц", из моряков и морской пехоты. Затем выползла дивизия "Берлин". И отдельные полки и батальоны, наспех созданные из юнкерских училищ и школ. В заключение появилась дивизия "30 января", также скороспелого формирования. В ходе операции немцы ввели до 200 отдельных батальонов.
      9-я армия вся новая. Состав ее - горный корпус из Югославии, запасный Берлинский армейский корпус, Познанский запасный армейский корпус, штабы корпусов погибли почти все. 9-ю армию возглавлял на Висле Форман, а теперь барон фон-Лютвиц, его девиз: "Я руковожу только тогда, когда нахожусь впереди".
      С запада снято до 20 дивизий, из них до 8 танковых. А соотношение числа дивизий союзных к немецким 5 : 1".
      Полковник Русаковский, дважды Герой Советского Союза, командир танковой бригады. Он говорит: "Взял город один полковник, а в приказе Верховного Главнокомандующего отмечены 10 генералов".
      Переправа через Пилицу. "Мы взорвали лед и прошли по дну, выиграли на этом 2-3 часа. Весь лед перед танками поднимался громадной горой и рушился со страшным грохотом.
      В условиях преследования в густо населенной местности для танков опасней всего "фауст-пехота". У немца есть 30-зарядное ружье (пленные говорят), оно пробивает крошечную дырочку, а весь экипаж нашего танка мертв.
      Огромная стремительность. Были дни, мы шли со скоростью 115-120 километров в сутки. Наши танки шли быстрее, чем поезда из Берлина".
      Стратегия Тришкиного кафтана.
      В разведотделе. Мне показывают приказ за подписью Гиммлера, под ним подпись: "С подлинным верно, капитан Сиркис".
      17. ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
      Весна 1945 года. Бои за Берлин
      Из Москвы на "виллисе". До Минска огонь, жгут траву. Бурьян, выросший на полях за время войны.
      Свинцовое небо и страшный, холодный, трехсуточный дождь. Железная весна, после железных лет войны. Наступает суровый мир после суровой войны: всюду строят лагеря, тянут проволоку, возводят башни для охраны, гонят под конвоем заключенных - эти будут ремонтировать после войны шоссейные дороги, разбитые в боях движением наших и немецких войск.
      Такая же дорога до Бреста и Варшавы. Но чем дальше на запад - тем дорога суше, небо ясней, цветут деревья вдоль шоссе - яблони, вишня.
      Берлинские дачи. Все тонет в цветах - тюльпаны, сирень, декоративные розовые цветы, яблони, сливы, абрикосы. Поют птицы: природе не жалко последних дней фашизма.
      Берлинская круговая автострада. Конечно, рассказы о ее ширине сильно преувеличены.
      В городке Ландсберге под Берлином на плоской крыше дети играют в войну. В Берлине доколачивают в эти минуты немецкий империализм, а здесь с деревянными мечами, пиками мальчишки с длинными ногами, стрижеными затылками, белокурыми челками пронзительно кричат, пронзают друг друга, прыгают, дико скачут. Здесь рождается новая война.
      Это вечно, это неистребимо.
      Шоссе на Берлин. Толпы освобожденных. Идут сотни бородатых русских людей - крестьян, с ними женщины и много детей. На лицах русобородых дядек и истовых старцев выражение мрачного отчаяния. Это старостат, полицейская сволочь, которая добежала до Берлина и теперь вынуждена быть свободной. Говорят, что Власов в Берлине участвует со своими людьми в последних боях.
      Идет из Берлина старушка-странница, в платочке, ну точно на богомолье, богомолка среди русских просторов; на плече ее зонтик, на котором под ушко поддета огромная алюминиевая кастрюля.
      Чем ближе к Берлину, тем больше похоже на Подмосковье.
      Вайсзее - городской район. Останавливаю машину, столичные гамены смелые, нахальные, выпрашивают шоколад, лезут в карту, лежащую у меня на коленях.
      В противоречие с представлением о Берлине-казарме - массы цветущих садов, сирень, тюльпаны, яблони в цвету. В небе грандиозный грохот артиллерии. В минуты тишины слышны птицы.
      Комендант беседует с бургомистром. Бургомистр спрашивает, сколько будут платить людям, мобилизованным на военные работы. Вообще у всех здесь представление о праве весьма твердое.
      Генерал-полковник Берзарин - комендант Берлина. Толстый, кареглазый, лукавый, с седой головой, но молодых лет. Он умен, очень спокоен и хитер.
      Замок фон-Трескова. Вечер. Парк. Полутемные залы. Часы играют. Фарфор. У полковника Петрова болят зубы. Камин. В окнах огонь орудий, вопль "катюш", вдруг гром небесный. Желтое, облачное небо, тепло, дождь, запах сирени, в парке старый пруд, смутные силуэты статуй. Я сижу в кресле у камина. Часы играют бесконечно грустно и мелодично, сама поэзия. В руках у меня старая книжка. Тонкие листы, дрожащим, видимо, старческим почерком написано на ней: "фон-Тресков".
      Ночевка. Немец 61 года. Его жена 35 лет, красивая женщина. Он торговец лошадьми. Бульдог Дина - "Зи ист ейн фройлен". Разговор о том, как бойцы забрали вещи. Она рыдает, и тут же спокойный рассказ о том, как в Ганновере погибли от американских бомб мать и три сестры. С наслаждением рассказывает сплетни об интимной жизни Геринга, Гиммлера, Геббельса.
      Утро. Поездка с Берзариным и членом военного совета генерал-лейтенантом Боковым в центр Берлина. Вот тут мы увидели работу американцев и англичан. Ад! Переезд через Шпрее. Тысячи встреч. Тысячи беженцев на улицах.
      Еврейка с мужем (Ария). Старик еврей разрыдался, когда узнал о судьбе поехавших в Люблин. Дама в каракуле, преисполненная ко мне симпатии, спрашивает: "Но вы, конечно, не еврейский комиссар?"
      В стрелковом корпусе. Комкор генерал Рослый. Корпус воюет в центре Берлина. У Рослого две таксы (веселые ребята), попугай, павлин, цесарка все они путешествуют вместе с ним. У Рослого в штабе веселое оживление - он говорит: "Теперь страх не перед противником, а перед соседом", с хохотом рассказывает: "Я приказал поставить сгоревшие танки, чтобы не дать соседу вырваться к рейхстагу и имперской канцелярии. В Берлине нет большего уныния, чем когда узнаешь, что у соседа успех".
      День у Берзарина в кабинете. Сотворение мира. Немцы, немцы бургомистры, директора берлинского электричества, берлинской воды, канализации, метро, трамваев, газовой сети, фабриканты, деятели. Здесь в кабинете они получают назначения. Вице-директора становятся директорами, начальники районных предприятий становятся всегерманскими воротилами.
      Шарканье ног, приветствия, шепот.
      Старик маляр показывает свой партийный билет, он в партии с 1920 года. Впечатление слабое, ему говорят: "Садитесь".
      О, слабости человеческой природы! Все эти Гитлером выкормленные, крупные чиновники, преуспевающие, холеные, как быстро, как горячо отреклись они, как легко прокляли свой режим, своих вождей, свою партию. Все они говорят одно: "Зиг", это их лозунг сегодня.
      Второе мая. День капитуляции Берлина
      Это трудно описывать. Чудовищная концентрация впечатлений. Огонь, пожары, дым, дым, дым. Гигантские толпы пленных. Лица полны трагизма, на многих лицах видна печаль, не только личного страдания, но и страдания гражданского: этот пасмурный, холодный и дождливый день, бесспорно, день гибели Германии. В дыму среди развалин, в пламени, среди сотен трупов, устилающих улицы. Трупы, раздавленные танками, выдавлены, как тюбики, почти все сжимают в руках гранаты и автоматы - убиты в бою. Почти на всех убитых коричневые рубахи - это активисты партии, оборонявшие подступы к рейхстагу и к новой имперской канцелярии.
      Пленные - полиция, чиновники, старики и рядом школьники, почти дети. Многие идут с женами, красивые, молодые женщины, некоторые смеются, поддерживают бодрость мужей. Один молодой солдат с двумя детьми - мальчик и девочка, второй упал, не может встать, плачет. Население нежно к ним, на лицах тоска, поят их водой, суют им хлеб.
      Мертвая старуха, прислонив к стене голову, подстелив матрац, сидит у парадной двери, на лице выражение спокойной и прочной тоски, с этой тоской она умерла.
      В грязи дороги детские ножки в туфельках и чулочках - по-видимому, снаряд или танк раздавил (девочка).
      На спокойных уже улицах развалины причесаны и подметены. Женщины метут тротуары щетками, которыми у нас подметают комнаты.
      Капитуляции запросили ночью по радио. Приказ генерала, командующего гарнизоном: "Солдаты! Гитлер, которому вы присягали в верности, покончил самоубийством".
      Я видел последние выстрелы в Берлине. Группы СС, засевшие в доме на берегу Шпрее, неподалеку от рейхстага, отказались сдаться. Огромные пушки били кинжальным, желтым огнем по зданию, и все утонуло в каменной пыли и черном дыму.
      Рейхстаг. Огромно, мощно. В вестибюле бойцы разводят костры, гремят котелками, вскрывают штыками банки консервированного молока.
      Памятник победы - Зигалее, колоссальные здания, бетонные крепости, пульты ПВО Берлина. Здесь был штаб обороны, геббельсовская резиденция. Говорят, здесь он вчера приказал отравить свою семью и погиб сам застрелился. Лежит его обгорелое тельце, протез, белый галстук.
      Колоссальность победы. У огромного обелиска стихийный праздник. Броня танков не видна под грудами цветов и красных полотнищ.
      Стволы орудий расцвели цветами, как стволы весенних деревьев.
      Все пляшут, поют, хохочут. В воздух летят сотни цветных ракет, все салютуют очередями из автоматов, винтовочными, пистолетными выстрелами.
      (Потом я узнал, что многие из праздновавших были живыми мертвецами, они выпили страшную отраву из бочек с технической смесью в Тиргартене - яд начал действовать на третий день и убивал беспощадно.)
      Бранденбургские ворота заложены на 2-3 метра от земли древесными стволами и песком. В просветы, как в раме, видна потрясающая панорама горящего Берлина. Такой картины даже я не видел, хотя насмотрелся на тысячи пожаров.
      Иностранцы. Их страдания, их дорога, песни, крики и угрозы по адресу немецких солдат. Цилиндры, бакенбарды. Французский юноша сказал мне: "Месье, я люблю вашу армию, и поэтому мне очень больно смотреть на ее отношение к девушкам и женщинам. Это будет очень вредно для вашей пропаганды".
      Барахольство. Бочки, кипы мануфактуры, ботинки, кожи, вино, шампанское, платье - все это везут и тащат на плечах.
      Немцы. Некоторые необычайно общительны и любезны, другие угрюмо отворачиваются. Много плачущих молодых женщин.
      Новая имперская канцелярия. Это чудовищный крах режима, идеологии, планов, всего, всего... Гитлер капут...
      Кабинет Гитлера. Зал приемов. Гигантский вестибюль, по которому, падая, учится кататься на велосипеде смуглый широкоскулый молодой казах.
      Кресло и стол Гитлера. Огромный металлический глобус, сокрушенный и смятый, штукатурка, доски, ковры - все смешалось. Это хаос. Сувениры, книги с дарственными надписями фюреру, печатки и пр.
      Зоологический сад - тут шла битва. Разрушенные клетки. Трупы мартышек, тропических птиц, медведей. Остров гамадрилов, малютки, подцепившиеся к материнским животам крошечными ручками.
      Разговор со стариком, он ходит за обезьянами 37 лет. В клетке труп убитой гориллы.
      Я. Она была злой?
      Он. Нет, она только сильно рычала. Люди злей.
      На скамейке немецкий раненый солдат обнимает девушку, сестру милосердия. Они ни на кого не глядят. Мир для них не существует. Когда спустя час я прохожу снова мимо них, они сидят в той же позе. Мир не существует, они счастливы.
      ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ ВАСИЛИЯ ГРОССМАНА
      В июле 1941 года Василий Гроссман был зачислен в штат "Красной звезды" и в начале августа уже выехал на фронт.
      Всю войну он довольно регулярно вел свои фронтовые записи. Поскольку записи делались обычно наспех, а почерк у него и в добрые времена был малоразборчивый, Гроссман вскоре после войны помог своей жене, О. М. Губер, перепечатать записи на пишущей машинке. После смерти писателя О. М. Губер подготовила перепечатанный текст фронтовых записных книжек к публикации. Этот машинописный текст и воспроизведен здесь с небольшими редакционными сокращениями.
      Первые же записи не только доносят всю силу его потрясения увиденным, но и показывают, как настойчиво вживался этот глубоко штатский человек в неведомую ему до того военную лексику и детали фронтового быта, постигал науку современной войны.
      Вместе со всей армией изведал он горечь отступления, вместе с наступающими войсками прошел трудный путь от кромки волжского берега до берлинского рейхстага. Орденами Красного знамени и Красной звезды, шестью медалями отмечен его вклад в нашу общую Победу.
      Он не был "писателем при газете", а честно и истово выполнял всю "черновую" журналистскую работу, посылая корреспонденции, портретные зарисовки, очерки. С наибольшей силой его журналистский талант развернулся в цикле сталинградских очерков. Словно высеченные из одной глыбы, упругие и плотные по словесной ткани, глубокие по мысли, тринадцать его очерков, семь из которых представлены в этом сборнике, стали советской литературной и журналистской классикой.
      Дневниковые записи военных лет представляют огромную историческую ценность: в них запечатлены детали, штрихи, факты народной беды, народного терпения, народного героизма, народного торжества.
      Записные книжки Гроссмана - это и лирика, и эпос, и летопись, они дают возможность узнать честную "деловую" правду о войне, ее светлых и черных, горьких и радостных, трагичных и сдобренных солдатской шуткой страницах.
      Интересны его беседы с самыми разными людьми войны - в этих беседах предстают и душа рассказывающего, и душевный отклик записывающего (поэтому так часты авторские "вкрапления" в текст бесед). И сколь многое открывается нам в перекрестии сообщаемого факта и его писательского восприятия в разговорах с командующим фронтом А. И. Еременко и летчиком Королем, генералом В. И. Чуйковым и сержантом Брысиным, командиром противотанковой бригады Чеволой и снайпером Солодких!
      Мельком услышанная в Сталинграде фраза "Боец сказал, есть все: и хлеб, и обед, да не до еды...", сопровожденная фразой очеркиста: "Гуртьев любил и уважал своих людей, и знал он - когда солдату "не кушается", то уж крепко, по-настоящему тяжело ему" сразу создает человечную тональность очерка о страшном аде сталинградской обороны. А из записи о том, что на Мамаевом кургане минометчики любят слушать пластинку с бетховенской "Ирландской застольной", возник великолепный финал очерка "Сталинградское войско", где под слова "Миледи смерть, мы просим вас за дверью обождать" в памяти писателя проходят картины и герои сталинградской эпопеи.
      Из таких записей, из таких бесед вырастали и замечательные портретные очерки о героях войны - от очерка о снайпере "Глазами Чехова" до очерка "Советский офицер" о командующем танковым соединением генерале А. X. Бабаджаняне. А как много узнаем мы о знаменитых сталинградских комдивах А. И. Родимцеве, Л. Н. Гуртьеве, И. И. Людникове и других!
      Но Гроссман не только хорошо исполнял свой журналистский долг. В нем горела, не угасая, творческая страсть прозаика, потрясенного и воодушевленного тем, что познал он на войне. За два месяца, отпущенных ему редакцией "Красной звезды", он создает первую значительную советскую повесть периода войны "Народ бессмертен", печатавшуюся в восемнадцати номерах газеты в июле - августе 1942 года. Сюжет повести опирался на запись беседы в сентябре 1941 года с полковым комиссаром Н. А. Шляпиным, выведшим из окружения воинскую часть. Вошла в повесть и потрясшая Гроссмана в августе 41-го картина гибели Гомеля от бомбежки и пожаров. Кратко помянутое в записной книжке для памяти впечатление от взгляда смертельно раненой коровы преобразовалось в удивительный символ уничтожаемого города: "Темный, плачущий, полный муки зрачок лошади, словно кристальное живое зеркало, вобрал в себя пламя горящих домов, дым, клубящийся в воздухе, светящиеся, раскаленные развалины и этот лес тонких, высоких печных труб, который рос, рос на месте исчезавших в пламени домов.
      И внезапно Богарев подумал, что и он вобрал в себя всю ночную гибель мирного старинного города".
      И последняя дневниковая запись - о берлинском зоологическом саде и стороже обезьянника - подвигла писателя в 1955 году на замечательный рассказ "Тиргартен", поведавший о несовместимости насилия и жизни, о неутихающем стремлении всего живого к свободе.
      Множество записей - своего рода зарубок опаленной памяти - обогатили дилогию "За правое дело" и "Жизнь и судьба".
      Прообразом одного из главных героев "За правое дело" - солдата Вавилова послужили записи беседы с красноармейцем Иваном Канаевым и сапером Власовым. А картина, завершающая судьбу еще одного из героев - летчика Викторова, сбитого над Сталинградом, была почти дословно перенесена из. казалось бы, мимолетной записи: "Всю ночь лежал мертвый летчик на снежном холме - был большой мороз, и звезды светили очень ярко. А на рассвете холм стал совершенно розовый, и летчик лежал на розовом холме. Потом подула поземка, и тело стало заносить снегом".
      Перешли из записей сначала в очерк "Волга - Сталинград" артиллеристы Саркисьян и Скакун (в романе - Свистун), чьи тяжелые минометы и зенитные орудия первыми встретили и в смертельном бою задержали внезапно прорвавшиеся к Сталинграду фашистские танки. Одним из героев романа стал и генерал Н. И. Крылов, которому выпало на долю быть начальником штаба войск обороны сначала в Одессе, затем в Севастополе и, наконец, в Сталинграде.
      Перешла из записных книжек в роман гордая фраза сталинградской беженки: "Мы оскорбленные, но не униженные". А самым, может быть, драгоценным свидетельством обороны Сталинграда стало для Гроссмана донесение командира роты Колаганова. Это донесение Гроссман выпросил в штабе полка и всю войну держал в своей полевой сумке, как ценнейший документ. Он привел это донесение в очерке "Царицын - Сталинград", а затем оно было "отдано" в романе "За правое дело" лейтенанту Ковалеву, одному из героев обороны Сталинградского вокзала - той знаменитой обороны, где погибли все бойцы, но никто не сдался, не отступил. Так на долгие годы, пока будет жить дилогия Гроссмана, останется в памяти людей подлинная клятва сталинградца: "Пока будет жив командир роты, ни одна фашистская блядь не пройдет".
      Разные судьбы людей встают из записных книжек. С одними автора вновь сводила судьба, и полковник M. E. Катуков стал ко времени второй встречи генералом, командующим танковой армией. Другие погибали, исчезали в военных вихрях, и память о них осталась в очерках или просто в лаконичных записях, выполняя теперь благородный завет: никто не забыт, ничто не забыто. Наконец, третьи, пусть под другими, романными фамилиями остались в книгах Гроссмана художественными памятниками той великой трагической эпохи.
      Отдадим же должное писателю за эти бесценные свидетельства, записанные наспех, но сохранившиеся на долгие-долгие времена.
      А. Бочаров
      ПРИМЕЧАНИЯ
      1. К стр. 245.
      Лозовский А. возглавлял в это время Совинформбюро.
      2. К стр. 262.
      Речь идет о поэте Иосифе Уткине (1903-1944).
      3. К стр. 271.
      И командующий 50-й армией генерал-майор М. П. Петров, и член Военного совета армии полковой комиссар Н. А. Шляпин погибнут поздней осенью 1941 года.
      4. К стр. 289.
      В дальнейшем M. E. Катуков станет командующим 1-й (с 1944- 1-й гвардейской) танковой армией, с 1959 года - маршал бронетанковых войск.
      5. К стр. 362.
      Тодт - так именовалась организация военно-строительных частей при вермахте; в чрезвычайных ситуациях использовались как боевые подразделения.