Глава XXVII

— Это Тремакольдо, — радостно сказала Биче, как только песня кончилась. — Я узнала его голос. О, кто знает, быть может, он хотел привлечь мое внимание… Если бы я могла его увидеть! Если бы я могла взглянуть в его честные глаза! И забыть все свои сомнения!..

— Но в чем вы сомневаетесь? Ради бога, скажите, чем вы так взволнованы? Ведь через два дня ваш муж будет здесь: он вам это обещал, и значит…

— Тише, — перебила ее Биче, приложив палец к губам.

Они постояли еще немного молча, надеясь, что песня повторится, но снаружи не доносилось ничего, кроме зловещего воя псов, которые, казалось, откликались из самых далеких деревушек, разбросанных по мрачной равнине.

Окончательно потеряв всякую надежду, Биче опять вернулась к столику и, как бы продолжая прерванный разговор, сказала задергивавшей занавески служанке:

— В чем я сомневаюсь? Ты спрашиваешь, чем я взволнована?

Эти слова были сказаны с такой тревогой, словно в ее сердце жила страшная тайна, готовая вот-вот вырваться наружу, Однако, взглянув в глаза своей подруги по несчастью, которая как раз в эту минуту села с ней рядом, Биче только глубоко вздохнула и умолкла.

— Как? — взволнованно воскликнула Лауретта. — Вы что-нибудь знаете? Это какая-то тайна? Скажите мне, скажите!

— Нет, нет, успокойся.

— Чтобы я успокоилась? Да разве я могу?.. Еще со вчерашнего дня я заметила, что у вас какая-то печаль на сердце, что вы что-то от меня скрываете. Ну, скажите же, скажите…

— Оставь меня, — повторила ее госпожа.

Но служанка, нежно притянув к себе ее руку и не выпуская ее, с жаром принялась умолять:

— Дорогая Биче, моя милая госпожа! Разве вы не обещали мне делиться со мной всеми вашими радостями и горестями?

— О, моя добрая Лауретта! — всхлипнула Биче, с трудом удерживая слезы. — Мысль о тебе лишь увеличивает мое горе: ведь из-за меня ты оторвана от любящих родителей, от родного дома и, может быть, обречена на…. Но всевышний милосерден, он спасет тебя, поверь мне, ибо я молю его об этом в муках души моей.

— Ах! — воскликнула служанка, все более пугаясь. — Ваши слова предвещают несчастье, не оставляйте меня в неведении: говорите, во имя бога, избавьте меня от мучений.

Биче открыла стоявшую на столе шкатулку и спросила:

— Ты знаешь, что за бумаги лежат здесь?

— Да, это письма, которые вам ежедневно пишет ваш муж.

— Я тоже так думала, и эта вера была последней паутинкой, на которой висела моя жизнь. Но теперь она оборвалась: эти письма — не от Отторино.

— Господь да смилуется над нами! — воскликнула Лауретта, смертельно побледнев. — Но от кого же они? И как вы узнали ?..

— Помнишь, вчера ты принесла мне вот эту белую розу, которую я приколола к платью на груди?

— Да, мне дала ее старуха, которая каждый день приносит нам пищу.

— И ты сказала, что розу прислала мне жена управляющего замка.

— Да.

— А ты знаешь, кто она?

— Да, знаю: это жена Пелагруа, которую ваша мать приютила у себя в замке в тот день, когда она спасалась вместе с ребенком.

— А теперь, в день моего несчастья, она вспомнила об оказанной ей услуге, и сердце подсказало ей, что она должна поведать мне об адском обмане. В лепестки розы она вложила записку, в которой предупреждала, какие козни плетутся против меня. Подумай, в какую бездну ввергло меня это известие! Я не знаю, что случилось с Отторино, да и жив ли он вообще? Разве могу я поверить, что он меня покинул?.. А что будет с моими родными?.. И с нами, о боже!.. Если бы я хоть знала, в чьих руках мы очутились.. Действительно ли это замок Отторино или… Ты знаешь, мне в голову приходят самые ужасные, самые невероятные мысли!

— Боже милостивый, помоги нам! Ах мы несчастные! — восклицала Лауретта.

— Я скажу тебе, — продолжала Биче, — причину моих опасений. Ты должна знать, что в ту ночь, когда я с отцом и тетей была на празднике в доме Марко Висконти…

Но тут ее рассказ был прерван шумом, который послышался за дверью, выходившей на балкон. Кто-то постучал. Служанка, вся затрепетав, хотела подняться, но Биче взяла ее за руку и вполголоса сказала:

— Оставайся здесь, я не хочу, чтоб ты кому-нибудь открывала.

— Лауретта, Лауретта! — донесся снаружи знакомый голос Пелагруа. — К нам приехал один рыцарь с вестями от Отторино, он хочет немедленно поговорить с твоей хозяйкой.

— Ответь ему, — сказала шепотом Биче, — что сейчас я никого не хочу видеть, что я приму его завтра.

— Завтра! Приходите завтра! Сейчас она не может! — крикнула в сторону двери неуверенным и срывающимся голосом служанка, дрожа, словно в приступе лихорадки.

— Ему надо как можно скорее с вами поговорить, — продолжал снаружи Пелагруа. — Он привез хорошие вести… Да отопри же наконец… Говорю тебе, хорошие вести… Открой же, поняла?.. Я кому говорю? Откроешь ты или нет?.. Погоди же, упрямица, я научу тебя слушаться! — говорил Пелагруа, не переставая стучать и колотить в дверь руками и ногами. Но все было напрасно: оробевшие пленницы, обнявшись и трепеща, как голубки, не отвечали ни слова, а дверь не поддавалась, так как была закрыта изнутри на засов. Через некоторое время шум прекратился, голос Пелагруа умолк, и в комнатах воцарилась прежняя тишина. Перепуганные женщины стали уже приходить в себя, как вдруг они почувствовали, что сзади на них дохнуло ветром, который поколебал и почти задул слабое пламя свечи. В ужасе повернувшись, они увидели, что в стене открылась потайная дверь, прежде искусно скрытая от взгляда, и в комнату вошли двое мужчин.

Закрыв глаза руками, Лауретта испустила пронзительный крик и съежилась в кресле. Но Биче с достоинством встала, оперлась рукой о столик, повернулась лицом к Пелагруа, которого она тут же узнала, как и сопровождавшего его Лодризио, и голосом, полным спокойного и сурового величия, сказала первому из них:

— Управляющий, вы, я вижу, ошиблись комнатой: здесь живет та, которую вы привыкли называть женой вашего господина.

Возмущение, охватившее девушку при виде столь грубого и дерзкого вторжения, заглушило в ней всякий страх. Она внезапно почувствовала, как к ней возвращаются душевные и телесные силы, как в ней просыпается прежнее мужество. На щеках вновь заиграл румянец, в глазах появился давно исчезнувший блеск, лицо и фигура выразили скромную отвагу и уверенность.

Оба негодяя были поражены, изумлены и на миг даже прониклись невольным уважением к своей жертве дьявольские глаза Пелагруа опустились под взглядом девушки и самому Лодризио, казалось, стало не по себе. С его губ сошла полная холодного высокомерия и жестокости усмешка, бесцеремонные слова, которыми он собирался уязвить девушку, замерли у него на языке, и, склонив голову в знак почтения, которое в ту минуту было искренним, он промолвил, запинаясь:

— Извините меня, госпожа.. не подумайте… — Он собирался было уже повернуться и уйти, но тут же овладел собой и продолжал: — Я надеялся, что, раз я пришел поговорить с вами об Отторино, мне будет позволена такая вольность…

При виде заклятого врага своего мужа Биче почувствовала, что в душе ее вновь ожили все страшные подозрения, которые и раньше не давали ей покоя. Не в силах сдержать внезапный трепет, пробежавший по всем ее членам, она с трудом проговорила:

— Сеньор, не злоупотребляйте слабостью беззащитного существа. Я трепещу при мысли, что попала в вашу ловушку, как это, конечно, случилось и с тем, кого вы только что назвали, и чье имя в ваших устах представляется мне лишь коварной приманкой. Если это гак, то у меня нет иной защиты, иного прибежища, кроме слез и жалоб. Я слабая женщина, увезенная в неведомую темницу, вдали от тех, кто мог бы меня защитить или хотя бы быть свидетелем учиненной несправедливости, ибо эта служанка не в счет — ведь она страдает вместе со мной (тут она кивнула в сторону Лауретты, которая при этих словах подняла глаза, надеясь, что Биче удалось разжалобить их мучителей). Я в ваших руках, — продолжала Биче замирающим голосом, — и вы можете, если захотите, сломить меня, как былинку, но над нами есть высший судия, и от него ничто не скроется. Самый сильный бессилен перед ним. И этот судия спросит, кто обидел плачущего и почему обидчик заставил его лить слезы.

Раздосадованный тем, что с него сорвали маску, что какая-то девчонка смеет бросать ему в лицо такие упреки, стыдясь самого себя за робость и почтение, которые вдруг им овладели, Лодризио с трудом взял себя в руки и, приняв прежний дерзкий и насмешливый вид, сказал:

— Послушай, голубушка, неужели ты думаешь, что такой красивой девочке, как ты, пристало упрямиться? Поверь мне, ты ошибаешься. Перестань, перестань! — И, произнося эти слова, он сделал несколько шагов по направлению к девушке.

— Не подходите! — в испуге воскликнула Биче и, кинувшись к окну, с силой его распахнула. — Не подходите!

— Успокойся, сумасшедшая, я тебя не съем! Видишь, я не двигаюсь с места. Могу даже вернуться назад, если тебе так хочется… Ну вот так, ты довольна?.. Черт возьми! Я хочу поговорить с тобой для твоего же добра!

— Для моего добра? — сказала девушка. — Подите прочь, уйдите отсюда — вот то добро, которое вы можете мне сделать.

— По-твоему, ничего доброго я больше сделать не могу?

— Нет, вы можете оказать мне гораздо большее благодеяние: избавьте меня от этого смертельного ужаса, верните меня к моим родным, дайте мне спокойно умереть в объятиях моей бедной матушки. О, сделайте это, если у вас есть хоть капля жалости, сделайте это ради всего самого дорогого, что у вас есть на свете, — сделайте это ради бога!

Перепуганная Лауретта ухватила хозяйку за край платья, боясь, как бы она в отчаянии не бросилась в окно, возле которого стояла. Пелагруа тем временем жестами и кивками пытался успокоить обеих несчастных.

Как только Биче умолкла, Лодризио продолжал со своей безжалостной невозмутимостью:

— Плохо, дочь моя, плохо! Ты требуешь от меня слишком многого. Я хочу не этого… Знай прежде всего, что у меня и в мыслях не было чем-нибудь повредить тебе, а потому не бойся, что я тебя проглочу. А сейчас замолчи, посмотри мне в глаза — я ведь не василиск [] — и выслушай то, что я хочу тебе сказать… Я уже понял, что ты знаешь больше, чем я думал. Тем лучше: так мы скорей договоримся. Знай же, что Отторино, который должен был стать твоим мужем…

— Он еще жив? — тревожно воскликнула девушка.

— Дай мне договорить: жив он или мертв — это тебя не касается.

Биче затрепетала так, что Лодризио вынужден был тут же добавить:

— Да, он жив, успокойся.

— В этом могу заверить вас и я, — вступил в разговор Пелагруа. — Он жив и здоров и скоро отправится, как и собирался, в Святую Землю.

— Как? Без меня? Нет, это неправда! За что вы меня так мучаете, жестокие люди? Что я вам сделала, какое зло причинила? — Она в тоске опустила голову и разразилась рыданиями, но тут же умолкла, встрепенулась и с ужасом огляделась, проверяя, не приблизился ли к ней кто-нибудь. Начавшие уже литься слезы тихо струились из ее глаз, двумя ручейками стекая по щекам и капая на грудь несчастной, но лицо ее вновь приняло то спокойное и гордое выражение, которое делает скорбь столь возвышенной.

Тут Пелагруа подмигнул своему сообщнику, сделал гримасу и пожал плечами, словно говоря: «Видите? Вы хотели сделать по-своему, пойти напролом — и что получилось?» Но в ответ негодяй энергично и нетерпеливо покачал головой, что в переводе на обычный человеческий язык означало: «Не суйся, дурень, я сам справлюсь!» — или что-нибудь в этом роде. Затем он вновь обратился к Биче:

— Ты плачешь, бедняжка? Да, я тебя понимаю: ты ведь давно его любила и тебе нелегко вырвать его из сердца. Но что поделаешь? Надо подчиняться необходимости… Любовь проходит; вот увидишь, пройдет немного времени, и ты его забудешь. Поверь мне! Скажу тебе откровенно: если ты его и правда любишь, то прежде всего должна думать о том, чтобы спасти его. Не так ли? Знай же, что его жизнь и смерть зависят от тебя одной.

— Что вы говорите? — воскликнула Биче, охваченная новым приступом ужаса. — Разве я могу поверить вашим словам? Не кроется ли в них новый обман? О, сжальтесь надо мной! Сжальтесь над всеми покинутой, измученной женщиной! Скажите мне правду! Вы видите (тут она прижала руки к груди), я прошу вас об этом с такой же тоской и мукой, с какой вы на смертном одре будете молить всевышнего даровать вам прощение. Снизойдите же к моей мольбе, если хотите, чтобы и он снизошел к вашей в тот ужасный час. Скажите мне, ради бессмертия вашей души и ее вечного спасения, скажите мне, правда ли, что Отторино угрожает опасность и что я могу его спасти?

Наш злодей, который был не хуже и не лучше всех других злодеев того времени, но который, однако, по-своему верил в бога и в загробную жизнь, не мог не заколебаться при этих словах, произнесенных таким голосом и с таким выражением лица, что они казались вдохновленными свыше. Через несколько секунд, которые он потратил на то, чтобы внутренне приободриться, пристыдить себя и набраться смелости, он вновь напустил на себя развязный вид и, оставив прежнее обращение на «ты», казавшееся ему теперь слишком наглым, но не зная, что же сказать, ответил с явным смущением:

— Опасность, конечно, есть… Да, да, в этом я могу поклясться вам своей душой. Правда и то, что вы можете спасти его.

— Но где же он? Какая опасность ему угрожает? И что я могу сделать для него?

— О, вы хотите узнать сразу слишком много. Есть вещи, детка, о которых нельзя говорить и не следует спрашивать. Сейчас я могу вам сказать только одно: достаточно вам сделать знак — и Отторино не погибнет, даю вам слово рыцаря и христианина. И пусть эта рука, которую я приложил к груди в знак моей искренности, покроется проказой, если я хочу вас обмануть. Он не умрет и сможет, как говорил управляющий, поехать в Палестину. И вы сами должны склонить его отправиться в Святую Землю, ибо это лучшее, что он может сделать.

— Но чего вы хотите от меня? Скажите мне, как я могу его спасти? Если моя жизнь, моя кровь…

— Нет, бедняжка, нет… Ну, успокойся. Не смотрите на меня такими испуганными глазами, подойдите поближе, сядьте, чувствуйте себя как дома и не питайте никаких подозрений ни ко мне, ни к другим. Ведь все здесь почитают вас, как королеву, вы здесь — полная хозяйка. Этот дом принадлежит вам.

— Да? Это правда? Значит, я действительно нахожусь в замке Кастеллето? Значит, это и правда дом моего мужа?

— Какой еще муж? Отторино вовсе вам не муж.

Биче молча, словно зачарованная, смотрела в лицо своему тирану, который безжалостно продолжал:

— Та нелепица, которую вы совершили в Милане, не имеет ровно никакого значения. Вы все еще не замужем и можете отдать руку кому угодно. Вы хотите знать, кому принадлежит этот замок? Его владелец — знатный господин, могущественный сеньор, перед которым с почтением склоняются даже князья, а сам он не склоняется ни перед кем и ни перед чем, кроме вашей красоты.

Видя, что ее госпожа молчит, перепуганная Лауретта спросила слабым и дрожащим голосом:

— Боже мой! Так это верно, что мы находимся в…

— В Розате, — быстро закончил Лодризио. — В замке Марко Висконти.

При звуке этого имени супруга Отторино замертво упала на руки служанки.

В то время, пока в Розате происходили описанные выше события, Лупо, усталый после того как он весь день скакал верхом, остановился возле небольшой харчевни, отвел коня в стойло и задал ему корм, после чего попросил на кухне приготовить чего-нибудь поесть и ему. В одну минуту стол был накрыт, и путника пригласили отведать те немногие кушанья, которые водились в этой гостинице. Поужинав, Лупо попросил хозяина устроить ему какое-нибудь ложе, на котором он мог бы поспать ночь не раздеваясь.

— Я положу вас вот тут, в комнатке рядом, — сказал тот и, взяв светильник, пошел впереди гостя к двери, на которую указал.

Однако не успели они еще выйти из кухни, как в харчевню ввалились двое вооруженных людей, и один из них, бросив взгляд на Лупо, похлопал по плечу хозяина, с которым, по-видимому, был очень дружен, и сказал:

— Якопотто, нас два человека и две лошади. Мы уедем отсюда только на рассвете.

Хозяин поставил светильник на стол, обернулся к Лупо и сказал:

— Я сейчас приду.

Потом он взял одного из вновь прибывших за руку, подвел его к очагу, снял крышку с котла, в котором варился кусок баранины, и проговорил:

— Глянь-ка, какой лакомый кусочек!

Человек, к которому были обращены эти слова, тоже нагнулся, словно желая получше рассмотреть мясо. Придвинувшись таким образом к хозяину совсем близко, он что-то шепнул ему на ухо, после чего тот сказал нарочито громким голосом:

— А теперь пойдем в конюшню. Там уже стоит конь вот этого постояльца и для трех лошадей места не хватит, но я устрою вас как смогу.

С этими словами хозяин вышел вместе с гостем, а за ними последовал и его товарищ, который до сих пор не произнес ни единого слова. Лупо, заметив, что дело неладно, однако, не подал вида и лишь как бы невзначай, шаг за шагом, приблизился к двери, выходившей во дворик, откуда можно было затем пройти в конюшню. Там он увидел, что хозяин с двумя друзьями стоит в углу двора и о чем-то с ними совещается. При его появлении все трое разошлись в разные стороны, а затем один за другим вышли на улицу, чтобы продолжить, как тут же понял Лупо, свой разговор.

«Что они затевают? — думал Лупо, чувствуя, как в его душе растет подозрение. — Может, это какая-нибудь ловушка? Надо быть начеку».

Он бросил взгляд на свой меч, на кинжал и вновь повторил: «Надо быть начеку».

Немного погодя хозяин вернулся к Лупо и под тем предлогом, что хочет устроить его получше, предложил ему другую комнату вместо той, которую предлагал раньше

— В ней, — сказал он, — не так слышен шум, кровать получше, да и вообще она удобнее.

Лупо ни на мгновение ему не поверил, а, наоборот, еще больше утвердился в своем подозрении, что с ним хотят сыграть скверную штуку. Отвечая притворством на притворство, он сказал, что теперь, когда в конюшню поставлены еще две лошади, он должен присматривать за своим конем, за которым нужен глаз да глаз, а потому пойдет спать в конюшню. Как хозяин его ни отговаривал, он стоял на своем.

Итак, Лупо прошел на конюшню и похлопал по крупу своего коня, который, обернувшись назад, приветствовал его коротким и тихим ржанием. «Не лучше ли убраться отсюда подобру-поздорову? — подумал Лупо, но тут же решил: — Конь устал, и было отчего, бедняге. Пятьдесят миль единым духом! И завтра столько же. И дальше не меньше! — И он продолжал ласкать и похлопывать своего скакуна, который тем временем хрустел овсом. — А потом, в такое время и по этой дороге вряд ли найдется место, где переночевать. Ладно, дождемся уж утра. Я пока и глаз не сомкну — ночи сейчас короткие. Конечно, невесело бодрствовать еще четыре или пять часов, ну да завтра отосплюсь в дороге. Сегодня пусть спит конь, а завтра буду я». И, приняв такое решение, он улегся на ворох соломы с твердым намерением не спать.

Он начал перебирать в памяти все случившееся за вечер и задумался над тем, почему хозяин захотел вдруг поместить его в комнату поудобней, хотя они не были знакомы и вид у Лупо был вовсе не господский. И странно, что тот, будто бы боясь пожара, не захотел дать ему на ночь фонарь. Взвесив все это, Лупо пришел к заключению, что дело здесь нечисто.

Перед его глазами все время стояли зловещие лица всех трех заговорщиков, и мысленно он перебирал их черты в мельчайших, едва уловимых подробностях; и в какой-то момент ему вдруг показалось, что он уже видел где-то кривую усмешку, то и дело появлявшуюся на губах одного из приезжих. Порывшись в памяти, он вспомнил, что видел это лицо совсем недавно. Он еще сильней напряг память. И чем дольше он думал, тем больше убеждался, что это действительно совсем недавнее воспоминание.

Тогда Лупо стал перебирать людей, которых видел после своего бегства и до приезда в эту харчевню. Он припомнил всю поездку, которую совершил верхом от Рескальдино до Милана, мысленно представил себе всех, кого повстречал на пути, — ничего, что напоминало бы эту проклятую усмешку. А что было потом?.. Встреча с родными, с графом и графиней… со слугами, — опять ничего. А дальше?.. Он сел на коня, выехал за ворота… «Ах, вот оно что! — воскликнул про себя Лупо. — Вспомнил!» И он действительно вспомнил, что эту кривую ухмылку он видел на лице у одного из оруженосцев Лодризио с которым повстречался утром того дня, когда выезжал из дома графа дель Бальцо. «Ловко ты переоделся, мерзавец, но я тебя узнал! Это он, он, готов голову прозакладывать!»

Потом он подумал, что нити заговора тянутся куда-то дальше и, возможно, где-то переплетаются с теми, которые захлопнули западню, поймавшую и его самого, и его господина. И тогда к рожам трех негодяев, мелькавшим в его воображении, прибавилось еще одно лицо — коварная физиономия самого большого и самого главного злодея — Лодризио.

Переходя от одной мысли к другой, Лупо вдруг подумал: «Но как же такой негодяй может быть другом Марко?» И верите ли? Это имя, пронзившее мозг Лупо, настолько изменило все его мысли, что его страхи стали понемногу исчезать.

Правда, время от времени он чувствовал словно толчок в сердце, и какой-то внутренний голос говорил ему: «Будь осторожен». Тогда он заставлял себя возвращаться к прежним тревогам, и это ему на короткое время удавалось. Но смертельно утомленный долгой поездкой, истерзанный страданиями долгих дней и ночей, проведенных в темнице, измученный самой необходимостью держать в постоянном напряжении ум, так нуждавшийся в отдыхе, бедняга все чаще клевал носом, погружаясь в дремоту и забывая о том, где находится. Если иногда сознание его и просветлялось, то просветление это было недолгим и мимолетным, а чувство тревоги, неясно тлевшее в душе, все более смягчалось и притуплялось. Образы, роившиеся в голове, стали путаться, терять очертания и наконец совсем исчезли. Короче говоря, наш бравый воин попросту уснул.

Глава XXVIII

Лупо приснилось, что он уже в Лукке и стоит перед Марко Висконти в богато украшенном зале. Но у Марко растерянное лицо и остекленевший взгляд; Лупо говорит с ним, но он ничего не отвечает. Лупо подает ему письмо от Эрмелинды, но он не протягивает руку, чтобы его взять. Лупо хочет поцеловать ему руку, и Марко ее вроде бы не отдергивает, но ее уже нет там, где Лупо только что ее видел, и ему никак не удается отыскать ее снова. Что за чертовщина?.. Лупо хочет посмотреть, нет ли кого вокруг, с кем можно было бы посоветоваться. Но что это? В зале вдруг исчезли фрески, лепка и позолота, мгновенно облупившиеся стены потемнели и покосились, сиявший золотом балдахин превратился в грубый, тяжелый свод, паркет — в грязный земляной пол, а в углу, на охапке соломы, лежит Марко Висконти… Но Марко ли? Нет, это не Марко… Непонятным образом он превратился в Отторино, который глухим жутким голосом спрашивает его:

«Это ты, Лупо?»

«Да, это я».

«Но разве ты не поехал в Лукку?»

«Да, я поехал».

«Что ж ты не торопишься ехать дальше? И как ты здесь оказался? Ах, беги, беги отсюда скорей! Иначе с тобой случится беда!»

Тут до слуха спящего донесся неясный, почти неуловимый звук нескольких голосов, по плотно закрытым глазам на миг скользнул какой-то отблеск света. Но часто бывает, что внешние ощущения лишь подкрепляют сонные грезы или сливаются с ними. Так и Лупо приснилось, будто Отторино, напуганный голосами и светом, говорит ему: «Вот они! Они пришли тебя убить! Беги! Спасайся!» Лупо хотел было бежать, хотел закричать или вынуть из ножен кинжал, но, как он ни старался, ему не удалось сделать ни шагу, он, казалось, потерял голос, а рука его бессильно падала.

Через мгновение Лупо почувствовал, что на него навалилась страшная тяжесть и какие-то сильные руки схватили его за горло. Он попытался закричать, открыл глаза — нет, это не сон Оба приехавшие вечером злодея навалились на него, прижимают его коленями к земле. Один душит его за горло, другой тычет в грудь кинжалом, а хозяин харчевни, стоя позади с фонарем, кричит:

— Держи его крепче! Не давай вставать! Сильнее, Пассерино, сильнее! Коли прямо в сердце!

— У него кольчуга под курткой, и нож не берет, — ответил тот.

— Погоди, я сейчас, — крикнул хозяин, — держите его покрепче, держите оба!

Поспешно поставив фонарь на землю, он бросился за колом, стоявшим у двери.

Несчастный, напрягая силы, рвался из мускулистых рук бандитов, и наконец ему удалось перевернуться на живот и покатиться вместе с обоими разбойниками прямо под копыта ближайшему коню. Последний, перепуганный шумом свалки, начавшейся у самых его ног, внезапно пришел в ярость. Он начал брыкаться, вставать на дыбы, рваться с привязи и лягать свившихся в клубок противников, которые поневоле отпустили друг друга, чтобы укрыться от града ударов. Лимонтцу удалось первым вскочить на ноги. В мгновение ока он выхватил меч из ножен и, увидав перед собой хозяина харчевни, который держался поодаль от взбесившихся коней и не решался нанести удар, потому что не мог разобрать в этой путанице рук, ног и голов, где тут друг, а где враг, бросился к нему и с силой всадил ему меч в живот.

— Убирайся в ад! — вскричал Лупо, видя, что хозяин валится на землю весь в крови. Затем он яростно повернулся навстречу одному из двух оставшихся разбойников, который только что выбрался из-под ног лошади и теперь направлялся к нему со злобной усмешкой на губах — с той самой кривой усмешкой, которая заставила Лупо так долго думать вечером, прежде чем уснуть.

— Ах, это ты? — воскликнул Лупо. — Да разве так отправляют на тот свет христианские души? — С этими словами он нанес ему мечом такой удар, что отрубил негодяю правую руку с кинжалом, которую он поднял, чтобы заслониться.

Негодяй секунду еще стоял, пошатываясь, а затем со страшным воплем рухнул около стены.

Оставался еще третий; но этот третий при виде бесславного конца, постигшего его друзей, предпочел удрать. Пробравшись ползком между лошадьми, он подскочил к одной из них и попытался ее отвязать, чтобы поскорей вывести наружу. Однако животное, перепуганное всей этой суматохой, принялось так брыкаться, что дело могло бы кончиться для разбойника плохо. Но как ни странно, именно это его и спасло: дергаясь и пытаясь встать на дыбы, конь сорвался с привязи и бросился вон из конюшни. Увидав, что конь проносится мимо, злодей схватился за его гриву и прыгнул ему на спину.